— Слезы детей Аида расцветают цветами Тартара по земле. О ком ты плачешь, скрывающийся в тенях? — шепот опаляет кожу, и Нико, бывший уверенным в своем безраздельном одиночестве, вздрагивает от неожиданности.

      В Тартаре нет ветра, но кто-то шепчет ему на ухо. Кто-то, от кого тянет теплом, кто пахнет солнцем и благодатью полей Элизиума. Кто-то, на кого Нико оборачивается почти не задумываясь, намеренный отшить какую-то настырную душу, и замирает, глядя расширившимися глазами.

      Сидя на обрывистом, утопающем в тумане и сожалениях берегу Леты, меньше всего Нико рассчитывает встретиться лицом к лицу с тем, кого еще недавно все так горячо оплакивали и кому совершали благодарственные подношения.

      Герой или злодей, противоречивое дитя пророчества, исполнитель воли рока или жертва обстоятельств.

      Нико вытирает мокрые глаза рукавом своей парки и криво усмехается; Элизиум к лицу герою, что по-прежнему не отринул свое имя Луки Кастеллана.

— Это не твое дело, — голос Нико звучит негромко, но тот, кого все мертвое зовет своим повелителем, в Тартаре всегда звучит желанно. Голос Нико дробится, как многозвучье обертонов органа, от него веет неосознанной силой. Лука закрывает глаза и прикусывает губу, ощущая сладкую ломку.

      Несмотря на то, что от мальчика веет мертвым холодом и кажется, будто держишь льдинку на кончике языка, лишь рядом с ним Кастеллан вновь ощущает себя живым. Лишь на мгновение, но и его хватает — в его серых глазах проступают золотые прожилки. Это разгорается сила, тесно сплетенная с его собственной — оставшаяся в нем сила титана. Сила, чтобы выжить где угодно, сила, что не даст умереть по определению бессмертному духу.

      Он садится рядом с кронпринцем мертвых по-турецки, не тяготясь давлением на душу со стороны практически венценосного соседа. Дитя Аида смотрит на него настороженно-пристально, а в глубине зрачков играет вся тьма подземного мира, словно Никс и Эреб позволили мраку Тартара поселиться в теле полубога. Нездоровая бледность кожи говорит о том, что Нико слишком много ходит по теням, и что ему нужно солнце. Солнце не из Тартара. Лука не щурясь смотрит вверх, где щетинится обломками камней земной свод и светит зимнее солнце — белый круг, затянутый серыми текучими клубами не то облаков, не то густейшего тумана, поднимающегося вверх дымкой от рек.

      Нико ждет его слов, Лука ждет ответа на свой вопрос, сплетая несколько сорванных здесь же красных цветов на тонком стебле между собой в начало венка. Цветки похожи на маленькие мягколепестковые лилии с тычинками фуксии, настолько яркого алого цвета, какого нет в подземном мире, если некому пролить по мертвой земле свою кровь.

      Лука улыбается аналогиям войны, искривив уголок губ.

      Может быть, он попросит назвать цветы, каких в Тартаре не видели столетие, а то и несколько, как-нибудь изящно. Не слезами же детей войны их называть. И определенно — это были слезы темного мага, если смотреть на произошедшее глазами постороннего. Едва ли таким цветам не подойдет называться Ведьминой кровью или Ведьмиными слезами.

      И Лука с невыразимой нежностью снова касается алых бархатных лепестков подушечкой указательного пальца.

      Нико смотрит на старый шрам на чужой щеке, искривленный улыбкой, ловит мерцание сияющих серебром и золотом глаз. Из всех душ, еще не ушедших на перерождение, Лука самый сильный. Он родится новым полубогом после, он станет гордостью своего родителя-бога, он будет великолепен в своем очаровании. Едва ли его будет ожидать боль отказа любимого человека, хотя, конечно, на все воля Афродиты.

      Нико прожил более семидесяти лет, большую часть из которых он помнил очень смутно, ужав годы до нескольких месяцев. Он всегда интуитивно разбирался в людях. Другой вопрос — разбирается ли он в людях сейчас?

      Кастеллан не похож на тех, кто праздно уходит с полей Элизиума. Можно ли вообще желать уйти из уголка счастья в мире мрака, пропитанного испарениями Тартара? Можно ли желать вернуться в полную тревог и испытаний жизнь наверху, начать все заново, когда есть шанс остаться и хоть немного пожить для себя? Хоть чуть-чуть, не оглядываясь на мрачные своды, где острят навершия каменные пики светящихся минералов, где от Стикса веет сюрреалистичным отчаянием, где вой Цербера и хриплый лай Орфа переплетаются с тявканьем Адских гончих, и ничто живое здесь не растет само по себе.

      Думать о чужом посмертии было легче, чем о своей жизни. Нико на деле был куда сильнее морально изранен, чем сам думал, и выглядел куда менее живым, чем плетущий здесь же свой венок, не отходящий ни на шаг, Лука.

      Нико опускает голову на прижатые колени и закрывает свои почти черные глаза, желая вырвать из себя способность чувствовать, желая… Не помнить.

      Он и пришел на обрывистый берег, чтобы получить желаемое.

      И Лета делает то, что должна. Туман падает на разум полубога медленно и неохотно, но испарения Леты должны помочь Нико облегчить боль израненного сердца. Лета, Ахерон, Стикс, Кокитос, Флегетон — пять рек Тартара, но лишь Лета помогает забыть и забыться.

      Сын Аида слишком часто плакал за последние полтора года. И считал, что он слишком много плакал за свою жизнь вообще. Сначала он потерял свою мать, потом сестру, потом он потерял смысл своей жизни и право своей первой, рожденной им в отношении кого-то другого, любви.

      Даже кронпринцу Тартара нельзя без любви. Но Афродита с сыновьями и братьями определенно не любила Нико, как не любили противоестественных обитателей Тартара и другие боги.

      Мертвое не будет понято Живым, хотя одно проистекает из другого и у них так много общего…

      Нико убедился в этом лишний раз, когда, из теней следя за Персеем Джексоном, сыном Посейдона, увидел, как трепетно и нежно тот целует улыбающийся рот дочери Афины, чье имя ди Анжело старательно стирал из собственной памяти…

— На сегодня хватит, — Нико широко распахивает безумные черные глаза, полные слез, чувствуя легкую прохладу чужой руки на своем плече. Сидящий вплотную к нему Лука уже в двурядном венке из красных цветов, а перед Нико уже новая поляна таких же. Мокрое лицо не дает сомневаться — Лета хорошо прошлась по его воспоминаниям, позволяя тем постепенно подернуться зыбкой дымкой Тумана.

      Но за раз всего не обработать — не в случае, если твой отец и есть тот, кто правит мрачным царством. Лука прав, и Нико стоит отдохнуть и поспать как следует.

      Сын Аида скользит сломленным взглядом по участливому лицу призрака, что следит за ним, и тенью растворяется, не пошевелив ни единой мышцей.

      Лука глубоко вдыхает через нос и так же выдыхает, тщательно прикрыв горящие глаза.

      А через мгновение рассыпается золотыми искрами, чтобы еще через долю секунды, если понятие времени имеет хоть какое-то значение в безвременном Тартаре, принести на поля Элизиума красный цвет Ведьминых цветов, что выросла из слез с привкусом разбитого сердца сына Аида.

      Берег Леты снова остался пуст.