Сильвия долго цокала языком и вздыхала после того, как так и не сумела уговорить Эву встретить Рождество с ними. У хозяйки множество родни, двое детей и трое внуков, и каждый приносит фирменное блюдо с собой. Гостья бы помогла справиться с горами разносолов. А еще (по секрету поведала Сильвия) муж при посторонних как минимум старается вести себя пристойно, так что в присутствии Эвы на празднике были бы одни плюсы.

Пусть чужая большая семья и высокая настоящая елка — намного веселее, чем одинокое сидение в одеяле с кружкой какао. Пусть неизвестно, когда ей светит увидеть собственную семью, и тем более — встретить с ними Рождество. Встретить Рождество с кем-то близким… Но лучше честная реальность со всеми ее острыми углами, чем красивая сказочка на один день.

Эва села в постель, поудобнее подоткнула подушки, открыла экран ноутбука. Посмотрела на вышитые яркими нитками шерстяные носочки — подарок себе на самый волшебный праздник в году. Эльзе она отправила точно такие же, только на два размера меньше. Младшая сестра была миниатюрной, фея да и только. Вот если бы еще и здоровье покрепче… Но чего не дано, того не дано. Зато Эве досталась крепость за двоих: она ни разу не болела по-настоящему тяжело даже в детстве, да и после все недомогания переносила на ногах. Подходяще для рабочей лошадки. Впрочем, если бы внезапно лошадку отпустили на вольные луга, то она, скорее всего, до смерти напугалась бы. Это бы означало, что Эва перестала быть кому-то нужной.

— Привет, милая! — папа лучился радостью, как круглый рождественский фонарь. — Как твои дела? Мы сегодня ходили взглянуть на каток! Даже прокатились один кружок.

Кадр смазался, в него попала сестра, спящая на диване в гостиной, по уши укутанная одеялом. 

— Не простыли? — встревожилась Эва. — Эльзе ведь нельзя сильно мерзнуть.

Папа вздохнул, пригас. Понизил голос:

— Для меня главное — радовать ее. Не все же бесконечные лечебницы да уколы… Потому порой мы рискуем, — глядя на лицо Эвы, добавил извиняющимся тоном: — Но не слишком сильно, не переживай, мы укутались, как две капусты! А там такая красота, огоньки… 

В детстве Эва с крошкой-Эльзой радовались вместе — августовским звездопадам, свежей костянике с острым запахом дождя и мха, ежиному топотанию в осенней груде листьев. Потом Эльзе стало тяжело бегать за старшей сестрой по холмам. Потом стало тяжело даже просто дышать. Потом… 

— Папочка, я прислала деньги и на твой подарок тоже. Себя радовать не забывай, — грустно улыбнулась Эва.

— Ой, — лицо по ту сторону экрана стало растерянным, кончики усов опустились.

Эва понимающе кивнула:

— Уже потратил?

— Ну… Прости, но Эльзе выписали новое лекарство… В общем… Да.

— И сколько нужно будет его пить?

— Полгода, если повезет.

— Вам хватит денег?

— Конечно, конечно, хватит, даже не думай! — папа покраснел, потряс пальцем прямо у камеры, комната на миг окрасилась ярко-розовым. — Мы живем отлично, у нас все есть. И лекарства, и что угодно!

— Хорошо, — коротко ответила Эва. — Доброй ночи, папа. И с Рождеством. Поцелуй Эльзу от меня.

Папа совершенно не умел врать. 

Магазинчик у Сильвии был слишком мал, чтобы рассчитывать на карьерный рост или значительное повышение зарплаты. Поэтому Эва спросила только о дополнительных сменах, впрочем, не особо надеясь. И действительно, хозяйка лишь покачала головой. Можно было, конечно, продать машину, но это жалкие копейки, меньше трети от месячного оклада Эвы, и хватит их ненадолго. 

Однако уже на другой день Сильвия предложила подработку в спортивном зале у ее знакомой: там требовался вечерний администратор.

— Я рассказала Оливии о тебе столько хорошего, что теперь боюсь, как бы она тебя совсем не увела. Сможешь работать, когда ты назавтра в вечернюю у меня, чтобы высыпаться. 

Эва могла бы работать и каждый день, но это уже показалось бы наглостью.

— Большое спасибо, Сильвия.

— О, дорогая! Иди-ка сюда, — хозяйка обняла ее. — Удачи, и знай: ты — молодец.

Хорошо, что здесь не приняты долгие объятия. С непривычки они кажутся тисками. Только и думаешь, как бы выскользнуть…

Эва любила обниматься: с мамой, Эльзой, папой, друзьями по улице. Но нет смысла любить недоступное. Человек привыкает ко всему, и Эва давно не чувствовала, что ей нужно и хочется с кем-либо обниматься. Дистанцирование от людей — это полезно, как для физического здоровья, так и для душевного.

Спортзал располагался за рекой, в свежеотремонтированном здании у рыночной площади. Хорошо, что по будням площадь полностью отводилась под парковку и не пришлось бежать издалека с зонтиком, рвущимся из рук под порывами сырого ветра.

Вечером в зале народу занималось немного, тихо играла музыка. За большим панорамным окном падали снежные хлопья. Снег шел здесь редко и почти никогда не оставался лежать. За толстыми сугробами нужно было ехать дальше, к горам. В прошлом Эва пару месяцев работала там, продавая билеты на лыжный подъемник.

К концу работы снегопад усилился, хотя город так и не побелел, на земле образовалась лишь густая мутно-коричневая каша. А вот на крыше машины намело белый тонкий и влажный слой, Эва не удержалась и приложила ладонь, оставив отпечаток. И еще один… Получилось что-то вроде глухаря. Эва дорисовала ему голову и веточку под лапки и наконец открыла двери. На волосах собралось прилично снега, вот-вот потечет по шее.

Трасса шла вдоль озера, внизу сквозь снег виднелись огоньки прибрежных вилл, топорщились острые веера пальм, отяжелевшие, едва трепещущие от ветра. Вокруг фонарей кружились белые мухи, дорога была абсолютно пуста. Если не считать вон той одинокой темной фигуры. Эва притормозила и едва справилась с искушением дать по газам. Да что ж за напасть! Он вездесущий, этот человек?!

— Подвезти? — она со скрипом опустила стекло.

Мартин стряхнул снег с капюшона и слипшейся от влаги челки, сдул с ресниц. И улыбнулся.

— Вы очень добры, синьора, однако я зря намочу вам сиденья. Мне уже недалеко осталось идти.

— Не дурите и садитесь, — фыркнула Эва.

— Право, не стоит, — отпирался он.

— Не заставляйте меня чувствовать себя маньячкой, похищающей парней с улиц! — Эва яростно закручивала стекло, торопясь, чтоб не намело сугроб на коленях.

Падре рассмеялся и, обойдя машину, наконец влез внутрь.

В салоне резко запахло снегом, чужим дыханием и едва слышно — какими-то мужскими духами… или одеколоном, черт разберет. А может, это смягчитель для белья так хорошо пахнет. Мартин кашлянул, и Эва поспешно нажала на педаль, срывая “панду” с места. Щеки горели. Почему он ее бесит? Ужасный тип.

— Где вас высадить? — отрывисто спросила Эва.

— На пьяцца папы Джованни, если не трудно. Я там живу при церкви, — зачем-то добавил он.

— А я — на Маццони, за углом.

А это было уж вовсе непонятно зачем.

Дворники трудились вовсю, но едва справлялись, Эва замедлила ход. Лучше приехать попозже, чем при резком торможении потерять управление на снежной каше. Зимняя резина — роскошь для богатых, у Эвы стояла универсальная, она не слишком любила экстремальные условия.

— Послушайте, кхм… Эва, — внезапно обратился Мартин. — Если уж у вас машина, то не могли бы вы помочь в одном мелком деле? Завтра утром мне нужно забрать одну довольно тяжелую вещь и перевезти к себе. И она, — падре обернулся, оглядывая задние сидения, — должна к вам поместиться. Дело в том, что брат, с которым я договорился, внезапно слег с простудой.

— Гм, священник — и без машины? — удивилась Эва.  — А как же навещать бедняков в отдаленных трущобах?

— У меня есть права на мопед, — хмыкнул Мартин. — Но на нем кадку с пальмой никак не провезти.

— Ах, так вот что там за вещь! А я-то надеялась — партия кокаина…

Эва бросила косой взгляд и увидела, как падре кусает губы, чтобы не рассмеяться.

— Мопед — тоже не очень-то по-библейски, у вас должен быть ослик или, на худой конец, лошадь... 

— Только не лошадь, — перебил Мартин. — Они, честно говоря, меня пугают.

— Еще бы! На осликах, судя по религиозным картинкам, ездили боком, а сесть в лошадиное седло, раздвинув ноги — сплошной разврат! Так и до непорочного зачатия недалеко. 

— Седла для осла и коня в этом смысле не отличаются. А картины со сценкой на осле часто рисовали те, кто на него никогда не садился. Зачатие меня не пугает. Даже напротив… 

Эва чуть не подавилась от изумления и вытаращилась на спутника, на миг забыв о дороге. Мартин пожал плечами:

— Миллион баксов можно потратить с толком для прихода. 

Эва расхохоталась.

— А что там за пальма, кстати?

— Ликуала. Хозяин дома, синьор Гроццано, умер, Господь упокой его душу, отопление, разумеется, выключили, а ставни забили. Наследники живут в Японии и еще не решили, что станут делать с виллой, эти вопросы могут занять месяцы, а то и годы… так что мне было позволено забрать пальму себе, им она не нужна. 

— Не слышала про такую. 

— О, это очень красивый вид, — улыбнулся Мартин. — Вам понравится.

— Я могу помочь вам, но только не утром, а вечером, после работы. До обеда у меня дела.

В конце концов, это помощь не церкви, а несчастному покинутому растению.

***

— Что с тобой такое, дорогая? Где ты витаешь?

Сильвия смотрела с беспокойством, а Эва кипела от злости на саму себя и свою криворукость. С утра все валилось из рук в прямом и переносном смысле: Эва разбила уже вторую чашку из числа тех, что устанавливала на витрину для примера печати. 

— Я в порядке, спасибо. И за чашки я заплачу.

— Да при чем тут чашки! — всплеснула руками хозяйка, — Знаешь что? Иди-ка ты домой пораньше, отдохни.

— Нет!

— Я не стану вычитать эти два часа, — закатила глаза Сильвия. — Ступай спокойно.

— Нет, — упрямо набычилась Эва. — Это моя работа, и я ее сделаю. 

Выходя с работы, она точно знала, с кого бы стребовала цену этих дурацких чашек! 

Сильвия окинула удивленным взглядом Мартина, который встретил Эву у дверей магазина, и еще более удивленным — проводила машину. На сей раз падре разумно обошелся без сутаны: возиться с землей и тяжестями в облачении несподручно. Эва внезапно осознала, что выше него почти на полголовы. Это почему-то заставило ее хихикнуть про себя.

Вилла, казалось, вросла в окружавший ее неухоженный сад, где сухие лианы плюща неопрятно свисали с огромных деревьев, тянулись, словно паутина, к дому и обвивали водосточные трубы и криво висящие ставни с рядами свежих поперечных планок. Сквозь решетку калитки в темноте плохо было видно, насколько сад велик. Мартин долго возился, тряхнул створку:

— Мне дали ключ от дома, а от ворот, видимо, какой-то другой.

— Что ж, — дернула плечом Эва, — придется лезть через забор. 

Она вскочила на бетонное основание, подошла к округлому сверху столбику, где можно было перекинуть ногу…  

— Это просто дико! — глаза падре расширились. — Завтра я позвоню адвокату, попрошу ключи, он привезет их… через… когда в следующий раз будет в наших краях, — закончил он огорченно.

— Если трусите, дайте ключи мне, я пойду сама!

Мартин раздул щеки, медленно выдохнул. Покачал головой, оглянулся по сторонам и полез следом.

Ключ от дома подошел, щелкнул замок. Изнутри пахнуло спертым воздухом, старыми коврами. Эва включила фонарик на телефоне. 

— Наверх, — показал Мартин.

Пальма стояла в комнате, когда-то бывшей уютной гостиной. Лет эдак тридцать назад. Сейчас же это помещение превратилось в унылое беспорядочное сборище предметов, которые сначала забывали отнести на место, а позже сдвигали к стене, чтобы освободить пятачок для следующей кучки вещей… прямо-таки иллюстрация одинокой жизни старика в большом пустом доме. Хорошо, что фонарики выхватывали лишь фрагменты: засаленное кресло с горой одежды, чашку с щербатым позолоченным ободком, мятую газету, датированную 2014-ым годом. 

Эва готовилась увидеть такую же тоскливую пальму, пыльную и чахлую… но та порадовала неожиданно яркой глянцевой зеленью и бодрым свежим росточком. Листья походили на большие гофрированные веера с зубчиками по самому краю, их сразу захотелось потрогать. Действительно — оставить такую красоту сохнуть тут, во тьме, было бы преступлением.

Мартин присел и аккуратно поднял пальму, выдохнув от напряжения: кадочка выглядела нелегкой даже на вид. Эва освещала ему ступеньки, пока они спускались. Выйдя на улицу, падре поставил пальму на бортик крыльца и запер дверь, потом снова подхватил кадку, бодро дошагал до ворот, и…

— А как мы вытащим ее на улицу? 

— Об этом я не подумала.

— Может, оставить здесь? — неуверенно предложил Мартин, выглянув меж широкими листьями. — Все же во дворе светло и есть влага… хоть и холодно.

— Вот еще! — вскинулась Эва. — Я ее тут не оставлю! Давай, — решительно сказала она. — Лезь наверх, я подам тебе пальму. 

Падре смотрел с укоризной, и спустя мгновение Эва поняла причину.

— Извини, но я не могу обращаться на “вы” к человеку, с которым лазила через забор! 

Мартин хрюкнул в листья, сунул Эве кадку, та едва ее удержала. Тяжелая, сволочь… Но прелестная. 

Эва подошла к забору. Без улыбки смотреть, как падре седлает бетонный столб, было нельзя. Она встала на бортик, передала пальму, потом перебралась через соседний столбик и уже хотела принять кадку с другой стороны, но тут на тихой улочке раздалось характерное пиликанье полицейской сирены. Так карабинеры и застали уважаемого падре: верхом на заборе, с пальмой в руках.

Поначалу стражи порядка никак не могли поверить в то, что Эва с Мартином находятся здесь с одобрения хозяев дома, даже связка ключей их не убедила. Адвокат, которому пытался дозвониться падре, не желал отвечать на столь поздний звонок. Убедившись, что Мартин и правда священник, карабинеры развеселились. 

— Эх, святой отец, — задыхаясь от сдерживаемого смеха, сетовал один из них. — Воровство — грех…

— Еще и девушку ввели во искушение!

Эва фыркнула:

— Кто кого ввел! Это я надоумила падре лезть через забор.

— Что за шум? — раздался неожиданно знакомый дребезжащий голос. — Ваши мигалки беспокоят мою собаку!

— Донателла! — обрадовалась Эва. — Синьора Донателла, вы здесь живете?

— Эва… падре Мартин?! — подслеповато прищурилась старушка, кутаясь в халат, больше похожий на шубу.

После свидетельств Донателлы о том, что сказанное Мартином и Эвой — правда, синьор Гроццано и правда преставился в прошлую пятницу, а падре приезжал сюда и ранее, карабинеры не без труда вернули себе серьезные выражения лиц, выключили светомузыку и уехали.

— Зато мы спасли ликуалу. Повеселили полицию… И здешних жителей тоже, — кашлянула в кулак Эва.

— Это точно, — улыбнулась Донателла.

Мартин страдальчески вздохнул.

— Надеюсь, кроме вас меня никто не узнал.

— Положитесь на мою скромность, падре, — понимающе прикрыла глаза старушка и, не выдержав, прыснула смехом.