Ветер овевал верх крыши своим холодным невесомым телом, пока безымянный парень стоял на краю и хотел себя убить. Было достаточно высоко и достаточно одиноко, чтобы тело разбилось на части без шанса на восстановление, он давно искал именно крышу. Одинокую и высокую, вдоль которой его душа поднимется в небеса, извергнувшись еле весомым паром из невосстановимого трупа. Кусков мяса на асфальте. Он не верил в душу, просто ему нравилось мыслить метафорами, чтобы жизнь не казалось такой серой. Привычки умирают последними, наверное.
Это был конец осени, снег ещё не выпал, но холод взял своё, сковав улицы по рукам и ногам, оставив людей жаться друг к другу и сетовать на погоду. Ноги крепко держались на самом краю, не желая двигаться: нужно совершить последний ритуал, который безымянный парень повторял уже сколько дней и ночей.
Он мысленно разделил своё существо на три части: сердце, разум и тело. Нужно это сделать. Разрушить последние цепи, что крепились от его бытия к невидимым столпам существования. Иначе смерть окажется бессмысленной. Холодные порывы воздуха лезли ему под кожу, но он не стал запахивать полы одежды крепче.
Тело его разлагалось. За всё время, пока он без сна топтал уставшими ногами брусчатку почти во всех краях этого города, он впитал в себя огромное количество ядов. Ядов самых разных, от нежданных и мерзких до тех, что обещали исцеление двух остальных частей его существования. Им не удалось, зато тело истончилось, неся в себе их живые зубы, медленно грызущие изнутри. А когда тело умирает, всё остальное следует за ним. Тело его бесполезно и болезненно, никому нет пользы от этого почти растаявшего куска воска, когда-то бывшего тонкой и красивой свечой.
Разум его обременился тревогами. Сулящие свободу мысли лишь гуляли по коридорам рассудка, постоянно крича. Измышления стали путаными и блуждающими. Мечты всё более невыполнимыми, а планы растекались мерзкой вонючей слизью прямо на ладонях. Пока он заполнял голову красивыми и блестящими идеями, тот яркий чудесный свет лампады, что помогал ему дробить камни окружающей действительности, извлекая из её трещин кровь и плоть для остальных, очень быстро вытек грязью из ушей, оставив за собой лишь тени. Теперь этот рой идей не блестел, а только жужжал тысячью крыльев, мешая сосредоточиться на чём угодно, хоть на тарелке целого города перед своим носом.
Сердце его, хоть и было полно, уже не выдерживало. Раны перевязали, но не залечили, поэтому они и кровоточили, капая чёрной грязью на землю. Слишком много людей поселилось внутри, украсив своими крохотными образами медленно отмирающие стены. Сквозь нарывы ярко сияли остатки лампады, а на дне бесцветной лужей собиралась гниль эмоций из прошлого, которые теперь не забыть, которые теперь тянут на дно весь этот тщедушный сосуд из тревог и никому не нужной любви. Быть может сердце и есть виновник дальнейшего.
Ведь даже сам самоубийца не знал, почему он умирает.
У него не было на это причин.
Но он должен умереть, это он сам от себя требовал, всё его естество стремилось к смерти, что ещё тут оставалось? Ему больно просто быть. Больно ходить, больно думать, больно мечтать. Тогда, стоя на границе, он уже разорвал себя на три части, такие бесполезные, и был готов.
Нога замахнулась над свистящей бездной снизу. Душа привстала на локти со своего лежбища. Глаза обезумели и нервы затрепетали.
«Эй. Эй, стой. Обернись, для начала, хотя нет, поставь ногу обратно, а потом уже оборачивайся. Только аккуратно, пусть ты и не умрёшь сегодня, падение — травмоопасное событие.»
Самоубийца громко вздохнул. К нему вернулись чувства, а все три части естества схлопнулись, больно растянув мысли в струны. Нога вернулась на место, как и требовалось.
«Вот так, а теперь оборачивайся. Хотя лучше спустись. В общем, делай что угодно, только не надо туда смотреть! И прыгать.»
Парень обернулся, удивлённый резкому вмешательству и странным словам, произнесёнными каким-то необычным шелестящим мужским голосом. Шелест тысячи жёлтых листьев, толкаемых промозглым ветром по тёмной тропинке в забытом лесу. Крик вороны и воробьиный смех. Вместе с ним на крыше находилось нечто. Оно не поддавалось описанию, но и страха не было.
Необъяснимое, но будто бы неизбежное.
- Что?
«У тебя нет причин для такой скоротечной смерти. На мой взгляд. А я, как бы там не сложились звёзды над нами, Осенний Бог! Мне не особо интересно то имя, что ты носишь, для меня ты бедный самоубийца на крыше, и этого достаточно. Я буду звать тебя Листок — вот тебе твоё новое имя.»
Последний день ноября. Существо, что стояло перед ним, владело этим днём сполна, пусть и погода давно уже ускользала из осенних дождей в зимние морозы. Как так получилось, что у слякоти и холодных луж есть свой бог? Или Бог? Самоубийца, или же, как, наверное, стоит его теперь называть, Листок, был вырван из той спирали гибельных мыслей наружу, в мир вокруг. Он заново почувствовал касания скромного, но кусачего ветра, похожего на доброго игривого щенка. Снова нащупал холодный городской бетон под ногами, помнящий каждого жителя этого города по форме их подошв. Солнце, уже успевшее отдалиться от этой медленно леденеющей синей жемчужины в пустоте, пронзало своими лучами мягко трепетавшие волосы, оставляя сотни недолговечных теней на дождевых лужах на крыше, чья игра искр снова нашла место в его голове. Городской смог, такой забытый, снова нашёл место в мыслях Листка. Он заморгал от такой избыточности мира на его маленькое эго. Осенний бог, всё ещё стоял перед ним, неловко топча копытами веточки, принесённые на крыши забывчивыми птицами.
«Так что? Ты можешь идти домой, там теплее. Спускайся с крыши, но можешь вернуться сюда к закату. Будем вместе смотреть на уход моего последнего дня в этом году.»
Лишь только Листок хотел согласиться с ним и направиться вниз, к течению улицы, как он вспомнил, что его там ждёт. Бездумное шатание на уставших ногах, отсутствие хоть каких-то мыслей и простое существование, приносящее скуку в разум и огрубляющее сердце и далее. Там, внизу, мечты снова будут испытаны миром и снова раскрошатся в пыль. Его плечи, поднятые недавно, чтобы выдержать вес всего чувственного мира, снова опустились.
- Я не могу. Я не хочу. Я должен умереть.
Сетчатые глаза Осеннего Бога смерили его блеклую фигуру искателя смысла.
«У тебя нет на это причин. Иди домой, твоя жизнь полна, не разрушай её сосуд так просто.»
Самоубийца поднял свои провалившиеся в синяки глаза, за которыми прятались десятки ночей без покоя и сна. На его лице не отразилось ничего, кроме настойчивого оранжевого сияния, которое постоянно излучал Осенний Бог.
- Не у всего должна быть причина. Смерть — это не теорема из учебника по геометрии и не закон физики. Я просто не могу жить, мне всё невыносимо.
«Конечно у всего есть причина! Даже несколько причин, нет, не так, почти бесконечное множество причин, извергающие и порождающие друг друга на ежемоментной частоте!»
Усталые глаза. Отсутствие отдыха и какого-либо разумного питания навалились своей пустой тяжестью на его способности ворочать мыслями в умирающей голове.
- Я устал, я был в шаге от полной смерти, я не хочу философствовать, это бессмысленно.
Шелестящий хриплый смех и хлопанье чешуйчатых крыльев по стылому ветру.
«Да ладно тебе! Если так хочешь умереть, то отпусти свой разум напоследок с цепи, дай ему разгуляться.»
Вздох, наполненный апатией доверху. Он начал думать, что это всё лишь плод его распалённого предсмертным опытом рассудка, а не реальность.
- Хорошо. Если у причин есть причины, то что есть тогда самопричина? То, с чего начались все следствия? Ты? К тебе я должен буду отправиться после моего падения.
С высоты рассуждений обычного декадентного парня, существо, называющее себя Богом вполне могло быть этим началом начал.
«Что ты! Я тоже следствие.» - Он поскрёб когтями бетон, в надежде что-то нарисовать, но оставил эту затею, увидев гримасу своего собеседника. - «Нет самопричины, не существует такой. Мы все гниющая плоть серых богов, ярость которых зажгла звёзды и убила их самих, если тебе нужны причины. Не спрашивай, откуда появились они. Хотя ладно, отвечу. Они родились от своей матери-сестры и вместе с ней. Отвратительно, да, но только вам, людям, для них это не имело особого смысла, вот они друг друга и порвали на части. Теперь здесь только Мать и я со своими братом и сёстрами. Ах да, мы никак не связаны с этой космической семейкой, нас породили ваши глаза, начавшие различать оранжевый от розового, да, всё запутанно. Но так и есть.»
Парень отошёл немного от края в задумчивости, оставаясь всё же на кирпичной ограде, буравя взглядом поломанные кривляниями Бога веточки. Он поднёс руку к лицу и со вздохом потёр уголки глаз.
- Это бред, это мифология, саентология. Ты даже не ответил на заданный собой же вопрос. И на мой тоже. Если у всего есть причина, то разве это бесконечно продолжается? Бессмыслица.
«И да, и нет. Причины порождают друг друга, а не следуют по очереди. Весь мир — кипящий суп причин. Хорошо, я вижу, что ты до сих пор злишься и не понимаешь. Знаешь, чему стало причиной последнее следствие этого мира? Самый захудалый фотон в самой огромной пустоте? Оно стало причиной всему! Это круговорот, Листок!»
Самоубийца закрыл глаза и попытался отвести от себя этот морок. Но, когда он их открыл, перед ним всё ещё стоял этот Бог осени. Или Осенний Бог: от него веяло тонким ароматом жухлых листьев и пряного гниения.
- Я просто трачу время, опять.
Он выпрямился и, развернувшись, упёрся носками ботинок в край, полный решимости снова провести предсмертный ритуал.
Тело его разла...
«Послушай, у тебя же полным полно друзей (давай забудем про бесполезное жевание этого мира, хорошо). Они тебя по-настоящему любят и уважают. И ты их тоже любишь. Твоя смерть сделает им больно. Очень больно.»
Тело его качнулось на ветру, опасно сблизившись со смертельной пропастью. Глаза были всё также тусклы.
- И что? Я знаю об этом. Я люблю своих друзей и они меня тоже любят. Но что я могу с этим поделать, если вся эта дружба происходит на фоне НЕСКОНЧАЕМОГО шума? От этого шума я глохну, мне становиться больно. Этот шум словно звон в ушах после смертельной раны, знаешь?
«У тебя проблема со слухом?»
- Нет! - Осенний Бог захихикал в клюв. - Что-то гниёт во мне! Я не могу ничем наслаждаться, не испытывая этой непонятной тоски, что раскалывает меня на части!
Самоубийца схватился за голову, больно потянув за волосы. Он всегда так делал, когда шум всё же заполонял его по самую шею и лез в глотку. Бог сочувственно закурлыкал.
«Понимаешь, есть такое правило, или даже закон. Когда человек решается себя убить, боль его можно измерить в количествах людей, которые были рядом с ним и поддерживали его. Скоротечная и беспричинная смерть тех, кто тебе был близок, всегда приносит страдания. Это можно понять просто: то, что находится в человеке не пропадает просто так с его смертью. Оно раздаётся злыми дарами всем и всему, с чем он так резко оборвал связи. Я не очень долго думал над этим законом, но выслушай: страдания самоубийцы вычисляются по числу близких ему! Правда, круто? Скажи, что круто, ради этого заключения я пронаблюдал за довольно мерзкой картиной суицида пару десятков раз, уж точно. Тебе даже повезло! Тебе я решил рассказать свою теорию.»
Что-то изменилось в лице парня на краю крыши, он резко развернулся и неуверенно и коротко, но целенаправленно шагнул в сторону Бога, едва не падая.
- Нелепица. Существовало десятки людей, которые страдали вдвое больше меня и они не имели при себе никого, кто бы их поддержал!
«Скорбь и боль утекает в землю вместе с кровью и гнилью, и все, кто по ней ходит, плачут понемножку. Ведь тогда вина за смерть человека распределяется между всему, кто мог бы поддержать мертвеца. Видишь, ничего никуда не девается!»
- Всё равно, это глупость. Страдания не жидкость, которую можно перелить из стакана обратно в графин. Тебе нужно подумать ещё над своей «теорией», бог.
Осенний Бог грустно пошевелил муравьиными усиками в наигранном дискомфорте неправоты, но затем они навострились и прелый запах будто бы усилился.
«Ах, кстати, знает ли хоть кто-то, что ты сюда пришёл или можешь придти? Догадывались ли о намерениях?»
Парень смутился и начал искать ответ где-то на поверхности крыши, полной блестящих луж.
- Да, наверное. Догадывались, конечно. Разговаривали со мной. Следили за мной, поддерживали даже. - Он совсем поник. Ему виделись лицо лучшего друга в отражении на воде. - Просто это не спасало. Этого не хватало даже на день. Я смеялся над их шутками и рассказывал свои, но чувствовал ничего. Совсем. Смех был механическим, потому что я должен был смеяться, я притворялся и не был собой, как всегда теперь.
Бог понимающе покачал головой, сверкая медными рогами на свету солнца, спугнув ненадолго устроившихся на них синиц.
«Да, в этом проблема такой вот дружеской помощи. Ты не должен смеяться, ты должен жить!»
- В любом случае, это неважно. Они все хорошие люди, все кто меня поддерживал, до единого. Им будет грустно... - Он запнулся, губы дрогнули. - Увидеть меня мёртвым. Это неважно. Я уже буду в забвении, и они забудут. Моя смерть даст им хоть немного смысла, боль забудется.
Клешни Осеннего Бога выклацали «эврика», сетчатые глаза озарились и он сдвинулся со своего места, приблизившись к собеседнику, оставляя следы ржавчины за собой.
«Так вот оно что! Ты веришь, что попадёшь в рай всех нигилистов — Ничто! Готов заверить тебя, этого «ничто» нет! Это тупо, верить, что в мире, полном всего, есть место Ничему. Да и какой смысл ты дашь им? Ты у них его отберёшь! Если человек постоянно ищет смысл своим действиям, то что теперь — твои друзья помогали тебе лишь только затем, чтобы свести тебя в могилу и вырыть оттуда себе немного смысла?! Не будь идиотом. Ты был частью их личного узора понимания этого мира! Вырви нить, и всё может к чертям порваться.»
- И пусть!
Он сорвался, слёзы потекли по щекам, а крик вмешался в ветер. Осенний Бог отпрянул.
- И пусть! Я не могу больше жить, зная, что мои страдания, моя бессмысленная тоска будут вечно висеть на их плечах! Если я не попаду в забвение, то куда я отправлюсь?! В созданный тобою «осенний ад»?! Забери меня уже быстрее, я не могу этого вынести!
Слёзы всё текли и текли. Самоубийца хныкал, как ребёнок, у которого отняли родителей на пару минут. Увидев свой стыд, он махнул рукой и отвернулся, растирая соль по лицу, пытаясь сдержать себя и всматриваясь в далёкий и живой городской горизонт. Большие и мягкие серые крылья обняли его сзади, спасая от всё также холодного, но теперь уже удивлённого ветра. Мир окрасился в запах астр и гортензий.
«Ты уже живёшь в осеннем аду. Завтра начнётся зимний ад, а потом и весенний придёт, даже не заметишь. Ты не понимаешь. Ты умрёшь, да, твоё тело фундаментально исчезнет, ничего не оставив после себя. Но остальные люди то останутся.»
- Но... Куда исчезну я?
«Никуда. Ты пропадёшь навеки, но другие будут всё ещё здесь.»
- Но я...
«Никакого твоего себя нет! Нет никакого эго, тебе лишь кажется. Твои чувства формируют твоё Я. И из-за их малости и ограниченности, даже жалости, я бы добавил, тебе и кажется, что ты один во всей вселенной. Но тебя много! Ты продукт закона, по которому живу и я.»
- Что ещё за закон такой?
Осенний Бог отстранился и расправил крылья. Запахи осени стали почти невыносимы, парень внимательно следил за ним.
НИХИЛ.
- Нихил?
«Из твоих уст это просто слово, но я ничего не говорил. Это нельзя описать словами, это не поддаётся объяснению жестами, чувствами, мыслями, переживаниями. Это то, что облегает наш мир и то, что его наполняет, не присутствуя нигде, но прячась под каждым камушком. Закон мироздания, который неизбежен, но который постоянно все нарушают. Ведь это не закон вовсе, а полный хаос. Настолько, что даже всё, что я сейчас тебе рассказываю — ложь.»
- Так это что, сборник противоречий?
«Нет же! Если я неспособен понять это, то и ты тоже не сможешь. Никто не сможет, нельзя даже пытаться, ты просто сойдёшь с ума.»
- Мне кажется, что я уже это сделал.
Парень сел на края крыши, свесив ноги вниз. Раньше он боялся высоты, но после пары пробных забегов по высотам этого холмистого города он потерял любое чувство глубины, как и надеялся. Упершись руками о шершавый и грязный кирпичный край широкой ограды, он ссутулился, глядя куда-то вниз. Осенний бог сел рядом с ним, также свесив свои щупальца в пустоту.
«Ты же ведь любишь. Я имею ввиду, по-настоящему. Тебе есть кого любить.»
Вздох, болезненный изгиб костлявой и тощей спины под чёрным пальто.
- Этого никогда не достаточно.
«Кому?»
- Я имею ввиду то, что пусть мне и правда есть кого любить, но я будто бы вечно в погоне. Она слишком далеко, а я бегу и бегу. И этому нет конца. Я постоянно боюсь, что оступлюсь и все мои старания пойдут насмарку. Понимаешь? Я слишком плох для неё, я отвратителен, я её только обременяю и всё. Да, я и правда люблю, но что толку-то, если моей любви ещё надо дождаться, а когда её дождёшься, то получаешь грязь, от которой не заставляет отвернуться только жалость? Без меня ей просто будет проще.
«Да кто это сказал?! Хотя подожди.»
Осенний Бог хмыкнул и зашептал в пол голоса, размахивая пушистым кошачьим хвостом и крепко задумавшись о чём-то. Спустя некоторое время, Бог заговорил с ним:
«Ты стал любовью, попытался принять обличье моей любимой сестры, а это сделать очень трудно, поверь мне. Ты отказался от своего человеческого и подумал, что так найдёшь себе смысл существованию, но на это способны только родители. Они могут позволить себе раздать свою человечность детям и превратиться из людей в любовь. Также давным давно монахи превращались в бога, а музыканты в музыку, но поверь мне, я очень сильно постарался, чтобы это время сгнило без остатка. Ты родился на этой гнили, что я заботливо кладу на землю уже какой год-без-идей-выше-человека, поэтому тебе так трудно. Ты на это неспособен, хоть и так страстно желаешь, отдаваясь воле дурно пахнувшего романтика в твоём бессознательном.»
Парень скривился в неверии и вгрызся ногтями в холодный кирпич.
- Но я люблю.
Осенний Бог улыбнулся.
«Это разрушить мне не позволит мой брат. Ты не можешь не любить. А вот любовь любить не может. Чувствуешь парадокс, или запутался в ветвистости языка, данного тебе по месту рождения? Стараясь сильнее и сильнее, крича и махая руками ты бурю не создашь, это могу сделать только я! Ха-ха! Люби, человек! Этого у тебя никто не отнимет, кроме тебя самого! Главное помни, что от себя при этом отказываться — труд Сизифа. Не справишься, расстроишься и начнёшь грызть себя изнутри, думая что так вырвешь из себя ненавистного человека.»
- Я запутался. Что это всё значит? Как это — быть человеком?
«Быть собой, а не придатком для другого, пусть и так любимого тобой. Всё очень просто. Из-за того, что ты отдаёшь всего себя, тебе мало что остаётся, Листок. И поэтому ты себя так ненавидишь, потому что тебя всегда не хватает. Поэтому ты опьяняешь себя, пропускаешь через себя дым, забываешься, рушишь себя, голодаешь, злишься, плачешь, сходишь с ума. Думаешь, что тебя мало, недостаточно, ведь почти уже ничего не осталось, поэтому и хочешь себя разбить, как треснувший сосуд.»
- Но как же иначе существовать?
«Сегодня Осенний Бог научит тебя быть человеком, раз никто не научил.»
Листок закрыл глаза, а в голове зашелестел засыпающий лес. Он не был на крыше, он был внутри осени, а погонял осень её личный Бог. Листок летел вниз, но не падал.
Твоё сердце полно и оно пылает, но пылает теплом, а не огнём, сжирающим себя. В нём так много людей и они танцуют и будут танцевать, пока оно бьётся. Эмоции внутри него будут подпитывать тебя и лечить тебя, заставлять тебя цвести, даже когда всё вокруг засыпает. В нём ты будешь хранить свою любовь, и в нём ты будешь хранить чужую. Благодаря ему ты будешь вставать по утрам, благодаря всему, что внутри, и творить, брызгая красками на холст мира, наполняя всё жизнью, которой в тебе полно.
Птицы пели, солнце сияло. Лес был ветвист и запутан в паутину, но видно было каждый луч, каждый обрывок всемирного блеска, каждую кроха ярко-оранжевого пигмента на листьях, земле и в хвосте лисы.
- Да, оно — мой главный сосуд. Я буду бережно его хранить, наполнять каждый день и делиться его содержимым лишь с теми, от которых оно поёт.
«Да! Лети и отпусти! Слушай же.»
Твой разум — чан разнообразных и безумных идей, и в нём происходит магия мышления, никому неподвластная. Он похож на прыткую воду: плескается и шумит, наполняя любую ёмкость, оценивая, а затем покидая горячим паром, чтобы льдом выпасть на пиках твоей памяти. Твои мысли будут ручьями, ничему не сопротивляющиеся, но текущие своими дорожками, меняя мир вокруг. С помощью него ты подточишь камень незнания, расколов его надвое и вытащив из сердцевины что-то новое, то, что никто ещё никогда не видел. А затем, когда ты водрузишь это сокровище себе в череп, ты станешь источником света и влаги, из которого каждый сможет испить и получить для себя то самое тепло, позволяющее безболезненно думать и смотреть на мир сквозь туман.
Ветер пронёсся мимо, утаскивая за собой сотни листьев в зиму, но проявляя следы в воздухе, по которым когда-то бездумные арахниды летели в поисках своего нового дома. Небо тихо звенело облаками.
- Да, он — мой главный инструмент. Им я найду правду и раздам людям, которые смогут извлечь из этого истину.
«Да! Дыши, не прекращая! Слушай дальше.»
Твоё тело — это горячая топка и мощный механизм, которому всё нипочём. Что бы не проходило сквозь него, оно лишь становилось крепче, сильнее, опытнее. Этот вечный двигатель будет становиться всё лучше только лишь по собственному желанию, вынашивая внутри себя свет разума и тепло сердца. Да, иногда он будет ломаться и даже дряхлеть, но цель его всегда будет одна — дышать полной грудью, надувая меха и толкая твоё естество вперёд. Силами своего тела ты поможешь всему и себе тоже.
Жухлая трава будто бы сопела под ранним холодом, тихо ворочаясь, когда воздух бесшумно танцевал вокруг неё. А цветы всё ещё пахли, пусть и запоздало, но цвели, пусть и безнадёжно, но жили. Солнце всё ещё было с нами.
- Да, моё тело — мой храм, в нём я храню свои святости и там я провожу свои церемонии. С помощью него я продолжу существовать, несмотря ни на что.
«Да! Открой же свои глаза, Листок! Ты свободен и жив!»
- Я жив и свободен.
Листок открыл глаза. Не было больше крыши, не было мёртвого кирпича и промозглого ветра. Он стоял на тротуаре улицы и смотрел на закат последнего дня осени, слушая шум города и вдыхая его запахи, полные жизни. Вокруг шли чем-то занятые люди, иногда поднимая взгляд на высокого парня в расстёгнутом чёрном пальто, стоящего на этой холодной земле.
Листок повернулся и посмотрел на тот дом, где он был совсем недавно и улыбнулся. С крыши ему махал силуэт Осеннего Бога, который медленно исчезал. Когда же красные лучи заката окрасили его полностью, тот накинул капюшон и, достав из кармана брюк горсть жёлтых листьев, последних в этом городе, пустил их по ветру, отправившись вместе с ними на свой заслуженный покой, зажигая по пути зимние звёзды, передавая службу своей сестре.
Листок улыбнулся, впервые за долгое время так искренно. Он достал телефон и начал громко говорить в микрофон, перекрикивая гомон вечернего города:
«Привет, ты не поверишь, что со мной произошло...»