издавна семья считалась оплотом силы. самым важным местом в жизни человека. там, где его семья, там его сердце. его источник энергии. его надежды и мечты. 

общество из раза в раз возносит высоко наверх эту идеологию, ставя родных выше и выше, цепляясь за родственные связи и единую кровь. казалось, что для них иметь одну кровь с кем-то особенным — благословение и спасение в одном флаконе. нередко кто-то хвастался, будучи в родстве с известным человеком, старался ходить с поднятой головой, горделиво, как и подобает такой особе. 

цзян ваньинь в этом не видел никакого толка. 

он был рад, что в его клане подобное заискивание не приветствовалось, и того, кто опирался бы только на свою кровь, а не на свои умения, его матушка бы весьма жестоко и грациозно опустила на землю, в реальность, где эта самая кровь не приносила ничего полезного. 

может быть, он и не разделял ее методов, особенно тех, в которых меж слов мелькал искрящийся цзыдянь, но более-менее принимал ее позицию, никогда не пытаясь уповать на свое происхождение. 

очень часто именно оно и ставилось ему в упрек, как будто он был виноват в том, что приходился ей сыном. 

родство для юй цзыюань было важным, но не превосходящим, и гораздо важнее для нее были достижения. если родился со звездой во лбу, докажи, что достоин ее. если приходишься близким по крови кому-то известному, докажи, что не хуже него. докажи. добейся. будь упорным. достигай нового. стремись к невозможному. 

каждый раз, когда цзян ваньинь был на исходе сил, когда не мог совладать с собой и вставлял меж реплик матери свои собственные, она обрывала его, говоря, что тогда, когда у него будут собственные дети, он и будет сопротивляться. может быть, как раз тогда, когда они у него будут, он поймет, зачем она всем этим занималась, и, если хватит ума, поблагодарит ее за то, что она сделала. 

слышать это было неприятнее, чем слышать жесткие ответы про то, что он еще слишком мал, чтобы перечить. 

обзаводиться детьми только ради того, чтобы понять что-то, ему не хотелось — и уж тем более не хотелось делать это ради таких вещей, которые не приносили ему удовольствия, и, вероятно, никогда не принесут. 

заклинательство не было противно ему. наоборот, зачастую именно оно успокаивало его, концентрация на собственных силах и попытка совладать с золотым ядром занимали его голову, заставляя сосредоточиться и собраться. 

владение мечом тоже — там, в резких взмахах, выпадах и высоких требованиях в технике, он терял себя, терял дурные мысли, которые лишали его покоя в обычное время. матушка не уделяла внимания этим тренировкам, сосредотачиваясь в основном на общих физических показателях и на заклинательстве, и, свободный от ее взгляда, цзян ваньинь мог дать себе волю. схватки нравились ему сильнее, чем заклинательство, там, в пылу драки, в агрессии, насилии и угрозе он мог просто перестать думать обо всем, что его тревожило.

тревожило его многое. сестра говорила, что это не хорошо для него и его здоровья, а матушка, перебивая ту, говорила, что он еще слишком юн, чтобы забивать себе голову чем-либо, и лучше бы он переживал о том, как добиться лучшего, а не о своем, чем бы оно ни было. 

на расспросах никто никогда не настаивал, и цзян ваньинь был этому несказанно рад. может быть, он бы смог поделиться переживаниями с сестрой — с той всегда было проще общаться, чем с кем-либо еще, — но не хотел опечалить ее этим. 

она поняла бы его проблему, потому что у нее была такая же. 

цзян ваньинь не хотел заводить детей. ему, как будущему главе ордена, пришлось бы это сделать. 

цзян яньли, как чьей-то будущей супруге, тоже, хоть она и относилась к этому чуть более снисходительно. 

абстрагировавшись от того, что необходимо для появления ребенка у него, он понимал, что не будет хорошим отцом. из того, что он знал о воспитании, было выяснено, что манера воспитания чаще всего заимствуется у родителей человека — и этого было более чем достаточно, чтобы он перехотел думать о семье и о наследнике. 

быть как его отец, отстраненным, игнорирующим и холодным, ему ни за что не хотелось. глубока была печаль в его груди, вызванная тем, как цзян фэнмянь вел себя, очень сильно болела та рана, которую тот оставил своим безразличием к сыну. 

быть как его мать, требовательным, строгим и навязывающим то, что угодно ему, не хотелось тоже. мадам юй всех строила по струнке, заставляя быть лучшими, но особенно сильно это относилось к ее собственному сыну, который должен был быть лучшим, который должен был подавать пример остальным адептам ордена. 

цзян чэн рано понял, что его родители неидеальны. наполовину догадался сам, наполовину понял из рассказов яньли о тетушках по маминой крови, что тоже были матерями, и они были добрыми. представить себе такое было сложно, но сестре он всегда верил на слово, и с упоением слушал, как она, проведя некоторое время в мэйшане, наблюдала за их двоюродными братьями и сестрами от их тетушек, сестер их матери. те не были строгими или требовательными, позволяли своим детям многое, и, просто слушая о таком, цзян чэн чувствовал, как у него тяжелеет на сердце. 

если и быть родителем, то только таким — чтобы ребенок не боялся его, не боялся поговорить с ним, не смотрел на чужие семьи и не завидовал им. он понимал, что не сможет этого сделать. 

подобно крови, что была в нем, от своих отца и матушки он также получил особую технику воспитания, которую вряд ли смог бы заменить более достойной. 

он никогда не думал, что женится по любви на чьей-нибудь дочери. свою жизнь как главы ордена он представлял весьма невеселой, с постаревшими родителями, с сестрой, отданной замуж за какого-нибудь важного человека примерно его возраста, и со своей собственной женой. 

единственное, что радовало его в такие моменты, да и то не слишком сильно, так это отсутствие заключенной между ним и чьей-нибудь наследницей помолвки, как это случилось с яньли. вот чего ему точно не хотелось, так это быть кому-то обещанным. 

свою будущую супругу он представлял как чью-нибудь дочь, может быть, хорошенькую, но не такую красивую, как его сестра. он хотел бы быть с ней честным — сказать ей, что не сможет быть любящим мужем, но, может быть, дать ей какую-то стабильность он сможет. что она сможет жить в пристани лотоса и ни в чем не нуждаться, исключая его чувства. он хотел бы, чтобы она оказалась понимающей — чтобы она поняла, что не сможет получить того, чего цзян чэн не сможет ей дать. 

не веря в любовь, он не верил и в то, что у него есть вообще какое-либо право на чувства. на эмоции тоже, но цзян яньли смогла объяснить ему, как это важно, как это нужно, и что он, храня все в себе, рискует стать переполненной водой чашей или вышедшей из берегов рекой. 

матушка не была довольна этим актом валидации такой неподходящей для наследника вещи, как эмоциональность, но спорить с дочерью ей никогда не нравилось — та всегда очень печально смотрела на нее, проигрывая в спорах, и на сердце становилось тяжело. 

цзян чэну очень хотелось, чтобы у нее на сердце становилось тяжело еще и тогда, когда она ставит его в неудобное положение или ругает, но мало того, что думать о таком было нельзя, то еще и походило на мечту о невозможном. 

и только здесь девиз его ордена никогда не срабатывал. 

с приходом первой разлуки родителей и детей ситуация не изменилась, и цзян чэн продолжал подавлять все, что чувствовал, выслушивая наставления матушки сначала вэй ину, потом самому себе. по ее рассказам облачные глубины казались чем-то средним между лагерем военнопленных и лучшим местом для получения образования, что на выходе давало своеобразное представление и не очень приятные ожидания, но, если быть откровенным, после тренировок с матерью его уже мало что тревожило или пугало. каким бы строгим и требовательным учитель лань ни был, все равно, скорее всего, цепляться он будет к вэй ину — а цзян ваньинь, как и всегда, на его фоне будет стараться работать на максимальный результат, стремиться к лучшему. 

перебирая и пакуя свои вещи, которые можно и нужно было взять с собой в облачные глубины, цзян чэн слушал гораздо более приятные напутствия и наставления — сестра зашла поговорить с ним без лишних глаз до официального прощания и отплытия. 

насколько ей было известно, наследники и способные адепты всех кланов должны были быть отправлены в облачные глубины, если им позволял статус.

это означало, что там ваньинь мог встретить цзинь цзысюаня, к примеру, или не хуайсана, наследника не. не то, что ему было дело до чьих-то наследников, ему бы со своим наследием разобраться, но мысль о том, что, возможно, будет кто-то, кто сможет понять его переживания, нравилась ему. 

перспектива познакомиться с кем-то, пусть даже и в таком нежизнерадостном месте, несколько утешала его и давала надежду получить что-то еще от обучения в гусу, помимо синяков от ферул и выговоров от учителя лань, как ему любезно рассказала матушка. он не надеялся на многое, и не был уверен, что эти «школьные» друзья сохранятся в дальнейшем, но отвлечься хотя бы на этот срок хотелось до невообразимого. 

только в ордене гусу лань особое распределение адептов — адепты-девушки могли быть приняты, но их покои, и покои адептов-девушек гусу лань находились в одной части облачных глубин, а покои адептов-мужчин в другой. 

не то, что он вообще собирался смотреть на девушек там. цзян яньли была мила с ним, рассказывала обо всем, о чем брат спросит ее, и об адептах этого ордена она отзывалась как о благородных, красивых, способных людях, разве что правила в ордене строгие и не терпящие пренебрежения по отношению к себе.

пункт с красотой не вызвал у цзян чэна никакого отклика, и всем было более чем ясно, что в облачных глубинах он шляться где попало и ввязываться в сомнительные для его репутации интриги не будет. 

перед самым отправлением в гусу лань матушка — да и отец тоже — в очередной раз напомнили и ему, и вэй усяню о приличии и о недопустимости непотребства. видимо, у ордена гусу лань была строгая позиция насчет взаимоотношений полов на их территории, и вдаваться в эти подробности, будучи настолько подавленным всеми нотациями, цзян ваньинь особо не хотел. 

ни красавицы из облачных глубин, ни совратительницы из цайи, ни кто-либо еще его не привлекал, и в его голове не было мыслей о том, чтобы чинить на своем пути разврат и хаос, оказавшись за пределами юньмэна. 

влюбляться в кого-то ему не слишком-то хотелось. влюбляться в кого-то из такого большого ордена — тем более. 

стоя перед матерью, цзян чэн пытался вникать в ее слова, но без особого энтузиазма, и думал — ждал — когда же она скажет, что оторвет ему или его брату голову, если от них забеременеет какая-нибудь девушка. за этим не стояло ничего, кроме желания набраться смелости, положить руку на сердце и впервые за все время ответить матери: 

— я не хочу, чтобы кто-то забеременел от меня, и не собираюсь допускать этого. 

боясь последствий слишком сильно, цзян ваньинь вывел из всех своих рассуждений одну фразу, которую повторял себе всякий раз, когда его сестре читали нравоучения насчет ее жениха или когда родители невзначай пытались поговорить с ним о клановом наследии. 

он не хочет заниматься с кем-то любовью. он не хочет рисковать. он не хочет, чтобы кто-то страдал, будучи связанным с ним одним из видов отношений. ни по крови, ни по браку, ни как-либо еще.

он, цзян ваньинь, в здравом уме и трезвой памяти, с чистым сердцем заявляет, что не хочет себе ни пару, ни детей.