Этого недостаточно.

Этого, черт возьми, недостаточно.

Люмин понимала, что она сейчас гораздо сильнее, чем раньше. Когда она только очнулась в землях Тейвата, от былой силы, способной соперничать с десятками Богов и ровнять сотни стран с землей едва ли не одновременно, остались лишь память, умение махать мечом, словно зубочисткой, и почти нулевая выносливость, которой не хватало даже на десятисекундное погружение в воду, чтобы выловить рыбу на ужин. Паймон лишь смеялась и шутила, пытаясь поднять настроение. Но Паймон не брат. С Паймон не безопасно быть рядом в палатке ночью в лесу вот такой... слабой. Здесь у нее нет защитника, и она должна была стать сильнее, чтобы суметь в случае чего защитить и себя, и компаньонку и не дать им умереть с голода.

От прошлых приключений Люмин остался бездонный рюкзак. И она собирала, собирала, собирала все, что видела и что привлекательно светилось и блестело в лучах яркого полуденного солнца. Собирала цветы и ягоды, срывала плоды, так похожие на сладкие груши, с деревьев и дробила мечом руду. Никогда не знаешь, что пригодится тебе в будущем.

Люмин почти всегда голодная. Несмотря на долгий опыт путешествий, тогда ей не хватало ни средств, ни навыков, чтобы подбить какое-нибудь животное и пожарить его мясо. Люмин голодала, ела только траву и фрукты, делилась с Паймон и устраивала ночлег под открытым небом. Но Люмин совершенно не умела сдаваться. Ей все еще надо было найти брата.

А потом повстречались Венти с Двалином, Эмбер, Джинн, Кэйа, Дилюк. Начались упорные тренировки, заказы, кузнечное дело, алхимия, готовка. Все эти навыки пришлось развивать с нуля. Люмин знала, что стоило начинать с малого. Собранная руда пошла на новый меч. Тонкий и длинный, идеально-гладкая поверхность лезвия, острый, что одно неверное движение и порежешься. С этим мечом уже можно и воевать.

Ей не доверяли, поэтому поначалу за ней постоянно кто-то приглядывал. Люмин было все равно на их доверие. В конце концов большую часть жизни она провела именно рядом с братом. И сама бы не доверилась кому-то еще вот так сразу. Поэтому пока Мондштадт следил за ней, она следила за Мондштадтом. А потом он стал ей домом.

У нее на плечах парочка свежих шрамов, приобретенных в этом мире, но руки, что долгое время собирали цветы, наконец-то больше не дрожали, держа меч и разрубая им врагов. Она радовалась своим успехам и продолжала бороться. Бегать с задания на задания, выполняя несколько сразу, танцевать с мечом в убежищах хиличурлов и собирать сокровища с сундуков стало неотъемлемой частью ее новой жизни. Постоянно сражаться, буквально выбивая свою жизнь из чужих лап. Иногда она чуть не погибала, падала сломанной куклой, когда сил уже не оставалось, а магическая еда переставала действовать на организм, но продолжала все равно подниматься из раза в раз. Несколько шрамов, пересекающих бок после сражения с Двалином, не давали ей забывать, что она не имеет право на ошибки.

Люмин стала сильнее. Стала своей в этом мире. Ее узнавали на улицах Мондштадта и Ли Юэ, давали все более сложные задания, уговаривая сладкой наградой и звоном моры. Люмин соглашалась, совмещала приятное с полезным и продолжала развиваться, становиться сильнее и увереннее. Ошибок она больше себе не прощала.

Но всех этих испытаний, всех этих месяцев бесконечной работы над собой, над совершенствованием навыков и меча, всего этого нового накопленного опыта, в конце-концов, оказалось недостаточно.

Чайльд Тарталья смотрит ей в глаза с превосходством, громко смеется и крутит в руках свой новый лук, в любой момент готовый выпустить стрелу прямо в Люмин. Она не знает, хочет ли он действительно ее убить или это еще одна из его множества масок, за которой он прячет свое истинное лицо и намерения, но каждой клеточкой чувствует исходящую от него опасность. Сила переполняет его, переливается через край, будто Тарталья был всего лишь небольшим кувшином с водой, и воздух тяжелеет. Чужая сила давит ее к земле. Люмин царапает ногтями пол Золотой палаты, судорожно пытаясь глотнуть хоть немного воздуха, и крепко вцепляется пальцами в рукоять верного меча, словно он единственное, что сможет сейчас придать ей сил.

У Люмин от чужой мощи кружится голова, перед глазами периодически мутнеет чужой силуэт, а крики Паймон остаются всего лишь смазанным звуком где-то на задворках сознания. Все, что отчетливо понимает сейчас Люмин, это то, что она не может уступить Тарталье, не может проиграть, не может просто сдаться, опустить руки, когда за ее спиной в паутине чужих интриг и заговоров горит Ли Юэ в преддверии большой опасности, которую она чует так же отчетливо, как огромную мощь своего противника.

Тарталья смеется, вешает на нее очередную метку-проклятие, чтобы вновь использовать ее в самый неожиданный момент и сбить Люмин с ног. Паймон испуганно кричит, когда остро заточенные водой кинжалы снова проходятся по чужому боку, выбивая весь воздух из легких, и закрывает ладошками глаза. Правильно, Паймон, не смотри. Не смотри на то, как твой друг, который после не самой приятной встречи с могучим драконом, пообещавший, что больше ни за что не проиграет, сейчас позорно проигрывает.

Кровь стекает с множества мелких порезов на щеках, падая крупными каплями на некогда белоснежный подол привычного платья. Ладони у Люмин тоже все в крови. И рукоять меча, и сам клинок. Люмин даже смеется с этого, на секунду выпадая из реальности и сосредотачиваясь на чем-то несущественном. У нее на подоле платья грязные кровавые следы ладоней, и она даже не помнит, чьих именно. Да и важно ли это было сейчас, когда противник вновь сбивает с ног, а сил подняться уже просто нет? Ей почему-то кажется, что да.

Она скучает по брату. По тому времени, когда он всегда был рядом с ней. Был ее опорой и поддержкой, верным рыцарем, готовым в любой момент обнажить меч против ее врагов. Он был ее защитником, и Люмин не часто приходилось самой браться за меч, хотя она и умело с ним обращалась. Брат говорил, что она была принцессой затерянных королевств, чьи руки должны были только плести венки из полевых цветов и никогда не прикасаться к острым клинкам, к тому, что может оборвать чужую жизнь. Люмин всегда соглашалась и звонко счастливо смеялась брату в ответ. Ее руки помнили больше мягкость лепестков тысячи разных цветов, нежели рефленую поверхность рукоятей мечей, что приносил брат, как трофеи, ее голова помнила больше тяжесть сотни венков и диадем, нежели ответственности за сотни и тысячи людей. Но это все... осталось в прошлом.

Она должна его найти. И она должна помочь людям Ли Юэ, оставшимся, как и она, без своего покровителя, без своей опоры.

Она не может проиграть сейчас.

Одинокая слеза скатывается по щеке, легкие горят огнем, но Люмин слегка безумно смеется и, спотыкаясь, бредет вперед, волоча за собой меч по полу с неприятным скрежетом. Она не готова сдаться сейчас. Понимает это не только Паймон.

Тарталья смотрит с интересом и вызовом, слушая, как мелкая девчонка, собираясь с силами, делает глубокий вдох, и активирует глаз Порчи. Потому что Люмин сейчас наконец-то готова нормально драться. Потому что шутки, которые он все это время шутил с ней, больше не собьют ее с ног. Потому что в этих мерцающих золотом глазах наконец-то нет больше никакого страха, сковывающего все ее тело. Только непоколебимая уверенность и желание победить, доказать в первую очередь самой себе, что она выросла с того времени, как они встретились в первый раз, когда она тайком пыталась сбежать из-под пристального внимания Миллелитов. Тарталья готов поклясться, что в ее глазах на короткий миг вспыхивает ненависть, не к нему конкретно, но ко всему Тейвату в целом, и сила начинает искриться на кончиках ее тонких пальцев, пробуждая в нем давно забытое чувство ощущения опасности.

Люмин в мгновение срывается с места и оказывается за его спиной. Тарталья слышит лишь тихий стук невысоких каблучков по полу, после чего ощущает обжигающий холод чужого меча, что был готов перерезать ему глотку. Он уверен, что сейчас Люмин, горящая битвой и двигающаяся лишь на одних инстинктах, не засомневалась бы ни на миг и не прикончила бы его одним точным выпадом. Но в скорости, хоть и не на много, он ее превосходил.

Тарталья видит, что Люмин сейчас словно натянутая тетива, готовая лопнуть в любой момент. Она двигается на пределе своих возможностей; взмахи рук короткие, но чертовски быстрые, и если бы Тарталья хоть на секунду бы отвлекся от боя, меч непременно бы поразил пару жизненно-важных органов, поставив его в не самое выгодное положение; а взгляд полон эмоций, полностью заглушивших разум. Она думает не о том, думает не о битве, думает не о нем... И ему даже почти обидно. "Почти", потому что битва сейчас - это его работа, а не мелкая прихоть. Поэтому все чувства и мысли стоило бы отложить на потом. На не такое далекое будущее после их битвы.

У Люмин от напряжения подрагивают руки, воздух поступает в легкие через раз, но сама она, будто ослепленная своими и чужими стремлениями, несется вперед, едва успевая отталкиваться ногами от земли. Люмин над полом почти что порхает, словно смертоносная бабочка с острыми крыльями. И от этой опасной хищной красоты захватывает дух.

Она не хочет его убивать. Она не хочет его убивать. Она не хочет его убивать. Тарталья знает об этом, хоть клинок в ее руках с каждым разом все ближе проносится рядом с его кожей, готовый позволить себе что-то гораздо более серьезное, чем пара царапин и порванная на боку одежда. Просто Люмин не такая. Еще с первой встречи он понял это по ее глазам. В них было столько теплоты и мягкости, ни намека на жажду убийства и мести. Она хотела любить мир и быть любимой миром, быть его частью хоть на какой-то срок. Такая острая потребность получать взамен такой же взгляд, полный тепла, что несмотря на то, что он, Тарталья, сразу сказал, что является одним из Предвестников Фатуи, совсем скоро Люмин все равно пожала его руку и доверилась, позволяя себе помогать. Так наивно с ее стороны. И так притягательно.

Предавать ее, пусть и только для работы, Тарталье не нравится. Ему нравится бой, ему нравится адреналин в крови, лезвие у самой шеи и тихий шорох подола ее платья, но тот факт, что он ее все же предал, исключительно ему не нравится, заставляя что-то внутри него пристыженно сжиматься в тугой ком. Люмин поймет его, если он расскажет почему все это делал, Люмин девочка взрослая и понятливая, прошедшая, как говорили слухи, чрез несколько миров. У нее достаточно мозгов для этого. И достаточно для того, чтобы продолжить их зарождающуюся дружбу, даже если многие другие не поймут. Потому что они всего лишь пешки в чужих руках, обладателям которых не надоедает играть. Вне этой игры они оба оставались всего лишь людьми. И Тарталья был совсем не против подарить девчушке пару теплых мягких взглядов. Она их заслуживает.

Опусти свой меч, Люмин. Ты сражаешься не за справедливость, не из мести, не из желаний победить. На твоей голове терновый венец обид и страхов, и лишь он заставляет поднимать меч и идти вперед, идти до конца, не опуская головы.

Тарталья усмехается себе под нос совсем не весело, уходя из-под очередного удара, и снова вешает на Люмин метку-проклятье, готовый приблизиться к ней в любой момент. Битва с ней интересная, захватывающая, но именно сейчас — обжигающе пустая. Люмин сама не знает, за что и зачем она сейчас сражается. Тарталья уверен, что она, останови он ее прямо сейчас и спроси, не ответила бы. Промолчала бы, ускользая от пристальных взглядов глаза в глаза и комкая в руках подол окровавленного помятого платья. Потому что, идя сражаться за Ли Юэ, идя разбираться в причинах всех этих мутных интриг и заговоров, сражается сейчас она совсем не за спокойствие мирных граждан. В этих блестящих золотом глазах стоит глухая тоска и застарелая печаль, успевшая пустить свои корни глубоко в сердце Люмин, за кого-то другого, по кому-то настолько дорогому, что одна мысль о нем моментом смывала все остальные сильной волной.

Люмин сражается отчаянно. Так, будто на кону стоит ее собственная жизнь, хотя она точно должна была понимать, что Тарталья ее смерти не допустит, не с ним, не при нем. Она двигается, потому что надо, она дышит, потому что надо, и она заносит меч над его головой только потому, что надо. Но она не готова. Ни убить, ни взять за это ответственность, ни что-либо еще.

— Люмин, — в его объятиях ей уютно, бесконечный дикий поток отвратительных мыслей сдается под напором чужих теплых рук, и становится так спокойно, что хочется жить этим мгновением каждый день и никогда не отпускать. Тарталья знает об этом, а потому лишь поглаживает ладонью ее взмокшую спину, поправляет ее взъерошенные на затылке пшеничные волосы, и не отпускает, даже несмотря на то, что меч Люмин пронзил ему бок. Люмин ничего сейчас не надо, кроме дома и теплых объятий.

— Почему? — Тарталья хмыкает. Не убил, подставился, обнимает, гладит, успокаивает. Она настолько долго несла на себе тяжелей крест чужих надежд, что в пути даже забыла, что не все вокруг нуждается в ее помощи, забыла, что ей и самой нужна помощь. А Тарталье слишком хорошо известен этот взгляд и он просто не мог оставить ее так. Но разве Люмин это сейчас объяснишь?

— Будет плохо, если твой брат, которого ты ищешь, все же тебя не дождется.

Люмин грустно усмехается, отходя в сторону и понимая, что Тарталья сказал ей совсем не то, что намеревался сначала, а уже собирается уходить. Но все равно шепчет ему тихое: «спасибо», когда он вдруг снова начинает пафосно распинаться, говоря, что ей с Паймон стоит уходить отсюда как можно быстрее.

Люмин усмехается. И совсем не жалеет, что пришла сюда.

Тарталья рассыпается под куполом Золотой палаты солеными брызгами.