воспитание ребенка не похоже на сказку, где тот растет и меняется каждый день, а его счастливые родители улыбаются и радуются каждому освоенному их ребенком действию, вообще не похоже. 

люди знают это, наблюдая за примерами из их собственных жизней, где они сами или окружающие их люди сталкивались с трудностями отцовства, материнства, воспитания и обустройства семьи, особенно в тех случаях, когда ребенок у пары был первым, и они не знали, что с ним делать. 

для традиционных пар это время может облегчиться присутствием в их жизни новоиспеченных бабушек и дедушек — их собственных родителей, которые однажды уже родили и воспитали, и знают, что им подсказать. эти самые бабушки и дедушки могут поставить на ноги и неполноценную семью только с одним родителем, это не исключение из правил. 

вот только семья из двух мужчин, лишенных родителей с каждой стороны, воспитывающая двух детей сразу, едва ли может удержаться на плаву. 

выздоровление цзян юаня помогло расправиться с некоторыми трудностями: больше не нужно было ежедневно искать лекаря по всей пристани лотоса и изучать ребенка, чтобы увидеть в нем что-то еще. обследования раз в пару дней продолжались, ему продолжали давать лекарства и тщательно следить за его состоянием, но все самое страшное, тяжелое и болезненное было уже позади. 

завершение строительства детских покоев тоже сгладило некоторые углы. цзян ваньинь и не хуайсан больше не спали на циновке, вернувшись в свою постель, а цзян юань учился привыкать к своим вещам — кровати и части пространства в комнате, что принадлежали ему.

колыбель цзинь лина и некоторые его вещи перенесли туда тоже, на время был отложен вопрос об обустройстве второй спальни. может быть, мальчики захотят жить вместе, но, если такого не произойдет, то их родители уже знают, за сколько времени исправят это недоразумение. 

вот только ни цзян чэн, ни не хуайсан, ни кто-либо еще не знал, как справиться с детскими заботами и рабочими делами одновременно. 

световой день посвящен детям в полной мере, с перерывами на какие-то другие дела, когда цзинь лин засыпает снова или когда цзян юань устает, что случается пару раз на постоянной основе, а ночью, когда они оба точно спят и не проснутся в ближайшее время, пара разбирается с клановыми делами. 

хуайсан побаивался, что его переквалифицируют в няньку, чтобы он занимался воспитанием и благосостоянием их детей, но цзян чэн предпочел бы совершить ритуальное самоубийство вместо того, чтобы остаться без своего партнера. 

во многом это было обусловлено тем, что у ваньиня рябило в глазах от прочитанного в обращениях и письмах, и написанные слова забивали ему голову, из-за чего продолжать разбираться с делами было сложно — и хуайсан приходил ему на помощь, поддерживая его, продолжая вместо него. 

воспитывать вдвоем им было сложно, но сотрудничество в подобных делах было той сферой деятельности, в которой их партнерство процветало: выносливый и усидчивый ваньинь, внимательный и заботливый хуайсан. 

в безрадостные моменты, когда они сидели на краю пристани у самой воды, взяв вынужденный перерыв из-за того, что ни один из них уже толком не соображал, второе дыхание им давало осознание факта того, что такого больше не повторится.

еще в те ночи, когда а-юань просыпался в лихорадке, а а-лин никак не мог заснуть из-за суеты в комнате, когда они не высыпались, и тратили все свое время на то, чтобы побыть с детьми, утешить их, дать им то, в чем они нуждаются — именно тогда у них накопились дела, которые нужно было решить, когда все устаканилось. 

цзян ваньинь любил не хуайсана за многое — за чуткость, за ласку, за красивые глаза и за доверие, за нежность, за верность. больше всего он любил его за то, что тот давал надежду даже в самые тяжкие моменты. 

— это последнее? 

— не совсем, а-чэн. посмотри на маркировку, — его пара улыбается, указывая пальцем на печать. — мы уже закончили. это из гусу. хочешь, я прочитаю его тебе? 

за это ваньинь любил его безмерно. 

чтение хуайсана относилось к тем немногим вещам, которые цзян чэн любил слушать. рапорты и отчеты старших адептов отдавались гулом в его голове и звоном в ушах, когда он выслушивал их десятками за день, но что-либо, прочитанное его парой, было приятным — во многом из-за тона голоса того, тихого, учтивого, вкрадчивого. 

плохие вести не хуайсан читал аккуратно, как будто приглушенным тоном, чтобы выразить соболезнования, хорошие же читал с теплотой и улыбкой на губах, не крича, а донося эмоциями все, что думал по поводу написанного он сам. 

письмо из  облачных глубин он зачитывает, находясь в объятиях своей пары, прижимаясь спиной к груди того и расслабляясь. после непозволительно долгого дня это было необходимо, и ощущение чужих рук на талии заземляло хуайсана, а ваньинь чувствовал себя умиротворенно, ощущая вес чужого тела на себе. 

в процессе написания письма лань сичэню, цзян чэн руководствовался бушующими внутри него тревогой, волнением и беспокойством, теми эмоциями и чувствами, которые обычно он подавлял, но в тот момент знал, что, выплеснув их на бумагу и передав тому, в ком он уверен, ему станет немного легче. 

так оно и происходит — тревоги молодого родителя лань сичэнь понимает как никто другой, и видеть его, обычно собранного и сдержанного главу ордена лань, уязвимым и тоже немного испуганным, ощущается по-странному интимно.

хуайсан не может сдержать смешка, запнувшись в одной строке, что была донельзя откровенной, но это не задевает цзян чэна. 

переживания новоиспеченных родителей из пристани лотоса перекликались с переживаниями родом из облачных глубин, и лань сичэнь отмечает, что в некотором смысле им повезло с появлением детей именно сейчас, когда он и его супруг уже научились обращаться со своим ребенком и могут помочь. также он отметил, что для самих детей это время также удачно, и, вероятно, в будущем они станут друзьями и будут играть вместе. не подумав об этом раньше, цзян чэн согласился с ним, хоть и не мог представить, как их мальчики вырастут. 

а в самом конце, где обычно сам лань сичэнь оставлял тревожащие его вопросы, меж строк он обронил свои волнения по поводу совета всех кланов, что будет через некоторое время, и, сам того не ведая, породил у главы цзян и его советника очень сильные волнения. 

варварски был уничтожен порядок на рабочем столе, аккуратные стопки прочитанных писем и бумаг были разворошены, и оба мужчины судорожно искали конверт с маркировкой ланьлина, чтобы убедиться, что они не пропустили это чрезвычайно важное письмо, и что они не невнимательные дураки. 

просмотрев все пришедшие письма, они убедились, что с их умственными способностями все в порядке — хуайсан нашел и прочел письмо от лань минъяо, и в нем нашел объяснение, что эту новость они с сичэнем узнали от мадам цзинь. 

эта женщина, пусть и не ставшая ему мачехой и неудачно начавшая их знакомство, в конечном итоге раскаялась и принесла ему свои извинения. они завели дружбу, мадам цзинь оказалась довольно-таки добросердечной, мягкой и учтивой, и всякий раз, когда цзинь гуаншань вел себя оскорбительно или задевал его, она старалась нивелировать это. от нее приходили щедрые подарки, она тепло встречала их в ланьлине всякий раз, когда чета лань там появлялась.

они часто обменивались письмами — именно в одном из таких писем госпожа цзинь по секрету рассказала, что планируется совет всех кланов. 

цзян чэн выдохнул — но, глянув на свою пару, понял, что сделал это слишком рано. 

— как думаешь, — тихо спросил хуайсан, складывая упавшие со стола бумаги в стопку и поправляя ее перед тем, как поставить обратно, — что нужно сделать раньше — объявить о ребенке или о свадьбе? 

— мы не потянем свадьбу сейчас. 

— а ты выбрал бы рассказать им всем, что у нас появился ребенок? 

— а-сан, — его пара тяжело вздыхает, — это все равно пришлось бы сделать. особенно, если бы мы объявили о свадьбе. 

— я… я не могу спорить с этим, но также не могу представить, что ты им скажешь. 

— я что-нибудь придумаю. мы что-нибудь придумаем. 

и хуайсану хотелось возразить, хотелось сказать, что это не так просто, но вместо продолжения разговора ваньинь поцеловал его — и сопротивляться этому было уже невозможно. 

в ту ночь они целовались в своей постели долго, прикасаясь к телам друг друга и проводя по ним руками, как будто изучая вновь каждый изгиб и каждую линию, то, как напрягаются и расслабляются мышцы под ладонью или надавливанием пальцами. 

усталость была слишком сильной, чтобы сообразить и превратить в жизнь что-то активное и интенсивное, они ограничились малым, прижавшись друг к другу и лаская выверенными движениями, помогая расслабить тело. 

не то, что не хуайсан не мог мыслить здраво. он мог, он умел это делать, просто в нужные периоды — к примеру, когда от него хотели чего-то, чего не желал он сам, и в моменты близости со своей парой, — его голова не работала, как будто фонарь потушили. 

лежа под цзян чэном, держа бедра крепко сжатыми для него и упиваясь тем, как он скользил меж них, он тоже не был особо расположен к мыслительному анализу — просто в тот момент, чтобы поддержать его, ваньинь положил руки на его живот, аккуратно сжимая и удерживая под собой. 

и свеча в его голове на миг вспыхнула. 

только он не был уверен, что то, что пришло ему тогда в голову, оценили бы заклинатели на совете всех кланов или его возлюбленный. 

официальные приглашения приходят немногим позже, спустя пару недель, и цзян чэн рад, что они были предупреждены заранее — потому что он не уверен, что смог бы отреагировать на маркировку ланьлина спокойно, не будучи подготовленным. 

от них самих ничего особенного не требуют, только явиться, чтобы обсудить дела насущные и поделиться новостями о здоровье, положении и росте наследника цзинь, которого даже необязательно брать с собой. конкретно на эту деталь ваньинь и хуайсан реагируют по-разному: с одной стороны, хорошо, что малышу не придется переносить перелет из ордена в орден и терпеть все неудобства, а с другой как-то неуютно при одной мысли о том, что его, как и цзян юаня, придется оставить в одиночестве в пристани лотоса. 

обсуждалась возможность того, чтобы на совет отправился только один из них, а второй остался присматривать за орденом и за детьми, но ни одного из них эта концепция не удовлетворяла — цзян чэн сбросился бы в воды юньмэна раньше, чем оставил бы себя одного на растерзание любопытным главам кланов, а хуайсан нервничал из-за возможного понижения до няньки. 

на совете всех кланов от юньмэна будут они оба, а цзинь жулань и цзян юань останутся в пристани лотоса под тщательным, самым тщательным присмотром, и время отсутствия главы и советника будет сведено к самому минимальному. 

только они не учли, что задачей сложнее, чем решить эти вопросы, будет объяснение маленькому мальчику, что ходил за ними следом, почему им придется на время уйти. 

при написании письма в облачные глубины, не хуайсан полностью раскрыл детали и подробности того, как а-юань оказался у них, чтобы лань минъяо смог понять ситуацию полностью, а тот в своем письме упомянул, что не исключается вероятность боязни разлуки у мальчика и отягощения всяческих страхов на подобной почве.

о чем никто не задумывался до тех пор, пока а-юань не переспросил самым тихим, по-настоящему испуганным голосом: 

— куда вы уйдете? 

в покоях наследников всегда тихо и светло, всегда убрано. игрушки цзян юаня лежат там, где он играет, разложенные в определенном порядке, который строго соблюдается. над колыбелью цзинь лина повесили кружащих птиц, как вешают фонари на карнизы. 

не хуайсан сидел на постели мальчика, приглаживая его не особо длинные волосы, а цзян ваньинь сидел напротив него, до этого проверив сон племянника. 

под прикосновениями а-юань напрягается, цепляясь за руку родителя, и от резкой смены его настроения оба взрослых в комнате чувствуют себя неуютно — ваньинь особенно, имеющий возможность видеть все эмоции на лице мальчика прямо перед собой. 

— это ненадолго, мы вернемся как можно скорее. 

— но вы уйдете? 

— это нужно сделать. 

— я не хочу, — тихо говорит он, сжимая пальцы хуайсана своими ладошками и прижимаясь к одеждам того. — мне будет страшно.

— мы знаем, милый, — отвечает ему хуайсан, поглаживая по спине, — нам самим тоже страшно. 

 — тогда почему? 

— это нужно сделать, как сказал твой папа. это дела, которые твой папа и я решаем, это наша работа. когда ты станешь старше, и когда а-лин тоже подрастет, мы будем брать вас с собой. сейчас а-лин даже из кроватки не хочет уходить, а взять только одного из вас мы бы не смогли. понимаешь, милый? 

на сердце у цзян чэна неспокойно и тяжело — он чувствует себя уязвимым, когда видит своего пасынка таким испуганным, ловит в его страхе что-то родное для себя, что-то, что он уже знает. 

он не знал, что хуайсан умеет так хорошо обращаться с детьми, и не знал, что это действительно работает. 

а-юань выглядит смирившимся, пусть и все еще немного грустным, он сворачивается на коленях у хуайсана, подставляясь под его руки, но он больше не выглядит так, как будто вот-вот заплачет. 

— вы точно вернетесь? 

— точно, милый. мы бы ни за что не оставили тебя и твоего брата. 

называть мальчиков братьями было непривычно и сбивало с толку, но это было максимально к правде — и, давая правду, никто из них не запутался бы в той лжи, которую они могли бы скормить а-юаню. 

не хуайсан слишком хорошо знал, что в сетях лжи, раскиданных тут и там для других людей, очень легко запутаться самому. 

к сожалению или к счастью, когда приходит время, и он с его парой в сопровождении нескольких адептов ордена отправляются на совет всех кланов, он твердо уверен в том, что будет говорить и как, и все нити сетей, что он приготовил, только в его руках. 

башня кои встречает их светом, как и всегда, нефритовыми ступенями на лестницах и опрятными служанками, снующими по всей территории. некоторые из них узнают хуайсана, и он улыбается им в знак приветствия, но не двигается слишком много и не особо глазеет по сторонам. 

после всего времени, что он провел, будучи парой цзян ваньиня, лишь один раз он был рядом с ним в клановых одеяниях — на свадьбе цзян яньли и цзинь цзысюаня. все остальное время, на всех приемах и посещениях он был облачен в родные одежды клана не, выбирая из них самые нейтральные, иногда дополняя свой образ украшениями, подаренными цзян чэном. 

на этом совете всех кланов, официально принадлежа делегации из юньмэна, он одет как подобает, гармонирует со своей парой, одетый в фиолетовые одеяния. 

не он один находится в парной гармонии — оказавшись в зале несравненной изящности и пройдя к столам, отведенным юньмэну, хуайсан видит сбоку от них столы гусу, а подле них главу и советника клана лань. белые одежды мэн яо к лицу, он выглядит в них недурно, но главное его украшение — мягкая улыбка на губах, обращенная его супругу, теплая и искренняя. 

— точность — вежливость королей? приветствую главу лань и его советника. 

— не ерничай, хуайсан, — минъяо беззлобно улыбается и ему, склоняя голову. — твой жених выглядит так, как будто не спал всю ночь накануне, и не по твоей вине. 

— не по моей вине, — цедит хуайсан, прищурившись, — и не по чьей-либо еще. ты-то, я погляжу, спишь ночи напролет? 

— а-яо всегда крепко спит. 

— я не удивлен. 

— что поделаешь, — мужчина разводит руками, после обхватывая свою пару под локоть и прислоняясь к нему, — я сильно устаю. 

общение между не хуайсаном и лань минъяо можно изучать и разбирать долго, но никогда нельзя будет понять, где у них кончается вежливость и начинаются взаимные тычки и обмен завуалированными оскорблениями. 

лань сичэнь не выглядит удивленным этим — он видел, как они росли, и попросту привык. 

привык даже к тому, что за этими намеками и аккуратными словами кроются упоминания их интимной жизни, чем минъяо всегда был рад поделиться с хуайсаном как с единственным человеком, который смог бы понять его радости и пристрастия. было сложно, но он привык. 

по крайней мере, это было веселее, чем краем глаза следить за присутствующими в зале и за прибывающими делегациями из других кланов и орденов. 

порядок у советов всех кланов был один и тот же на протяжении всей их истории — сначала, в день прибытия гостей, устраивали пышный банкет, а после него решали все вопросы, ради которых сюда и прибыли. 

из писем мадам цзинь было известно, что будущую чету цзян хотели видеть в башне кои для того, чтобы узнать о здоровье и состоянии цзинь лина, убедиться в том, что они все еще живы и пригодны для воспитания ребенка, и хуайсан был твердо намерен показать себя как лучшего родителя, чтобы в первый же миг, как вся необходимая часть совета кончится, взять цзян чэна под руку и вернуться в пристань лотоса, не тратя ни одной лишней минуты здесь. 

не то, что он не любил башню кои — он любил, даже если многие воспоминания с этим местом были так себе, — просто быть на виду и быть объектом сплетен ему не всегда нравилось, а его паре не нравилось еще сильнее, чем ему. 

чуть позже прибыла делегация из цинхэ, при упоминании которой и лань сичэнь, и лань минъяо, и не хуайсан напряглись каждый в свою меру. 

осознание факта того, что, по сути, родительство и дела ордена отбили у хуайсана всю былую жизнь, и что он не видел родного брата и даже не писал ему, ударило по хуайсану, и чувствовал он себя немного подавленно, наблюдая за тем, как знакомые ему адепты входят в зал, сопровождая своего главу. 

хотелось наверстать упущенное, извиниться и посмотреть исподлобья пронзительно и жалобно, как хуайсан смотрел всякий раз, когда осознавал свою ошибку — но сразу после не минцзюэ в зал вошли мадам цзинь и ее супруг, своим появлением объявляя о скором начале банкета. 

присутствующие засуетились, уходя каждый к своему месту, и цзян ваньинь осторожно позвал хуайсана, невесомо касаясь рукава и приглашая сесть к нему, не желая наблюдать этот фарс в одиночестве. не хуайсан на это лишь вздохнул, понимая, что так оно и будет, и опустился на подушку, находя руку своего жениха и сжимая ее. 

к обсуждению на этом совете подлежало сравнительное небольшое количество тем, в основном связанных с помощью на тех или иных территориях, с запросами на дополнительных людей и какие-нибудь предложения по поводу связей между кланами. 

ничего громкого, вроде массового убийства или еще чего-нибудь, произойти просто не успело бы с учетом относительно недавнего прошлого совета, и переживать было не о чем — разве что только мертвецов и нечисти могло стать больше, учитывая распространившихся темных заклинателей и большое количество погибших в минувших событиях. 

по крайней мере, об этом не хуайсан знал из того, с чем разбирался самостоятельно, разделяя клановые заботы со своим женихом, и это было то, что вызывало у него беспокойство — и, должно быть, у всех остальных глав, присутствующих здесь. 

подают вино, чтобы разделить его с главой ордена цзинь, цзян чэн протягивает служанке две чарки, чтобы она наполнила их, и после возвращает одну хуайсану, бросая на него короткий, немного обеспокоенный взгляд. 

между делами ордена, заботой о детях, обучением и их собственными отношениями были моменты, когда они пили друг с другом — и из этого опыта ваньинь знает, что, по сути, не знает ничего, так как всякий раз после распития вина он просыпался в их спальне, помня прошлую ночь урывками, а не цельными эпизодами, что беспокоило. 

он беспокоится за хуайсана, не за себя, сам он был бы более чем рад забыть этот день, как страшный сон, но он знает, что тот может перепить, или что ему может стать плохо от выпитого на голодный желудок вина. 

это забота, которая видна в его взгляде, плещущаяся на дне его глаз, она заставляет хуайсана мягко улыбнуться, подняв свою чарку и держа ее вровень с чаркой ваньиня, ожидая, когда можно будет пить. 

первую чарку разделяют с цзинь гуаншанем, и, если говорить откровенно, то больше хуайсану и не хочется — он голоден, устал после перелета и хочет покончить со всеми официальными мероприятиями как можно скорее, чтобы после оказаться в постели со своим женихом и отдохнуть так, как ему только удастся, учитывая тревожащее напоминание о завтрашней части совета. 

не хочется — но его маленький план построен именно на этом. 

после того, как все разделили вино с главой ордена цзинь, начинаются тихие светские беседы, заполняющие ожидание блюд, кто-то подходит к кому-то, чтобы разделить еще одну чарку с этим человеком. 

хуайсан бегло думает о том, чтобы разделить одну с его братом и его названными братьями, но перед тем, как сделать это, он осторожно наполняет его с цзян чэном чарки вновь, забирая на себя все внимание мужчины. 

— хочешь выпить еще? 

— просто хочу разделить еще одну с тобой, душа моя. 

— как тебе угодно, — ваньинь улыбается ему, забирая свою чарку. — с тобой все будет хорошо? 

— я поем после. тебе не о чем беспокоиться. 

когда не хуайсан говорит с ним так — мягко, ласково, бросая короткие многозначительные взгляды, — тот просто не может думать о чем-либо еще, волноваться о чем-либо еще. он прикасается к рукам хуайсана после того, как их чарки вновь опустошены, переплетает их пальцы и смотрит в ответ также ласково, ни о чем не думая. 

этот жест приятен, думает хуайсан, ему очень приятно, когда тепло чужой руки коррелирует с воспоминанием о том, что цзян ваньинь не слишком-то щедр на публичные действия. 

может быть, они даже обменяются поцелуями у всех на виду, подчеркивая связь между ними, он хочет поцеловать цзян чэна у всех на виду, потому что он уже видит малознакомых ему глав кланов, неловко кружащих по орбите возле их стола, как будто тем что-то нужно от них — и, учитывая, что многие сыновья и наследники погибли в безночном городе, хуайсану не нужно долго думать, чтобы понять, что им нужно. 

никто не смел протестовать валидности помолвки между ними, никто никогда не высказывал своего возмущения, и этому способствовали репутация цзян ваньиня и поженившиеся лань сичэнь и лань минъяо. одна часть этого заключалась в холодности и жестокости по отношению к людям, которые хуайсан смог обойти, а другая в твердости убеждений супругов, которым хуайсан не был чужим человеком. 

были слухи, да, крошечные сплетни, которые разлетались на осколки, стоило им быть произнесенными лишь на полтона громче, но всякий раз, стоило кому-то заговорить, говорили еще и о наложницах — теме, из-за которой и цзян ваньинь, и не хуайсан раздражались невероятно сильно. 

не хуайсан рассматривал этот вопрос со стороны наложниц, женщин, которые будут вынуждены сковать себя правилами и не особо удовлетворительными узами. 

цзян ваньинь на это лишь немного нервно посмеивался — он не мог представить себя в каких-либо еще отношениях, не говоря уже о том, чтобы контролировать множественные связи. 

вопрос о наложницах был болезненным, и партнеры всегда вели себя холодно и резко по этому поводу, потому что всякий раз, стоило кому-то предложить свою дочь или сестру, он сопровождал это крайне неприятными, обесценивающими комментариями. 

“вы правда думаете, что сможете жениться на этом наследнике, глава ордена цзян? не кажется ли вам, глава цзян, что это все всего лишь далеко зашедшая шутка? вам пора бы остепениться.”

обнародование помолвки сгладило некоторые углы, глубина чувств и серьезность намерений между ними были доказаны и показаны людям, и молва поутихла, но цзян чэн не знал, как долго это продлится, и с чем ему придется столкнуться в будущем, когда они поженятся. 

больше всего он боялся того, что ему начнут предлагать наложниц для рождения наследника ордена. 

у страхов есть крайне неприятная особенность — они имеют обыкновение сбываться, особенно тогда, когда их не желают, не хотят и всячески презирают. 

— глава ордена цзян, — улыбается ему мужчина, которого он едва ли помнит. — как здоровье наследника цзинь? 

— превосходно. он растет и развивается, как ему и положено. 

— это не может не радовать. как вам тяготы отцовства? 

— бывают плохие и хорошие дни, — цедит ваньинь, не получая удовольствия от разговора. — я не забрал бы назад ни одной минуты, которую провел с цзинь лином. 

— вы звучите так, как должен звучать истинный отец, глава цзян. 

— приму за честь. 

— не думали ли вы о том, что у истинного отца должен быть и истинный сын? 

— нет, не думал. цзинь лин дорог мне, и я воспитаю его достойно. 

— это похвально, глава цзян, я не смею говорить плохо о вас и наследнике цзинь, — он рассеянно улыбается, стараясь выглядеть безобидно, — не думали ли вы о наследнике цзян? 

— у ордена юньмэн цзян уже есть наследник, — резко вклинивается между ними хуайсан, появляясь рядом со своим женихом. 

голос у не хуайсана может быть тихим, теплым, таким, который можно слушать днями напролет, но также он умеет говорить громко и четко, заставляя всех слышать себя — как он это сделал сейчас. 

мадам цзинь замирает. не минцзюэ давится своим вином, и лань сичэню приходится похлопать его по спине, чтобы помочь. стоящие неподалеку от них люди замолкают, а служанки, разливающие вино и подающие блюда, не смеют двинуться. 

мужчина перед ними — глава какого-то клана на территории близ ланьлина — находится в таком же замешательстве, как и все другие, но ему было бы гораздо страшнее утратить лицо, и он старается выглядеть серьезным. 

— это правда, глава цзян? 

— правда. 

— не хотите ли просветить нас, советник не? это, должно быть, волнующее и немаловажное событие для ордена и для всех нас. 

— с превеликим удовольствием, — хуайсан улыбается, опуская свою чарку на стол и вытряхивая веер из рукава. — у ордена юньмэн цзян уже есть наследник. очаровательный мальчик, пока что еще слишком юный, чтобы предстать перед вами. 

— позвольте спросить, советник не. 

— позволяю.

— это немного непристойный вопрос. 

— нет ничего непристойного, что касается этого наследника. 

— тогда ладно. как же, прошу простить меня, у вас и главы цзян появился наследник? 

вот здесь не хуайсан сделал бы ремарку, если бы рассказывал эту историю от первого лица. он бы остановил всех людей, льющиеся вина и выключил звук, чтобы отступить, выйти на передний план и рассказать о том, что он собирался сделать. 

будучи дальновидным и проницательным, он понимал, что рано или поздно им придется обнародовать существование у себя наследника, но вместе с тем он был любящим и понимающим партнером, который прекрасно понимал, что цзян чэн выбрал бы покончить с собой, чем рассказать, откуда конкретно взялся ребенок. 

это можно увидеть и сейчас — не участвуя в разговоре, цзян ваньинь остался на своем месте, и его глаза, следящие за его парой, темные не то от гнева, не то от ужаса. 

разумеется, у них не было ни одной возможности рассказать об истинном происхождении мальчика и сохранить честь, достоинство и свои жизни одновременно с этим. 

и был вариант поступить так, как поступили лань сичэнь и лань минъяо, сказать о том, что этот ребенок был взят ими под опеку после смерти родителей. 

вот только о существовании наследника лань никто не знал — новоиспеченные родители поделились этим известием только со своими близкими и с адептами гусу лань, которые так или иначе могли увидеть мальчика и чету лань в облачных глубинах. 

хорошая стратегия, и к лань сичэню не было бы никаких вопросов, потому что он благородный муж, чья семья не вызвала бы ни одного косого взгляда или дурной сплетни, потому что нет ни одного темного пятнышка на их истории. 

у цзян ваньиня незапятнанные места на репутации нужно будет поискать, но, найдя их, никто не захочет обращать на них внимание. 

если не хуайсану выпадает возможность решить все их проблемы разом, ограничив сплетни и переведя внимание с неуютных тем на что-либо другое, он ей воспользуется. 

— разве вы не знаете, как появляются дети? 

— я знаю, разумеется. просто… 

— я его родил. это все, или у вас есть еще какие-то вопросы? 

мужчина бледнеет, замирая на месте, но не хуайсан не выглядит смущенным или нервничающим хотя бы немного. он оборачивается к своему жениху, даруя ему самую нежную улыбку из всех возможных, наливает себе еще вина и аккуратно пьет его, наблюдая за своим собеседником. 

может быть, перевести все взгляды с ребенка на себя было не самой удовлетворяющей идеей, но это работает — весь интерес прикован к нему, к нему одному, и хуайсан справляется с этим достойно. 

— разве такое возможно? 

— нет ничего невозможного, если ваши чувства истинные. 

— я понимаю, но… разве так бывает? 

— любовь заставляет всех нас совершать подвиги, не так ли? — хуайсан жестикулирует веером в воздухе, выглядя беспечным. — кто-то сражается за свою любовь, кто-то творит искусство во имя него или нее. вспомните о том, как несколько лет назад вы рьяно ждали возвращения домой, чтобы вернуться к своим семьям. вспомните, кто и что сделал для своих любимых. разумеется, создать ребенка не то же самое, что создать картину, но… 

— что “но”, советник не? 

— благодаря моим словам вы поняли, насколько может быть сильной и вдохновляющей любовь для одного человека. а что было бы, если бы любили двое? любили, создавали бы во имя друг друга и во имя их любви? 

— ох. ладно, что же, это… это правда впечатляет, советник не. можем ли мы поздравить вас и главу цзян с рождением ребенка? 

— это было некоторое время назад, но я сегодня щедр, — он тонко улыбается, наливая себе еще вина. — предлагаю разделить эту чашу во имя наследника цзян, самого красивого мальчика с глазами своего отца! 

к удивлению всех — особенно к удивлению самого хуайсана — цзян чэн принимает в этом участие, оказываясь позади своей пары и обхватывая его за плечо, притягивая к себе. они пьют, ваньинь мягко забирает пустую чарку из чужой руки и смотрит на хуайсана ласково, заставляя стоящих рядом с ними людей смутиться. 

— тебе не кажется, что уже поздно, дорогой? 

— правда? я не следил за временем.

— уже стемнело, — цзян чэн ласков и нежен, но настойчив. — и сегодня был длинный день. 

— да, ты прав. что же… спокойной ночи, господа. 

— спокойной ночи, глава цзян, советник не. 

люди обращают внимание на время, и замечание цзян чэна было верным, за пределами зала уже темно, можно увидеть редкие звезды, и все начинают расходиться, чтобы дойти до выделенных им комнат и лечь спать. 

покидая зал несравненной изящности, ваньинь обхватывает свою пару за талию, придерживая того на лестнице, и только сейчас, в его объятиях хуайсан замечает, что во время своего маленького перформанса выпил больше, чем ему следовало бы. он не смертельно пьян или что-то такое, просто слегка дезориентирован и полагается на цзян чэна больше, чем на собственные ноги. 

что случалось не так часто — и это дает ему представление о том, сколько он выпил, и о том, как завтрашним утром ему будет плохо. 

после всех воспоминаний и событий, произошедших в ланьлине, ни для одного из них не составляет труда определить, где их разместили и куда им идти, даже если уже темно, а фонари зажжены еще не все. в них нет необходимости, когда цзян чэн доводит его до покоев, уютных в своем полумраке и в которых совсем немного властвует лунный свет, как будто все решило подчиниться им здесь. 

не хуайсан подчиняется тоже, опускаясь на кровать самостоятельно и монотонно снимая украшения, позволяя волосам рассыпаться по его плечам и спине, пока его жених зажигает свечу на столе и наливает воду из кувшина, чтобы позже предложить ее хуайсану. 

кое-что, что всегда смущало других заклинателей и заставляло их опускать глаза, было неизменным на протяжении всей своей истории — любовь цзян ваньиня к не хуайсану была всеобъемлющей, он любит его люто, страстно, искренне, настолько глубоко, насколько мог любить человек, превосходя свой возраст, превосходя свое собственное сердце. 

когда он смотрит на хуайсана, в его взгляде нет ни тени осуждения или злости за то, что он устроил на людях. робко подняв голову и глядя в ответ, хуайсан не может похвастаться таким сам — в его глазах плещется вина, а не вино. 

— я должен извиниться? 

— не стоит. 

— ты злишься на меня? 

— никогда в этой жизни, — цзян чэн снимает украшение с собственных волос, а после опускается на колени перед ним, смотрит снизу вверх. — ты знаешь, я бы никогда не разозлился на тебя. 

— я знаю. 

— с тобой все в порядке? 

— почему ты спрашиваешь? 

— твоя игра была убедительной, а-сан, все в это поверили. я видел, как лань сичэнь начал проявлять нежность к своему мужу еще до того, как они ушли из зала. и мадам цзинь смотрела только на тебя, когда ты говорил. 

— и я должен быть не в порядке из-за этого? 

— мало ли. вдруг… ты знаешь. 

— я не знаю. 

— спасибо тебе, — ваньинь опускает голову, упираясь ею в чужие колени. — я не знаю, что сказал бы сам, если бы тебя не было там. 

— тебе не за что благодарить меня. я сделал это сегодня и сделаю еще раз, если понадобится. 

— но ты не обязан. 

среди тех незначительных, крошечных слухах о чете лань, что они знали, ходила молва о том, что они — самые благочестивые, целомудренные и понимающие партнеры друг для друга, что их отношения можно считать эталоном. 

потому что все, что могло потревожить или нарушить покой одного из них, обсуждалось. потому что не было бы страха, с которым мэн яо не мог бы прийти к своему мужу, чтобы получить поддержку. потому что не было того, что лань сичэнь не мог бы сказать своей паре.

хуайсан, в некотором смысле воспитываемый ими, унаследовал это, научив цзян чэна разговаривать с ним, слышать его, доверять ему. долгий, кропотливый процесс, то, что они тщательно строили. 

и пройденное время сказалось на многих вещах между ними — на безоговорочном доверии — но до сих пор цзян чэн напоминал хуайсану о том, что тот не был обязан. что тому не нужно было заходить так далеко. 

наблюдать за этим было больно — было больно знать, что корень у этой ненависти к самому себе, у убеждения в том, что подобный ваньиню не заслуживает такой любви, глубоко внутри души того, на костях, выжжен, выцарапан, и даже если хуайсан старается изо всех сил, до сих пор есть многое, над чем он не властен, с чем он не может помочь, что он не может изменить. 

цзян ваньиня до невозможного трясло всякий раз, стоило ему вспомнить о том, что не хуайсан не просил становиться родителем — и сегодня, когда тот поднял эту тему, его тряхнуло вновь. 

извиняться цзян чэн мог очень долго, невыносимо долго. искал себе место рядом с хуайсаном, чтобы пониже и подальше от зрительного контакта, и извинялся, льнул к рукам, как собака, просил прощения за все. хуайсан всегда тянул его вверх, вровень со своим лицом, чтобы поцеловать, утешить, стащить с его плеч эту ношу и выдворить из его головы эти тревоги, но далеко не всегда ему это удавалось. 

сегодня не удалось бы тоже, если бы цзян чэн не оставил тему первым, целуя чужие руки и поднимая голову, пересилив себя. улыбаясь наперекор давлению в груди, распутывая тугой узел в животе благодаря ответной улыбке. 

— как тебе это в голову пришло? 

— что именно? 

— сказать, что ты его родил. мог бы сказать, что там, ну… добрые духи постарались. ветром надуло. еще что-нибудь. 

— это неинтересно, — хуайсан усмехнулся и принялся за свои одеяния, стягивая с себя как можно больше, чтобы после сразу растянуться на простынях. — и похоже на правду. 

— это настолько смешно, что я даже спорить с тобой не буду. 

— это не смешно! а сичэнь-гэ мог бы и подыграть. 

— подыграть тебе? 

— представь, как хорошо бы вышло — я там, распинающийся, и он с сангэ, чудесная пара с маленьким. как подтверждение моих слов. 

дальше ваньинь уже не смог, сломался, рассмеявшись со спущенными с плеч одеждами и упавшим на пол поясом, и хуайсан, хоть и показушно дулся, но сопротивляться этому не мог. 

в конце концов, не так часто он видел, как его жених искренне смеется. 

отсмеявшись и бросив на хуайсана глубокий, влюбленный взгляд, каким цзян чэн всегда на него смотрел в теплые моменты, он собрал их одежду и аккуратно убрал, чтобы не помялась. ходить в мятом ни одному из них не нравилось, а наблюдать беспорядок в покоях — тем более. убрав ленты из волос и заколки на стол и потушив свечу, цзян чэн вернулся в кровать, устраивая хуайсана в своих объятиях и прижимаясь спонтанным поцелуем ко лбу.

— что за прилив нежности? 

— ты не рад? 

— я рад, ты знаешь, а-чэн. я думал, что ты уснешь сразу, как ляжешь. 

— это близко к правде, — глухо ответил ваньинь, спустившись ниже и прикасаясь к чужой шее губами, — но у меня были некоторые планы. 

— что за планы, если не секрет? 

— во время твоей чувственной речи я задумался кое о чем, — издалека начал тот, задерживаясь на одном месте и оставляя след после. — что, возможно, глупо, но мне так-то все равно. простое любопытство. 

— спрашивай, а-чэн. 

— это непристойно. 

— мне все равно. когда это о тебе, — он прерывается, рвано выдыхая после укуса чуть пониже его кадыка, — нет ничего непристойного. 

— тогда я хочу, чтобы ты запомнил сейчас, что это ты сказал сам. предостережение, понимаешь, душа моя? так вот… 

будучи откровенным, а не хуайсан всегда был откровенен со своим женихом, он был великодушным для него, но нетерпеливым для телесности, и сейчас, когда цзян чэн буквально дразнил его, он заводился и чувствовал растущее негодование, не имея даже малейшей возможности сделать что-нибудь, придавленный чужим весом к постели. 

— ты говорил так, как будто очень рад тому, что мы сделали ребенка. 

— так оно и есть, а-чэн. 

— а хотел бы ты его по-настоящему?

— в каком смысле? — он рассеянно улыбается, застанный врасплох этими вопросами. — у нас уже есть дети, они довольно-таки настоящие.

— я не об этом. ты бы хотел быть беременным от меня? 

хуайсан под ним не вздрогнул, не дернулся  — спокойно замер, не меняясь в лице. притворяться в подобных ситуациях он умел лучше кого-либо другого, пусть это и не работало, когда дело касалось ваньиня. 

красноречивое молчание с его стороны уже можно было принять за ответ, но ни один из них таким не удовлетворялся. 

— это невозможно, я знаю, но… может быть, да. 

— может быть? 

— это не совсем только про меня и мои желания, — осторожно объясняет он будто бы издалека, аккуратно обращаясь со словами. — если бы ты хотел, чтобы у нас был ребенок, то я бы хотел участвовать в этом. подарить тебе ребенка. 

— звучит не так уж и плохо. 

— правда? 

— ты сам знаешь, — мягко напомнил ваньинь, целуя чужую шею снова. — нет никого кроме тебя в моих мыслях. если бы я и хотел завести семью с кем-нибудь, то это был бы ты. 

— я ценю это. 

— к тому же… мы ведь оба знаем, как появляются дети? нам нужно было бы сделать это еще раз, чтобы завести ребенка. 

— а вот это уже как-то непристойно, а-чэн. 

— тебе нравится, — парировал тот, опуская руки ниже, устраивая их на бедрах. 

— не спорю, но… кажется, кто-то говорил, что сегодня был длинный день? 

— после длинного дня можно развеять усталость, знаешь ли. не ты ли говорил мне заботиться о себе? 

— удушающе вбиваться в меня не очень похоже на заботу о себе, а-чэн. 

— я тоже что-то с этого получаю. я буду аккуратным, хорошо? 

про удушающе вбиваться он не шутил, и не с пустого места волновался о нагрузке на чужое тело. сам бы он пережил, сам бы бедрами подмахивал, но знал, что цзян чэн, отдающийся целиком в тело, может и не поберечь себя. 

это выяснилось еще в облачных глубинах — взаимодействие тел цзян чэну нравилось больше и давалось проще, чем взаимодействие словами. его тело не могло врать, увиливать, закрываться, как мог бы его язык, его тело было искренним, даже если он сам таким не был, а с хуайсаном ему хотелось быть искренним еще тогда. 

обращаться с не хуайсаном грубо он не мог, никогда не мог приложить силу намеренно, но иногда просто сам по себе двигался жестче, быстрее, давил сильнее, заставлял хуайсана рассыпаться под ним, всхлипывать, цепляться за все подряд, и чувствовал себя виноватым, пока его не убеждали в том, что это было приятно, и что хуайсану нравится. 

когда ему нравилось что-либо, цзян чэн не мог найти в себе сил отказать ему в этом. если тот хотел, чтобы его брали на слом, чтобы подчиняли, чтобы заставили растеряться в ощущениях, цзян чэн не мог ему отказать. 

они умели быть друг с другом нежными, заботливыми и медленными, умели быстро ориентироваться, искать нужные места на теле и действовать слаженно, умели подстраиваться друг под друга и отдаваться в процесс полностью. 

когда сказать было нечего, и нужных фраз просто не находилось, не хуайсан прибегал к другому способу — и тогда, когда цзян чэн был в его руках, рассыпавшийся, уязвимый, он был ему благодарен за это. 

телом к телу, рукой к руке как можно ближе. они были честны, когда наедине и обнажены, он находил в нем успокоение, а хуайсан давал ему все, что мог дать. возвращать долги время от времени цзян чэну нравилось сильнее, чем положено, но хуайсан ни разу не сопротивлялся и не возмущался. 

казалось, что факт того, что это не про долг, а про них, удовлетворял его больше, чем сжимающие бедра руки и скользящий в него член. 

останавливаться на достигнутом цзян чэну не особо нравилось, и он всегда доводил дело до конца, чтобы быть уверенным в то, что хуайсану понравилось — его тело тоже не умело врать. 

— а-сан, — тихо обратился ваньинь, прижимаясь губами к его плечу и упиваясь сорвавшимся в ответ стоном. — ты что-нибудь слышал о позах, в которых зачинают детей? 

— о каких именно позах ты говоришь? 

— я слышал поверье, — он сталкивает их бедра, и хуайсан стонет вновь, — что есть позы, в которых зачатие ребенка пройдет успешно, и тот родится здоровым. 

— и ты хочешь взять меня в одной из них?

— я думал о том, что это понравилось бы тебе больше, чем мне. 

— мне нравится, когда ты внутри, — тихо шепчет тот. — и когда заканчиваешь внутрь. мне не важно, как, в какой позе, когда, я просто… чувствовать тебя в себе радует меня. 

— хорошо, — цзян чэн улыбается, оставляя поцелуй на его лице, — я продолжу, чтобы ты меня чувствовал. 

разговаривать в постели между делом обычно не приходилось, а исключениями были вопросы о самочувствии и комфорте, которые хуайсан привил ваньиню и натаскал задавать их всякий раз, чтобы не травмировать друг друга. 

вопросы эти, правда, самому ваньиню были нужнее, чем кому-либо другому, и для хуайсана было чем-то необъяснимо сладостным, когда руководил он и спрашивал он, видя своего возлюбленного удовлетворенным и целым под своими руками. 

он резко выдохнул, склоняя голову и прячась от хуайсана за распущенными волосами, двинул бедрами, практически врезаясь ими в чужие, и двинул еще раз, подтягивая хуайсана к себе и насаживая на себя. 

иногда ваньинь стягивал волосы в пучок или хотя бы в хвост перед тем, как лечь в постель, и хуайсан всегда посмеивался над ним за это, находя удовлетворительным стягивать ленту с волос ближе к финалу, но сегодня чувствовал какую-то злорадную насмешку со стороны цзян чэна на всю эту тему. 

хуайсан знал, что выражение лица у него сейчас уязвимое, с изломленными бровями и сжатыми в тонкую полоску губами, с раскрасневшимися щеками, как в лихорадочной горячке, и, не видя его перед собой, в каком-то смысле негодовал.

видеть цзян чэна таким ему нравилось до невозможного — видеть его таким, каким никогда не увидят другие, и знать, что он увидит его таким еще раз точно. не видеть его лица злило хуайсана, как злило детей что-то, над чем ни они, ни другие не были властны. 

он осторожно протянул руку, пропуская пряди через пальцы и убирая их с лица, приподнялся и оставил на лбу мягкое прикосновение губ, тут же падая на простыни обратно и цепляясь за чужие плечи. 

шальная мысль о том, чтобы понести от своего жениха иногда всплывала у хуайсана в мыслях, когда он лежал в объятиях того или находился наедине с собой, предаваясь всяческим странным идеям. это было о них, о их любви, о их семье, и было что-то такое неуловимо глубокое, на костях, на подкорке сознания, что-то, что сделало бы цзян чэна счастливым, что сделало бы их обоих счастливыми. 

процесс зачатия был приятным дополнением этого, и сейчас не хуайсан изо всех сил молился о том, чтобы его беременность не могла быть реальной — потому что забеременеть в таком случае ему было немного неловко. 

— я люблю тебя, — тихо прошептал цзян чэн ему на ухо, стискивая в объятиях в тот момент, когда задрожали его собственные бедра, — так сильно люблю тебя. 

повиноваться желанию хуайсана было важно для него, и он закончил внутрь, совсем ненамного отстранившись. меж ягодиц стало влажно, хуайсан дрогнул от ощущения катящихся по его коже капель и обмяк в чужих руках, прижимаясь лицом к груди. 

хорошо, хорошо. ладно. если бы мужчина мог забеременеть, и если бы это произошло с ним в эту ночь, он был бы рад. 

чуда не произошло, и утро после встретило их слабой болью в пояснице, испачканными простынями и алеющими на плечах следами, неизвестно когда оставленными. хуайсан про себя порадовался, что они делали все на скорую руку и сонную голову, и что цзян чэн не успел дорваться до его бедер — там бы ни одного незапятнанного места не осталось, дай ему волю. 

цзян чэн сновал рядом, помогал расчесать волосы, затянуть пояс и поправить серьги перед выходом, словно заглаживая вину и стараясь быть хорошим партнером, даже если хуайсан ему ни слова упрека не высказал. 

заняв места в зале несравненной изящности, не хуайсан не очень прилично поглядывал в сторону четы лань, невозмутимо и аккуратно вошедшей рука об руку. лань сичэнь позволял себе на людях немногое, но хуайсан видел, как тот держит минъяо, как его лицо выражало нежность и заботу, словно он беспокоился, что его супруг может случайно споткнуться. 

собой и своим примером они олицетворяли все любящие пары заклинателей, живущих в гармонии и в обоюдном уважении, на них равнялись, и не хуайсану очень хотелось ходить по миру с таким же умиротворенным выражением лица, как у них, держаться за руки, как держатся они. 

для цзян ваньиня такой шаг — немного больше, чем он может себе позволить, немного дальше за черты его комфорта, но он старается каждый день, становясь сильнее, и, когда он помогает хуайсану сесть рядом с ним на шелковые подушки, хуайсан знает, что тот старается. 

даже если другие — нет, и сам, собственно, совет больше похож на обмен обоюдной агрессией, скачущей промеж слов. 

люди будто бы соревнуются в том, кто кого заденет сильнее, не нарушая правил приличия, и хуайсану многого стоит обращаться со своими словами умело и грамотно, как его учили, а его жениху, сидящему рядом и наблюдающему за этим, сдерживать себя вместо того, чтобы обнажить меч и выйти с каждым, кто еще раз откроет рот в их сторону, как он хотел бы.

его, как и любого другого кандидата на главу ордена, учили обращаться со своими словами, но никто не учил его обращаться со своими эмоциями. владеть ими, распоряжаться ими, все, чему его научили, это подавлять их, если они не могут принести пользы, и если бы не хуайсан, то он бы так и продолжил. 

подавленная агрессия, обида или что-либо еще похожи на яд, что действует медленно. 

отравляет изнутри, подтачивая душевное состояние, делает человека уязвимым, слабым, а после, стоит ему оказаться на грани, толкает его в спину, заставляя лететь в эмоциональную пропасть. 

цзян чэн знает, что это не пустые слова — знает, сколько раз в этой пропасти побывал он сам, обнаружив себя разъяренным и со слезами на щеках в тех ситуациях, где он еще мог бы удержать себя в руках, если бы не был отравлен. 

не хуайсан мог бы разобраться с этим. прильнуть к его плечу, обвивая его руками за талию, прошептать что-то умиротворенное, используя диалект из цинхэ, звучащий так нежно в его речи, побыть утешением для него, парадизом, в котором ваньинь сможет почувствовать себя комфортно и спокойно, но он нуждается в парадизе сам. 

это можно увидеть, находясь рядом, цзян чэн видит, как его пара прячет лицо за веером, притворяясь кем угодно и пряча кривую усмешку, полную отвращения. 

у самого цзян чэна есть такая же, но он ее никогда не прятал. ему становится не по себе, когда он понимает, что это выучено с него. 

победы сменяются поражениями, а моменты, когда служанки приносят вина и что-нибудь еще для присутствующих господ, отмечают промежутки между ними. 

чарки вина искушают, сосуды с лучшими творениями винодельцев соблазняют, но не хуайсан стоически держится, из раза в раз прося лишь чай и отводя взгляд. напиться кажется таким простым делом, таким быстром способом решения проблем с его растущими раздражением и усталостью, но это просто не его вариант. 

цзян ваньинь просит принести им вина на двоих, и тогда, когда сталкивается с недоумевающим взглядом своей пары, объясняется тем, что хотел бы спать без снов сегодняшней ночью, если они не вернутся в юньмэн. 

с этим хуайсан спорить не может — он тоже хотел бы лишить себя возможности тревожиться даже во сне, затупить некоторые острые углы того, обо что ему пришлось ободрать руки сегодня. 

дискуссии схожи с партией какой-то сложной игры с множеством ходов обеих сторон, и не хуайсан владеет словами так, словно сшибает чужие фигуры с игрового поля злыми, отточенными движениями. всякий раз, стоит разговору перетечь в другое русло и оставить его, он расслабляется, возвращаясь к своей паре, и всякий раз, когда он это делает, диалог резко возвращается к нему, нарушая покой. 

в прениях они сталкиваются не только с теми людьми, которых видят только на таких собраниях: спустя какое-то время в разговор вступает лань сичэнь, и хуайсану очень неловко спорить с тем, кто учил его. 

это, по крайней мере, лучше, чем спорить с мужем того — не хуайсан не может гарантировать, что не ввязался бы в драку с лань минъяо, если бы тот оказался по другую сторону от него, и точно так же этого не мог гарантировать сам минъяо, из темы в тему оставаясь подле своего супруга, поддерживая того, но не вступая в разговор. 

вино приносят вновь, отмечая законченный бой, но не войну, и не хуайсан устало опускается на свое место, прижимаясь лбом к плечу своего жениха. 

— ты еще не устал говорить? — спрашивает тот, обхватывая его и позволяя отдохнуть в своих объятиях. — я боюсь, что у тебя отвалится язык после сегодняшнего дня. 

— если это так, то я буду очень рад. моя б воля, я бы ни за что больше ни с кем не говорил. 

— тебя можно понять. как ты держишься? 

— верой в лучшее, — отвечает хуайсан, наливая им обоим чай, — и тем, что нас ждут дома. 

у цзян чэна сжимается сердце в ответ на его слова. 

их действительно ждут. прошло всего два дня, но даже он почувствовал некоторую тоску по их детям, не имея возможности пройти по дворцовой территории чуть дальше, чтобы оказаться там, где его безвозмездно и всецело любят. ему страшно представить, что по этому поводу думает а-юань. 

мнение маленького мальчика для него важнее мнения большинства в этом зале, и тогда, когда люди возвращаются к дискуссиям, ему сложно овладеть своими эмоциями, чтобы не показывать этого на своем лице. 

к сожалению, у злого бога, или, может, у цзинь гуаншаня на это другие планы. он восседает во главе зала, наблюдая за всеми ними, как мог бы кружить вокруг них, изучая чужие эмоции, и время от времени вступает в диалог, чтобы высказать свое мнение или начать разговор о чем-то другом. 

и когда тот делает это снова, тишина, сопровождающая слова верховного заклинателя, оглушающая. 

годовщина осады луаньцзань. первая годовщина победы над старейшиной илин, если быть точнее. 

для цзян ваньиня на эту дату приходятся другие ассоциации, и его лицо мрачнеет, а руки сжимаются на коленях. не хуайсан сожалеет о том, что не может вывести того из зала несравненной изящности и сыграть ему что-нибудь, утешить того, залечить задетую вновь рану на сердце, что никогда не заживала. 

этот разговор слушают многие, а участвовать в нем желают еще больше людей, но не каждый из них был там, участвовал в том, о чем они говорят. 

не хуайсан чувствует чужие взгляды на себе, и сначала он подумал, что это чье-то осуждение со стороны, но, повернув голову, видит лишь обеспокоенного старшего брата и лань сичэня чуть дальше от него. 

может быть, цинхэ не и гусу лань понесли не так много потерь, но это совершенно не значит, что их главам все равно на чужую боль — на боль того, кто породнился с ними, кто подобрался совсем близко. 

какой-то молодой глава, едва ли переставший называться мальчишкой, спрашивает главу ордена цзинь о праздновании, и кулак не минцзюэ опускается на стол с такой силой, что впору волноваться за мебель. 

сам глава не, собственно, вел себя довольно-таки тихо на протяжении всего совета, изредка вступая в дискуссии, если было нужно всеобщее мнение или если он мог сказать что-то дельное, но ни разу до этого он не выглядел настолько оскорбленным. 

повернув голову в его сторону, цзян чэн видит на чужом лице те же эмоции, что видел у хуайсана, и его сердце теплеет от этого факта. может быть, ему самому и не познать радости родства, но он не может не порадоваться за тех, у кого еще есть время и возможности это сделать. 

не минцзюэ говорит о том, что эта памятная дата — не праздник, не повод для гордости, а напоминание о скорби, потерях и трагедии, затронувшей всех. он вскользь упоминает смерть госпожи цзян, но его голос звучит почтительно и с сочувствием, и там, где глаза ваньиня темнеют от горя, есть надежда на то, что он не будет справляться с этим в одиночку. 

к обсуждению присоединяются главы клана лань, стойкие и невозмутимые в своих речах, и все их слова развеивают сомнения. 

на мгновение цзян чэну показалось, что ему нужно было встать и выступить, когда поднялся вопрос о годовщине. позже, с каждым сказанным словом лань сичэня и не минцзюэ, он чувствовал себя так, словно кто-то вышел вперед него, словно кто-то защитил его собой. 

как когда-то цзян яньли защитила вэй ина собой и ценой своей жизни. 

ни у кого нет представлений о том, чего цзинь гуаншань хотел добиться этим обсуждением, но после всего сказанного не остается сомнений, что у него теперь есть обязательства перед другими главами, и что он не сможет их нарушить. 

подводя итоги, они проходятся по всем темам разговоров еще раз, и приходят к выводу, что, вероятно, на этом можно закончить. остались мелкие вопросы о территориях, которые главы хотели бы обсудить с глазу на глаз, но больше ничего. ваньинь с хуайсаном переглядываются, готовящиеся выйти из зала и подышать, и робкий вопрос у них обоих остается неозвученным, но услышанным. 

они могут вернуться домой. 

лететь в ночь, вероятно, дурная идея, и от усталости хочется изнывать, но больше ждать они не могут, цзян чэн собирает всех адептов, совершая приготовления перед полетом, а не хуайсан снует по башне кои, находя старших братьев и прощаясь с ними. 

может быть, он бы позволил задержаться, провести с ними денек-другой, подшутить над минцзюэ еще раз, но у него есть дела, и эти дела, одинокие, несчастные, сидящие в пристани на попечении слуг, не могут ждать. 

в конечном итоге, игнорируя собственную усталость, главы клана лань и клана не выходят проводить их, даже если были на полпути к своим покоям. 

то, что происходит между ними, в каком-то смысле может назвать семейной сценой. 

— я начал понимать, за что вкладывал деньги в твое обучение. 

— дагэ! 

— что? это даже не оскорбление. 

— я был таким всегда, я не учился говорить. 

— ну да, — минцзюэ все равно не соглашается, скрестив руки на груди и глядя на младшего брата сверху вниз. — говорить не учился, а дискутировать — вполне. 

— вы напишите, как будете в пристани? — спрашивает лань сичэнь, отошедший в сторону от братских перепалок к цзян ваньиню. 

— разумеется. и… спасибо за помощь с а-юанем. я не знаю, что делал бы, если бы не обратился к вам. 

— не стоит благодарности, ваньинь, — минъяо аккуратно улыбается ему, ласковой, почти материнской улыбкой. — может быть, не-диди и выпил у меня слишком много крови, но ты никогда не был нежеланным для нас. и мы пригласим тебя на день рождение а-и. 

— сочту за честь. могу пообещать не учить этого ребенка ничему плохому.

— оставь это для своего мужа. 

даже если все еще не женаты, и неизвестно, когда вообще они смогут это сделать, цзян чэн не может не улыбнуться в ответ на это. 

он аккуратно подходит к своей паре, когда тот находится в процессе выяснения отношений со своим братом, пока к тому подходит чета лань, почти готовая разнимать их в случае драки, но все прения стихают, стоит ваньиню обратиться к хуайсану напрямую. 

— нам пора, — тихо говорит он, положив руку на плечо хуайсана. — они уже заждались.

— они? кто — они? — спрашивает минцзюэ, и лицо его брата бледнеет. 

— ой. ой-ой. а-чэн, скажи, что я не забыл этого сделать. 

— сделать что? 

— хуайсан, — минъяо поднимает руку, пряча свою улыбку за рукавом, — кажется, ты забыл это сделать. 

— ты не можешь поступить со мной так, — шипит тот, вызывая у не минцзюэ все больше недоумения. 

— поступить как? забыл что? вы объясните мне сегодня что-нибудь или нет? 

— дагэ, — хуайсан театрально вздыхает, склонив голову и сложив руки. — у меня есть новости для тебя. хорошие они или плохие зависит от того, как ты их воспримешь, но я надеюсь на понимание с твоей стороны. ты… стал дядюшкой. дважды. 

— дважды? разве вы двое не… подожди-ка. 

— это так, и мне жаль, что я не сказал тебе раньше, но теперь ты дядюшка. 

не минцзюэ молчит. долго молчит, нахмурившись и строго глядя то на своего брата, то на жениха того. 

у него были вопросы еще в первый день собрания, тогда, когда хуайсан перепил и бредил у всех на виду, но он принял это за какой-то отвлекающий маневр или перешедшую грань выдумку. 

обернувшись на младших названных братьев, он находит сичэня похолодевшим и неестественно тихим, а минъяо полностью красным от сдерживаемого смеха. 

— так ты не выдумал все это? 

— нет, — хуайсан легонько краснеет тоже, его плечи подрагивают. — это не ложь. 

— пожалуйста, — он обращается к ваньиню, — скажи, что этот маленький негодник не понес ребенка от тебя, ради всех святых, ваньинь, скажи это. 

довольно долго лань минъяо держался, но после этого, после того, как минцзюэ звучит почти напугано, он больше не может. его смех звонкий и громкий, ничем не сдерживаемый, ему вторит тихий хохот хуайсана, изо всех сил пытающегося сохранить лицо. 

— нет, это не… он не родил этого ребенка. его зовут а-юань, и я его… будет правильно сказать, что я украл его. у него погибла семья, а я был рядом, и как-то так все и вышло. 

— пусть будет так, — минцзюэ тяжело вздыхает. 

— дагэ! тебя волновало то, родил ли я его или нет, а не то, что у нас есть ребенок? 

— зная тебя, факт того, что ты родил его, по-настоящему страшнее факта того, что вы двое можете взять под опеку сироту. 

— это обижает меня. 

— не слушай его, — он обращается к цзян чэну снова. — а ты молодец. не каждый бы смог поступить так, как поступил ты. 

— спасибо, минцзюэ-сюн. 

— я даже спрашивать не буду, почему этим двоим вы сказали, а про меня забыли. 

— ну, когда мы украдем еще одного ребенка, мы обязательно тебе скажем, дагэ. 

— давай сначала вырастим хотя бы этих, — умоляет он хуайсана, порождая новый повод для смеха у братьев того. 

утихомирив хуайсана, который был в опасной близости от того, чтобы развязать драку, и успокоив минъяо, которому стало дурно от всего этого представления, они наконец-таки подходят к тому месту, с которого улетят. 

адепты аккуратно пробуют свои силы, встают на мечи, чтобы проверить их, и ваньинь держит саньду в руке, готовый встать на него тоже. не минцзюэ стоит рядом, пока его младший брат прощается с четой лань и развешивает сопли на чужих белых одеждах. 

— на самом деле я удивлен тому, что вы вообще взялись за все это. я имею в виду… хуайсан сам по себе большой ребенок. 

— иногда он бывает таким. но иногда… он делает меня счастливым. в большинстве случаев, по правде говоря. 

— рад, что вы двое поладили. ты делаешь его счастливым тоже. 

— я надеюсь на это. 

— посмотри на него, — совсем тихо указывает минцзюэ — и посмотреть есть на что. 

сияющая улыбка, горящие счастьем глаза, коррелирующие с фиолетовыми одеждами юньмэна. не хуайсан правда выглядит счастливым во всем этом. 

 — ты делаешь его счастливым уже очень долго. он любит тебя. 

— я люблю его тоже, — шепчет ваньинь, не в силах сопротивляться неизвестному щемящему чувству в груди. — надеюсь, однажды я смогу доказать ему это. 

— каждый день, который вы проводите вместе, доказывает это. правда, ваньинь. 

— спасибо. 

— спасибо тебе. надеюсь, хотя бы о своей свадьбе вы мне скажете, иначе я начну считать себя никому не нужным стариком. 

— ты еще не настолько старый, чтобы называть себя так, что бы там ни говорил хуайсан. 

— сочту за великую честь. 

братья не неловко обнимаются — во многом из-за того, что хуайсан, искренний в своих бурных эмоциях, почти прыгает на брата, когда тот не готов к этому. лань минъяо проявляет чудеса родительства, протягивая руку, чтобы погладить цзян чэна по голове, как ребенка, которым он гордится. 

некоторым адептам цзян неловко от всего этого, но они были с главой и парой того уже очень долго, и в каком-то смысле даже для них это имеет вес. 

цзян чэн встает на саньду первым, аккуратно ставя ноги, а хуайсан встает вплотную к нему, прижимаясь к чужой спине и обхватывая его как можно сильнее. не минцзюэ едва слышно ворчит на то, что тот мог бы полететь и самостоятельно, но это не было сказано в упрек. 

поднимаясь ввысь над ночным ланьлином, ваньинь вспоминает о чувстве, которое занимало его грудную клетку, когда он смотрел на хуайсана. 

оно не было ему незнакомым. эта была любовь, которую тот хорошо выучил. 

дорога до юньмэна, в ночь, на мечах, сопротивляясь усталости и ветру, это изнурительное испытание, но цзян чэн ради своей семьи и пешком бы прошел это расстояние, борясь за каждую возможность быть с ними. 

они возвращаются в пристань лотоса уже под утро, когда светает, а рассветное солнце заливает дворцовую территорию и причудливо преломляются в серьгах хуайсана. 

хруст, который издают суставы ваньиня после того, как тот сошел с меча, пугают его жениха, но тот не может не похвастаться тем, что он тоже может хрустнуть поясницей до испуга — но только своего собственного. 

цзян чэн благодарит адептов, позволяя им тотчас уйти к себе и наконец-таки отдохнуть, но он сам далек от этого. у него — у них — есть дела, которые нужно сделать. 

времени на то, чтобы переодеться, нет, они бегло умываются, приветствуя стражу на ночном посту, но не разговаривают, просят лишь позже уведомить всех о возвращении, и уходят вглубь пристани, шагая по знакомым, немного темным коридорам, куда проникает не так много солнечного света.

в детской спальне тихо. 

один адепт дремлет возле дверей, охраняя чужой покой, он немного медленно реагирует на появление людей возле себя, но вместо ожидаемого ругательства или наказания он видит у главы цзян лишь мягкую улыбку, и точно такую же у советника. 

служанка, ранее приставленная к хуайсану, дремлет в кресле подле двери изнутри спальни, ее рукоделие лежит на ее коленях, а волосы расплелились за ночь, но она также заботится о наследниках. хуайсан будит ее, благодаря от всего сердца и позволяя уйти к себе, чтобы поспать в постели. 

их дети спят. 

а-лин дремлет в колыбели, умиротворенный и радостный во сне, а в складках его одеяла лежит то ли забытая, то ли намеренно оставленная бумажная бабочка.

а-юань спит в постели, уже не такой изнеможенный и напуганный, скомкав все одеяло и сжимая в руках маленькую подушку, его игрушки лежат подле него, будто бы спящие вместе с ним. 

за ребрами у ваньиня щемит снова, так сильно, что почти больно. он протягивает руку, убирая упавшую на лицо прядь волос, и ему кажется, что само его сердце сжимается от любви, которую он испытывает к этому ребенку, к своим детям, к своей семье. не хуайсан стоит рядом с ним, прижавшись к его боку, тихо шепчет что-то, обращенное к спящему мальчику, и на миг, когда ваньинь поворачивается и солнечные лучи бьют ему в лицо, кажется, что в глазах того слезы.

— мне кажется, они хорошо справлялись в наше отсутствие. 

— мне тоже так кажется. а-юань… заботливый старший брат. 

— очень. 

— позволишь мне позаботиться о тебе, а-чэн? 

— разумеется. 

— тогда пошли.

они не уходят сразу, задерживаются, чтобы поправить одеяла и поцеловать спящих сыновей в лоб, но как только все дела сделаны, и на пост встает новый, уже выспавшийся адепт, они уходят к себе. 

в спальне они действительно заботятся друг о друге — хуайсан расплетает чужие волосы, прочесывая их, а ваньинь аккуратно снимает серьги с чужих мочек. 

усталость буквально звенит в теле, заглушая собой весь рой мыслей, что мог бы потревожить их, и ни один из них не намерен сопротивляться этому. хуайсан засыпает в объятиях своего мужа первым, прижавшись к груди того, а ваньинь находит успокоение в чужом размеренном дыхании, засыпая сразу после него. 

это сумбурная ночь и еще более сумбурное утро, у них будет точно такой же день, но ничто из этого не имеет значения на фоне спокойствия, которое семья ваньиня приносит ему. 

ему очень хотелось, чтобы он чувствовал его чаще. чтобы его семья умиротворяла его чаще. 

им всем хотелось. 

первая годовщина с резни на тропе цюнци приходит раньше, чем кто-либо из них был готов к ней. 

в пристани лотоса эта памятная дата отмечается не так, как в башне кои, но можно почувствовать общее невеселое настроение и увидеть естественные для траура черты в декорациях. были отменены шумные ярмарки, и жизнь вне дворцовой территории текла своим чередом, но в пределах дворца все было тихо, безучастно, печально. 

изначально планировалось отправиться в ланьлин, чтобы встретить этот день с мадам цзинь и теми, кому цзысюань был ближе и дороже, но хуайсан чувствовал себя не слишком хорошо для перелета, и планы были отменены. 

не то, что цзян чэн не верил этому — он был тем, кто проснулся посреди ночи из-за шума, пока хуайсан пытался вести себя как можно тише в бреду, тем, кто держал длинные волосы, пока того тошнило. 

сердцем он чувствовал, что будто бы хуайсан просто подгадал момент, чтобы обеспечить им алиби, потому что сердце того знало — быть в ланьлине сейчас они не хотят. 

ни сейчас, ни через несколько дней, когда наступит еще более кровавая, ужасающая годовщина, дань памяти огромной уродливой ране на сердце ваньиня, что до сих пор не зажила, и вряд ли когда-нибудь заживет полностью. 

осознание этого приходит чуть позже, тогда, когда они с хуайсаном оказываются одни в храме предков. 

найти хорошие отвлечения всегда было сложно, а в дни, подобные этому, сложнее во много раз, но не хуайсан всегда был хорошим. цзян чэну легче смотреть на него, неприступного, но не отрешенного, тихого, но не холодного, облаченного в траурные белые одежды с распущенными волосами под тонкой тканью на голове,  чем на вывески в храме и на курильницу для благовоний, что привели их сегодня сюда. 

у цзинь цзысюаня есть своя именная табличка среди мемориальных плит клана цзян, чуть меньше, чем остальные, но не маловажная и не ненужная. смотреть на нее больно, и цзян чэн не знает, смог бы он вынести того, чтобы посмотреть чуть в сторону от нее. 

зажженные ими благовония дурманят разум, но не в хорошем смысле — они никогда не сказывались хорошо на нем, ему становилось плохо в храмах, особенно в тех, в которые люди ходили часто. одна или две палочки благовоний не действовали на него так, как на тлеющие скопища в курильницах, и если аромат разносился по спальне, все было в порядке, но в храме ваньинь едва ли мог дышать. 

храм предков не из тех храмов, в которые ходят много людей, нет. сюда заглядывает клановая семья, иногда приходят самые верные и преданные слуги, прошедшие с нынешним главой и обучение в детстве, и тяготы в юности. сегодня, в день памяти, прихожан было больше, адепты, которым была небезразлична госпожа цзян и ее судьба, приходили сюда, и благовоний много, смотреть на них больно. 

самообладание цзян чэна никогда не было той стезей, которой он мог бы похвастаться, и в этот день оно еще тоньше, он еще ближе к очередному срыву, и он этим не гордиться. оставив благовония в храме и поделившись своими мыслями с теми, кого с ними нет, молодые господа уходят. 

на краткий миг цзян чэну кажется, что его недостаточно, что он сделал слишком мало для своего зятя, но хуайсан держит его руку, уводя дальше от храма, и развеивает эти беспокойства, как развеивал бы дым. 

не хуайсан не считал себя особо религиозным человеком, и за помощью к небесам он обращался не слишком часто, но прочитать молитву за чужой покой ему никто не мешал. он читал ее вслух, тихим, скорбящим голосом, и знал, что это поможет обрести покой не только тому, кого с ними нет, но и тому, кто сидит рядом с ним. 

хотелось бы, чтобы одной молитвой решались все проблемы. хотелось бы, чтобы спокойствие можно направить на всех разом. 

цзян юань наблюдал за миром вокруг него и пытался понять его так, как ему позволяли его годы. он знал, что у него есть родители и брат, он знал, как называется место, где они живут, и понемногу изучал цвета, которыми были окрашены одежды людей вокруг него. 

белый цвет видится ему впервые на его отцах, и он недоумевает. 

такого цвета немногие вещи в пристани лотоса — покрывала в постелях обычно темнее, а пеленки цзинь лина из других тканей. он знал белый — видел его в облаках, плывущих по небу, в рисе, который был в его миске, но ни разу не видел, чтобы он был в чьей-то одежде. 

его родители не выглядят неправильно. старший папа, как ему объяснили, задумчивый и тихий, но он часто бывает таким. младший папа рядом с ним, как и обычно, держит его за руку, как и всегда, но тоже очень, очень тихий. 

их самих — детей — переодевают в белое. цзян юаню дают просторную рубаху, которая ему как платье, а цзинь лина кутают в белые пеленки. 

ему сложно понять, зачем все это, и еще сложнее понять, что не так с его родителями. 

— пап? 

— да, милый? — хуайсан, расчесывающий его волосы, звучит тепло. — что такое? 

— почему ты и папа грустные? 

— грустные? мы выглядим грустными, малыш? 

— да. и еще тихие. не такие, какие вы обычно. 

не хуайсан вздыхает за его спиной, убирая гребень от чужой головы. у него закрадывалось подозрение, что мальчик что-то поймет, но он даже не думал, что тот продвинется в своих наблюдениях так далеко. 

— ты понял это по тому, что мы с твоим папой грустные, или по тому, что все в белом? 

— и то, и другое. ты не носишь белый. 

— малыш, — хуайсан говорит тише, и а-юань в силу возраста не может этого понять, но в голосе того слышна печаль, — белый цвет в одеждах надевают на плохие праздники. это как обычный праздник, только никто не веселится. 

— а какие бывают плохие праздники? 

— годовщины чего-то нехорошего. вроде… трагедий. катастроф. 

— у вас случилась катастрофа?

— год назад. не с нами, но это было очень близко. ты сможешь понять кое-что, о чем я тебе скажу? 

— смогу, — цзян юань поворачивается лицом к родителю, устраиваясь в его руках, и он старается выглядеть серьезно, как он. — я все смогу. 

— я в тебе не сомневаюсь, малыш. так вот… ты уже знаешь о том, что люди могут умереть? 

— да. папа рассказывал мне об этом, когда мы видели страшное чудовище в реке. это был человек, который умер и стал монстром. 

— да, такое случается. чаще всего белые одежды надевают в дни, когда какой-то человек умер. обычно это не для всех людей, которые когда-либо умирали, а для кого-то, кто был важен. 

— у тебя и папы умер кто-то важный? 

— да. это случилось год назад. 

— кто это был? 

у не хуайсана тяжелеет на сердце. 

разговоры ему всегда нравились, и старший брат не очень лестно, но честно называл и его, и мэн яо сплетниками, потому что они могли днями напролет беседовать о чем-то глупом и несущественном. 

позже, когда хуайсан вырос, и глупые сплетни сменились трагическими новостями, он разговаривал о них тоже. выражал соболезнования, склонял голову. 

он никогда не разговаривал об этом с детьми. 

— у твоего папы была сестра. она была старше него, он ее очень любил, а она очень любила одного человека. 

— как вы с папой? 

— да, как мы с папой. они поженились, у них все было хорошо, но… однажды кое-что случилось. 

— тот человек, который любил ее, он… умер? 

— да, малыш. случилось ужасное, очень плохое недоразумение, и он был убит. это не было больно и страшно, и в последний раз, когда он был здесь, с нами, он знал, что прожил хорошую жизнь с любимой женщиной. 

— как его звали? 

— цзинь цзысюань. 

— цзинь… его фамилия такая же, как у а-лина. они братья? 

— нет, малыш. цзинь цзысюань был его папой. 

— разве не вы с папой папы а-лина? 

— нет-нет, мы для него дяди. твой папа а-чэн для него кровный дядя, потому что он — брат его мамы, а я его пара, и поэтому тоже считаюсь дядей. 

— но почему а-лин здесь? где его мама? 

— его мамы тоже не стало. очень скоро после смерти цзысюаня. 

с а-юанем не так много разговаривали о семьях, о матерях и детях, но общие представления он имел. ему сложно представить что-то такое ужасное, как потеря родителей, с кем-то вроде своего брата. 

не хуайсану ни капли не легче, когда его ребенок прижимается к нему, ища утешения, когда тот шмыгает носом, пряча лицо.

— это грустно.

— я знаю, малыш. это очень-очень грустно. 

детские покои — не то место, где властвует тишина, потому что в обычные дни даже цзинь лин вносит свой вклад, лепеча что-то невнятное, но сейчас он спит, до этого вдоволь наползавшийся по кровати. 

на миг не хуайсан задумывается о том, что им придется рассказать, когда он станет старше, и он чувствует смешанные эмоции по этому поводу, но все они так или иначе связаны друг с другом: скорбь, печаль, горе и страх. 

он надеется, что тогда, когда они расскажут цзинь лину об этом, он будет уже взрослым и сознательным мальчиком, что он сможет понять это, что он не унаследует худшие черты характера своих родителей. 

цзян ваньинь заходит к ним, уладив маленький казус на пристани, и, найдя свою пару и своего сына удрученными, закономерно удивляется, но не задает лишних вопросов, а оказывается рядом, обнимая их обоих и утешая. ему неизвестно, что расстроило мальчика, и он не знает, что расстроило его жениха, но он не вдается в это, стараясь быть полезным для них. 

в тот вечер перед сном цзян юань долго не может лечь в постель и проститься со своими родителями на ночь. в его голове просто не может уложиться факт того, что такие важные люди, как родители, могут умереть. 

когда его отец укачивает цзинь лина, чтобы переложить в колыбель после, мальчик оказывается рядом, обнимая ногу того, а после, когда его брат уже заснул, просит поднять его, чтобы дотянуться до него. цзян чэн не спрашивает, зачем а-юаню это нужно, тот не объясняется — аккуратно прижимается губами ко лбу своего брата, как это делают с ним его родители. 

папа и папа всегда очень ласковы с а-лином, они никогда не обделяют его вниманием, но цзян юаню просто страшно представить, как тот, наверное, чувствует себя. он не знает, могут ли настолько маленькие дети чувствовать что-то подобное, но он и не хочет, чтобы а-лин мог. 

устроившись в постели, он крепко сжимает оставшуюся у него бумажную бабочку. вторая такая же лежит в колыбели его брата, потому что он не хотел, чтобы а-лин чувствовал себя одиноким. 

— ты такой хороший малыш, а-юань. я люблю тебя. 

— и я тебя, пап. 

— я горжусь тобой, — хуайсан улыбается ему, поправляя одеяло и приглаживая растрепавшиеся волосы. 

цзян юань не знает, что это значит, но улыбается в ответ. второй папа подходит к первому со спины, устраивает подбородок на его плече и улыбается тоже — впервые за этот день. 

— пап, папа. 

— что такое? 

— ты ведь не уйдешь? никуда не уйдешь? 

в спальне полумрак, горит лишь одна свеча у входа, и цзян юань не видит, как темнеют глаза его отца — как тот чувствует отклик на эти слова в своем сердце. 

— а-юань… я никуда не уйду. мы пойдем спать, если ты об этом, но… я никогда не оставлю ни тебя, ни твоего брата. 

— и папу не оставишь? 

— ни за что не оставлю его. я люблю вас всех, понимаешь, малыш? 

— теперь я понял. доброй ночи, пап. 

— и тебе доброй, а-юань. спи крепко. 

цзян ваньинь не знает, откуда это взялось у его сына, и во взгляде его пары виднеется тот же вопрос. когда они оказываются наедине друг с другом в их спальне, они не говорят об этом, вместо этого устроившись в постели и обнявшись. 

он не знает, чем руководствовался его мальчик, не знает, что посетило голову того, порождая такие вопросы, но он не хочет, чтобы тот снова думал об этом. 

когда-то давно он спрашивал своего отца об этом же. он не хочет, чтобы это стало проблемой его сына. 

даже если весь день ему приходилось стискивать зубы и зажмуривать глаза так сильно, чтобы ничего не видеть за закрытыми веками; когда он этого не делал, то против его воли всплывали черты лица вэнь нина. других вэней. 

он почти забыл, чьей крови его ребенок, кому на самом деле он принадлежит, и это давило на его сердце, заставляло его чувствовать себя ужасным человеком. 

не так-то просто перестать ненавидеть вэней. 

не так просто вытеснить добрыми, не способными к насилию людьми других людей, которые сжигали, убивали, делали самые страшные вещи, на которые только способен человек. цзян чэн напоминал себе об этом весь день, повторял из раза в раз, пока фраза не теряла свой смысл, пока слова не рассыпались в буквы, непонятные для него, и все равно не обрел покоя, беснуясь от чувств злости, обиды и вины, глубоко засевших в его сердце. 

обнимая свою пару, когда тот уже задремал и спокойно дышит в его грудь, он понемногу обретает спокойствие. проблемы не исчезают, когда он с хуайсаном, но они становятся терпимее. 

не хуайсан не всесилен, но способен сделать вещи лучше. 

хотелось, чтобы и другие дни он мог так делать. чтобы его руки были всесильными, чтобы его поцелуи были исцеляющими. цзян чэн был готов уйти в него с головой, заплутать меж его бедер, не отзываться ни на титул, ни на собственное имя, потеряться, но не смог. 

и в ночь на годовщину резни в безночном городе прийти в кровать к своей паре не смог тоже. 

каждый раз, когда он начинал думать об этом, о том, как придет к хуайсану и прижмется к его плечу, он вспоминал о том, как год назад, в ланьлине, они держались друг от друга на дистанции — чтобы не мозолить глаза яньли, которая больше никогда не смогла бы почувствовать подобного тепла. держа это в голове, он просто не мог позволить себе наступить на те же грабли снова. 

объявлен всеобщий траур — как бы то ни было, яньли была госпожой цзян больше, чем госпожой цзинь, — и разница с обычным юньмэном и траурным сильно ощутима. 

благовония жгут повсеместно, и служанки, еще те, которые помогали заплетать косы самой яньли, сопровождали ее и видели, как она собирала вещи в башню кои, невеселы и молчаливы. 

цзян ваньинь может понять их, как никто другой. он едва ли пережил это год назад, и не имеет ни малейшего представления о том, как должен заставить себя пройти через все еще раз. 

перед тем, как пройти в храм предков с самыми ближайшими адептами клана, цзян чэн ведет себя очень тихо, помогая в спальнях, одевая а-юаня в белое, укутывая а-лина в простыни, поправляя платок на голове своей пары, ходит с опущенной головой и ничего не говорит, оставив это хуайсану. тот всегда справлялся со словами в неоднозначных ситуациях лучше, чем он. 

ему неизвестно, когда и при каких обстоятельствах не хуайсан рассказал а-юаню о том, что происходит и в честь кого, но это было сделано, и мальчик ведет себя наилучшим образом: позволяет обернуть его в траурные одежды, держит родителя за руку и оставляет любимую игрушку в покоях. 

на миг куда-то, где обычно беснуется у ваньиня совесть, прилетает острый укол — даже ребенок справляется с ситуацией лучше, чем он, взрослый лоб с титулом, ответственностью и жизненным опытом. 

храм предков такой же, как и всегда — тихий, безлюдный, навевающий воспоминания. 

сегодня у него прихожан больше, чем когда-либо, это и глава ордена с семьей, и приближенные адепты, и служанки, что были еще при госпоже цзян. им всем немного тесно в храме, но никто не чувствует себя дискомфортно в толпе. 

цзян ваньинь всегда боялся, что останется один. он потерял семью, может быть, еще даже при жизни потерял их, потерял сначала брата, потом сестру, и все, что осталось ему по крови, это родственники по материнской линии и цзинь лин. его страшило осознание факта того, что рано или поздно мальчик вырастет, заведет свою семью, и, может быть, оставит дядю — и тот будет кончать свой век в одиночестве, никем не любимый, никому не нужный. 

судьба мягко переубеждает его, показывая, что он небезразличен, что его переживания небезразличны людям. 

здесь не только те, кто обязан уважать его из-за статуса и положения, но и не только те, кто любят его за красивые глаза. разные люди. разный уровень отношений. все они тихо или в полголоса молятся за покой цзян яньли вместе с ним, оставив благовония у алтаря. 

плана траура как такового не было, единственное, о чем ваньинь попросил своих подчиненных и близких, это навестить храм, и ничего более. люди, отсидев одну или полторы палочки благовоний, оставив молитвы и мысли, обращенные к той, кого нет с ними, постепенно уходят, покидают храм, в конечном итоге оставляя их — пару и детей — наедине с самими собой. 

цзян чэну хотелось бы иметь под рукой что-то, чем можно было бы занять дрожащие пальцы, но он держит цзинь лина, укачивая того, чтобы мальчик не плакал, и выбора у него нет. повернув голову, он видит сначала своего пасынка, примерно сидящего между своими родителями, и уже за ним свою пару. 

не хуайсан выглядит как неотъемлемая часть храма, облаченный в белое и склонившийся в молитве как картинный образ. 

черты его лица скрыты платком, из-под которого выбиваются несколько длинных прядей, а подол траурных одеяний аккуратно расстелен на полу. им можно любоваться. на него хочется смотреть дольше, чем на горящий огонь или текущую воду. 

читая молитву, он, как и всегда, тих, не привлекает к себе чужого внимания и не отвлекает других людей, но, если прислушаться, можно услышать отчетливые слова. этим занят а-юань, внимая своему родителю, и у цзян чэна сжимается сердце. 

ему хотелось бы быть хорошим отцом. научить своих детей чему-нибудь хорошему — но, видимо, по злой воле судьбы, в первом уроке цзян ваньиня будут траурные и памятные традиции в сочетании с молитвами усопшим. 

некоторые благовония догорают, когда они уходят, и цзян чэн смотрит куда угодно, но не на именные плиты и курильницы. смотрит на своих детей, на своего жениха, на воды позади пристани, отражающие хмурое небо. куда угодно, лишь бы не туда, где ему больно, холодно и в какой-то степени страшно. 

одним из самых страшных последствий того, через что ваньинь прошел, были ночные кошмары, заставляющие его подскакивать по ночам, тем самым нарушая чужой покой. 

не хуайсан до сих пор видит эти кошмары в своих собственных, особенно те ночи, когда он едва ли справлялся, едва ли мог уверить свою пару в том, что с ним все хорошо, что с ними все хорошо, что злое солнце больше не пылает над головой и их жизням никто и ничего не угрожает. это было, по праву, одним из самых сложных испытаний в его жизни. 

ни в какое сравнение с тем испытанием, которое подкидывает ему судьба в тот же день, вечером, когда он сидит у края пристани с рукоделием и отдыхает. 

не то, что он устал за сегодняшний день — может быть, видеть и чувствовать скорбь было изнуряюще, но это касалось его семьи, а семья была оплотом сил хуайсана. 

устал его жених — устал еще давно, и тогда, когда он попросил оставить его наедине в дальней беседке, хуайсан повиновался, лишь предложив ему принести чай. сидя на своем месте, он мог видеть его, видеть его позу, характерную для глубоких мысленных рассуждений, видеть, как он пьет принесенный ему чай. 

тихий топот ног раздался неподалеку, и пусть а-юань пытался быть как можно тише, его все равно было слышно. когда мальчик завернул за угол, показываясь, хуайсан уже ждал его, отложив ткань и улыбаясь. 

— ты потерял меня, малыш? 

— мне сказали, что папа здесь. 

— это правда. ты искал меня или папу? 

— тебя. 

— я здесь, милый. что-то случилось? 

цзян юань любознательный в силу возраста, но многое ему нравится видеть, а не изучать самостоятельно. ему нравится наблюдать за тем, как вода падает с неба, именуемая дождем, за тем, как причудливо растут в воде позади дворца лотосы. 

не так часто он обращался с вопросами, чтобы получить ответы, и хуайсана это подкупает. интригует. 

— я хотел спросить тебя, а потом забыл, а потом вспомнил. 

— спрашивай, малыш. 

— хорошо, — он забирается на свободную подушку и смотрит на родителя. — у а-лина была мама, да? 

— да. были мама и папа. 

— и у них есть плохие праздники. 

— да. 

— почему их нет у моих мамы и папы? и… где моя мама? 

не хуайсан рад, что отложил рукоделие раньше, чем заговорил со своим сыном, потому что сейчас точно бы исколол себе все руки. 

это не испытание на прочность, верность, силу или разум, не что-то, от чего зависит судьба, жизнь или благосостояние, но ощущается так же тяжело. простой детский вопрос — где его мама? 

— понимаешь, малыш, — хуайсан осторожно улыбается, протягивая руки, чтобы мальчик ухватился за них, — у всех людей свои родители. мы с твоим папой — твои родители. 

— понятно. то есть, у меня нет мамы? 

— у тебя есть я. 

— ты — моя мама? 

— не совсем, — он рассеянно улыбается, втайне надеясь, что ни один лекарь его не найдет и не уничтожит на месте за то, что он скажет маленькому, наивному, доверчивому ребенку. — мама это женщина, которая родительница для кого-то, а папа, соответственно, мужчина, который для кого-то родитель. у тебя два родителя. я родил тебя. ты же понимаешь, что значит это слово? 

одна из служанок, которая приходилась няней мальчикам, не так давно перестала работать из-за того, что готовилась к своим родам, и цзян юань знает это слово. он много слушал и ее, и своего папу, который рассказывал об этом. 

— да. вы — мои папы, вот так? 

— вот так. 

— тогда у вас нет плохих праздников, и есть только хорошие? 

— да, только хорошие. 

— это хорошо. я не хочу, чтобы у тебя и папы были плохие праздники. 

— никто их не хочет, малыш, — вздыхает хуайсан, помогая мальчику сесть на его колени, — никто не хочет себе плохого праздника. 

— даже папа? 

— особенно твой папа. 

— он выглядит грустным. это из-за плохого праздника его сестры? 

— да, малыш. но уже поздно, и… хочешь, чтобы мы с тобой сейчас пошли и позвали твоего папу спать? может быть, если ты его попросишь, он обрадуется и сначала пойдет укладывать спать тебя, и расскажет тебе сказку. 

— хочу! 

как предсказывал хуайсан — цзян ваньинь действительно расцвел, когда его сын пришел за ним. мальчик вел себя послушно, тихо подойдя к беседке и постучавшись по деревянной опоре, чтобы оповестить о своем приходе, а потом протянул отцу руку, чтобы увести его в покои. 

перед сном, как было положено в их маленькой семейной традиции, он обнимал своих детей. цзян юань слишком мал, чтобы отличить один вид объятий от другого, но не хуайсану было видно, как именно его жених обнимает их ребенка. 

утрата яньли оставила в его сердце не только скорбь и боль, но и страх — страх оставить своего ребенка в одиночестве, как это случилось с цзинь лином. 

баюкая цзян юаня в своих руках, цзян ваньинь понимает, как сильно он боится сделать это, и как сильно он готов сопротивляться судьбе, лишь бы и дальше качать мальчика, пока тот не уснет. 

как сильно он готов сопротивляться судьбе, чтобы не оставить его в одиночестве.