За окном давно стемнело. Виктор Гант поднял глаза от экрана компьютера, нахмурился и подумал, что пора бы идти домой, но привычно отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. Он давно уже осознал, что доставшаяся в наследство от тётки однокомнатная квартирка на окраине Бруклина успела стать для него «домом» в гораздо меньшей степени, чем крошечный угловой кабинет на 4 этаже полицейского участка номер 95, и вновь тащиться на общественном транспорте на другой конец самого густонаселённого района Нью-Йорка ему не хотелось совершенно. Да и смысла в этом не было никакого — бумажной работы оставалось невпроворот, а перехватить уже ставшие обычными 3–4 часа сна можно и тут, на потертом раскладном диване в углу кабинета. Так он делал уже не раз, даже освоился со всеми «удобствами» участка — служебным душем в общей раздевалке на первом этаже и вендинговым автоматом в комнате отдыха отдела особо тяжких преступлений — и знал поимённо всю ночную смену, хоть работать в ней ему никогда не приходилось.

Виктор ухмыльнулся.

«Надо же, — подумал он, — скажи мне кто 12 лет назад в академии, что вся романтика борьбы с преступностью, которой мы понабрались из кино, сведётся к рутинному бумагомарательству, я бы ему в лицо рассмеялся. А сейчас вот оно как получается…»

Он обвёл глазами кипу бумаг на своем столе и тихо выругался. Хоть он и провёл за отчетами весь день, как и предыдущий, ощущения, что объём работы хоть немного уменьшился, не было совсем. Вместо этого на него глядели одинаковые посеревшие от времени и пыли архивные папки дел, почти все из которых были так называемыми «висяками» — не были раскрыты из-за отсутствия улик, недостаточного опыта ведущего дело офицера или вовсе из-за отсутствия общественного резонанса. И в каждое из этих дел ему предстояло погрузиться со всем вниманием, заново рассмотреть детали, показания свидетелей и подозреваемых, внести в компьютер протоколы, снова пометить как не закрытое (на этот раз уже за собственной подписью) и вернуть папки в архив. Подписываться под такими делами было, конечно, перспективой паршивой — запись навсегда останется в истории неудачных попыток раскрытия и будет фигурировать в отчетах руководства как очередной провал, и, конечно же, винить они будут последнего, кто за это брался. А не провалом такое расследование и быть не может, ведь вероятность вдруг раскрыть дело спустя годы после его начала стремилась к нулю. Да и вчитываться в старые записи, часть из которых была представлена рукописными заявлениями, которые из-за почерка было почти невозможно прочесть, или ленивыми отписками детективов, также совершенно не хотелось. Отвечать за чужие ошибки Виктор не любил, равно как и заниматься бумажной работой. Да и кто это любит? Он мрачно посмотрел в противоположный угол кабинета, где, придвинутый к стене, стоял ещё один стол, покрытый пылью и явно давно не использованный по назначению.

Раньше за ним сидел Джим Райкард, его первый напарник и наставник в убойном отделе. Он был из «старой гвардии» участка, и, как и почти все из её числа, представлял собой старого угрюмого алкоголика, добиться от которого хоть какого-то толка было решительно невозможно. В итоге лет 6 назад он попался на попытке подделать улики, чтобы таким образом поправить свой ужасающе низкий уровень раскрываемости, и был за это со скандалом и внутренним расследованием уволен. С тех пор детектив работал один, хотя существенной разницы по производительности и не заметил. Однако при всей бесполезности бывшего напарника для дела, бумажной волокитой он занимался с удовольствием и, можно сказать, с душой — отчеты выходили каждый раз подробные и аккуратные, не чета тому, что делает «для галочки» большинство полицейских — так что до его ухода писать Виктору почти не приходилось. По негласной договорённости он быстро стал «мозгом» углового кабинета номер 428, а Джим выполнял по большей части функцию секретаря, хотя и не пренебрегал каждой возможностью присвоить себе лавры при любом продвижении в раскрытии дела.

Ещё одним приятным побочным эффектом работы с Райкардом была возможность сидеть в отдельном кабинете — тот когда-то добился его получения, используя свои связи с капитаном участка, ведь детективам собственного рабочего пространства помимо стола в общем кабинете не полагалось. За это многие коллеги смотрели на напарников с неприкрытой завистью, но Виктора это волновало мало — он всегда недолюбливал людей и предпочитал держаться обособленно, что, разумеется, симпатии от коллектива ему не прибавляло. Тем не менее, административных проблем он не создавал, а уровень эффективности его работы неплохо сказывался на средних показателях отдела, поэтому даже когда Гант остался один, выселять из кабинета его не спешили. А может быть, про него попросту забыли — увидеть начальство в этом тупиковом коридоре на последнем этаже участка по соседству с кладовой уборщика было событием редким и удивительным. Теперь же этот вопрос не стоял вовсе — наверное, все руководствовались принципом «с глаз долой — из сердца вон».

Виктор Гант всегда был полной противоположностью Райкарда. В полицейской академии он показывал себя с лучшей стороны по всем дисциплинам, и преподаватели отзывались о нем исключительно как о «подающим надежды молодом человеке». Законченный юридический факультет колледжа помог ему быстро разобраться со всеми тонкостями законодательства и нормативов по работе офицера полиции, а склонность к спорту и отсутствие вредных привычек — сдать все нормативы на высшую отметку. Все пророчили ему успешную карьеру, и, по большому счету, руководить отделом расследований участка должен был именно он — сержант Гант — а не вызывающий неприязнь лейтенант Уильям Стивенсон. Виктор показывал блестящую раскрываемость, был многократно отмечен руководством участка и даже успешно сдал лейтенантский экзамен и готовился к повышению, но этому плану сбыться возможности так и не представилось.

Он поморщился, когда его мысли невольно коснулись инцидента, приведшего к его ранению, и машинально потер рукой бедро. Все амбиции и перспективы в одно мгновение оказались в прошлом, оставив Ганту на память лишь легкую хромоту и периодические приступы боли, которые так и не удалось побороть, хотя прошло уже больше года, в течение которых он исправно посещал реабилитацию и принимал обезболивающее. Хоть его и злило, что Стивенсон, который был прислан из другого участка на обещанную Виктору должность лейтенанта, давал ему лишь самые рутинные дела и бумажную работу, в глубине души он был ему даже несколько благодарен, ведь тот запросто мог отправить его на пенсию, как только стала ясна степень увечья. Кому нужен детектив-калека? Идеальный полицейский должен не только строить логические связи между уликами, но и уметь догнать преступника на пересеченной местности, вступить с ним в поединок и одолеть с минимальными потерями. А что теперь может сержант Гант? Вызвать жалость преступника своей тростью?

Мысли об этом были неприятны. Хотя детектив уже успел свыкнуться со своей новой ролью в жизни участка, идеи борьбы с преступностью, которыми он грезил всю юность и которые привели когда-то его в полицию, ещё не выветрились до конца. Хотелось настоящего дела, какой-то загадки, адреналина полевой работы, а понимание того, что теперь это совершенно невозможно, сидело где-то на грани сознания и вызывало в груди у Виктора ощущение, для которого он никак не мог подобрать подходящее название. Чувство было липкое и крайне неприятное. Он одернулся, и, стараясь не глядеть на стоящую сбоку от стола деревянную трость, посмотрел на настенные часы. Стрелки показывали полтретьего ночи.

«Опять задумался, — привычно отругал себя Виктор. — А ведь сделать надо всё и очень скоро. Соберись!»

Если бы его попросили вспомнить, когда он последний раз думал о себе что-то хорошее, он бы, как минимум, крепко задумался. За прошедший год Виктор неоднократно ощущал себя ненужным и ущербным, и стиль его мыслей как бы самовольно принял самоуничижительный характер. Ему стоило бы открыться психотерапевту, к которому его по протоколу направили после инцидента, но Гант не признавал психологию кроме как инструмент анализа поведения преступника — он считал себя суровым материалистом и оттого любил опираться только на точные науки и отвергать всё, что не поддавалось прямому объяснению. Конечно, для человека с такой позицией реалистичность пользы от попыток повлиять на психику путём «пустой болтовни», как Виктор называл сеансы, была где-то на уровне существования непостижимых высших сил или колдовства. Поэтому, как только обязательная терапевтическая часть реабилитации была пройдена, а штамп о допуске к работе получен, он сразу забыл дорогу в клинику, куда его направили, и все переживания глушил или увеличением объёма работы, которая из-за своей рутинности не приносила никакого удовлетворения, или в стакане виски в баре на углу 105-й и Уиллоус-драйв, владелец которой уже давно узнавал его со входа и сразу наливал, не задавая лишних вопросов и не размениваясь на любезности.

«Выпить бы сейчас, — подумалось Виктору, — но нельзя, головомойки от Стивенсона на этот раз точно не избежать…»

Он нахмурился, вспоминая, как лейтенант орал на него в прошлый раз, когда учуял от него запах алкоголя в рабочее время, и, вздохнув, вновь принялся за лежавшее перед ним на столе архивное дело десятилетней давности. С прикрепленной ржавой скрепкой фотографии на него глядела исподлобья совсем молодая девушка, почти девчонка, а далее следовала толстая стопка протоколов допросов и свидетельских показаний. Надо было просто внести основные данные в специальную форму на компьютере, но Гант обнаружил, что зачем-то внимательно вчитывается в детали. То ли усталость взяла над ним верх, и не хотелось открывать следующую пыльную папку, то ли просто разыгралось любопытство, но он не остановился, пока не дочитал содержимое дела до конца. Потом перечитал снова. Что-то во всём этом не сходилось, но он никак не мог уловить, что именно пробудило его интуицию. Он раз за разом перебирал каждую бумажку и заявление, постепенно теряя ощущение реальности. Виктор уже не был уверен, что половина прочитанного ему не приснилась — настолько вычурными и непонятными были описанные там факты и их интерпретации. Банда, совершившая вооруженное нападение на пустой склад, из членов которой удалось найти и опознать только ту самую девушку с фотографии по имени Эмилия Райт, бесследно затем исчезнувшую, оружие, которое по описаниям очевидцев ни один эксперт не смог однозначно классифицировать, рассуждения офицера на тему магии и религии… Внезапно детектив смог вычленить то, что именно зацепило его внимание — и это было на самом виду: что-то не так было с фотографией. Эмилия больше не хмурилась, как он отметил для себя изначально, вместо этого она ухмыляющейся ему, как бы дразня. Но это можно было объяснить общей усталостью и невнимательностью. А вот тот факт, что глаза её <i>явственно светились каким-то голубовато-зеленым светом</i>, объяснить чем-то обыденным, даже игрой света, почему-то не получалось… Виктор помотал головой.

«Так не бывает, — решительно подумал он. — дьявольщина какая-то.»

Он протер глаза, ущипнул себя за руку, посмотрел на фотографию снова — ничего не изменилось, зловещий свет явственно отпечатался на снимке, и, глядя на него, Гант ощутил странное гнетущее чувство в груди. Казалось, что свет этот уже вышел за пределы изображения и медленно заливает тускло освещённую комнату. Голова начала кружиться, и тут Виктор неожиданно заметил на фотографии ещё одну деталь, от которой по его коже пробежал холодок: на табличке, которую обвиняемая держала в руках, значился номер «<i>959595</i>». Во-первых, номер этот в силу особенностей нумерации, принятой в полиции, быть присвоен в то время подозреваемому или делу никак не мог, а во-вторых, этот номер оказался троекратным повторением номера участка, где Виктор работал с самого окончания академии, и, по странному совпадению, его личного номера на потоке, когда он ещё проходил курсы. Силясь найти рациональное объяснение, он перелистал все страницы, снова вернулся к началу…

…и проснулся от тихого стука в дверь. На улице было светло, часы показывали 8:42 — рабочий день уже начался. Виктор посмотрел на папку, с которой он только что поднял голову. Она была раскрыта на первой странице, а с фотографии на него все также угрюмо, как и ранее, смотрела осунувшаяся преступница Эмилия Райт. Никакого таинственного света от её глаз не исходило, а номер соответствовал номеру дела и всем правилам нумерации.

— Приснится же… — раздражённо пробормотал детектив, про себя думая, что опять весь день придётся провести с кофе и в попытках найти время на душ, который надо будет делить с балагурами-патрульными, а также о том, что за ночь объём работы не уменьшился ни на йоту.

В дверь постучали снова.