вода, бесспорно, является одной из самых удивительных вещей, что существуют в мире. цзян ваньинь, выросший около нее или практически в ней, всецело придерживается этого мнения. 

она окружала его постоянно, она есть не только в водоемах и реках, она везде, от нее не уйти, и было в ней что-то бесконечно спокойное, умиротворенное — чего ему самому никогда не хватало, и он будто бы черпал из реки, что омывала пристань лотоса, обучался контролировать течение своих мыслей на ее примере. 

ища утешения, он шел к задней части дворца, туда, где запутанная сеть беседок покрывала немалую часть воды, но никогда не садился в одну из них. 

если свернуть, не доходя до моста одной из беседок, и пройти просто еще дальше, можно выйти на уединенную, едва ли заметную часть пристани, опущенную к воде. здесь как будто когда-то что-то было, но буря или наводнение разрушили постройку, оставив уродливое пустое место, где свободно плескалась вода. 

цзян чэну оно очень нравилось — сев на край, можно было опустить ноги в воду, оставаясь при этом в тени. редко где на  пристани можно было найти обе этих вещи в одном месте, и ваньинь осел там, приходя всякий раз, когда ему требовалось уединение. 

оттуда также было удобнее всего прыгнуть в воду. 

низкое место значительно сокращало все неприятные моменты, когда пристань находилась буквально слишком высоко, чтобы дотянуться до нее из воды. 

однажды, нырнув не в том месте, цзян чэн оказался в такой глупой и безвыходной ситуации; ему пришлось проплыть до ближайшего моста из сети беседок, что он смог вспомнить, оставив на той пристани свои вещи на произвол судьбы. 

то было давно. он был юн, глуп, нырял откуда попало, никогда не проверял дно и не боялся встретиться лицом к лицу с каким-нибудь чудовищем. время прошло, он изменился, он вырос, и его взаимоотношения с водой сейчас изменились тоже — сильно изменились. 

— дядя! если ты не нырнешь, ты никогда ее не найдешь! 

— милый, не слушай их. я почти уверен, что потерял ее где-то на пристани. тебе стоит вылезти, вода еще холодная… 

— не слушай его! ныряй! ныряй!

— ныряй, пап! 

— а-чэн, не стоит. 

— ныряй! 

на пристани лотоса развернулась трагическая картина, от созерцания которой у любого сжалось бы сердца, а душа ушла глубоко в тело, забившись в угол от страха — во время семейной прогулки по дворцу, не хуайсан осознал, что не ощущает одну из сережек в ушах, и, убедившись, что ее нет ни в волосах, ни в складках его одеяний, понял, что где-то потерял ее. 

подтвердить точный момент, когда была утеряна серьга, никто не мог, потому что цзян юань и цзинь лин еще не настолько выросли, чтобы смотреть на такую высоту постоянно, а цзян чэн, к своему стыду, смотрел совершенно не на серьги. 

потеря была ценной — то было фамильное наследие, подарок от не минцзюэ на день рождения. аккуратные, крошечные серьги из драгоценных камней, что прекрасно сочетались и с одеждами юньмэна, и с одеждами цинхэ. 

их цвет был светлым, выделяясь в локонах не хуайсана, очаровательным образом коррелируя с его естественной палитрой, и это сыграло злую шутку. найти маленькое украшение на светлой, ярко освещенной полуденным солнцем пристани оказалось сложно. 

цзян ваньинь попросил бы адептов, что все равно не были заняты тренировками, походить по пристани и поискать пропажу, если бы это было что-то другое, если бы это не было чем-то настолько важным для его пары.

объяснившись с детьми, они повторили весь свой маршрут, мальчики с особым усердием изучали пол по всему их пути, и, перейдя из дворца на заднюю пристань, поняли, что не исключен и тот вариант, где маленькая сережка упала в воду, свалившись с пристани. 

однажды они уже были в такой ситуации — когда они еще были юнцами, прогуливаясь в цайи, хуайсан выронил нефритовый браслет в канал, и цзян чэн бесстрашно нырнул за ним, распугав всех лодочников поблизости. вода не была слишком теплой, а драгоценность была не настолько ценной, но хуайсан был так напуган, когда потерял украшение, и так счастлив, когда ваньинь вложил его ему в руку вновь, что, по мнению того, это стоило затраченных сил и дрожи на ветру после. 

вот только каналы в цайи не были настолько глубокими, а нефритовый браслет, пусть и был плохо виден в воде, но все еще был крупной вещью, такой, которую можно было бы заметить. 

тогда был конец весны, самое начало лета, когда вода только-только начинала согреваться. в некоторых местах, где дно было мелким, было потеплее, и в относительно теплую погоду, может быть, было бы сносно по всем меркам. 

на данный же момент осень полноправно вступила в свои права, принося с собой урожай и прохладные ветра, постепенно лишая задержавшегося тепла во всех местах. 

вода уже не была такой теплой. и цзян чэн, не желая разбираться с тяжелой задачей в полном облачении, разделся до нижних одежд, оставив все своей паре. 

не хуайсан же, как главный герой в развернувшейся трагедии, неловко мялся на одном месте, пытаясь не выронить ничего из того, что ему отдали, и не дать маленьким энтузиастам прыгать искать украшение вслед за родителем.

детям было все равно, что они не умели плавать, дети хотели помочь, и хуайсан про себя молился небесам, чтобы цзинь лин не смел применять к нему запрещенное средство — обезоруживающий, лишающий всякой воли к сопротивлению наивный взгляд ребенка. 

занятый переживаниями, он игнорировал внутреннюю слабость, причиной которой на этот раз был цзян ваньинь, и не его жалобный взгляд или что-то в этом роде, а закаленные плаванием изгибы тела. 

раньше они часто лишали его душевного покоя — и заставляли усмехаться всякий раз, когда лань минъяо говорил о том, как повезло его будущему мужу с подушкой, что он получит вместе с хуайсаном. под подушкой подразумевались его собственные бедра, лишенные каких-либо натренированных мышц, и, может быть, немного мягкие из-за своевольного питания и образа жизни, приятные на ощупь. 

быть может, цзян ваньинь правда получил многое, когда связал себя с ним любовной клятвой, но и не хуайсан получил не меньше. 

гладь воды дернулась снова, когда цзян чэн вынырнул, мотая головой, чтобы убрать с лица мокрые волосы. он приблизился к мосту, и, стараясь удержаться на воде, развернул ладони, высыпая на пол небольшую горсть блестящих украшений. 

— откуда все это? 

— я не знаю, — он пожал плечами, отряхивая ладони и утирая лицо. — на дне много чего валялось. не знаю, как местная нечисть до сих пор ничего не присвоила себе. 

— она тебя боится, дядя! поэтому эти штучки и валялись там без дела! 

— там есть твоя сережка или нет? я вроде увидел ее, но не уверен. 

— есть, — заверил его хуайсан, внимательно оглядывая найденное, после чего отдал все сыну в руки, переводя свое внимание. — вылезай, а-чэн, сейчас пойдем отогревать тебя. 

— не так уж тут и холодно. 

— ничего не хочу слышать.

— а там правда не холодно, дядь? 

— цзинь жулань, твой дядя дурак и простудится, если побудет там еще хотя бы минуту, и тебе незачем поддерживать это. 

— но… но вдруг там правда не холодно? 

— а-лин, — цзян юань вступается, аккуратно протягивая руку к брату и пытаясь уговорить его, — сейчас осень, уже холодно. 

— ну-у, ну… ну, ладно. 

выражение лица мальчика из задумчивого и опечаленного стало смирившимся, но не удрученным, и от сердца у хуайсана отлегло — вот только сделал он это слишком рано. 

воспользовавшись тем, что все расслабились, цзинь лин развернулся, и, не колеблясь, прыгнул к дяде, поднимая брызги вокруг себя. 

вода ожидаемо оказалась холодной, но неожиданно тяжелой, не слишком-то приветливой, почему-то вообще не стремящейся поддерживать тело ребенка каким-либо образом. мальчик ударил ладонями по поверхности, будто бы пытаясь достучаться, но это ему не помогло, и, не чувствуя под собой дна, он начал уходить вниз. 

начал — и не закончил, оказавшийся выдернутым за воротник насквозь промокших одежд с легкой руки дяди. цзян чэн, тщательно контролируя эмоции на лице, встряхнул ребенка, проверяя вес, а после аккуратно приподнял, позволяя хуайсану затащить его обратно на мостовую. 

мокрые одеяния сразу же стали липкими и неприятными к телу, и легкий ветер, который цзинь лину очень нравился все это время, после купания резко упал в его глазах, становясь противным. 

дядя оказался рядом, сев на край пристани и натягивая на замерзшее и мокрое тело темную рубаху, от верхних одежд отмахнувшись, делая неопределенный жест в сторону ребенка рядом с собой. не хуайсан вздохнул, но склонился над цзинь лином, оборачивая того в темную, плотную фиолетовую ткань, убирая налипшие на лицо пряди ласковыми касаниями. 

— теперь ты меня наругаешь? 

— нет, — ответил ваньинь, выжимая волосы и подвязывая их лентой, чтобы не касались шеи. 

— правда? 

— правда, а-лин. просто не делай так больше, ладно? я научу тебя плавать, и ты будешь плавать, но только тогда, когда станет теплее. следующим летом, хорошо? 

— правда? 

— да. 

— и я буду плавать как ты? 

— да. 

— и а-юань тоже? я не буду плавать без него! 

— тоже, — поддакнул цзян юань, стоя рядом и улыбаясь. — ты научишь меня, пап? 

— научу. давайте сходим и переоденемся, иначе твой папа отдаст меня на растерзание местной нечисти. 

— но ее же тут нет! 

— если я заболею, твой папа намеренно призовет ее и натравит на меня. идем, а-сан, как раз посмотрим, что я там нашел и твое ли оно вообще. 

цзян чэн пошутил, когда говорил о призыве нечисти и своеобразной форме негодования хуайсана, но, забирая из рук того цзыдянь и обхватывая его ладонь, чтобы дойти до покоев вместе, он чувствовал, как недоволен и немного расстроен его возлюбленный, видел это в его взгляде. 

украшения правда были ценны для не хуайсана, правда были дороги его сердцу, но ваньинь стоял выше них, выше многих вещей, и если бы с ним что-то случилось по косвенной вине хуайсана, тот не смог бы принять это без груза на сердце. 

к счастью для него, в тот день он был слишком занят, чтобы находить время на переживания — отведя детей в их покои и отдав на попечение служанкам, чтобы переодели и накормили, цзян чэн мягко увел их в собственные покои. 

убедить свою пару в том, что он цел, здоров и ни в одном месте не покалечен, было сложно, но ваньинь покорно разделся, когда хуайсан попросил дать ему взглянуть, и не возражал, когда тот просил повернуться спиной или показать руки на наличие свежих царапин или чего-либо. 

единственной весомой проблемой было то, что ваньинь промерз в воде и не очень комфортно себя чувствовал, стоя полуголым в штанах, но, разобравшись с эмоциями, хуайсан совместил согревание с благодарностью, окружая мужчину вниманием и теплом — во всех смыслах. 

далеко не всегда только цзян чэн был инициатором их плотских утех, и далеко не всегда только он руководил процессом. 

может быть, хуайсан и находился на стороне проникновения, заведомо ставя себя не на ведущую роль, но в некоторые моменты — такие, как этот, к примеру, — ничто не мешало ему быть таковым. ему нравилось, сидя на бедрах у ваньиня, баловать его вниманием и лаской, заботиться о нем подобным способом. 

в конечном итоге они все равно оказывались на равных, отдыхая, лежа в постели под одеялом до тех пор, пока кто-нибудь не придет к ним с известием или просьбой. 

учитывая, что цзян чэн позволил себе взять выходной от всех дел и разрешил тревожить его только самыми важными, смертельно срочными делами, никто не должен был прийти к ним. 

размышляя об этом и о том, сколько примерно времени прошло и сколько пройдет до того, как дети соскучатся по ним, ваньинь не заметил, как хуайсан отлип от него и устроился просто рядом, прижимаясь к теплому боку и устраивая голову на плече того. видеть его с такой позиции было удобнее, и цзян чэн подумал, что, вероятно, это тактика. 

что и оказалось правдой. 

— ты правда хочешь научить их плавать? 

— да. с этим что-то не так? 

— все в порядке, — хуайсан улыбнулся. — просто это заставило меня вспомнить, как ты учил меня. 

— что именно из того, чему я тебя учил? там было много чего. 

— приличную часть, а-чэн. 

— значит, не так много. 

— говоришь так, как будто мы занимались непотребным прямо под пристанью.

— чем мы и занимались, если ты забыл, — ровным голосом напомнил ему ваньинь, протягивая руки и обнимая чужую талию. 

— ты мог подыграть мне. 

— как-нибудь в другой раз. насчет детей… они вырастут здесь, в пристани лотоса. а-юань уж точно, и поэтому ему необходимо уметь плавать. и по жизни это пригодится. а-лину тоже. 

— не буду спорить с этим. 

— лучше последи, чтобы он не прыгнул на урок раньше времени. 

вспоминать о том, как он обучал плавать не хуайсана, выросшего в скалистом цинхэ, было приятно — он был еще юн, не так изведен и измучен, и, может быть, переживал не самые лучшие времена, но и не самые худшие. 

хуайсан тогда оказался в юньмэне случайно, увязавшись за братом, что решал какие-то вопросы напрямую с ваньинем, и не мог не воспользоваться случаем, умоляя того сходить с ним на свидание в любое место, которое ваньиню нравилось. его выбор пал на пристань, и водить хуайсана близ воды, смотреть за тем, как он любуется видом, было приятно. 

также, как было приятно узнать о том, что он хочет научиться плавать, чтобы приобщиться к тому, что дорого сердцу цзян чэна. это тронуло его, и он не мог отказать, в тот же день попросив минцзюэ задержаться на денек-другой, чтобы отвести время на личные нужды. 

уже тогда не минцзюэ был слаб перед парой его брата и возлюбленного того — лишить юношей радости он не смог бы ни за что и ни под каким предлогом, согласившись и в конечном итоге проведя эти дни в гордом одиночестве, прогуливаясь по пристани лотоса, изучая местность и позволяя себе немного отдохнуть душой. 

наслаждался отдыхом только он; его брат, который выглядел таким счастливым и окрыленным перспективами, столкнулся с суровой реальностью довольно скоро. 

вода его не держала совсем, и не хуайсан никак не мог расслабиться, находясь в ней. 

в этом мире его на плаву удерживали тычки от минцзюэ и руки ваньиня, но никак не своевольная, своенравная стихия. от этого выражение его лица было опечаленным, несколько разочарованным, очень бьющим по сердцу самого цзян чэна. для него самого это было чем-то естественным, как дыхание, как концентрация сил в ладонях, он чувствовал себя с водой единым целым, и вернуться к состоянию изначально не соединенных ему было сложно. 

как и все, чем он когда-либо занимался, в принципе. 

новая вереница трудностей его не испугала, и цзян чэн решил, что будет лучше не третировать хуайсана заезженными основами, а попробовать подойти к вопросу с другой стороны. 

вариантов действий было всего два: столкнуть не хуайсана с пристани и дать тому выбор научиться сосуществовать с водой или погибнуть, или же взять все полностью под свой контроль, буквально держа того на руках и не принуждая как-либо взаимодействовать с неподвластной стихией самостоятельно. 

это был риск, который ваньинь осознавал и на который он сознательно шел, крепко удерживая хуайсана за талию и постепенно уходя все дальше в воду, останавливаясь только тогда, когда она она доходила ему выше пояса. 

видеть, как появляется в глазах хуайсана паника из-за того, что он совершенно не чувствует дна ногами, когда опускает их, было страшно, но вместе с тем было приятно удерживать его за талию, за руки, было приятно позволить ему постепенно перестать впиваться руками и ногтями в собственные плечи и дать привыкнуть. 

позже, когда хуайсан освоился и опирался только на чужие руки, цзян чэн медленно отпустил контроль над ситуацией, разрешая себе полюбоваться тем, как выглядит юноша, в которого он влюблен, когда тот счастлив. 

это сыграло с ним злую шутку — когда не хуайсан, глядя на него самым невинным образом, спросил о том, водится ли в этом месте нечисть, и водится ли в юньмэне в целом нечисть, что нападала на людей не в привычном понимании этого слова, цзян ваньинь подумал, что может уйти под воду в этот же момент. 

нечисти, развращающей осмелившихся заплыть подальше людей, в юньмэне не водилось — но в тот же вечер не хуайсан убедился, что кое-кто другой, делающий то же самое, там все-таки есть. 

то было давно, стало приятным воспоминанием для них двоих, и время от времени они даже повторяли что-то подобное. 

втайне от своих детей и всей пристани лотоса, под покровом ночи не хуайсан выводил своего возлюбленного из покоев и вел к задней части дворца, чтобы оттуда, слившись в объятии, упасть в воду вместе и немного поплавать.

цзян чэн никогда не отказывал ему, никогда не сопротивлялся, ему нравилось отдыхать подобным образом и ему нравилось видеть свою пару в одном лишь нижнем платье из тонкой, светлой ткани, что липла к телу и в свете луны делала его неземным, похожим на небожителя больше, чем на человека. 

с не хуайсаном это в принципе происходило достаточно часто — то, что он был похож на небожителя. он умело игрался со своим образом, подчеркивая сильные стороны, корректируя или нивелируя слабые, зная, как подать себя. 

большую часть времени у него не было особых поводов, чтобы наряжаться и в полном царственном облачении разгуливать по пристани. на каждый день не хуайсан надевал лишь изящные серьги и набрасывал газовую накидку на плечи, смягчая свой внешний вид, делая его более воздушным и нежным. 

макияж, крупные украшения и богатые одежды он предпочитал надевать на празднества или тогда, когда сопровождал свою пару где-либо, если это было уместно. 

ни разу за все время ваньинь не высказал ему хотя бы один упрек из-за внешнего вида, лишь улыбался и поддерживал его. это было связано с тем, что образ хуайсана, тщательно скроенный и очаровывающий, контрастировал с его должностью советника, которую тот не оставлял — и очаровывающая красота метафорически била собеседников в зубы или донельзя грамотно обходила их в спорах. 

сам цзян чэн не был силен в этом деле, и во многом полагался на свою пару, на его замечания и советы, когда они утром одевались в одной комнате. не хуайсан мог подсказать, какие одежды выбрать на то или иное совещание, мог заплести его, обращаясь с волосами куда лучше, чем ваньинь. 

в очередной раз, когда им нужно было покинуть пристань лотоса и присутствовать на мероприятии, не хуайсан скрупулезно собирал их обоих, проведя в сборах гораздо больше времени, чем обычно. 

не было тяжелых и ярких украшений, струящихся дорогих тканей или особых изысков на лице не хуайсана, цзян чэн заметил это, и, сравнив в голове образ хуайсана с последнего совета всех кланов и этого дня, понял, что тот постарался быть скромным, выглядеть скромно. 

мотивация была кристально чиста — в этот раз они не отправлялись в ланьлин или в цинхэ, не посещали празднество в центре пристани лотоса. 

это было приглашение из облачных глубин на празднование дня рождения лань минъяо. 

при лань сичэне политика в облачных глубинах не была сильно изменена, но он никогда не заставлял своих гостей чувствовать себя нежеланными или нелепыми на общем фоне, и это особенно распространялось на тех, кого он приглашал лично, кого он желал видеть. 

приглашенных было немного, и все были названными членами семьи. не минцзюэ, не хуайсан с цзян чэном и их детьми, было выслано приглашение мадам цзинь, но та приболела и не смогла бы осилить столь дальний перелет. 

время, когда лань цижэнь одним своим упоминанием пугал до невозможности, давно прошло, все они выросли и возмужали, но цзян чэн все равно ловил себя на мысли, что ему не очень уютно от перспективы разделить праздничный ужин со своим бывшим учителем. 

между сборами, объяснением правил приличия детям и строжайшими наставлениями адептам не хуайсан находил минутку, чтобы поймать свою пару в объятия и утешить того. учитель лань, может быть, и не был в восторге от них раньше, но сейчас один из них глава ордена, а другой его советник, у них есть дети, власть, ответственность, с ними всеми они справляются, и у лань цижэня не может быть причин относиться к ним неуважительно. 

тревога, которую излучал цзян ваньинь все время с того момента, как ему пришло письмо от лань сичэня — между ними была устоявшаяся дружба, и мужчина время от времени советовался с ним отдельно от пары того, — не могла пройти мимо его детей, и те понемногу складывали картинку в голове. 

не так много было известно о прошлом их родителей, потому что эта тема всегда заставляла тех расстраиваться, особенно старшего папу. казалось, что любая мысль, связанная с юностью, делает его невероятно грустным. 

младший папа в этом вопросе был чуть более лояльным и стойким, делился с мальчиками историями из прошлого, опуская те, распространению которых его возлюбленный не обрадовался бы, и детки всегда были рады послушать о чем-то, что происходило с ними. 

там было далеко не все — лишь обучение в облачных глубинах, цайи, спонтанные свидания в нечистой юдоли, первые собрания всех глав в башне кои. этого детям хватало сполна, чтобы болтать друг с другом и рассуждать. 

делиться догадками, перешептываясь во время сборов и последних приготовлений перед отбытием, было увлекательно. цзинь лину нравилось изображать, что он хочет сказать что-то невероятно важное, и нравилось, как его старший брат наклонялся к нему, чтобы выслушать это — цзян юань был ненамного выше него, но всегда наклонялся, чтобы быть ближе. 

им были объяснены все базовые правила, касающиеся облачных глубин: правила, традиции, лобные ленты, цайи и причины, по которым они туда отправляются. 

дядя лань — дяди лань — им обоим нравились. 

лань хуань был добрым мужчиной, который никогда не отказывал в том, чтобы взять кого-нибудь из них на руки, а лань минъяо был очень заботливым и умным, рассказывая им об каких-то увлекательных вещах, проводя с ними очень много времени в каждую их встречу. 

как глава ордена, лань хуань был очень особенным и удивительным, и цзян юань находил это занятным. ему нравилось то, каким бесконечно вежливым и ласковым может быть этот человек, и как это сочеталось с его статусом. 

если бы когда-нибудь он или его муж сболтнул о том, что за ним числится много героических подвигов, цзян юань поверил бы в каждый, не мешкая. 

как бы там ни было, срок подходит, и они минуют цайи на своем пути из-за погодных условий. цзинь лин расстроен, но цзян чэн обещает, что они заглянут туда, когда будут возвращаться. 

подъем в горы сложный, и чем выше, тем холоднее — цзян юань понимает это и по тому, как ему становится неуютно под своей довольно-таки тяжелой накидкой, и по тому, как его папа закутывается в свою, сжимая меховую муфту ладонями в отчаянной попытке согреть их. 

зимы в пристани лотоса никогда не были такими, никогда не было так холодно и никогда никто из детей не видел столько снега, просто лежащего на склонах. 

исходя из накопленных знаний, цзян юань знал, что в облачных глубинах в принципе холоднее, потому что они находятся в горах, и даже летом, когда в пристани лотоса жарко до невозможности, здесь относительно прохладно. еще он знал о переменчивой погоде в этом месяце и о ветрах, но не горел желанием подтверждать эту часть. ветра его пугали. 

облачные глубины встретили их полным штилем, лежащим в тенях снегом и удивительно спокойными людьми. 

обернутые в плотные белые одежды, они выглядят невозмутимыми в сложившихся погодных условиях, и цзян юаню было страшно представлять, каково это — жить здесь, расти здесь. 

за все те редкие случаи, что он был в гусу, он несколько раз видел детей примерно своего возраста или с небольшой разницей, но просто не мог представить себе детство, проведенное в окружении гор, стены правил и белых одеяний. о юньмэне тоже отзывались так — он слышал разговор старших мальчиков на поле однажды — но он лучше всех знал, что семьи здесь любящие, и что крутой нрав ордена не определял то, как в нем воспитывали детей. 

хотя, если припомнить, папа что-то говорил ему о детях здесь. о каком-то важном, очень важном ребенке, с которым они обязательно познакомятся. 

— сичэнь. твои гости прибыли. 

— приветствуем учителя… господина лань. 

— оставьте эти любезности. мой племянник сходит с ума, и я не намерен поддаваться этому, так что можете вести себя, как будто вам снова по пятнадцать. 

— учитель лань, это несколько оскорбительно. 

— поживите с мое и скажите это еще раз. 

— лань цзинъи! о, небо, дядя лань! 

засмотревшись на снег, что лежал на крышах домов, и игнорируя неинтересный разговор взрослых, цзян юань совершенно не смотрел по сторонам — и не заметил, как к нему стремительно приблизилось относительно маленькое, быстрое, белое пятно, которое сбило его с ног при приближении. 

падение на землю не было болезненным, и мальчик даже испугаться не успел, но, вставая, он протянул руку тому, кто уронил его, и застыл, удивленный. 

снизу вверх на него смотрел маленький — никак не старше него самого — мальчик со съехавшей лобной лентой и яркой, неестественно яркой для облачных глубин улыбкой. 

он был пониже цзян юаня, но повыше цзинь лина, и по возрасту тоже находился между ними. внешность, насколько она могла присутствовать у ребенка его лет, выражала весьма ясную принадлежность к клану лань, что было весьма ярко подчеркнуто детскими белыми одежками и лобной лентой, что была длиннее самих волос. 

оттуда, откуда он вылетел, торопливым шагом выходит лань минъяо — изящный и собранный, как и всегда, он оказывается рядом, оглядывая детей и улыбаясь каждому перед тем, как взять мальчика за руку и отойти в сторону. 

— дядя лань.

— не смотри на меня так, я вышел встретить гостей. твоих гостей. 

— во-первых, я никого не приглашал. во-вторых, это все эргэ. в-третьих… ты же любишь а-и? можешь присмотреть за ним сегодня? 

и для них — для тех, у кого есть лобная лента, — это будняя, обычная сцена. это можно подтвердить по тому, каким безразличным становится лицо мальчика, пока взрослые говорят. 

но для не хуайсана и цзян ваньиня, которые выросли, боясь лань цижэня, боясь разгневать его или попасть к нему в немилость, это в новинку. 

то, как он пытается сопротивляться, то, как он беспрекословно сдается, то, как он протягивает свою руку и позволяет детской ладошке обхватить его пальцы, с серьезнейшим видом поворачиваясь обратно к гостям. там, где не хуайсан держится за локоть своей пары для опоры, его пальцы впиваются в руку посильнее, потому что он чувствует, что может упасть от этого в обморок. 

что длится недолго — потому что лань минъяо подходит к нему ближе, привычно улыбаясь и оглядывая младшего названного брата вместе с парой того, смущая их пристальным вниманием. 

— прошу прощения, — он говорит мягко, как и всегда. — мы с эргэ были заняты, и не заметили, как а-и выбежал. а дядя за ним не доглядел. 

— учитель… то есть, дядя лань няня для тебя? 

— для меня, может, и нет, но для его единственного внука — вполне. 

— внучатого племянника, если мы заговорили об этом, — едва слышно вмешивается лань цижэнь, и его зять тонко улыбается. 

— дядя лань. 

— болтайте о ерунде дальше, меня здесь нет. 

в неспешных разговорах на простейшие темы они проходят до выделенных покоев, и цзян чэн крепче сжимает руку своей пары, чувствуя, как воспоминания юности впиваются в его сознание острыми зубами. 

шутка ли, но, если ему не изменяет память, в этих же покоях он распивал вино из цайи, и в этих же покоях впервые обнял не хуайсана — не по-дружески. 

по виду лань минъяо, по его расслабленному поведению и речи можно сказать, что, вероятно, он мог бы это подстроить, но у него не было и шанса узнать о том, в каком именно уголке облачных глубин они двое впервые позволили чувствам взять верх, не говоря уже о том, что, вероятно, это здание перестроено. 

за прошедшие года цзян ваньинь немало раз посещал облачные глубины, но никак не мог избавиться от изумления, что наполняло его грудную клетку всякий раз, когда он понимал, что все в них было отстроено заново. 

это было чем-то, о чем они никогда не разговаривали с лань сичэнем.

между ними, как между мужьями и главами кланов, было множество тем для бесед, но эта никогда не всплывала, они всегда огибали ее, оставляя где угодно за пределами разговора. 

в каком-то смысле цзян ваньинь понимал, почему. 

они оставляют свои вещи в покоях, присматриваясь к ним, и хуайсан хотел проверить половицы, под которыми в юности скрывались тайники, но их прервали и пригласили в ханьши. 

для хозяина, приветствующего гостей, лань минъяо справлялся чудесно, позволяя им чувствовать себя комфортно, игнорируя даже холод, покалывающий ладони и лица. страшно было даже думать о том, как сам минъяо привыкал к погодным условиям, чтобы так бесстрашно и безэмоционально слоняться по территории, даже не морщась. 

цзян ваньиня несколько пугает представление о том, что так закалило мужчину, потому что подражать ему у него не выходит совсем. войдя в ханьши, ему сложно не меняться в лице, но эмоции метафорически бьют его, и он едва ли держится. 

все то время, что он знал гусу лань и адептов этого клана, здешний домашний быт представлялся ему аскетичным и сдержанным, может быть, даже строгим — но это представление трещало по швам, когда он находился в помещении, которое принадлежало главе ордена. 

простенькие детские игрушки лежали то тут, то там, и лань сичэнь осторожно собирал их, складывая на низком столе, который обычно использовался для занятий с цинем. 

контраст столь разных, но важных для мужчины сторон его жизни, ощущался странно, и цзян ваньинь отвел глаза, дожидаясь, пока лань минъяо начнет разговор. 

может быть, он бы мог и сам сделать это, но игнорировать взгляд, обращенный к спине лань сичэня, было невозможно — и цзян чэн знал его слишком хорошо, чтобы не понять, что за этим кроется. 

на мгновение он пожалел о том, что в его юность в облачных глубинах никто не отважился завести отношений с кем-либо. 

так у них хотя бы был шанс узнать, как тут обстоят дела со слышимостью из комнат. 

— гости прибыли, эргэ. 

— уже? ваньинь, хуайсан. рад видеть вас. 

— взаимно.

— сичэнь-гэ, это невыносимо. как вы переживаете холод тут? 

— это ты называешь холодом? 

— я околел, пока мы шли, — не хуайсан дуется, но лань минъяо не ведет и бровью, тонко улыбаясь. — я надеюсь, что к нашему возвращению погода изменится, иначе разрешу бросить меня на склоне умирать. 

— твой муж мог бы озаботиться этим, знаешь ли. 

— это мерзко, сангэ. 

— тут не так уж и холодно, хуайсан, — ласково произносит лань сичэнь, оказываясь между ними. — на самом деле, дело в нижних одеждах. 

— и я уверен, что мы послушаем об этом с превеликим удовольствием, но у меня есть два вопроса. где минцзюэ-сюн и где наши дети? 

присутствующие оглянулись — рядом с ними никто не стоял, никто не прятался за подол отцовских одеяний. ханьши было просторным, но светлым помещением, и потеряться или спрятаться в нем было проблематично. 

что означало, что их дети куда-то вышли. одни, сами по себе, и двое из них не знают ни местность, ни здешних людей. 

на лице цзян ваньиня промелькнула тревога, но лань минъяо оставался невозмутим. глядя на него, можно было сказать, что, вероятно, подобное происходит далеко не в первый раз. 

— они не могли уйти далеко, — утешительно произнес лань сичэнь, обхватывая локоть своей пары и выходя из ханьши. — дядя должен был присматривать за ними, я попросил его об этом. 

вот только дети не знали о том, что дядя лань должен был за ними присматривать, как и лань цижэнь не знал о том, что ему нужно присматривать за всеми детьми, которых ему вручат. 

когда лань цзинъи вышел из ханьши, лучезарно улыбнувшись ему, мужчина не задумался о том, что мальчик сбежал. 

если бы лань сичэня попросили быть честным и ответить на заданные ему вопросы, он бы, конечно, расстроился и чувствовал вину, но признал бы как факт — няня из его дяди выходила не очень хорошая.

заточенный для обучения уже выросших детей, юношей и девушек, лань цижэнь совершенно не знал, как обращаться с маленькими, совсем маленькими детьми, и не было у него ни примеров, ни запомнившегося опыта. 

внучатый племянник свалился ему на голову в метафорическом смысле, а вместе с ним и новая ответственность. 

разбираться в вопросах нянь и присмотра за детьми у взрослых не было времени — чета лань знала, что их ребенок знает облачные глубины достаточно хорошо, чтобы скрыться от них, а чета цзян знала, что как минимум один их ребенок достаточно настойчив и любопытен, чтобы последовать за незнакомым мальчиком и убедить в необходимости этого действия брата. 

цзян юань даже сопротивляться не стал, когда цзинь лин попросил его пойти с ним. ему, как человеку, которого сбил с ног незнакомый мальчик, должно было быть интереснее всех остальных. 

сменяя один поворот другим, дети все дальше уходили от ханьши, приближаясь к местам, что граничили с открытой природой. 

лань цзинъи блуждал по тропинкам, зная, что ему нельзя уходить далеко, и, не желая расстраивать своих родителей, остановился. позади него находились заросли бамбука, что плотной стеной очерчивали границы территории, а перед ним остановились два мальчика, которых он видел с гостями пап. 

он помнил, что ему что-то говорили о детях, что прибудут, но больше ничего не рассказали. 

ситуация на противоположной стороне не сильно отличалась — цзян юань продолжал держать брата за ладошку и рассматривать мальчика напротив себя, размышляя о том, правильно ли он поступает и что скажут его родители позже. 

папа рассказывал ему о том, что у дядь есть ребенок, о том, что они даже видели друг друга. это было некоторое время назад, а детская память устроена так, что он вполне легко может этого не помнить. 

цзинь лин, будучи младше, не помнил точно. 

самого цзинь лина это не смущало. его смущало другое. 

— цзян-сюн, — шепотом заговорил он, — скажи ему что-нибудь. 

— я? 

— да, ты. я боюсь. 

— хорошо, — он улыбается, отпуская руку брата и делая шаг вперед. — привет. ты сын дяди и дяди лань, да? 

— да. а ты? 

— я сын… 

— он сын главы ордена цзян и его советника! он наследник цзян! 

— а это наследник цзинь. он мой брат. 

— у меня нет братьев, — тихо отвечает мальчик, как будто ему от этого грустно. — как тебя зовут? 

— цзян юань. моего брата зовут цзинь лин. 

— меня зовут лань цзинъи. извини за то, что я толкнул тебя тогда. это вышло случайно. 

лань цзинъи выглядел добрым, как будто унаследовал все от своего папы — лань хуаня. 

если верить тому, что рассказывали папы про облачные глубины, мало кто здесь был способен быть не добрым или хотя бы не благоразумным.

благоразумной не была тревожность родителей, если рассматривать ее со стороны тех, кто не имел собственных детей. такой человек может сопереживать родителю, но ему будет сложно понять выжженную на костях боль, волнение в самой глубине сердца, где отведено место ребенку. 

по этой причине лань цижэню было сложно смотреть в глаза племяннику, когда тот спросил, видел ли он мальчиков.

их не было ни во внутренних дворах, ни в покоях, ни в коридорах. их не было в залах, где проходили занятия, ни в яши, ни возле цзинши. 

призраки прошлого всплывали для не хуайсана в каждом углу, в каждой деревянной опоре, но он игнорировал их, следуя за названными братьями, тихонько окликая своих мальчиков, надеясь, что они будут умнее и вернутся к ним самостоятельно. 

страшно было представлять, как будет происходить взросление детишек, что может произойти, когда они станут старше, и как на это будут реагировать их родители. 

цзян ваньинь любил своих детей, любил безмерно, но знал, что характер у них может и не задаться — и заранее готовил себя к этому. вероятно, ему стоило готовить хуайсана вместе с собой — тот детские шалости воспринимал слишком близко к сердцу. 

они замирают, когда, минуя очередной дом, слышат треск. 

и не то чтобы в облачных глубинах было чему трещать без причины, на что указывает удивление лань сичэня. он сворачивает за угол первым, лань минъяо следует за ним, но врезается в спину, когда мужчина неожиданно замирает. 

обойдя чету лань со стороны, цзян чэн застает интересную картину — и не знает, как к ней относиться. 

игнорируя пришедших взрослых, дети, видимо, пытались покорить высоту, забираясь по бамбуку вверх. лань цзинъи упорно карабкался, ломая на своем пути отростки и листья еще молодых побегов, а цзинь лин оказался чуть более смышленым, если не хитрым — он взбирался с помощью брата, что держал его и подталкивал вверх. 

наверху, зацепившись за торчащие листья, небрежно повисла лобная лента лань цзинъи — наверное, мальчик закинул ее, чтобы использовать как цель, которую он должен достичь. 

чуть повыше над ней безучастно висела фиолетовая лента — то была лента, которая раньше была у цзян юаня в волосах. свою ленту цзинь лин использовать, видимо, побоялся. 

не хуайсан и лань минъяо, переглянувшись, сделали шаг вперед. как-то уж слишком сильно они сомневались в том, что их дети смогут спуститься без помощи со стороны. 

— малыш? 

— а-и? 

— папа! — лань цзинъи резко развернулся, улыбаясь. — и папа с дядями. как вы нашли нас? 

— это наш дом, милый, мы знаем его. 

— зачем вы полезли туда? 

— цзинъи сказал, что я не смогу залезть сюда, потому что я ниже него! 

— ты все еще ниже меня! я залез гораздо выше, чем ты! 

— зато моя лента выше! 

— не твоя она вовсе! ты ее отобрал у брата! 

— мальчики, — чуть громче сказал лань минъяо, подходя ближе к сыну и поднимая руки на всякий случай. — вам незачем ругаться. а-и, тебе не стоит так задирать цзинь жуланя. я ниже твоего отца, и все равно могу с ним справиться. 

— правда? 

— правда, милый, — издали отозвался лань сичэнь, и не хуайсан скривился — он знал, как именно муж того справлялся с ним. 

— поэтому тебе не стоит говорить такое. как твой папа, я поддержу тебя, но также я еще и дядя цзинь жуланя. и я могу поддержать его, как низкий человек. 

— дядя яо? 

— да? 

— можете поддержать меня? — цзян юань неловко улыбнулся ему, привлекая к себе внимания. — а-лин не дотягивается до моей ленты. 

цзинь лин насупился, когда его сняли с бамбука и поставили на ноги. 

он закинул ленту действительно высоко, настолько, что снимать ее пошел не лань минъяо, а лань сичэнь — настолько высоко улетела лента. хозяин ленты, его брат, никак не был этим обеспокоен и не выглядел обиженным хотя бы на немного, но цзинь лин чувствовал себя неуютно, топчась рядом с братом и не решаясь взять его за ладошку первым. 

залезать на бамбук, как оказалось, вообще было не очень-то хорошей идеей и даже не совсем разрешено в облачных глубинах, но лань сичэнь все им простил, взяв с каждого обещание больше так не делать. 

ленты были возвращены владельцам, родители поправили их прически, и, взяв за руки, отвели обратно в ханьши. 

негласно они решили во что бы то ни стало отвлекать детей от соблазна сбежать и устроить себе развлечение снова, а это привело к тому, что по дороге не хуайсан и лань минъяо с усилием ворошили прошлое, рассказывая сыновьям друг друга самые постыдные истории, чтобы позабавить их. лань сичэнь с цзян чэном единогласно отказались от участия, чтобы не компрометировать друг друга, но сдерживать смех, слушая о воспоминаниях, в которых они тоже были, было слишком сложно. 

единственное, о чем цзян чэн мог переживать в тот миг, так это о том, решится ли лань минъяо подставить его и рассказать уже повзрослевшим детям о настоящих злодеяниях, что он совершал в юности, или все-таки помилует его. 

юный цзян ваньинь фыркал и злился на, казалось бы, глупые правила ордена гусу лань, но повзрослевший не имел ничего против — запрет на алкоголь его безумно радовал, когда лань сичэнь объяснил им примерные их действия и составляющие празднества. 

найти лазейки в правилах ордена, уговорить дядю, договориться с близкими, сочетать в нужных количествах желание принести мир к ногам возлюбленного и желания того было по праву сложнейшей задачей, с которой он сталкивался на своем пути. сердце лань сичэня было большим, он любил лань минъяо, и всякий раз он метафорически разбивался о скалы, когда тот говорил, что мог бы обойтись и без праздника. 

на то были причины — никогда ранее день рождения не проходил так, чтобы у лань минъяо были причины радоваться ему. 

цзян ваньинь был даже немного удивлен тем, что тот все-таки смог пересилить себя и сказать настоящую дату — та совпадала с датой дня рождения цзинь цзысюаня, которая уже не была хорошим праздником. 

в то время, когда в облачных глубинах готовились к банкету, башня кои готовила траурные одеяния. 

из письма госпожи цзинь, подробностями о котором лань минъяо поделился тогда, когда дети уже были отправлены спать, они узнали, что слишком далеко траурные одежды не будут убирать — женщина беспокоилась, что ее муж, цзинь гуаншань, чем-то болен. 

такой расклад был вполне очевиден, учитывая образ жизни цзинь гуаншаня, как подметил лань минъяо, поморщившись. все присутствующие были готовы оставить эту тему и не бередить его душевные раны, но мужчина проявил стойкость, выражая желание обсудить своего непутевого родственника в кругу тех, кого по праву считал своей семьей. 

лань сичэнь не скрывал беспокойства, сжимая ладонь мужа своей, но беспокойство сошло на нет, когда встал вопрос о том, что могло бы быть после смерти цзинь гуаншаня — эта тема касалась их всех непосредственно. 

для того, чтобы унаследовать орден, цзинь лин был еще слишком мал, да и вряд ли бы цзян чэн и не хуайсан позволили прибрать мальчика в башню кои раньше его совершеннолетия — и на их стороне было слишком много людей, которые слишком рано вкусили ответственность, ланьлину было ни к чему наживать себе врагов в цинхэ и гусу. 

однако, все же, другого наследника не было, и выбор был крайне ограничен: либо цзинь линь, либо цзинь жуян, которая могла бы осмелиться стать его регентом. 

такой расклад дел более чем устраивал всех: цзинь жуян не списывали со счетов, цзинь лин не ранился об орден раньше нужного, а у его дядей было достаточно времени, чтобы обучить его всему, что они знали. 

не минцзюэ завистливо вздохнул, когда хуайсан сделал акцент на этом — как никто другой он желал, чтобы о нем в юности позаботились так же. 

вспоминать юность в принципе было неоднозначным занятием в этот день, как минцзюэ подметил, рассказывая о том, как его встретили в облачных глубинах, пока обремененные детьми и их поисками были заняты. его встретил лань цижэнь, проводив до покоев и разменяв короткую, крайне содержательную беседу — мужчина тонко намекнул на то, что не хотел бы брать на обучение еще одного по фамилии не. 

никогда прежде лань минъяо особо не сокрушался на тему того, что, будучи вписанным в совершенно другой уклад жизни, не смог обучаться в облачных глубинах, так как его все равно обучали — когда лань сичэнь забрал его после войны, обучение было интенсивным и с глазу на глаз с самим лань цижэнем, в этой части он ничего не упустил. 

были упущены те истории, которые минцзюэ хранил с нежностью в своей памяти, что-то, что со смехом и неловкостью рассказывали цзян чэн и не хуайсан, когда предавались воспоминаниям. 

как оказалось, что не минцзюэ, что не хуайсан изрядно помотали учителю лань нервы в свое время — в разговоре со старшим из братьев он сказал, что более чем уверен в том, что следующее поколение не будет уступать своим предшественникам. 

сичэнь и хуайсан рассказали минцзюэ о том, чем были заняты и почему дети вели себя так тихо на ужине. 

убеждение лань цижэня имело смысл, и его было даже жаль. 

ради своей пары лань сичэнь нарушил многие правила своего ордена, но годами поддерживаемый режим сна дал о себе знать, и вечерние разговоры не перешли в ночные. минъяо взял с минцзюэ обещание, что тот не будет завтра шутить над ним, подхватил мужа под руку и увел, оставляя гостей предоставленными самим себе. 

намеков, которыми будущая чета цзян обменивалась весь вечер, и просто их поведения было достаточно, чтобы у не минцзюэ не было никакого желания задерживаться с ними еще дольше. 

это имело смысл — стоило не хуайсану закрыть за собой дверь, пространство вокруг него резко крутанулось, пол ушел из-под ног, а единственной опорой стали чужие руки, держащие его под бедра. 

не смотря на все слухи, еда в облачных глубинах была нормальной, после ужина цзян ваньинь не чувствовал себя голодным. 

он был голоден в другом смысле, и там уже было неясно, что привело к такому — воспоминания ли или просто наблюдение за своей парой, которая была счастлива. 

— вспоминаешь молодость? — дерзко спросил его хуайсан, запуская руки в волосы и развязывая ленту. 

ваньинь умел задавать тон их взаимоотношениям в постели, но хуайсану нравилось вносить в него корректировки или заставлять своего возлюбленного потягаться с ним. 

об этом тот знал — повелся на провокацию, укладывая хуайсана на чайный стол и склоняясь над ним, позволяя волосам упасть на лицо. 

— я еще не настолько стар. 

— о? разве? 

— да. 

— юн и полон сил? 

— да. 

— достаточно силен, чтобы заставить учителя лань пожалеть о его решении? 

хуайсан был остр на язык и бесстыден в высказываниях, когда возбужден, цзян чэн знал это и уживался с этим, но не всегда соображал достаточно резво, чтобы понять, к чему тот клонит.

— а-чэн, неужели ты забыл? 

— ты можешь напомнить мне? 

— помнишь, как я завалил один из устных экзаменов, и он попросил тебя помочь мне? 

— не очень, если честно. 

— я был бы удивлен, если бы ты это помнил, — хуайсан лукаво улыбнулся, растягиваясь на столе под ним. — именно тогда мы пили ночью. 

— оттуда я вообще ни черта не помню. 

— это так ранит меня, а-чэн… ты совсем-совсем не помнишь? 

— не помню. что тогда было? 

— ты поцеловал меня в первый раз именно тогда. я весь вечер доводил тебя этим экзаменом, и когда ты выпил достаточно, чтобы не следить за языком, то сказал, что я тебя достал и слышать ничего ты больше не желаешь. 

— я правда сделал это? 

— правда-правда. ты… ты всегда целовался чуть грубо. 

руки легли на шею, вынуждая ваньиня наклониться ниже, но тот перехватил одну из них и приподнялся, создавая дистанцию между ним и хуайсаном — ему нужно было позволить себе хихикнуть до того, как ляжет в постель. 

он выглядел по-настоящему позабавленным этим откровением. 

— ты хочешь сказать, что все… все между нами произошло из-за того, что тогда учитель лань заставил меня подготовить тебя к экзамену? 

— что ты так и не сделал, к слову, — он фыркнул, улыбаясь. — да. 

— наверное, ему очень тяжело с этим грузом на сердце. 

— да. его племянник взял мужчину в мужья, завел с ним ребенка, а его ученики — поголовно бесстыдники. 

— говори за себя. я не бесстыдник. 

— ах! учитель лань не будет тобой доволен. ты еще и лгун, а-чэн. 

— он никогда не будет мной доволен — я заставлю его пожалеть о том, что он отправил тебя на пересдачу. 

было кое-что, что люди знали, или о чем они догадывались, или что было им очевидно — то, что цзян ваньинь был верен своим словам и держал каждое свое обещание, было очевидно. 

лань цижэнь даже не смотрел в их сторону во время завтрака. 

не хуайсана это забавляло, и в уединенные моменты он поддразнивал свою пару на тему того, как много они упустили в юности, и как много они должны наверстать. 

в ответ на это цзян чэн смущался и призывал его к целомудрию, но хуайсан знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что тот просто держит все свои желания в узде и оставляет их при себе до тех пор, пока не окажется один на один с ним в спальне. 

с няней в лице брата и смещенным центром всеобщего сосредоточения у них было достаточно времени друг для друга. 

разве что не получилось уединиться на холодных источниках — вперед них проскользнул виновник торжества вместе со своим мужем. 

не хуайсан ворчал вечером того дня, наблюдая за тем, как чета лань обменивалась легко читаемыми взглядами, но возмущаться по-настоящему ни за что бы не смог. 

ему было важно видеть то, как лань минъяо позволяет себе быть счастливым. 

взрослея рядом с ним, хуайсан как никто другой знал, каким был мэн яо, как он к себе относился, как он относился к каждой простой человеческой вещи, отвергая или отталкивая ее от себя. 

в его память надолго врезался один из дней в нечистой юдоли — он, как и всегда, вился вокруг мэн яо, донимал его, и как-то разговорил того. и узнал, что у того день рождения. 

легкомысленное отношение к столь важной части поразило не хуайсана достаточно сильно, чтобы он это запомнил, достаточно глубоко, чтобы сейчас оно отзывалось внутри него, когда он видел, как лань минъяо больше не относится к себе пренебрежительно. 

и его, и его брата до невозможного возмущало и раздражало все то, что сделало мэн яо таким — наследственные черты лучше всего прослеживались у них здесь — но их обоих шокируют вести, которые они получают позже. 

легко разбрасываться словами, даже не задумываясь о том, станут ли они когда-нибудь реальностью. легко разбрасываться обещаниями, угрозами, извинениями. 

каждого из них это настигает по-разному, в разных местах. 

чета лань наслаждалась друг другом, с пользой проводя время в рабочем кабинете. 

не минцзюэ только-только вернулся из облачных глубин в нечистую юдоль, приводя дела в порядок. 

не хуайсан и цзян чэн смотрели на оттаявшую пристань лотоса, пытаясь угадать, сколько времени у них осталось до того, как детки поймут, что настала пора учиться плавать. 

гонцы вездесущи — находят любого, находят везде. от них не скрыться и не откупиться, и глубоко внутри себя цзян чэн ненавидит то, что на эту должность чаще всего выбирают молодых, резвых юношей с бездонными наивными глазами, которым невозможно отказать. 

сложно принимать новости, что еще не просочились в народ, что еще не стали слухами, разговорами на постоялом дворе. сложно принимать их, когда они касаются непосредственно. 

мальчишки с наивными глазами сверкают золотыми одеяниями на солнце, что освещает земли как никогда ярко, и ждут ответа. 

цзян ваньинь не знает, что он должен сказать. не минцзюэ прикусывает язык, сдерживая эмоции. лань сичэнь поднимает руку со вскрытым письмом, чтобы не дать мужу взглянуть на него. 

изведенный болезнью — или распутным образом жизни — цзинь гуаншань умер. 

облачаться в траурные одеяния стало чем-то привычным, но цзян ваньинь, наверное, никогда не сможет привыкнуть к тому, что детей необходимо облачать тоже. а-юань понимает все, покорно склоняя голову и позволяя отцу затянуть поясок на его одежде туже, но с а-лином далеко не все так просто. 

не в последнюю очередь из-за детских капризов, разумеется, но он предпочел бы пережить все хныканья и мольбы племянника по несколько раз вместо того, чтобы пытаться объяснить ему, почему именно его хотят видеть в башне кои. 

объяснять детям сложные, взрослые истины жизни было проблематично, но слова всегда рано или поздно находились, рано или поздно мальчики все понимали. 

сейчас им сложно понять. 

цзинь лин, сонный, капризничает сильнее и громче, и у цзян чэна сжимается сердце — он бы позволил тому остаться в покоях до самого вступления на пост главы ордена. 

сборы так стремительны, что проходят мимо их внимания, оставаясь шумом где-то на фоне, и цзян чэн бы затерялся в бесконечных переговорах, если бы не хуайсан не останавливал его, обнимая и заставляя замереть. 

такие перерывы были необходимы — в ночь перед отлетом в ланьлин ваньинь почти не спал, ворочаясь в постели, и хуайсан успокаивал его. 

поцелуи и нежные прикосновения заземляли, напоминали о том уюте и покое, к которым они непременно вернутся, когда все кончится. цзян чэн прижимал ладони к своему лицу, целовал пальцы хуайсана, удерживал его в своих руках, стараясь не думать о том, как себя чувствует чета лань. 

обмениваться письмами до прибытия в башню кои не было нужды — те попросту не успели бы дойти — и было решено обговорить все уже на месте. 

в подобные моменты, когда всеобщее волнение чувствовалось на костях, а напряженную атмосферу можно было потрогать рукой, цзян чэн всегда оборачивался на свою пару. не хуайсан, казалось ему, чувствовал людей, чувствовал, о чем они думают и что они хотят сказать. 

однажды лань сичэнь сказал, что он как будто читает их — не прогадал. 

читать самого лань сичэня хуайсану было стыдно, и при встрече на лестнице башни кои он отвел глаза, склоняясь в приветствии. голова соображала медленно, и цзян чэн не сразу понял, в чем дело. 

понял позже. 

все они поняли. все — он, не минцзюэ, мадам цзинь и остальные, кто находился в зале несравненной изящности, со всех сторон завешенном белыми полотнами с гербом. 

никогда прежде лань хуань не вел себя настолько конфронтационно по отношению к окружающим его и его мужа людям, и перемены резали глаза.

шагая рядом с лань минъяо, он словно закрывал его собой от людей с одной стороны и высился скалой для другой, предупреждая, предостерегая. этот мужчина никогда не был ревнивым, неуверенным в себе, никогда не нуждался в лишних напоминаниях о связи между ними, но в этот день, казалось, он цеплялся за каждую нить, что связывала его и минъяо. 

в свою очередь, тот не был подавлен этим или раздражен — проследив за четой лань, хуайсан увидел, что минъяо оглядывается на мужа, стараясь быть к нему ближе, не идти слишком быстро, чтобы не выбиться из строя. 

обернувшись на брата, хуайсан замер. тот был мрачен лицом и будто бы рассержен — выражал эмоции, от которых лань сичэнь отказался, не желая навлекать беду. 

наследник ордена ланьлин цзинь стоял рядом со своим дядей, держа его за руку и не особо интересуясь происходящим в зале. хозяйка башни кои стояла близ гроба, опустив голову. 

маленький ребенок и женщина. 

вопрос о наследии встал сам собой — и именно в этот момент все резко вспомнили, что лань минъяо, мудрый, умеющий разговорить или заговорить любого человека, дипломатичный и талантливый лань минъяо наполовину происходил из клановой семьи цзинь. 

вот только сам лань минъяо каждой частицей своего тела был отдан гусу лань, и отдан добровольно. мелкий узор плывущих облаков четко виднелся на траурных одеяниях, а лобная лента извивалась в его скромно убранных волосах.

по его воле принятая лобная лента. никто, кроме лань хуаня, не видел, как минъяо самостоятельно завязывал ее на себе утром этого дня. 

церемония прощания у гроба длилась долго — клали цветы, жгли благовония, что-то говорили. 

мадам цзинь держалась стойко, но из последних сил, это было видно невооруженным глазом. когда к помосту подошел цзинь лин, детской ручкой устанавливая благовония в треножник, женщина закрыла лицо ладонью, ее плечи дернулись. служанки вокруг нее засуетились, бесшумно подавая платки, поправляя платок на голове, держа под руки, что-то причитая. 

присутствовали главы многих кланов, но начинали с орденов по старшинству. когда адепты ланьлина кончились, слуги проводили чету лань, и не хуайсан поднялся на носки, чтобы получше разглядеть лицо третьего брата, но не минцзюэ встал перед ним, широкой спиной закрывая ему обзор. 

тут не на что смотреть. 

держать свою пару за руку вошло у лань сичэня  в привычку. извечную, каждый раз, когда они находились вместе, их руки были вместе тоже. 

опускаясь на подушки перед гробом, он продолжал держать лань минъяо за руку. мельком погладил тонкие пальцы, чуть сжал, напоминая о себе. после мужчина отвел ладонь, кладя на колени и склоняя голову. смотреть на него было тяжко. 

отношение лань минъяо к человеку, что зачал его, было противоречивым — даже в мыслях он не удостаивал того называться отцом. 

отцом был лань сичэнь, принявший чужого мальчика и воспитывающий как родного. отцами были цзян ваньинь и не хуайсан, заботящиеся о двух малышах. если бы его попросили быть до конца честным, он бы назвал отцом даже не минцзюэ, что вырастил и хуайсана, и его самого, был утешением, был опорой. 

не цзинь гуаншаня. тот для него не был ничем, кроме разочарования и причины для слез, страхов и переживаний. 

и в нем есть доля уважения к цзинь жуян — она не стала ему мачехой, но она добра к нему и его семье, — но ни за какие деньги, ни за какую власть он не отдаст то, что имеет, не покинет насиженного места и не оставит тех, с кем связал свою жизнь. 

почтительный поклон перед ушедшим обязателен, и лань минъяо соблюдает все традиции, но в его движениях нет покорности. 

выражение его лица непроницаемо, и в нем нет ни капли сожаления. 

когда чета лань уходит к своему месту, не хуайсан смотрит на них и сдерживает себя, чтобы не двинуться, не пойти вслед за ними, не нарушить церемонию — но ему безумно хочется убедиться, что с ними все в порядке. 

от беспокойств его отвлекает его пара, обхватывая за руку и уводя за собой к помосту. 

если и было что-то, в чем цзян ваньинь преуспевал, так это в траурных традициях и обычаях. от осознания того, что этому он учил своего сына, его сердце болезненно сжималось, и оставалось только отсчитывать мгновения до того, как им будет разрешено уйти. 

цзян юань не понимает и половины происходящего, но равняется на своих родителей — держит голову так, как нужно, ставит благовония в треножник, не показывает эмоций. 

с покойным он не был хорошо знаком, и знал о нем не больше, чем то, что обсуждали взрослые за обеденным столом, чего недостаточно для того, чтобы составить мнение о человеке. для всех, кто присутствует в зале сегодня, этот человек был кем-то, и цзян юань немного поражен. 

адепты цзинь стоят, опустив головы и не выражая ничего, кроме скорби. для них он был главным, как для него и его дома был главным его отец. 

мадам цзинь — она разрешила мальчику называть себя тетушкой, но он никак не мог избавиться от уважительной привычки, — справлялась хорошо, но было видно, что ей нелегко. для нее он был мужем. 

для цзинь лина он был дедушкой, но никогда это не было выражено так, как должно было. 

сам цзян юань о подобных родственниках знал не очень много, но дядя лань — тот, который лань цижэнь, — был своего рода дедушкой для лань цзинъи, и справлялся с этой ролью более чем успешно. цзинь гуаншань ни разу не делал чего-то, что делал лань цижэнь для внука. 

прощальная церемония заканчивается, и все покидают зал несравненной изящности, чтобы привести себя в порядок перед банкетом. 

плохие праздники, насколько цзян юаню было известно, всегда были скромными и строго выдержанными. не было веселья, празднования в том самом смысле, шумных разговоров и пиршеств — но все это было таким из-за того, что цзян чэн и не хуайсан сохраняли нужный тон для памятных дат, выдерживали атмосферу, вмещая всю свою скорбь и боль потерь в один день, чтобы не отравлять всю свою жизнь. 

длинные торжества, пышные украшения и пламенные речи о усопшем отсутствовали в пристани лотоса, но в башне кои каждая памятная дата сопровождалась подобным. это цзян юань понял из тех нескольких раз, когда его родителей приглашали на плохие праздники папы цзинь лина. 

его родителям не нравились пьяные разговоры о том, как незаслуженно рано ушел человек, как много боли он причинил своим уходом и как много незавершенных дел он оставил, как будто это что-то могло изменить. 

сами они никогда таким не занимались — даже разговоры с дядями, которым его отцы безмерно доверяли, никогда не были похожи на что-то подобное. 

в отведенных детям покоях тихо, нет служанок и нет взрослых. родители оставили цзян юаня за старшего, объяснившись тем, что им нужно поговорить с кем-то, и тот в ответ кивнул, с ответственностью принимая отведенную ему роль. 

это не было сложно — цзинь лин не хотел учинять беспорядок или делать что-либо, а лань цзинъи, которого тоже привезли, бесцельно перекладывал бумажных бабочек с места на место. 

если быть честным, то цзян юань заметил, что цзинь лин был чем-то расстроен. 

лицо у его брата было эмоциональным, и все, что он чувствовал или думал, ярко выражалось на нем. мальчик смотрел не то в пол, не то в пространство перед собой, он не улыбался, его брови были опущены. 

такое выражение лица цзян юань иногда видел у своего отца — когда тот был чем-то опечален. 

— а-лин? о чем ты думаешь? 

— ни о чем. 

— ты выглядишь грустным. 

— да, — цзинъи ввязывается в разговор, отвлекаясь от игрушек. — тебе тоже грустно из-за того, что происходит? 

— не совсем так. дедушка… это очень сильно расстроило бабушку. она очень расстроена. 

— твой дедушка был ее парой. наверное, она грустит из-за этого. 

— а я слышал, что он не был ее парой. ну, то есть, — мальчик взмахивает руками, как будто пытается отмахнуться от гневного взгляда цзинь лина в свою сторону, — он был, но был с другими женщинами. 

— откуда ты это знаешь? 

— мой дедушка мне об этом рассказывал. и иногда папы это обсуждали. 

— твои папы говорили о женщинах, с которыми дедушка а-лина изменял его бабушке? 

— да? я не знаю. они редко об этом говорили, потому что каждый раз это очень расстраивало папу. моего младшего папу. 

— он и бабушка всегда были близки, — тихо говорит цзинь лин, качая ногами, свесив их с края кровати. — наверное, он переживает за нее или что-то такое. 

— а еще дедушка говорил, что твоя бабушка может стать главой клана! 

— разве это возможно? 

— возможно. вы что, никогда не слышали о лань ань? она была главой гусу лань, и она сделала много важных вещей для ордена. 

— и мама старшего папы, — цзян юань кивает ему, вспоминая старые рассказы нянь и слуг. — она не была настоящей главой ордена, но она была очень сильной и решала многие дела. если бы она не была парой дедушки, то могла бы стать главой собственного ордена. 

— разве твоя бабушка не была третьей в семье? это усложнило бы ей задачу для становления главой. 

— не думаю, что это важно. если бы она не была парой дедушки, то не было бы папы, а без папы не было бы тебя. 

— да, это так. 

после этих слов цзян юань немного затихает, задумавшись. 

лань цзинъи не уверен, что ему стоит пытаться разговорить того, и плюхается на кровать рядом с цзинь лином, рассыпая бабочек на колени того, из-за чего другой мальчик ворчит, но не выбрасывает их, укладывая на подоле одежд в аккуратную кучку. 

мальчики решают перенести их всех на стол, чтобы расставить как надо, и цзинь лин, кажется, отвлекается от своего невеселого настроения — что радует его брата, заставляя аккуратно улыбнуться, когда тот оглядывается. 

когда цзинь лин улыбается и радуется, цзян юань чувствует себя лучше. эта созависимость в их настроении, вероятно, странная, но она напоминает ему о родстве между ними, а это, в свою очередь, помогает ему держаться. 

и только про себя цзян юань надеется, что в обратную сторону это не работает — он не хочет, чтобы от его настроений зависел его брат. 

с бабушкой у цзинь лина была своеобразная, держащаяся на не очень частых встречах и неловких объятиях связь, но она была. мадам цзинь всегда была рада видеть мальчика в башне кои, все время в письмах интересовалась, как он, дарила ему подарки на каждый праздник. 

никогда мадам цзинь не обделяла вниманием и цзян юаня, кем бы он ей ни приходился, и никогда ранее это его не тревожило. 

разговор с цзинъи пробудил в нем что-то, что-то, что никогда ранее не просыпалось — никогда он не думал о своих бабушках и дедушках. 

о родственниках со стороны младшего папы он знал все — не минцзюэ всегда был рад поболтать с ребенком, и даже если поднятые темы бередили раны в его душе, он просто не мог отказать тому. 

он знал, что у них разные матери, но один отец, и даже знает, как те выглядели — однажды дядя тайком провел его в картинную галерею, когда они гостили в нечистой юдоли, и там, в самом дальнем углу помещения, где было нужно зажигать свечи, чтобы разглядеть хоть что-либо, висели портреты. 

на одних была изображена красивая, статная женщина, которая была матерью минцзюэ, а на других уже не такая крупная, изящная мадам с лицом, которое хуайсан унаследовал почти полностью. 

от отца, портреты которого не были так спрятаны, его папа унаследовал глаза, а черты лица достались дяде. не минцзюэ был сильно на него похож, но поверх этого были веснушки — крошечные пятнышки, рассыпанные по всему его лицу, и точно такие же можно было увидеть на его матери. 

сбоку от изображенных на полотнах женщин были подписаны имена, и цзян юань запомнил их — не мэнцзэ, мать не минцзюэ, и не тао, мать не хуайсана. 

также были написаны фамилии, которые они носили до вступления в брак, ли и хун. не минцзюэ мало что знал о тех кланах, и предполагал, что за все время те попросту исчезли. 

узнать о родителях старшего папы было уже сложнее — тот не любил о них говорить, и никогда никто не поднимал эту тему намеренно. 

цзян юань замечал намеки на это в плохой праздник, который по какой-то причине предыдущая чета цзян делила друг с другом, и иногда видел, каким задумчивым становится его отец, наблюдая за тем, как его семья счастливо проводит время. было странно видеть своего родителя отстраненным и даже опечаленным, пока руки были заняты игрушками, но цзян ваньинь никогда не отказывал своему сыну в игре, и никогда не стоял в стороне слишком долго. 

все, что получал мальчик, пытаясь расспросить окружающих, сводилось к высказываниям на уровне сплетен, ни одна из которых не удовлетворяла его любопытство. 

бабушка — юй цзыюань — была сильной, волевой женщиной, и многим его отец пошел в нее. дедушка — цзян фэнмянь — был умиротворенным и сравнительно тихим мужчиной, не как лань сичэнь, но что-то вроде. и они не любили друг друга. 

если бродить по пристани лотоса достаточно долго, блуждая в лабиринте коридоров, рано или поздно можно выйти к картинной галерее, которую держит не хуайсан. 

при восстановлении пристани лотоса это помещение было одним из тех, которому повезло уцелеть, а в нем уцелели и старые работы художников. 

вероятно, именно из-за них не хуайсан и выбрал это место, но во все разы, что цзян юань посещал это место — с родителями или сам, случайно затерявшись, — он ни разу не находил старых холстов. на стенах висели только работы его отца, он научился угадывать подпись того, и нигде не было ни четы цзян, ни других художников. 

однажды в галерее — или мастерской, если рассматривать с точки зрения не хуайсана, — проводили масштабную уборку, и хуайсан был категоричен насчет того, кого пускать, а кого нет. посещать галерею и знать о ее местоположении было дозволено немногим, и из-за этого уборкой занимались эти самые немногие. 

цзян юаню, как ребенку, не давали ничего сложнее задач “принеси-подай” и ничего тяжелее трех кистей или чернильницы, но, унося испорченные кисти в дальний угол, он случайно задел коленом стоящие у стенки свертки. 

один из них упал и немного развернулся, являя лишь кусочек изображенного на нем — лицо женщины, красивое, но не такое, как у не тао или цзинь жуян, а строгое, надменное. 

в ее чертах угадывалось что-то бесконечно знакомое, и цзян юань полагал, что именно так и выглядела его бабушка, мадам юй. 

другая бабушка в это время испытывает трудности — и ей хотелось бы, чтобы незнание о чьих-то родителях было единственной ее проблемой, но это не так, совершенно не так. 

цзинь жуян славилась выдержкой. 

та проявилась за годы, проведенные в роли покинутой жены, женщины, от которой муж сбегает к первой попавшейся женщине. ее терпение могло быть всеобъемлющим, и могло резко кончиться, она умела подавлять гнев, срываться на людях, кричать так, что дрожали люди вокруг, и метать самые страшные взгляды, не произнося ни слова. 

весь ее самоконтроль, все, что у нее было, иссякает к моменту, когда до выхода на банкет остается не очень много времени. 

в ее покоях — они с гуаншанем еще давно разделили спальни — в разных местах стоит чета лань и чета цзян, и все они сосредоточены вокруг нее. их внимание пристально, но нет ни капли осуждения, ни тени злости, лишь забота и беспокойство, что чуть-чуть облегчает ситуацию. 

но лишь чуть-чуть. 

лань минъяо унаследовал лицо своей матери, и смотреть на него никогда не бывает тяжко. он мягок внешне, прекрасен, цзинь жуян понимает, почему лань сичэнь влюбился в него без памяти, и он никогда не бывает жесток с ней. 

она знает о той его стороне, что спорит со старейшинами, повышает голос на глав других орденов или выносит приговоры с ледяным спокойствием, но никогда не была той, к кому это обращено. 

ее лань минъяо безмерно уважает, как и все присутствующие в ее покоях. 

цзян ваньинь тоже унаследовал материнскую красоту, но в случае с ним это лишь душит. 

когда мадам цзинь закрывает глаза, отвернувшись от них и стоя перед зеркалом, за закрытыми веками пляшут образы из прошлого, с еще молодой девой, которую она хотела поцеловать и накрасить одновременно, с женщиной, что точно бы знала, что ей делать сейчас. 

мадам юй была сильнее. рвалась к власти. жаждала обладать и управлять. 

мадам цзинь любила, когда ей что-то было подчинено, но никогда ее душа не желала к всеобъемлющему контролю. 

— это наш единственный вариант? 

— вероятно, можно было бы найти кого-то из родственников его поколения, но это займет время, и ни у кого не будет доверия к такому кандидату, — безэмоционально рассуждает лань минъяо, и к его речи, как и всегда, невозможно придраться. 

— и а-лин слишком мал, чтобы даже косвенно иметь право управлять орденом. 

— что, если я не справлюсь? 

— ты справишься. 

— мы останемся на вашей стороне. 

— я не… я не знаю, как это делать.

— тетушка, — лань минъяо подходит к ней со спины, опуская ладони на плечи и сжимая, — ты только и делала, что утирала за ним сопли и поправляла все, что он сломал. все это время. я самолично видел, как ты готовилась к празднику, в то время как его не было рядом. 

— а-яо, ты не должен утешать меня. 

— должен. ты достойна этого. люди доверяют тебе, и ты справишься с этим. 

— и мы будем рядом, — вполголоса говорит цзян ваньинь, стоя рядом с ними. — когда я становился главой, со мной никого не было. 

— ваньинь… 

— у тебя есть я. 

— и я. 

— минцзюэ-сюн тоже не останется в стороне. 

— а а-лин? 

— он будет благодарен тебе. он будет так сильно благодарен тебе, тетушка. 

поминальный банкет проходит под четким руководством цзян ваньиня и лань минъяо — они слаженно работают, улаживая все назревающие конфликты еще до того, как люди откроют свои рты. 

не минцзюэ поддерживает их в этом, и за весь вечер ни разу никто не осмелился придать происходящему немного позитивного настроя. 

его ярость по поводу того, что подобные празднества извращают и превращают в повод для пьянок, велика настолько, что люди в его присутствии пьют вино с опаской, но не хуайсан в ответ на это лишь прячет улыбку за веером, крошечную и искреннюю. 

воспитание в цинхэ не обязывало почитать ушедших и относиться к памяти о них с должным уважением — его самого воспитали так, и он никогда не предавал этих правил. 

совет всех кланов назначен ровно через месяц после этого, чтобы утрясти к сроку все дела и разобраться с тем, что успело сбиться с курса. 

мадам цзинь не веселится, не пьет больше положенного, но и не находится в состоянии бесконечной растерянности. до самого вечера она держится удивительно стойко, и, провожая ее в покои, все присутствующие — не минцзюэ, чета лань, чета цзян, — уважительно кланяются ей. 

это смущает, и она неловко отнекивается, обхватывая локти лань минъяо, чтобы тот выпрямился — но голос того тверд, когда он называет ее главой ордена ланьлин цзинь. 

официальная церемония произойдет на совете всех кланов, и это ужасно сжатые сроки, которые оставляют всех тревожными и напряженными, но времени больше просто нет, и, растягивая процесс, они рискуют навлечь неприятности. 

орден, только что лишившийся главы и еще не признавший новую, для многих станет привлекательной целью, и план сосредоточен на том, чтобы не допустить это ни при каких условиях. 

не хуайсан и лань минъяо лучше всех понимают женщину — их обучали, как ее, им уготована та же роль. 

теперь, когда она двигается дальше, а они остаются, чтобы поддержать ее, страхи скачут за их спинами, поджидая удобный момент для того, чтобы впиться в шею. 

цзян чэн не требует объяснений, когда хуайсан буквально умоляет его возлечь с ним, прижимаясь всем телом, и просто повинуется, ублажая свою пару до тех пор, пока тот не почувствует усталость настолько сильную, чтобы начать засыпать в его объятиях. 

и он засыпает раньше, чем разум цзян чэна проясняется настолько, чтобы он вспомнил о тревожащей его теме — и тому приходится отступить, засыпая тоже. 

на следующее утро он уже не помнит, что хотел сказать. 

в последующие дни — недели, месяца, — не вспоминает тоже. крошечное волнение осталось на простынях в башне кои. 

времена года сменяются, как и события в заклинательском и людском мирах, сливаясь в яркую вереницу. 

мадам цзинь признают главой ордена, сильнейший совет из старейшин и помощников присягает на верность ей, чтобы поддержать. 

не хуайсан с лань минъяо числятся в этом совете как члены из других кланов для поддержания дружественных отношений между орденами. 

не минцзюэ наконец-таки находит себе помощника, с которым он ладит и которому он может доверять, и новость об этом радует его брата невероятно сильно, как будто тот стал дядей или отцом вновь. 

после бесконечных поездок, событий, праздников, осесть на пару месяцев в пристани лотоса и расслабиться ощущается невероятно приятно — они отмечают день рождения ваньиня, посвятив весь день прогулке по городу, чтобы на закате вернуться во дворец и посвятить время друг другу. 

легко потеряться в ощущениях и заботе, на которую не хуайсан щедр, лаская свою пару, позволяя тому забыться, и это длится дольше одного вечера. 

как советник главы ордена и как его главный помощник, не хуайсан присутствовал всегда, но забота, которую он выражает с того момента, необъяснима, приятна и заставляет цзян чэна чувствовать себя по-настоящему счастливым. 

если в этот заключался хитрый план, то он не имеет ничего против него. 

с присутствием хуайсана и разговором с ним на равных дела упрощаются, и готовиться ко дню рождения цзинь лина несколько легче — он самостоятельно переписывается с сичэнем, минцзюэ и мадам цзинь, позволяя ваньиню уделить время самому ребенку непосредственно. 

цзинь лин растет, он чудесный мальчик, что день ото дня становится сильнее, учится большему, и цзян чэн бесконечно им гордится. 

он учит его вставать на меч, и наблюдение за тем, как испуг в глазах сменяется восторгом, метафорически ударяет цзян чэна, но тому никогда не больно. шок, удивление, но нет боли — цзинь лин никогда не делает ему больно. 

даже обстоятельства касательно мальчика складываются удачно, будто бы жалея ваньиня после всего им пережитого.

однажды хуайсан приходит, размахивая полученным письмом, и с благоговением зачитывает строки из него. в связи с тем, сколько внимания было приковано к башне кои за прошедший год, было решено оставить выбор о посещении или не посещении ланьлина на день рождения наследника на совести его дядь. 

цзян чэн первый среди тех, кто предпочел бы больше никогда не покидать пристань лотоса, и он улыбается так же широко, как и его пара. 

они подписывают приглашения и рассылают их, а после проводят несколько серий переговоров с торговцами и старостами в городе, чтобы спланировать празднование и гуляния. 

подобное решение несколько странно для ваньиня, и хуайсан все время касается его руки, чтобы убедиться, нормально ли тот себя чувствует, и каждый раз тот улыбается в ответ. 

он объясняет это тем, что дяди цзинь лина приедут, и ему хочется дать им насладиться местом, которое он — и его семья — считают домом.

и тем, что не минцзюэ бесконечно любит прогуливаться по юньмэну, но возможности так редки, и он хочет сделать того счастливым, предоставив ему еще одну. 

желание угодить близким не выбивается из характера цзян чэна слишком сильно, непривычно рвение с его стороны, и не хуайсан принимает это, сглаживая углы и помогая довести все до идеального состояния. 

он понимает чувства своей пары, не избегает их и ни за что не оставит того одного в этом деле. 

 назначенная дата наступает, и день немного не задается уже с начала, так как чета лань задерживается. 

это не катастрофа, это не более, чем неудобство и какая-то ошибка, и цзинь лин даже не расстраивается, коротая время за завтраком и играми с дядей минцзюэ, что прибыл заранее. 

в редкие моменты, что братья не остаются наедине, хуайсан мечет острые взгляды — он чувствует, когда его брат лжет ему или пытается что-то скрыть, но минцзюэ до странного упорен в том, чтобы игнорировать это и делать вид, будто ничего не происходит. 

обычно он сдавался сразу после того, как хуайсан начинал пялиться, но в этот раз все идет не так. 

— меня не покидает ощущение, что что-то не так. 

— это из-за задержки, милый? 

цзян ваньинь гораздо спокойнее своей пары в это утро — и пытается поделиться этим состоянием с ним, всячески оберегая и нежно оглаживая его руку, пока они наблюдают за своими близкими. 

— да. сангэ, конечно, демон, но он никогда не опаздывал. он просто не умеет этого делать. 

— ты думаешь, что что-то случилось с ними? 

— я просто не могу найти другого объяснения. сичэнь-гэ тоже не способен задерживаться так сильно… 

— я могу попросить адептов полететь им навстречу, — предлагает он, обхватывая хуайсана за плечо и обнимая. — но не уверен в том, что это хорошая идея. 

— не стоит, а-чэн. если после обеда они не прибудут и не прибудет хоть один адепт из гусу, тогда посылай. 

— будем надеяться, что они просто запутались в лобных лентах утром. 

— будем. 

тревога не хуайсана отступает, но сохраняется, оставшись призраком на задворках его сознания. 

большую часть времени он игнорирует ее, позволяя цзинь лину утянуть себя в игру и подыгрывая дагэ, когда того требуют правила, но в моменты, когда он отходит отдышаться, сомнения вьются в его голове. 

после обеда у них было запланировано наконец-таки выйти в город — к тому моменту все будут подготовлены, и можно будет начать празднование там, а не только на дворцовой территории. 

не хуайсан отходит в покои ненадолго, чтобы поправить свой внешний вид, и договаривается с одним из старших адептов, чтобы тот собирался, если к его возвращению чета лань не будет на месте. лань минъяо мог шутить насчет того, что дети успеют вырасти, пока его диди соберется, и шутка всегда оставалась шуткой лишь наполовину, но мысль об этом обжигает его. 

никогда он бы не подумал, что будет скучать по этим шуткам, что будет жаждать услышать вновь, какой он бестактный и зацикленный на украшениях бесстыдник. 

мысли об этом вызывают у него головокружение, которое почти мешает ему поправить свой макияж, но он все-таки заканчивает и выходит. 

юноши нигде не видно — что, вероятно, означает, что тот все-таки улетел искать или встречать чету лань. 

это расстраивает, потому что это ведет к тому, что они вряд ли смогут встретиться нормально, а на городских улицах они будут скованы правилами приличия, но всяко лучше, чем ничего, и не хуайсан неспешно ступает к своей семье, готовый присоединиться и пойти открывать последнюю перед наступлением холодов ярмарку. 

из рассуждений его вырывает шум во внутреннем дворе — который не был бы удивительным в любой другой день, но сегодня любые тренировки были отменены. 

не хуайсан идет быстрее, вслушиваясь, пытаясь различить голоса, и в какой-то момент понимает, что… 

что там не только людские голоса. 

он срывается на бег, сжимая подол в ладонях, чтобы не запутаться в нем, петляет по коридорам, ища выход, и когда он практически выскакивает во двор, осматриваясь, ища своих детей, свою пару, то видит их всех вместе с гостями. 

лань минъяо улыбается виновато, но у не хуайсана нет времени злиться на того. 

его пара плачет. 

уязвимость, которую цзян ваньинь прятал, слабость, которую он не позволял себе так долго, эмоция, которая была для него такой сложной, обнажена перед его близкими людьми, и его, похоже, совершенно это не заботит, а все его внимание приковано к… 

— что это? 

— как грубо. ты должен был спросить, кто это. 

— ладно, ладно. кто это? 

— папа! папа, просто подойди сюда! 

— я уже здесь, и я ничего не понимаю. 

— нет! подойди сюда! подойди и посмотри! 

когда не хуайсан приближается, опускаясь на колени перед своей парой и даже не спрашивая, почему тот сидит на земле, то, наконец, опускает голову. 

и видит ее. 

причину, по которой все так воодушевлены, из-за которой чета лань задержалась, из-за которой его пара плачет. крошечная, очаровательная причина с глазами-бусинками. 

— семь лет — это важный возраст, и мы с эргэ подумали, что было бы неплохо подарить а-лину что-то особенное. 

— кто это? 

— собака-оборотень. она умна, и, когда она вырастет, то станет великолепной подругой и помощницей для а-лина. 

— помощницей? это девочка? 

— да, — лань сичэнь улыбается, стоя рядом. — это было… это было идеей а-яо, если вдруг вы допустите у нее появление щенков. 

— это все на выбор а-лина… ты уже поблагодарил своих дядь, малыш? 

— я хотел, правда, — мальчик улыбается, стоя на коленях рядом с ними, — но папа не отпускает феечку! 

— феечку? 

— это хорошее имя для собаки? фея? 

— чудесное, а-лин. твой папа помогал тебе с выбором, да?

мальчик кивает, улыбаясь, и не хуайсан вздыхает, даже не удивляясь. 

щенок в руках его пары возится, играя с пальцами, и цзинь лин смотрит на нее с восторгом, но цзян чэн смотрит с благоговением — и от этого сердце хуайсана сжимается. 

для их семейного круга не было тайной, что ваньинь любил собак и до сих пор скорбел по щенкам, что были у него в детстве, и время от времени они задумывались над тем, чтобы завести кого-нибудь. 

не хуайсан рассматривал вариант такого подарка на день рождения своей пары, но не осмелился — лань минъяо же всегда был смелее него. 

весь день они проводят то в городе, то уходя в переулки, уделяя внимание феечке, и цзян чэн более чем рад следить за ней, в то время как не хуайсан присматривает за детьми и за гостями, разбирается со всеми появляющимися делами. 

когда он оборачивается, ища взглядом свою пару, то обнаруживает того держащим собаку на руках, и от этого на его губах появляется улыбка. 

цзян чэн редко когда улыбался так много, и пусть присутствие возлюбленного помогало ему справиться с этим, еще никогда прежде он не был настолько по-детски счастлив. 

взяв на себя ответственность за детей, они оба поклялись обеспечить им нормальное детство, в окружении любящих родителей, радостных близких родственников и без лишений, бед, страданий. 

они создавали семью, которую хотели бы иметь, когда сами были детьми, но некоторое упустили. 

семья — всеобъемлюща. она касается каждого, кто в ней состоит. 

в жизни цзян чэна она так часто была разорвана ссорами, скандалами и потерями, что он почти забыл, каково это, иметь ее. 

почти, но не совсем, и люди, что окружают его, никогда не против напомнить ему.