— Он дался тебе в руки? — Дур’шлаг рассматривал ворона, переминающегося в клетке с лапы на лапу.

 — Конечно, — Стах присел рядом, всматриваясь в синеву.

 — Ты не думаешь, что три человека на судне — недостаточно? — Дур’шлаг перебирал в руках медную монетку.

 — Это не Беспокойное море, здесь тихо, если встретим ветер, доберёмся до деревни раньше, но для начала, — он указал взглядом на мешки с монетами, — нужно заплыть в Карфаген, там можно нормально поесть и отдохнуть.

***

Скучно тянулись дни, один похожий на другой. Хоть ландшафт и не менялся, каждую секунду море выглядело совсем по-другому, волны накладывались одна на другую в вечном движении, белёсая пена скользила по синей глади, меняя своё направление, подчиняясь ветру.

Небо — чистое небо раскрылось перед ним, глубокое, лазурь его белела к горизонту, облака висели низко, лодку покачивало, и иногда брызги прилетали на Дур’шлага. Он прикрыл глаза, под веками всё светилось розовым, Дур’шлаг представлял родное селение — покосившиеся дома, длинная тропинка, уходящая вдаль, каждый закоулок, из которого тебя не видно, поляна за лесом с валунами, покрытыми зелёным, мягким мхом.

Образы сменяли друг друга, медленно-медленно ползли перед глазами, а потом и вовсе кончились. Только море осталось. Шум его словно проникал внутрь.

Такой лёгкий, как лепестки цветов.

Такой тяжёлый, как волны во время шторма.

— Двадцать четвёртый день плывём, город совсем близко, нужно только с течения не сбиться, и чтоб ветер был, — Стах счастливо огляделся по сторонам, уперев руки в бока. Его начавшее стареть лицо грелось в лучах заходящего солнца, а янтарные глаза словно налились золотом.

Ворон одобрительно гаркнул, перемещаясь по клетке.

Скалы с левой стороны — высокие, холодно-серые, словно застревали в небе, на отвесах росли деревья — вечнозелёные, словно разбросанные кем-то неаккуратным, образовывали рваный узор горбатых хребтов, ползущих к вершине. Лиловые тени залегли в зелени, а сверху в деревьях висел блеклый туман, который ветер гнал от одинокой лодки.

Воздух напитался холодом вечера, кончики пальцев начали подмерзать, и Дур’шлаг разминал руки, укутавшись в шкуру волка.

 — У тебя есть кто-нибудь, к кому ты плывёшь? — Ларс рассматривал стёртую кожу у себя на предплечье из-за неудачной позы во сне.

 — Если отец только, — Дур’шлаг нахмурил тёмные брови.

 — А у меня там девушка, я ей обещал вернуться и взять с собой, — Ларс улыбнулся, приглаживая светлые кудрявые волосы.

 — Это здорово, — ответил орк, однако не улыбнувшись.

 — Откуда у тебя деньги были на это путешествие? — бесцеремонно спросил мужчина, усаживаясь поудобнее и подгибая ноги под себя.

Ветер задул сильнее, и вода вновь зашумела, препятствуя судёнышку, вспарывающему живот Морю.

Дур’шлаг задумался, как ответить, ведь за нужды молодого орка заплатил его друг. Даже сейчас за кораблём следил тоже он, хотя, казалось, должен быть таким же обывателем, как и юноша.

— Ну, мне помогли, — Дур’шлаг смотрел на нос орка, а потом и вовсе отвернулся, облокотившись на борт.

Светлые в ночи скалы тонули в небе, море же — тёмное, совсем не блестело под безлунным небом. Пейзаж казался откровенно скучным, особенно когда глядишь на него несколько часов подряд.

Дур’шлаг достал бурдюк и сделал глоток, после чего немного покопался в мешках и вынул странные плоды, которые успел насобирать в первый же день. Тогда их вкус показался ему сладковатым, и он попробовал кинуть их в костёр, после чего забыл и пытался отыскать в углях хоть что-то похожее на странный плод.

Расколов тонкую коричневую скорлупу, он принялся убирать плёнку, уже убеждённый в том, что она невкусная.

Море.

Вот оно, плещется у меня под ногами, а в груди клокочет.

Такое незнакомое, как нежные поцелуи.

Как отупляющая боль от оторванной конечности.

Как сладкий дурманящий запах, как лицо давно умершего.

Море.

Зачем ты глушишь мои мысли?

Море.

Почему я вижу свою мать? Почему волны треплют её тело, подымают и вновь уносят на дно? Почему мне так хочется дотянуться до неё?

Почему со дна поднимается копоть? Почему мне так сложно дышать? Почему волны сшибают меня с ног, и слышу пронзительный крик?

Дур’шлаг раскрыл глаза, резко поднимаясь. Ему было так холодно, и он укутался в шкуру, утирая холодный пот со лба.

Страшно.

Ему было так страшно, что он был готов взвыть, но лишь всматривался в палубные доски, ожидая, пока хоть кто-нибудь проснётся.

Солнце медленно выползало, словно поднимаясь из толщи тёмно-бирюзовой воды, величественно возвышаясь, на гребнях волн играл, переливаясь, словно вспышки молний в чёрную ночь, нежный розовый цвет, сменяющийся на более светлый. У горизонта небо светлело, наливалось белым цветом, и синело по краям, синие облака у горизонта медленно плыли.

Глыбы скал посерели, обнажая неровные края, мшистые камни и деревья. Они становились всё ниже, и можно было увидеть редкую траву на самых вершинах.

Пока Дур’шлаг рассматривал медленно просыпающееся море, Стах успел встать и размять затёкшие конечности, вглядываясь в небо и что-то бормоча.

Тут юноша услышал тихий скрип и повернулся, Стах повернул рулевое весло, и Дур’шлаг пересел на другую часть судна, чтоб оно не накренилось.

 — Что случилось? — молодой орк постукивал ногой по палубе.

 — Всё нормально, — ответил Стах, зевнув, — видимо, ночью ветер ненадолго сменил направление, и нас немного отнесло в сторону другого города.

 — А какая разница, где остановиться? — немного успокоившись, спросил Дур’шлаг.

 — Ну, в том городе у меня нет знакомых, — мужчина откусил большой кусок от яблока и поморщился, сухая кожа на лице натянулась и неприятно защипала.

 — Может заткнётесь, а? — сонно пробормотал Ларс, укрывая лицо в кудрях.

 — Вставай давай, всё равно не поспишь уже. — Стах нахмурился. — Нужно подготовиться хоть немного, чтоб прилично выглядеть, когда приплывём.

 — Побыстрей бы уже, — со стоном Ларс приподнялся и стянул с себя поношенную рубаху с короткими рукавами, а после кинул в Стаха, но тот не растерялся и быстро поймал вещь.

Далее последовали штаны, и тот опять уснул, укрывшись шкурой. Дур’шлаг последовал примеру и снял жилетку из кожи, привязав к верёвке с бельём, которую закрепили и выкинули за борт.

Солнце поднялось высоко, и впервые за это время Дур’шлаг почувствовал, каким холодным ветер стал. Хоть солнце и находилось в зените, он озяб и укутался в мех поплотнее, поджав под себя ноги. Казалось, будто светило перестало греть. На острове было гораздо теплее, и орк уже успел привыкнуть к тёплому ветерку и нормальной пище.

Интересно, как они там? Им всего хватает? Успели высушить дерево для стрел? Убить того медведя, что поселился не так далеко от лагеря? Шкура медведя — хороший трофей, особенно если без лишних дырок, её можно дорого продать, а мясо лучше съесть самим, хоть оно и жестковатое. А что с людьми? Нашли они кого-нибудь на острове или ошиблись? Дур’шлагу оставалось только размышлять.

 — Мне кажется или тучи набежали? — Ларс, прищурившись, вглядывался в небо. — Замечательно!

 — Надо опустить парус, — серьёзно проговорил Стах, но и дойти не успел до гитов, как заморосил дождь.

Ларс выругался и бросился помогать опускать рей, а Дур’шлаг — сворачивать парус. Накрыв тот длинным куском ткани, орк уселся, выдохнув. А тем временем дождь превратился в ливень, и всё вокруг посерело, забурлило. Гремели вёдра для набора воды, стоявшие на палубе, гремели деньги в мешке, тревожно гаркал ворон, волны бились о судно, и вода вспенивалась, попадая на палубу.

Море, кажется, гневалось, но не хлестало лёгкими брызгами лицо Дур’шлага, а лишь наливалась мощными волнами, бив судно. Так холодно стало, что орк крупно задрожал, ведь дождь лил ледяной, словно растаявший снег на тех горах, рядом с которыми жил юноша.

Птицы больше не горланили высоко, всё затихло, и лишь шум вечно плещущейся воды словно заливался в уши, и было громко. Тихая тревога за свою жизнь поселилась в сердце Дур’шлага, ему отчего-то впервые в осмысленной жизни захотелось обратиться к богам, попросить их большими и сильными руками разгладить бушующую воду, уберечь и привести куда-то, где ему и место.

Увидев испуганный взгляд юноши, в ужасе рассматривающий небольшую волну, движущуюся к килю судна, Стах перекатился к нему и крепко схватил за руку.

Ветер завывал — громко, судно подхватывала вода, по волнам оно то поднималось, то словно застревало между крупными волнами, к бортам жались орки, не зная, когда буря прекратится. Свинцовые тучи висели низко, вода лилась с неба слезами, не прекращаясь ни на минуту, где-то вдалеке гремел гром, словно в тысячи литавр ударили одновременно, и эхо буйства природы разошлось во всех направлениях.

Кажется, прошло несколько часов, и холод капель почти перестал чувствоваться, а огонь, рвущий небо пополам, прекратился. Дур’шлаг разминал онемевшие пальцы в исступлении, всматриваясь в желтоватые, иссушенные тучи.

Серые-серые волны.

Словно грязь под ногтями, что сложно вымыть.

Так и останется в душе, въевшись намертво, и не оторвёшь это, зная, что вырвешь и сердце.

Как пушинка в небе, хочется улететь, взмыть, подхватываемому ветром от тяжёлых волн.

Но те лишь сильнее тянут вниз. На дно.

Почему же временное пристанище оказалось тюрьмой? Почему пучина разгневалась? Почему пеной морской не расцвело в душе спокойствие от вечной воды?

***

Какая-то часть еды во время шторма была утрачена, и Дур’шлаг который день кусал ногти, переходя уже на огрубевшую кожу. Как же он хотел ступить на землю, хоть куда! В горы или лес, лишь бы подальше от воды, он не мог смотреть за борт, глубина его пугала, и он отказывался вновь отдать Стаху вещи на стирку, оставаясь в засаленном изнутри жилете.

Он умел плавать, но разве можно спастись от стихии, если та действительно захочет тебя поглотить?

Возможно ли мучиться от жажды, когда вокруг так много воды?

Дур’шлаг слышал, что некоторые путешественники сходили с ума от жажды и пили солёную воду, в конце концов иссыхая под палящим солнцем.

Поэтому он часами всматривался в горизонт, стараясь увидеть землю, и засыпал, так и не увидев изредка мерещившийся белёсый в синеве. Ношу работы наблюдения за звёздами, течением и ветром на себя взвалил Стах, под жёлтыми глазами его залегли синие круги не от недоедания, а от бессонных ночей, что он проводил вместе с картой неба, сравнимая с тем, что светилось у него над головой.

Ларс же спал целыми днями, просыпаясь лишь для того, чтобы попить и справить нужду за борт. Дур’шлаг, поддавшись пьянящей ночной прохладе, также уснул, положив руку под голову.

Стах ковырялся в сумке, аккуратно освобождая от ткани карту. Расстелив её перед собой, он устало вздохнул. Подобрав камень, лежавший на солнце весь день и оттого тускло-тускло светящийся под наклоном, он принялся всматриваться в рисунки созвездий.

Если бы его глаз был так же хорош как и раньше, думал он, то смог бы понять, где сейчас находится судно. Всматриваясь в рисунок, который назвали Копейщицей, Стах кусал губы: это так же могло быть и Башней, да вообще чем угодно!

Орк схватил кожаную флягу и отпил воды, вздыхая. Было прохладно, но он потел от напряжения и решил стянуть рубаху, рукавом вытирая мокрый лоб и ладони, не хватало ему ещё и заляпать драгоценную карту.

От скуки рассматривая переливающийся голубым перламутром хрупкий камень, Стах краем глаза увидел на карте созвездие Человека и, нисколько не надеясь на удачу, устало поднял голову к небу, неосознанно выстраивая невидимые отрезки между звёздами и проверяя длиной большого пальца расстояние между ними.

Увидев, что то, что было на небе и на карте, сошлось, он остановился на несколько секунд, а потом вновь, уже осознавая свои действия, проверил расстояние и подскочил. Конечно, это могло быть вовсе не то созвездие, но ему очень хотелось верить в это.

В любом случае, если ему повезло, то нужно повернуть на восток и двигаться к скалам, откуда их унесло штормом. Повернув весло и зафиксировав его, он свернул в рулон тканевую карту, обвернув напоследок толстым куском ткани, не пропускающим свет, и спрятал в сумку.

Улёгшись на волчью шкуру на другом краю палубы, он долго не мог уснуть, ворочаясь и раздумывая о том, правильно ли поступил и стоит ли ему вообще спать, ведь ветер, сейчас дующий в спину, хоть и под небольшим углом, отчего судно продолжает уносить вперёд, может поменять направление, и тогда ошибка окажется смертельной.

Под тревожные мысли, словно медленно толкающие к обрыву, он уснул, начиная падать. Всё ему стало неважно, и усталость, тяжело наливавшаяся в конечностях, притянула его к себе и не захотела отпускать.

Море тонуло в бесцветных негреющих лучах стеснительно выглядывавшего из-за горизонта солнца, серое, холодное небо охотно принимало весь свет, но лишь становилось всё более белёсым.

Ветра не было.

И гудящая тишина, словно висящая в воздухе, такая родная миру без людей, могла бы испугать любого живого, но некому было слушать её.

Ровная, зеркальная, словно из тёплого молока гладь моря булькала о грязного зелёного цвета скалы, испускала маленькие эфемерные пузыри, которые сразу лопались.

Но даже когда солнце поднялось высоко, никто не слушал тишину. Спустя лишь несколько часов, гонимый жаждой, проснулся Ларс. Отрывками вспоминая то, что Стах говорил что-то про скалы, постоянно нарушая его сон, решил отплатить ему тем же, потрясывая того за плечо. Он никак не отзывался, продолжая спать, но орк боялся, что если сейчас упустит шанс, то не только ему придётся на этом судне плохо, но и всем остальным.

Толчки стали сильнее, и тяжёлый Стах катался по палубе, словно тряпичная кукла.

 — Вставай! — глухо рыкнул орк, с силой дёрнув мужчину.

Тот медленно разлепил глаза, что-то проговорив, и тупым взглядом уставился в худое лицо Ларса.

 — Мы сейчас у скал, ветра нет, — он сощурил светлые глаза.

Сглотнув, Стах приподнялся на руках, все ещё по пояс голый, и уставился в скалы по правому борту. Ветра действительно не было.

 — Будем грести, — тихо проговорил он, кидая взгляд на вёсла.

Ларс кивнул, отпивая воды.

Мышцы, какое-то время не чувствовавшие забот, нещадно жгло, но останавливаться было нельзя, поэтому Дур’шлаг всеми силами старался не выдавать свою слабость, но дрожащие от напряжения руки говорили всё за него, и орк лишь устало пыхтел, стараясь не смотреть на Ларса, который грёб лучше.

Ему было стыдно за мягкотелость, как он считал, так что юноша старался думать о том, как выполнит свою работу и ляжет на палубу, наслаждаясь прохладным вечерним ветерком. Сейчас же солнце, за отсутствием облаков, нагревало и без того горячие и мокрые тела, отчего желание почесаться, загребая под ногти грязь, становилось все сильнее. И вновь подул ветерок, продлевая пытки гребцов.

В очередной раз с гневом поворачивая весло, Дур’шлаг почувствовал острую боль в месте, где рука крепилась к лопатке, и заглушенно вскрикнул, продолжая грести медленней, терпя жгучую боль при каждом движении.

 — У тебя всё нормально? — поинтересовался Ларс, жмурясь от солнца. — Руку не вывихнул?

 — Я не знаю, — со злобой прошипел орк, загребая весло на палубу и продолжая грести здоровой рукой.

 — Ты не поспеваешь, — Ларс кинул взгляд на Стаха, подошедшего сменить юношу.

Дур’шлаг сначала отпирался, но Стах толчком сдвинул его, забирая второе весло.

***

С каждым днём приближаясь к городу, как говорил Стах, но ещё и к деревне, Дур’шлаг хотел, чтобы время шло медленней, ведь он не придумал, что говорить отцу, как защитить себя. Что говорить людям, как рассказать действительно правдивую историю об острове, о котором он сам толком ничего не понял? Может Стах и пошутил, взваливая на него эту ответственность, но молодой орк понимал, что ему всё равно придётся открыть рот.

Дур’шлаг засыпал на левом боку, стараясь не тревожить правую вывихнутую руку, но, очередным утром завидев Стаха, подающего с кормы и носа швартовы людям на маленьких лодочках с гребцами, рассекающими светло-зелёную воду, упал прямо на эту руку, зашипев от боли.