Нежность — опаснее всего. Страсти между ними может быть сколько угодно, но как только появится нежность — пути назад не будет. Игра будет проиграна.

Ястреб видит отголоски этой самой нежности у Даби в утреннем взгляде. Мягкое тепло, уютное, тянущее сладкой слабостью в груди. Даби тут же смаргивает, вытесняет эту нежность страстью. 

Ястреб поймал в гостиной его взгляд как-то раз — расслабленный, уставший. Тёплый. Захотелось поцеловать в тот же миг, не так как обычно — почти сталкиваясь зубами, задыхаясь от желания, — а нежно, медленно, так, чтобы перехватывало дыхание от колотящегося сердца, чтобы кончики пальцев покалывало от прикосновения к коже.  

Ястреб отвернулся, выдохнул. Нельзя. Нельзя пытаться понять, что стоит за Даби, нельзя пытаться понять его самого — потому что начнёшь сочувствовать. Начнёшь вбирать эту горечь в себя, начнёшь проживать её, и всё смешается. Не получится не жалеть. Не получится не положить руку на плечо, не получится не прикоснуться к щеке и нежно погладить кожу. Не выйдет поцеловать горячо — выйдет только утещающе и горько.

За Тогой и Твайсом стоит тоже много — но они нарочито это на поверхность выталкивают, напоказ выставляют, как Даби свои шрамы. Не скрывают ничуть, показывают, сами зовут: «посмотрите». У Даби столько шрамов и скоб, что все не сосчитать и не перецеловать, а вот что за ними спрятано не разглядеть — только если залезть под кожу, распоров швы. Ястреб так сделать боится. Ястреб боится, что однажды Даби вспорет их сам, что выльется вместе с кровью наружу вся боль и страдания. Ястреб боится, что утонет.

Даби вскрывать швы не спешит — когда чувствует в прикосновениях, движении губ нежность, сжимает кожу почти грубо, кусается. Когда замечает нежность во взгляде, ёршится и язвит. Отрезвляет их обоих.

Но все контролировать не выходит — за собой иногда уследить невозможно.

Они один раз уснули на диване, сидя, вырубились, пока смотрели вместе со всеми остальными фильм. Он проснулся раньше. Голова откинута Даби на плечо, шея беззащитно открыта. Пальцы переплетены. Тепло чужого тела мягко и уютно обволакивало. Ястреб заставил себя не выдернуть ладонь, не вздрогнуть — он всегда любил ходить по самой кромке тонкого льда; что от одной минуты слабости может пойти не так? Ястреб знает — всё. Совершенно всё. Закусил губу и сдался самому себе — позволил насладиться сладкой сонной истомой, тому, как колыхалось плечо в такт дыханию, как пальцы грели ладонь, как сердце чуть сжималось просто от близости, от запаха. От нежности.

Позволил себе только вздохнуть, когда Даби чуть пошевелился, проснувшись. Запретил открыть себе глаза, сжать руку, когда Даби коснулся носом волос на его макушке, когда вдохнул — у Ястреба шампунь сладкий и фруктовый — выдох и едва различимый поцелуй в предрассветной темной комнате был горький, как полынь. Ястреб упорно притворялся спящим — дышал ровно, глубоко и спокойно, не сбиваясь, не трепетал ресницами. Навык, почти позабытый с детства, когда за неправдоподобную игру отец мог влепить такую пощёчину, что Кейго отлетел бы к стене, ударяясь крыльями. Ястреб думал, что забыл, а тело помнит до сих пор. И все равно вдохнул чуть глубже, когда Даби большим пальцем провел по тыльной стороне ладони. Горько. Нежно.

Даби спящим не притворялся, дышал тепло в его волосы, поглаживал едва ощутимо его руку. Ястреб даже с закрытыми глазами видел его грустную улыбку. Потом Даби и правда заснул — чуть обмяк, задышал глубже, запрокинул немного голову.

Ястреб не смог уснуть до самого утра — до тех пор, пока Спиннер не вошёл в общую комнату. 

Даби завозился, посмотрел с тем самым теплым и горьким огоньком в глазах, потом привычно ощерился. Пробормотал: «Все плечо мне обслюнявил», — и поднялся. 

Вечером в тот же день стёр начисто всю нежность — кусался, толкался в его тело грубо и резко, выбивая стоны. Ястреб в отместку (и от удовольствия — Даби, даже когда он такой, всё равно не переходит границы, всё равно делает так хорошо, что Ястреб имя своё забывает) царапал ему спину. Потом они целовались: долго, неспешно. Но не нежно. Открытая нежность друг к другу у них обоих под запретом.

Ястребу с тех пор часто снятся похожие сны — Даби рядом. Даби смотрит тепло и почти влюблённо, Даби не целует даже — сухо и коротко прикасается к его коже. Гладит самыми подушечками пальцев. Позволяет целовать себя ласково, позволяет нежно обводить шрамы, чувствовать бьющееся под ними сердце. Ястреб всё ещё чувствует тепло его кожи, просыпаясь в пустой постели.

Такие сны были и раньше, но после того дивана, после той минутной (или часовой) слабости, стали слишком реальными, слишком ощутимыми. Слишком томительно-сладкими. Слишком горьким после пробуждения.

Ястреб тогда знал, что совершает ошибку, и пожинает теперь её плоды — горькие и вяжущие.

И с каждым днем давит в себе желание пролезть под швы, увидеть в сетке шрамов карту, заглянуть в синие глаза и прочитать в них ответ на незаданные вопросы: «Кто сделал это с тобой? Из-за чего ты стал таким?». Ястребу с каждым днем все тяжелее не задать их вслух.

Даби говорит: 

— Поехали, — и Ястреб привычно едет. Не спрашивает куда и зачем, Даби раньше времени всё равно не скажет. Ястреб и не пытается. Перебрасываются фразами ни о чем, Даби постукивает пальцами по рулю. И ему спокойно. Ему уютно с Даби в дороге, уютно в одной кровати, уютно было на диване.

Из динамиков тихой хрипотцой поёт Оделл. 

«Love, I have wounds, only you can mend, you can mend».

Ястребу сейчас до боли под грудной клеткой хочется узнать, что же произошло, когда и по чьей вине. Хочет понять, можно ли исправить хоть что-то. Можно ли ему помочь. Хоть чем-то. Сможет ли он помочь, если ему позволят.

«I guess that's love, I can't pretend», — томительно и горьковато-грустно поёт Оделл, и Ястреб косится на Даби. Он хочет с ним поцеловаться, он хочет, чтобы Даби свернул куда-нибудь и вытравил свое прикосновение к щеке, которое померещилось в утренней неге. Чтобы он держал за щеку, направляя, и целовал жадно, чтобы уголки губ поднимались вверх, когда Ястреб, задыхаясь в собственных стонах, откидывал бы голову, подставляя шею его поцелуям.

Ястреб тянется к радио.

— Не нравится? — Даби вскидывает тонкие брови.

— Не то настроение.

Даби понимающе кивает и начинает снова постукивать пальцами по рулю в такт, когда Ястреб выбирает песню пободрее.

— У него причуда, как-то связанная со временем. Мы не знаем какая конкретно, поэтому сначала надо понять, полезная или нет. Если нет, то не везем его, — говорит Даби натягивая капюшон.

— Ты информацию выпытывать собираешься?

Даби может. Ястреб своими глазами видел. Даби тогда ограничился угрозой, но хватило и этого — безумие в его глазах почти испугало даже Ястреба.

— Если будет нужно, то да.

— Ты же сам сказал, что ему всего шестнадцать.

Даби косится на него и фыркает.

— И что с того, герой?

Ястреб вдыхает прохладный воздух поглубже — стало легче. Даби снова ощерился, нарастил колючки такие, что Ястреб даже попытайся — не пролез бы.

Пацана они находят быстро. Быстро почти по привычной схеме заводят его в переулок, преграждая путь с обеих сторон. Даби пугающе ухмыляется.

— Мы просто хотим поговорить, — у парня разве что коленки не дрожат. — Мы просто хотим узнать немного про твою причуду.

— Я... я...

— Ты. Просто ответь, что и как ты делаешь, — Даби поочередно зажигает огонь на пальцах. Указательный, средний, безымянный, мизинец, снова безымянный...

Обычно в этот момент допрашиваемые отвечают на всё. Сказали бы пароль от банковской карты, если бы Даби спросил. Но Даби спрашивает не это.

Парень успевает Ястреба удивить. Разворачивается резко, бежит прямо на него, и пока Ястреб собирается остановить его перьями, успевает коснуться его плеча рукой. Ястреб успевает подумать, что теперь Даби наверняка его просто сожжет, и проваливается в пустоту.

***

Дом незнакомый. Ястреб пытается понять — где он и как тут очутился. Вспоминаются перепуганные карие глаза и лёгкий толчок в плечо. Даби мог привезти его куда-то. Сколько прошло времени? Кстати, про время... они так и не выяснили, что этот пацан может — зная Даби, Ястреб опасается, что мог — делать.

Дверь открывается неожиданно, Ястреб вздрагивает. В дом заходят двое — Ястреб слегка присматривается — трое. На руках женщины лежит ребёнок. Младенец. Оба проходят мимо, не обращая никакого внимания.

Отлично, его не видят и не ощущают. Осталось понять — прошлое это или будущее. Или вообще настоящее, но в другом месте. А может, параллельная реальность? Хотя это самое маловероятное предположение. Мужчина возвращается один, ставит чайник, и Ястреба прошибает мурашками. Старатель. Это, мать его, Старатель. Энджи Тодороки, младше лет на двадцать. Он сейчас едва ли старше его самого.

У Ястреба в голове мутнеет, он закрывает глаза. Когда он их открывает снова, он все еще находится в той же кухне. Рядом с мальчиком — ему года три, не больше, бегает в ходунках ещё один ребёнок.

— Тойя, садись за стол, — женщина говорит это из-за его спины так неожиданно, что Ястреб вздрагивает.

Тойя, огненно-рыжий, почти красноволосый, с глазами такими же яркими, как у Старателя, морщит нос, глядя в тарелку.

— Я не буду есть рыбу.

— Все герои едят рыбу, — женщина усаживает младшенького — или младшенькую, понять это довольно сложно — в стульчик. — Она очень полезная, — Тойя все равно смотрит с недоверием. Ястребу что-то подсказывает, что этот разговор происходит уже не в первый раз. — Твой папа очень любит рыбу.

И это срабатывает. Тойя, хоть и с неохотой, но начинает есть.

Кто такой этот Тойя? И что за младший ребёнок? Это точно не Шото, его наверняка можно было узнать с самого рождения. Энджи никогда не упоминал о других детях. Хотя он и о жене ничего не говорил.

Ястреб ходит по кухне, пытается понять, почему причуда того пацана занесла его именно сюда. Почему в прошлое именно Старателя, почему тогда его самого здесь нет?

Ястреб решает выйти, осмотреться. Ему кажется, что он подглядывает, но выхода у него, в целом, другого и нет — разве что отвернуться и смотреть в стену.

Одна из комнат оборудована под тренировочный зал — Ястреб этому нисколько не удивлён. Он почти переступает порог, когда накатывает теперь уже знакомая тошнотворная муть.

Когда Ястреб снова открывает глаза, он видит тренировку. Тойя почти не изменился, совсем немного подрос. В отца он пошёл не только глазами и волосами. Ястребу кажется, что от жара его огня опаляются кончики крыльев, хоть это и совершенно невозможно. Старатель смотрит с непривычной мягкой улыбкой и гордостью. Тойя укрощает огонь, в голубых глазах играют отблески яркого пламени. Сколько лет здесь Старателю? Родился ли уже Шото? Почему его всё-таки забросило именно сюда и что происходит с его телом там, в настоящем? Сможет ли он вернуться, если Даби убьёт того парня?

В голове снова мутнеет. У Тойи белая прядка у виска и слезы в глазах. Из тренировочного зала Энджи его буквально выталкивает. Ястреб сперва не может понять в чём дело, а потом видит на белой коже ожог. Заглядывает в заплаканные глаза и торчащие в разные стороны волосы. Его душит смутная догадка. Ястреб выходит вслед за Тойей в коридор. Когда он открывает глаза, уже ночь. Тойя крадётся по коридору. Наверняка он слышит приглушенную ругань также отчётливо, как и Ястреб.

О господи. Они ведь... они выглядели счастливыми. Действительно счастливыми. Тойя плачет на полу в ванной. Ястреб выдыхает и отворачивается. Он ничем не может помочь — он здесь просто тень. Перед ним сидит обнявший себя руками и сжавшийся в комочек ребёнок, а он не может ему ничем помочь. Маленькому Кейго тоже никто помочь не мог; Кроме Старателя. Старателя, который, видимо, разбил своего собственного сына. Кейго снова почти тошнит — его опять перебрасывает. Опять ночь, опять тишина спящего дома. Опять босые шаги маленьких ног. Тойя повзрослел, волосы в лунном свете серебрятся. Ястреб пытается высмотреть хоть один рыжий волосок, пока идёт рядом с ним по снегу. Он и так уже знает, в чьи воспоминания его забросило. Знает, но верить не хочет. Тонкие брови, тощее тело, ненависть к рыбе, пронзительно-синие глаза. Шанс, что он ошибается, тает также, как снег под ногами Тойи, когда он скидывает футболку прямо на землю.

Синие языки пламени ползут по мальчишеской груди.

Ястребу становится горько — также горько, как после снов, где Даби держит его за руку. Даже ещё горше.

Тойе больно, но он сжимает зубы и выпускает ещё больше огня. Сколько ему здесь лет? Двенадцать? Тринадцать? Он пока даже не знает, что через целую его жизнь по этой самой груди будут ползти широкими змеями шрамы, посеребрённые цепочками скоб.

Ястреб не хочет больше смотреть. Ястреба от горечи тошнит.

Его перебрасывает снова, когда он заходит в прихожую. Ястреб чувствует запах гари. Он видит три светловолосые макушки, трех напуганных детей, стоящих в дверях. Шото прячется за ногами старшей сестры.

— Ты не уследила за ним! 

У жены Старателя безумные глаза и текущие ручьём по щекам слезы. У Старателя взгляд не лучше, на плечах и на лице то и дело вспыхивают языки пламени. Ястреба шатает, он приваливается к стене. Хотел узнать? Получи и распишись. Что ты будешь с этим знанием делать? Скажешь главе Комиссии, что один из генералов Армии освободительного фронта — сын Старателя? Почему сам Энджи об этом ещё не рассказал и не попытался хоть как-то остановить Тойю?

— Всё, что он просил — хоть капельку твоего внимания!

Жена Старателя кричит, и голос у неё уже охрипший. На сжатых кулаках белеет изморозь.  

— Он не должен был вообще использовать свою причуду! Он оказался неудачным проектом, — Старатель объят пламенем, лицо у него такое же красное, как и его огонь. — И ты, да, ты, должна была за ним следить!

Она — Ястреб даже имени её не знает — взмахивает рукой, проламывая доски пола льдом.

— Не смей называть моих детей проектами! — она даже не кричит. В голосе столько угрозы, что Ястребу становится страшно самому. — Мой сын, — голос все же у неё срывается. Она глотает воздух вместе с судорожным рыданием. И все же кричит, отчаянно, с такой болью: — Мой сын умер из-за тебя!

Ястреб вздрагивает и ахает. Старшая девочка опускается рядом с Шото на колени, пряча заплаконное лицо у него на плече. Мать Тойи от удара своего мужа отлетает в стену собственного льда.

У Ястреба не просто мутнеет в голове — в ней шумит, ему плохо так, что кажется сейчас стошнит. Старатель, бьющий свою жену наотмашь. Старатель, своим безразличием убивший собственного сына. Ястреб порывисто вздыхает. Тойя — мёртв. Тойя сгорел, Тойя сжег себя сам. Как возможно, что Даби сейчас — скорее потом — войдёт в Лигу. Мог ли Ястреб ошибиться? Может ли Даби быть не Тойей?

Ястреб держится за стену, идёт в сторону тренировочный комнаты — оттуда доносятся какие-то звуки. Ему плохо. Хочется проснуться, хочется очутиться дома, в своём времени. Хочется, чтобы проснувшись, он все это забыл. Ястреб чуть не вскрикивает — рядом с его рукой к стене прикасается другая. Большая узкая ладонь с длинными пальцами. Со знакомым очертанием шрамов. Чертовски знакомая ладонь. Ястреб оборачивается. Слабый росток сомнений увядает — перед ним стоит ещё не Даби, но уже не Тойя. У него сбитые в кровь босые ноги, местами странная кожа, как будто вшитая. Знакомая линия по щекам, по шее. Тойя — или уже Даби — переводит дух. Выдыхает облегченно. Все же ещё Тойя.

Как он выжил? Где был несколько лет? На вид ему пятнадцать-шестнадцать, а в прошлой переброске его сестре было около десяти. Шото был совсем малышом. Ястреб запоздало вспоминает, что шрама около глаза у него тогда не было.

Тойя выпрямляется. В глазах — радость и надежда. У Ястреба сжимается сердце. Сейчас что-то произойдёт. Случится что-то, что в одно мгновение уничтожит этот блеск, в одно мгновение убьет чудом выжившего Тойю.

А Тойя вскидывается — расслышал наконец через колотящееся сердце и сбитое дыхание звуки из тренировочного зала.

Сердце сжимается почти до боли. Ястреба теперь на самом деле тошнит.

Тойя зажимает себе рот рукой. Ястреб прячет лицо в сложенных ладонях — и все равно картинка отпечатывается на обратной стороне век. Никогда уже её не забыть — ни ему, ни Тойе.

Старатель стоит над Шото с увесистой палкой. Успел ли он ударить ей по спине собственного ребенка? Ястреб думает, что успел. И что скоро ударит вновь.

«Не смей называть моих детей проектами» — звенит в ушах отчаянный крик. Относился ли Энджи хоть когда-то к ним, как к детям? Ястребу кажется, что он сейчас либо упадёт на подкосившиеся колени, либо его все-таки действительно вывернет наизнанку.

Тойя отшатывается от дверного проёма, всё ещё зажимая рот ладонью. А потом подходит к тому, что он заметил сразу — и чего не разглядел сам Ястреб. Тойя подходит к собственному алтарю.

Ястребу хочется закричать. Ястребу хочется схватить его за плечо и оттащить. Ястребу хочется послать перья за Энджи, уронить его на колени рядом с Тойей и заставить смотреть.

В голове шумит так, что кажется, она сейчас расколется как пустой орех. Ястреб сжимает виски пальцами, смотрит на Тойю, сложившего руки в молитвенном жесте, до тех пор, пока его не окутывает чёрная пустота.

***

Он открывает глаза и несколько секунд пытается осознать где он. Несколько раз моргает, пытаясь поставить шатающийся мир на законное место.

Мир сосредотачивается на знакомых тёмных шрамах. Ястреб понимает где он; и с кем. Даби несёт его на руках, прислонив голову к своему плечу, обхватывает под коленями и на спине, чуть ниже крыльев. Ястреб чуть шевелит головой.

— Очухался. Ты как, живой?

Голос тихий, доносится откуда-то сверху.

— Не особо.

Даби хмыкает.

— Стоять сможешь?

Ястреб прислушивается к себе.

— Думаю да.

Даби нес его на руках. Сколько прошло времени с тех пор как Ястреб упал на асфальт в том переулке? Даби опускает его осторожно, поддерживает. Колени еле держат, на самом-то деле. Ястреб тяжело приваливается к его плечу. Проходит ещё пара секунд, прежде чем он осознает, что находится в лифте собственного дома.

— Что с тем пацаном?

— Это единственное, что тебя волнует? Геройство из крови ничем не выбить? — Ястреб ничего не отвечает. Утыкается лбом в теплое плечо, пытается снять свой вес с обнимающей его спину руки. Сколько Даби тащил его на себе? Наверняка он устал. Наверняка сильно. — Ушёл он. Мне было немного не до него, — Ястреб чуть стискивает край плаща — лифт остановился, пол слабо тряхнуло. Он чувствует себя таким беспомощным, что становится противно. — Пойдём. Или тебя опять понести?

— Хочется меня как невесту потаскать? Тут пять метров, я дойду.

Даби все равно его поддерживает, ведет аккуратно. Когда перед собственной дверью Ястреб останавливается и хлопает себя по карманам, Даби достает ключи. Из своего плаща.

— Откуда...

— Было бы лучше, если бы я спалил все замки к чертям?

Что ответить Ястреб не находит. Стаскивает в прихожей ботинки, сваливает в неряшливую груду все перья. Скидывает куртку прямо на пол. Ему просто необходимо сесть или лечь. Он давно не чувствовал себя так ужасно. Таким слабым и бесполезным. Он давно не нуждался в помощи и заботе. Даби доводит до дивана, и Ястреб сворачивается на нем, поджимая колени.

Судя по звукам из прихожей, Даби раздевается, и Ястреба это радует. Мог бы просто уйти, он и так уже сделал гораздо больше, чем должен.

Но Даби возвращается и кидает Ястребу с кресла плед.

— Заваришь нам чай? — голос слабый, хриплый. Он намеренно говорит «нам». Даби сейчас нужен. Нужен не просто кто-то абстрактный, а нужен именно он. Просто чтобы побыл, просто чтобы посидел рядом, прогнал озноб теплом своего тела. Отчаянно хочется его поцеловать. Отчаянно хочется, чтобы Даби целовал в ответ мягко и трепетно, чтобы грел пальцами щеки. Хочется уткнуться носом в его плечо и заснуть в объятиях. Ястреб чувствует себя совершенно жалким.

Даби ставит две чашки на журнальный столик, садится рядом. Смотрит с деланным безразличием; а в глазах синим трепещущим огоньком проглядывается волнение.

Ястреб пока к чашке даже не тянется — слишком горячо, приваливается к теплому боку в подранной майке. Даби холодно не бывает, но Ястребу хочется укрыть его пледом, поделиться им. Дать хоть кроху ответной заботы.

— Парня можно больше не искать. У него совершенно бесполезная причуда, — Ястреб лица Даби не видит, но отлично понимает — он сейчас вопросительно вскидывает брови. — Он показывает прошлое как фильм. Полезно разве что для того, чтобы из строя на время вывести, — молчит немного. И для того, чтобы узнать слабые места. Отвратительную правду. Но об этом он Даби говорить не станет, пусть пацан живёт себе спокойно. — Сколько я в бессознанке пробыл?

— Часа два.

У Ястреба под ребрами трепещут сладкие пузырьки — к месту они доехали минут за сорок. Долетели, как обычно плюя на правила. Обратно Даби ехал осторожно, гораздо медленнее. Тепло разливается по груди, доходит до самых щёк.

Ястребу нужно немного времени. Нужно посидеть, прийти в себя окончательно, погреться расслабленно. Осознать, что последний год он спит с сыном Старателя. Что Старатель сам создал одного из самых сильных своих соперников. Осознать, что его кумир, тот человек, который вытащил его из ада, толкнул в него своего сына.

Ястреб прижимается крепче, находит ладонь, сжимает. Даби чуть поворачивает голову. От нежности хочется выть, хочется ластиться котом, хочется нацепить все перья обратно и спрятать их обоих в пушистом коконе.

Ястреб думает, что будет, если он сейчас скажет, что знает всё. Если он назовёт Даби Тойей, если проведёт по щеке и поцелует. Если скажет, что его зовут Кейго. Обнажит душу, как раз за разом обнажает тело. Тело оставлять голым не страшно — тело всего лишь кости, мышцы и кожа. Оголенная душа гораздо страшнее. Ястреб думает, что так будет честно. Даби открываться перед ним не хотел, а Ястреб всё равно узнал, всё равно увидел. Пусть и не по своей воле.

Ему кажется, что тогда он умрет или в синем огне, или утонет в бирюзовой нежности.

— Не знаю, по какому принципу работает его причуда. Понятия не имею.

— Ну и черт с ним. Раз бесполезный, то и не будем больше к нему лезть.

У Даби пальцы чуть подрагивают. Пытается их не вырвать? Или пытается не сжать сильнее?

— Он меня отправил в прошлое, лет на двадцать пять назад. И лет пятнадцать обрывками показывал. Не думаю, что он это как-то даже контролировал.

— Плохие воспоминания?

— Ужасные. А еще ужаснее, что я просто стоял и не мог ничего сделать. Ни прикоснуться, ни остановить. Отвратительное прошлое. И даже не моё.

Даби молчит. Выдыхает осторожно. Ястреб знает, что он спросит.

— А чьи? — говорит совсем тихо. Ястреб чувствует во рту горечь. Сглатывает.

— Тойи. Тодороки Тойи, — Даби замирает. Плечо каменеет, пальцы напрягаются. Он сейчас наверняка думает — убить его или отшутиться. Сказать, что Ястреб ударился головой. Спросить, кто такой Тойя. Ястреб решается снова. Если Даби попытается его сейчас убить — он даже сопротивляться ни сможет. Ни секунды. И терять ему, в целом, уже нечего. — О чем ты молился у алтаря?

Даби молчит. Даби стискивает его пальцы почти до боли. Даби готов бросится наутек или ударить. Или соврать. Ястреб проводит большим пальцем по тыльной стороне его ладони, привстает немного, преодолевая слабость. Касается рукой щеки, поворачивает голову, заставляет посмотреть в глаза. Выпутывает пальцы из руки, кладет ладони на щеки. Гладит, смотрит на суженные зрачки и поджатые губы.

И Даби вдруг обмякает. Как марионетка, у которой отрезали верёвочки, выдыхает, плечи расслабляются. Он закрывает глаза.

— Я молился об упокоении души Тойи. 

— И о рождении Даби?

Уголки губ на долю секунды приподнимаются.

— Да.

— Я молился о том, чтобы Кейго Таками никогда не ожил.

Даби тепло кладет руку на его пояс, выдыхает обречённо и устало. Ястреб тоже закрывает глаза.

— И как?

Ястреб находит в себе силы немного улыбнуться. 

— Иногда он все-таки оживает.

— Тойя тоже. И особенно часто — рядом с тобой.

Ястреб закусывает губу. Под закрытыми веками печёт, как от слез.

— Кейго из-за тебя вообще чувствует себя живее всех живых, — Ястреб шепчет, чувствуя, как перехватывает горло почти рыданием.

Притягивает крепче, утыкается лбом в плечо, чувствует, как жесткие волосы касаются шеи, как руки Даби обхватыватывают крепко, почти судорожно. Ястреб не знает, сколько они так сидят — осознает что плачет, только когда Даби медленно и утешающе начинает водить рукой по его спине. Задыхается — плечи непроизвольно трясутся, он стискивает майку на спине так сильно, что кажется сейчас затрещит ткань. Даби осторожно проводит рукой по его щеке, заглядывает в глаза — у него они тоже покрасневшие, нижняя губа прокушена почти до крови. Ястреб закрывает глаза и прислоняется лбом ко лбу. Дышит солёным влажным воздухом прерывисто, сглатывает слезы. Следующее рвущееся рыдание Даби глушит своими губами. Напряженными, то и дело скашивающимися в сдерживаемой судороге. Не столько целуются, сколько молча говорят: «Я знаю. Я понимаю». Пытаются утешить друг друга как умеют. Солоно, горько и нежно — Даби сцеловывает слезы с его щёк. Тойя. Тойя тянет Кейго на себя, обвивает его руками, Кейго стирает мокрые дорожки на коже и шрамах.

Тойя и Кейго проснутся далеко за полдень, переплетясь ногами и руками под пледом. Тойя и Кейго будут целоваться нежно и трепетно, Кейго и Тойя впервые станут выцеловывать тела друг друга неторопливо и ласково, а не жадно и голодно.

Ястреб и Даби потом решат, что им делать, как не позволить горечи их задушить — сперва Кейго и Тойя вместе утонут в нежности.