Цзян Чэн встал с кровати уже к вечеру. А-цзе уговаривала отдохнуть ещё немного, но он только отмахивался. В теле всё ещё ощущалась слабость, но уже не такая, как сразу после трёх дней пути. Он чувствовал себя гораздо лучше: долгий сон и стряпня Яньли по-настоящему творили чудеса. Лекари тоже уверяли, что ещё немного отдохнуть не помешает, но лежать спокойно он не мог. Тревога за шисюна съедала изнутри — её просто необходимо было куда-то выплеснуть. Хотя в его состоянии возможностей сделать это было не так много — меч а-цзе точно не дала бы ему взять в руки. Да и не очень хотелось браться за тренировку с чем-то, кроме Саньду. Совсем детская заморочка — но отсутствие под рукой собственного меча только напоминало о том, что обстоятельства медленно, но верно складываются против них.
Под не вполне одобрительный взгляд сестры Цзян Чэн вышел на улицу и направился к тренировочному полю: не может поучаствовать — хоть понаблюдает за другими. Всё лучше, чем сидеть в четырёх стенах наедине с пустой кроватью шисюна и обвивающей запястье красной нитью.
Ещё издалека услышав загнанное дыхание адептов и стук деревянных тренировочных мечей, Цзян Чэн слабо улыбнулся. Что бы ни творилось в его душе, что бы ни происходило вокруг, Пристань Лотоса продолжала жить своей жизнью — активной и немного спонтанной, но привычной и по-своему правильной. Ваньинь медленно проскользнул за ограждение, собираясь незаметно устроиться где-нибудь у края поля, рядом с оружейной стойкой — но не успел он и несколько шагов сделать, как услышал окрик с другой стороны поля:
— Цзян Чэн, ну-ка подойди сюда!
Впервые услышанный за долгие дни голос матушки, наверное, должен был бы обрадовать — но почему-то только заставил едва появившуюся улыбку поблекнуть. Он снова вспомнил эти интонации, обычно не значившие ничего хорошего. Но делать было нечего — промедление только ухудшило бы ситуацию. Цзян Чэн развернулся, ровным шагом направляясь к Юй Цзыюань, по обыкновению стоявшей на небольшом возвышении прямо перед тренировочной площадкой.
— Матушка, — не успел он сложить руки в приветственном поклоне, как лицо его обхватили холодные руки, заставляя поднять голову и встретиться с острым, почти оценивающим взглядом.
— Совсем худой, — недовольно заключила Юй Цзыюань, со всех сторон осмотрев сына и только после этого отпустив его и отойдя на пару шагов. Цзян Чэну показалось, что на лицо её легла тень тревоги, которой раньше он никогда за ней не замечал. — Зачем встал с кровати? Лекари говорили, тебе нужен покой, — хотя голос всё ещё оставался привычно твёрд.
— Мне уже лучше. Я подумал, что прогулка не повредит.
— Подумал он… А когда изводил себя так, убегая из Цишани, — тоже думал?
Цзян Чэн невольно поджал губы. Меньше всего сейчас хотелось слышать упрёки за это своё решение. Он знал, на что идёт, он хотел помочь — разве это неправильно? Разве он сделал что-то не так?
— Терять время было нельзя. Вэй Усянь и Лань Ванцзи остались там одни с этой черепахой и…
— Поэтому надо было доводить себя до такого состояния? — на этот надрывный окрик ответить было нечего. Ваньинь опустил глаза в пол, не желая смотреть на исказившееся злостью — или переживанием? — лицо матери. Адепты, до этого усердно тренировавшиеся с мечами, постепенно затихли, словно боясь лишним ударом дерева о дерево ухудшить ситуацию.
— Что сын, что отец — упрямые, как бараны, — продолжала Юй Цзыюань уже тише, безуспешно пытаясь сдержать рвущуюся наружу тревогу, почти срываясь на шипение. — Кому этот ваш героизм лучше делает? Стремись достичь невозможного… Но не себя же надо в жертву ради этого приносить!
— Я ни о чём не жалею, — вдруг вырвалось само собой. Цзян Чэн сам не ожидал от себя такой смелости — но поднял голову, глядя прямо в глаза растерявшейся после этого неожиданного ответа матери. — И если бы ради Вэй Ина надо было жертвовать собой, я бы сделал это трижды. Стремление к невозможному здесь не при чём.
Юй Цзыюань не ответила. То ли потому, что не нашла слов, то ли оттого, что не успела — через несколько мгновений на тренировочное поле, минуя застывших с деревянными мечами в руках учеников, впопыхах вбежал один из старших адептов.
— Госпожа Юй! — тот на ходу сложил руки в поклоне, останавливаясь перед возвышением и тяжело дыша. — Позволите?..
— Что случилось? — растерянность словно рукой сняло. Цзян Чэн упустил тот момент, когда голос матери, теперь обращённый к подчинённому, снова стал ровным и властным. — Говори, не тяни.
— Глава ордена… Вернулся. С ним молодые господа Вэй и Лань.
Предыдущий разговор забылся мгновенно. Цзян Чэн рефлекторно бросил взгляд в сторону матери. Юй Цзыюань тревожно нахмурилась — и в следующее же мгновение сорвалась с места, быстрым шагом направляясь к выходу с тренировочного поля.
— Как они? — на ходу бросила она поспешившему следом адепту. Тот продолжал отвечать сбивчиво, словно подбирая слова — хотя что тут подбирать?
— Молодой господин Лань в порядке. Господин Вэй… Без сознания.
Внутри что-то оборвалось. Без сознания — но ведь живой, да? Успели? Всё обошлось? Хотелось знать. Срочно.
— Матушка! — слова вырвались сами собой. Возможно, слишком громко. — Позвольте мне тоже пойти.
Юй Цзыюань остановилась, поворачивая в его сторону лишь голову. Если бы ситуация была другой, под её тяжёлым взглядом Цзян Чэн точно засомневался бы в том, что просить об этом было правильной идеей. Но сейчас главное было убедиться, что всё в порядке. Собственными глазами.
— Как будто если я скажу «нет», тебя это остановит, — сказано было резко, но после заметной паузы. Юй Цзыюань отвернулась и снова ускорила шаг. — Не отставай.
Цзян Чэну стоило огромных усилий не сорваться на бег. Сердце бешено колотилось где-то в горле.
***
Лекари прибывших окружили сразу же — когда Ваньинь оказался в медицинском крыле, они уже во всю обхаживали пострадавших.
Лань Ванцзи отпустили первым. Помогли перевязать раненую ногу, обработали изрезанные струнами руки — и отправили в гостевые покои отдыхать и набираться сил. На Вэй Ина Цзян Чэн успел взглянуть только мельком, когда его помогали перевести в отдельную комнату. От сердца отлегло — живой, а со всем остальным справятся. Хотя тревога всё равно короткими, но уверенными всполохами билась в висках.
К новоприбывшим не пускали до утра — и это была одна из самых тревожных ночей в жизни Цзян Чэна. Он то и дело ворочался, никак не мог уснуть. Сколько он ни твердил про себя, что всё в порядке, что, если бы что-то было не так, ему обязательно сказали бы, успокоиться никак не выходило. Почти всю ночь Ваньинь пролежал без сна и, как только солнце встало уже достаточно высоко, чтобы можно было видеть без особых усилий, подскочил на ноги и бросился к покоям, где располагались раненые.
Там, у самых дверей, к его большому удивлению, уже стоял Лань Ванцзи — и с хмурым видом слушал уверения одного из лекарей в том, что Вэй Усянь ещё не очнулся, но уже идёт на поправку и всё, что ему сейчас нужно, — покой и одиночество. Цзян Чэн тяжело вздохнул, понимая, что сейчас к нему их тоже не пустят. А затем подошёл ближе и неглубоко поклонился сначала лекарю, а затем и Лань Ванцзи.
— Молодой господин Лань, не стоит тратить время на уговоры. Всё равно ничего не выйдет, — уж ему-то было известно, как непреклонны бывают лекари его ордена. Лань Ванцзи перевёл на него взгляд и коротко, явно нехотя, кивнул. Под пристальным взглядом лекаря, они вместе покинули медицинское крыло.
Внутри всё кипело — не только от волнения, но и от любопытства. Неведение томило, хотелось знать, что именно произошло в пещере, когда проход завалило. Пусть с Лань Ванцзи их не связывало практически ничего, а у того не было никаких оснований ему что-либо рассказывать, Ваньинь спросил — и после небольшой паузы всё же получил ответ.
Лань Ванцзи был немногословен — и всё же, его рассказ оказался куда более информативным, чем если бы произошедшее описывал Вэй Ин с его постоянными скачками от эпизода к эпизоду и собственными эмоциональными вставками. Цзян Чэн узнал и о том, каким образом Второй Нефрит оторвался от остальных уходивших через грот; и о надеждах Вэй Усяня на скорую помощь из Юньмэна; и о струнах из брошенных Вэнями луков; и о победе его шисюна над Черепахой-Губительницей, которая оказалась не простой тёмной тварью, а древним чудовищем из мифов. Ваньинь слушал — и испытывал гамму самых противоречивых чувств.
Если всё, что рассказал Лань Ванцзи, было правдой — а иначе и быть не могло: в его ордене враньё запрещено, он помнил, — то выбраться из той пещеры живыми им удалось лишь чудом. Раненые, истощённые, безоружные… В таком состоянии победить тварь, от которой в страхе убежал целый отряд вооружённых заклинателей, было как минимум невозможно. А у этих двоих вышло.
Цзян Чэн горько усмехнулся. Ему следовало радоваться, что всё обошлось, — и он правда радовался. Но что-то в груди сжимало совсем неподходящее ситуации чувство, стоило сопоставить факты и осознать: будь на месте шисюна он, ничего бы точно не вышло. Ему бы не хватило умений и смекалки — и, зная это, он бы не стал рисковать столько безрассудно.
— Молодые господа, — в небольшой галерее, где они остановились, чтобы несильно нагружать раненую ногу Второго Нефрита ходьбой, показался один из приближённых слуг главы ордена. Цзян Чэн мгновенно напрягся. Отец редко присылал своих слуг с мелкими поручениями. Практически никогда.
— Ши Юань, что-то случилось? — он порывисто обернулся, внимательно глядя на пришедшего. Стоило взгляду слуги метнуться к нему, Лань Ванцзи, незаметно опиравшийся на перила рядом, сразу же тоже стал прямее.
— Молодому господину Лань письмо, — Ши Юань снова склонился в поклоне и протянул уже развёрнутый прежде свиток. Скользнув по нему взглядом, Лань Ванцзи тут же нахмурился.
— Оно адресовано не мне, — спокойно произнёс он, но Цзян Чэн уловил в голосе нотки настороженности.
— Верно, но… — мужчина запнулся, явно подбирая слова. — Глава ордена лично просил дать его прочесть и вам. Мне сказали, что так будет лучше.
Второй Нефрит помедлил лишь мгновение — а потом всё же взял из чужих рук свиток, тут же его разворачивая. Цзян Чэн украдкой взглянул на содержимое. Он не стал читать, но заметил: строк в письме было всего несколько — необычно для переписок глав орденов, в которых решались важные политические и экономические вопросы. Должна была быть как минимум половина страницы, но сейчас вряд ли набиралась четверть.
Стоило Лань Ванцзи увидеть первые строки, как он тут же изменился в лице. Только было вернувшийся здоровый румянец снова сменился мертвенной бледностью. Он резко, явно грубее, чем того требовали приличия, впихнул письмо в руки Ваньиню и сорвался с места.
— Мне срочно нужно возвращаться в Облачные Глубины.
Этой фразы и так внезапно изменившегося поведения хватило, чтобы Цзян Чэн наплевал на приличия и заглянул в чужое письмо, теперь бывшее в его руках. Стоило словам попасться на глаза, к горлу подступил неприятный ком.
— Как же вовремя… — он тихо выругался и, передав лист обратно Ши Юаню, бросился вслед за Лань Ванцзи, шедшему сейчас удивительно быстро для раненого. Он хотел было остановить его, схватив за руку, но вовремя себя одёрнул, решив просто окликнуть: — Молодой господин Лань!
Тот всё же остановился и обернулся, явно нехотя. Нахмуренные брови чётко говорили: задерживаться он не планирует, сколько бы ни уговаривали. Ваньинь тяжело вздохнул. Вот же упрямый. Прямо как… Впрочем, сравнения могли и подождать.
— Я попрошу, чтобы наши конюшни выделили лошадь. С раненой ногой далеко не уйдёшь.
Взгляд Лань Ванцзи не потеплел ни на мгновение. Но складка меж бровей всё же разгладилась, и юноша благодарно кивнул. Вместе они направились к конюшням. В висках отчаянно бились несколько строк письма, заставлявшие тревогу накатывать с большей силой, даже если у Цзян Чэна для неё уже почти не было причин.
«Уважаемый глава ордена Цзян.
С прискорбием сообщаем, что нынешний глава ордена Лань, Цинхен-цзюнь, тяжело раненый при нападении на Облачные Глубины, скончался…»
***
— Я уже готов был распрощаться с жизнью, так яростно она на меня кинулась! Но, к счастью, Лань Чжань оказался рядом и…
Прошёл ещё день, и Вэй Усянь наконец пришёл в себя. Теперь его голос разносился под потолком звонко и так привычно радостно, словно не он сейчас лежал в постели после нескольких дней истощения и лихорадочного бреда. Он уже успел пожаловаться а-цзе на свои несчастья, получил подзатыльник от шиди за лишний драматизм, услышал от него же последние новости, а теперь сбивчиво и эмоционально пересказывал пришедшему недавно Цзян Фэнмяню о том, что произошло за эти дни.
Цзян Чэн стоял, оперевшись на стену, чуть поодаль. Когда он услышал родной голос всё таким же весёлым, как обычно, от сердца отлегло. Он даже выдавил из себя вполне искреннее «Я рад, что с тобой всё в порядке», на что получил ослепляющую своей жизнерадостностью улыбку. На одно переживание стало меньше, но теперь, слушая уже по второму кругу историю, уже рассказанную прежде Лань Ванцзи, Ваньинь чувствовал, как к груди подступает совсем неуместное сейчас, но такое привычное раздражение и… обида.
Цзян Фэнмянь, внимательно и не перебивая слушавший рассказ, смотрел на Вэй Усяня с такой нежностью, улыбался так мягко и ободряюще… В голову, как он ни старался гнать их прочь, так и лезли мысли о том, что в его, Цзян Чэна, адрес так не смотрели бы. Хотя почему «бы»? На него так и не смотрели. Даже когда по возвращении в Пристань Лотоса отец всё же спросил, как он себя чувствовал — явно из вежливости, не более.
— Надо же, — после новой волны дифирамбов в адрес Лань Ванцзи Ваньинь наконец не выдержал и решил тоже вставить слово. — А он говорил, что все заслуги на тебе.
— Да какие там заслуги! — Вэй Усянь небрежно махнул рукой, и Цзян Чэн только сильнее нахмурился. Действительно, какие заслуги! Всего-то мёртвая мифическая черепаха, за убийство которой теперь так почитают Вэнь Чао, решившего под шумок прибрать славу к своим рукам. — Я всего-то выманил её на поверхность, чтобы у Лань Чжаня была возможность накинуть на шею струну и затянуть получше.
— Вы оба постарались. Молодцы, — мягкий голос Цзян Фэнмяня резанул уши как-то особенно сильно, и Цзян Чэн не выдержал. Фраза, произносить которую он совсем не собирался, сама собой слетела с языка:
— Пф… Если вы вместе победили черепаху, зачем перекидывать всю славу друг другу?
— Я не перекидываю! — возразил Вэй Усянь, наконец оборачиваясь к шиди и хмурясь как-то совсем для него неестественно. — Просто его вклад и правда больше. Хотя иногда я жалею, что тебя там не было — глядишь, тебе бы тоже славы перепало. А то в первые дни я чуть с ума не сошёл от этого молчаливого безразличия…
— Так тебе и надо! Будешь знать, как лезть, куда не просят, и накликать беду на себя и окружающих.
Ваньинь выпалил это резко и, возможно, даже слишком едко. Лишь когда в его сторону направился тяжёлый взгляд отца, он понял, что всё же стоило сдержаться и промолчать.
— А-Чэн… — из голоса главы ордена совсем ушла вся мягкость, он стал твёрдым и ровным, как гладь замёрзшего озера. — Ты ведь понимаешь, что нельзя так бездумно кидаться словами?
— Понимаю, — юноша ответил, тут же опуская голову и отводя взгляд. Только бы не смотреть, только бы не видеть в чужих глазах холод и разочарование. Снова.
— И всё равно сказал, — Цзян Фэнмянь на мгновение замолк, подчёркивая паузой и так понятный факт. А потом добавил, всё так же строго: — Тебе следует ещё раз подумать о значении девиза твоего ордена.
Ваньинь почувствовал себя так, словно его по голове ударили чем-то тяжёлым. Опять он не понимает, опять он хуже… Ну конечно, как иначе!
Захотелось убежать, провалиться под землю прямо на месте, больше никогда не появляться здесь или где-либо ещё. Но ноги как будто приросли к полу, не давая сделать и шагу прочь. Он зажмурился, стараясь взять себя в руки, — и в этот же момент со стороны дверей послышался голос матери, заставляя вновь распахнуть глаза и почувствовать, как по позвоночнику проходится холод.
— Может, ты сам ему и расскажешь о его значении, чтобы наверняка? А то он как-то не так стремится к невозможному. Всего лишь падает от усталости у ворот города, до этого несколько дней пробежав от Цишани до Юньмэна, чтобы предупредить об опасности, в которую попал драгоценный сын твоего замечательного друга!
В комнате, до этого погружённой в хотя бы относительное спокойствие, силуэт Юй Цзыюань, вошедшей твёрдой и уверенной походкой, смотрелся инородно. До этого парившее в воздухе лёгкой дымкой напряжение вдруг сгустилось до плотного тумана.
— Моя госпожа… — Цзян Фэнмянь даже не пытался изобразить хотя бы подобие улыбки, обращая к ней взгляд. — Зачем ты здесь?
— Как зачем? Пришла проведать члена семьи, — Цзян Чэн мог поклясться, что услышал в её голосе с пригоршню сарказма. — Или хозяйка Пристани Лотоса не имеет права передвигаться по своим же владениям? Ты ведь ещё помнишь об этом моём статусе?
— Не смею забыть, моя госпожа.
— Какое облегчение… Вот только толку от этого «не смею забыть» никакого, — скользнувшая в интонации Цзыюань в начале фразы мягкость на следующей же фразе вновь ушла в никуда, уступая место обычной горячности. — Я с самого начала говорила, что ничего хорошего твоё потакание ему, — резкий взгляд метнулся в сторону Вэй Усяня, — не принесёт. Но меня же никто не слушает! Вэй Ин молодец, Вэй Ин хорошо постарался… А то, что стараниями твоего Вэй Ина теперь над орденом — не только над нашим! — нависла угроза, тебя совсем не волнует?
Цзян Фэнмянь шумно выдохнул и с всё тем же убийственным спокойствием взглянул на супругу.
— Почему ты мне это говоришь?
— Почему, ты спрашиваешь? — Юй Цзыюань хватанула воздух в неприкрытом возмущении — а после вдруг рывком оттащила Цзян Чэна от стены, ставя между собой и Цзян Фэнмянем, в самом центре их «битвы» с односторонним нападением и практически полным отсутствием обороны. — Потому, что хочу напомнить: это твой сын. Иногда мне кажется, что ты об этом забываешь. На него ты должен смотреть, его достижения замечать, ему отдавать своё внимание. Но нет: Вэй Ин, который разгневал орден Вэнь, — молодец, ведь победил какую-то там черепаху. А стоит твоему сыну лишь сказать что-то не так ему — и он уже не понимает девиз ордена, он уже ни на что не годится. Хочешь сказать, что это правильно?
— Хватит!
Цзян Чэн не сразу узнал свой голос, прозвучавший даже громче материнского. Не сразу понял, как вывернулся из цепкой хватки чужих рук. Не сразу понял, что слетающие с губ слова принадлежат ему.
Слова матери, громкие и резкие, но вместе с тем как будто даже верные, давили, не давали думать. Казалось, даже воздух вокруг накалился до невозможного, позови кузнеца — и он выкует меч, даже не разжигая угли. Желание позорно сбежать неумолимо росло, в груди закипала ярость, но Цзян Чэн продолжал стоять на месте, слушая, впитывая каждое слово — и наконец срываясь.
— Хватит мне постоянно об этом говорить! — собственный голос — почти крик — звенел в ушах громким ударом колокола. — Да, ничтожество. Да, говорю не то, что нужно, да, девиз ордена не понимаю. Да, Вэй Ин всегда и во всём будет лучше. Я отвратительный наследник, я не оправдываю ничьих ожиданий, у меня нет никаких стоящих достижений. Я всё это знаю, знаю, знаю! Но даже так вы не устаёте мне об этом напоминать. Я устал быть центром всех ваших ссор. Почему я? Почему-
— Цзян Ваньинь! — звучный, но всё такой же сдержанный, как и всегда, окрик отца отрезвил. Цзян Чэн запнулся на полуслове — и лишь сейчас ледяным потом по спине прошлось осознание сказанного.
Испуганные глаза встретились со строгими и холодными, словно замёрзшие юньмэнские озёра. В комнате повисла тишина ещё более гнетущая, чем прежде.
Цзян Фэнмянь медленно поднялся со своего места, всё ещё не говоря ни слова. Его взгляд медленно скользнул по замершему в нерешительности сыну, перешёл на застывшую рядом с ним в не меньшем удивлении супругу. А затем отрывисто, словно избавляясь от чего-то неприятного и горького на языке, произнёс:
— Всё же, вы абсолютно одинаковые.
В следующее мгновение распахнулись двери — и глава ордена широкими шагами покинул покои.
Лишь тогда Юй Цзыюань отмерла. Она со странной смесью чувств во взгляде повернулась к сыну. Матушка никогда не смотрела так: поражённо, с волнением, будучи совсем сбитой с толку. У него не хватило сил на то, чтобы смотреть ей в глаза, и он спешно отвернулся. Было стыдно. И почему-то страшно.
— Цзян Фэнмянь! — когда способность мыслить и говорить наконец к ней вернулась, голос её сначала дрогнул. И лишь после, когда Юй Цзыюань направилась вслед за мужем, вновь обрёл привычную твёрдость. — Неужели это всё, что ты можешь ему сказать сейчас? Немедленно вернись! Цзян Фэнмянь с тобой разговариваю!
Дальше Цзян Чэн уже не слышал — и не слушал. Хватало собственного шума метавшихся в голове мыслей. Он только что сказал… Что?
— А-Чэн? — из состояния забытия вывел оклик шисюна. Необычно робкий и осторожный, больше подходящий дорогой сестре, а не этому взбалмошному, почти полностью лишённого такта человеку. Горло вдруг сдавило ещё большим чувством вины. Снова захотелось убежать и спрятаться — и теперь его совсем ничего не держало.
— Извини, — коротко прошептал Ваньинь и, опуская голову и пряча заслезившиеся вдруг глаза за чёлкой, направился к двери, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.
— Нет, Цзян Чэн постой! — за спиной раздался грохот, и юноша обернулся. Вэй Усянь, потянувшийся за ним, лежал на полу у кровати, запутавшись в одеялах. Ваньинь выругался — и вернулся обратно. Только чтобы помочь шисюну выпутаться и снова оказаться на кровати, а затем сразу же уйти.
Уйти не дали — стоило Цзян Чэну оказаться рядом, Вэй Ин схватил его за руку и притянул к себе, заставляя упасть на колени и заключая в объятья. Это стало главной ошибкой — и последней каплей. Ваньинь сорвался.
Слёзы текли по щекам, руки цеплялись за спину шисюна, притягивая его ближе. Было плохо. От того, что и кому сказал сам, от того, что услышал в ответ. «Вы абсолютно одинаковые»… Конечно, на что ещё он мог надеяться после такого?
— Ужасный… Отвратительный, — между всхлипами невнятно бормотал Ваньинь, между тем отчаянно цепляясь за плечи шисюна. Боясь отпустить, боясь, что и он после этого точно отвернётся и уйдёт, оставит его одного (пусть всего несколько мгновений назад ему самому этого и хотелось). — Я не заслуживаю… Так нельзя, я…
— Нет, Цзян Чэн, вовсе нет, — голос Вэй Усяня звучал где-то далеко, торопливый, сбивчивый, растерянный. Ещё бы — впервые он видел шиди таким: беспомощным, вывернувшим душу наизнанку, показавшим то, что никто и никогда не должен был увидеть. — Всё нормально, тихо… Так бывает, всё… В порядке.
Он ещё что-то говорил, гладил по голове и плечам, осыпал короткими поцелуями макушку, пытался успокоить. Но Цзян Чэн слишком хорошо знал: всё было не в порядке. Он только что позволил своим самым страшным мыслям выйти наружу. Мыслям, которые так тщательно ото всех прятал, за которые сам себя корил и ненавидел. Это не было «в порядке».
Он теперь не сможет смотреть в глаза матери и отцу, не вспоминая их взгляды, ни за что не сможет заслужить прощения, сколько бы раз ни переродился. Он только что своими же руками всё окончательно испортил.