9 ноября 1944 год

Стоя в рядах офицеров армии Германии, я не понимала, что я тут делаю. Как я могла оказаться среди рядов этих монстров, верных самому Сатане, что, не щадя, убивали детей и стариков, женщин и мужчин, не повинных ни в каких грехах. Почему этот монстр диктует свою речь как нечто, что даёт нам невиданные знания, за которые мы должны убивать? Почему я чувствую поддельное воодушевление, как будто бы рада служить идеям фашизма?

Стоя в накрахмаленной белоснежной рубашке из нежнейшей ткани, поверх которой был чёрный пиджак с нашивками, свидетельствующими о том, что я вступаю в ряды СС и завещаю свою душу в служение Гитлеру и своей Родине. Только вот всё это неправда. Неправда, что я люблю Германию, неправда, что я хочу уничтожить всех славян. Неправда, неправда, неправда!.. А где же она? Где та правда, которую я так старательно ищу?

Стоя с пустыми глазами, я наблюдала за присягой военных, новых парней, что радуются, получая возможность истреблять людей, как мух. Прошло уже три года с моего вступления в почётные ряды славных монстров. Все эти годы, я находилась внутри всей этой чертовщины. Все эти годы, я поддерживала военных, будучи самой в их рядах. Только вот как так вышло, что я тут оказалась?

Стоя посреди рядов монстров, я улыбалась своим товарищам в лицо, внутри желая закопать их живьём под землёй, дрожа от отвращения. Я видела, как Август насилует еврейских девушек, пока те корчатся в мучениях. Видела, как Сигард пытает маленьких детей, что визжали от боли, зовя мамочку, что давно сожжена в пепел. Я видела, насколько они прогнили, и сама была такой же. Почувствовав толчок в плечо, я обернулась, и увидела генерал-майора Адлера, что, сглотнув, похлопал меня по плечу.

— Ну, подполковник Доттмир, как тебе? — сказал он, не зная куда деть руки, видимо, потому что нервничал и хотел закурить. Только вот, столь огромное неуважение в сторону Рейхсканцлера ему не будет прощено. — А ведь не так давно там стоял ты, такой молодой и горящий отвагой. Не зря всё же ты вступил в наши ряды. Настоящих арийцев, как ты, мы давно не видели..— естественно. Сложно добиться того, чего добились эти люди. Сложно добиться того, чтобы ещё недавно слабый к виду крови новичок, стал убивать людей по одному лживому приказу начальства. Многие из таких просто ломались и убивали себя, пытаясь таким образом искупить свою вину.

***

4 июля 1941 год

Стекающие по моему лицу капли воды, не успевали упасть, как меня снова макнули в унитаз, под глумливый смех гиен. Почему?.. За что они так со мной? Из-за того, что я просто не захотела убивать ту девочку, которая с невинным взглядом, без какого-либо страха, смотрела на меня, сжимая в руках коричневого мишку, пока её родителей убивали в соседней комнате? Из-за того, что я помогла сбежать ей в лес, давая ей, хоть прозрачный, но шанс выжить?

Пытаясь вырваться, я только добилась того, что меня скрутили вдвоём два старшака, которые отличались особо крупным телосложением. Наглотавшись воды, после очередного захода, я почувствовала, как сильная хватка и колено, упёршееся мне в спину и мешающее встать, исчезли, оставляя только фантомную боль. Дальнейшие быстрые удаляющиеся шаги меня не интересовали.

Откашливаясь, я утёрла лицо мокрой тканью рубашки, что была в красных пятнах крови, так как однажды на меня брызнула струя крови из артерии девушки, которую заколол мой товарищ. Сидя на холодном полу уборной, я пыталась отдышаться, ощущая гнев и беспомощность. Почему именно меня затащили на эту службу насильно? Почему не того маменького сыночка, что сидел у себя в комнате, пока я притворялась им, только чтобы спасти женщину, которая дала мне кров, не желая того?

А всё они виноваты, что я должна это терпеть! Приютила к себе парня, что скитался по городу, не находя себе приюта, только для того, чтобы позже лживо улыбаться ему в лицо и с беспокойством умолять пойти вместо её сыночка в армию.

— Ты долго ещё прохлаждаться будешь? — резко открывшаяся дверь, показала строгое лицо командира Ивана, что взглянул на меня с отвращением. Представляю, что он видит. Вонючее тело, всё в синяках, что валяется, не находя в себе силы встать. — Попереводили всяких слабаков в наш отряд, и теперь жалуются на упавшую производительность. Тебе прошлого наказания не хватило?! — рявкнул он, пока я дрожа вставала, и вышел, захлопнув дверь, как никому не нужный антагонист в каком-то плохом кино.

***

22 марта 1943 года

Ведя конвой людей, я слушала, краем уха, как рыдали дети, не понимая почему их так сильно толкают в сторону старого сарая. Не понимали, почему их матери идут с такими горькими лицами. Ощущая на сердце огромный камень, который очень давно растёт, медленно убивая меня, я перешагивала через различные трупы, не повиновавшихся людей, которые поплатились за глупость партизан. Глупые-глупые, но очень смелые люди.

Заталкивая людей в сарай, я подгоняла их ружьём, без каких-либо патронов, в спину, надеясь, что мне не придётся его использовать. Поджав губы, я смотрела как поджигают сарай. В моих глазах отражались отблески адского пламени. Послышавшиеся панические крики сопровождались гоготанием моих коллег, что с презрением расстреливали вырвавшихся людей и смотрели, как ослабевшая крыша падает под натиском земного притяжения.

В конце, мы должны были осмотреть трупы, чтобы никто из грязных славян не ушёл отсюда живой. Оглядываясь по сторонам, я стояла посреди трупов с прямой спиной, морщась от ужасного горелого запаха. Заметив краем глаза движение, я резко перевела взгляд на тело парня, который дрожал, и это было видно невооружённым взглядом. Подойдя к нему, я опустилась на колени и, дотронувшись до его запястья, проверила пульс. Не ожидая ничего, я подтвердила радостную новость у себя в голове. Живой.

— Везунчик ты ещё тот, парень. Что ж, живи и не попадайся больше на глаза нашему отряду, иначе не только тебе не сносить головы, но и мне. — проговорила я низким голосом на русском, замечая чуть приоткрытые глаза подростка, неожидавшего увидеть русскоговорящего немца. Встав и отряхнувшись, я кивнула ближайшему товарищу, после чего мы начали собираться в машину, после чего должны доложить об успешной операции начальству.

***

19 сентября 1943 год

— Я-я не знаю ничего о п-партизанах… — слабо говорил тощий старичок в дряхлой одёжке, перед командиром моего временного отряда. Вздохнув через зубы, я проговорила тоже самое на немецком для этого психа, что строит саму серьёзность. Сейчас я должна работать переводчиком, только потому что кто-то прознал о моём знании русского языка. Слава Сатане, они хотя бы не посчитали, что я предатель, который сливает информацию партизанам, иначе был бы расстрел.

— Свободен, — сказала я на русском для него, с тёмным лицом, зная, что будет дальше с ним. Никакой свободы или пощады — только расстрел. Расстрел свиньи, которую никто не пожалеет. Повернувшись к командиру, я получила сильную пощёчину, которую вытерпела стойко, никак не реагируя. Почему-то все в этом батальоне считали, что, могут меня ударить без каких-либо последствий. Хотя, на самом деле, кто вообще захочет защищать жалкого слабака, что не может даже руку поднять на грязное животное?

— Какого чёрта, ты до сих пор не нашёл партизан?! — орал он на меня, брюзжа слюной во все стороны, а я давила в себе порывы поморщиться. Мне не нужна внеочередная публичная порка, после которой я буду обязана стоять на коленях перед портретом Гитлера. — Тебе предоставили столько информации, а ты!.. — почему я вообще обязана это делать? А, точно, потому что вы, командир, скинули на меня свои обязанности, считая, что можете делать что угодно, если вам благоволит Гиммлер.

— Простите, капитан, приложу все усилия на этот раз, — твёрдо, пусть и безэмоционально, сказала я, поклонившись. Однако ничего подобного. Не нужно мне, чтобы сорвалась операция, в которой, по факту, должны сдохнуть вы и мои «товарищи». Так что мне это попросту невыгодно. А самая обычная порка раз в неделю не так страшна.

***

11 декабря 1942 года

Держа в руках скальпель, я боролась с собой. Я не могла сейчас отшатнуться от обезображенного лица женщины, которая до сих пор не раскололась, даже под давлением пыток. Не сейчас, ведь это позорно. Солдат не должен боятся грязной еврейской крови свиньи, не должен её жалеть. Он может только презирать само существование этого существа и уметь перешагивать через трупы, подобных ей, тварей.

Проведя горячим скальпелем по отрубкам, где ещё недавно были красивые длинные пальцы, я слушала как она кричит в агонии, ведь шок уже давно прошёл. Ласково потрепав её чёрные кудри, я скрыла капнувшую слезу рукавом, надеясь, что никто этого не заметил. Сидящий рядом ребёнок бился в путах, видя как его матери причиняют боль. Ничего не выйдет, мальчик, вам не повезло, что существуют такие люди, как я и они.

Взяв шприц с кислотой, я ввела её в вену женщине, что только барахталась от боли, сипя сорванным голосом. Отвернувшись, я сняла маску и халат, которые были полностью в крови, чей запах забился мне в ноздри, маня своим сладким запахом высшего деликатеса. Однако в ответ на такой аромат, я только ощутила подступающую к горлу тошноту, которая не давала мне покоя с самого начала этого дня, кружа голову.

Пытаясь успокоится, я поцарапала себе руку, надеясь больше не чувствовать отвращение, что преследует меня уже который год. Облокотившись на стену около двери, я стала судорожно искать по карманам блок сигарет, на которые меня подсадил один из солдатов, который дал мне одну, заметив мой тремор, после того, как я убила десятого человека по счёту. Тогда он скинул этот тремор на возбуждение и радость.

***

29 апреля 1944 год

Смотря мёртвым взглядом в ответ на такой же, на лице мальчика, лежащего в ломанной позе, после того, как его изнасиловали и убили одни из тех отбросов-головорезов, которых недавно стали набирать в элитный корпус, подконтрольный самому Гитлеру, я пожала плечами и повернулась в сторону флага, который установили солдаты нашего батальона на крыше одного из деревенских зданий. Приподняв правую руку, я отдала честь Рейхсканцлеру, после чего маршем направилась в сторону перевалочного пункта, чтобы доложить об очередной неудачной битве, где снова убили огромное количество наших солдат.

На каждом повороте можно было увидеть трупы наших солдат, а потому я чувствовала удовлетворение. Наконец-то, партизаны нормально сработали и убили всех новобранцев. Спокойно бредя по улица, я случайно поцарапалась о близко лежащую корягу, которая была настолько острая, что даже порвала мою рубашку, также раздербанила до крови руку. Зашипев, я спокойно смотрела на то, как царапина заживает без каких-либо проблем.

Пусть мои способности и исчезли, но вот восстанавливающий эффект моего сердца до сих пор остался. Сложно объяснять рядовым, почему я полностью целая после битвы прихожу на следующий день, хоть до этого и была со сломанной ногой. Услышав далёкие голоса, я спряталась за здание, сливаясь с темнотой в своей грязной рубашке. Присев, я стала дожидаться появления главных лиц.

Оказалось, что это были одни из партизан, что без какой-либо тревоги ходили по деревне, видимо, надеясь на то, что фашистов здесь больше не осталось. Что за идиоты… Закатив глаза, я усмехнулась и встала, как только перестала слышать их голоса.

***

30 апреля 1945 года

Облизывая сухие губы, я достала револьвер и возвела его, своими двумя дрожащими руками, на голову того монстра, что не заслужило этого выстрела. Но позволить его убить другим я не могу. Присвистнув, я привлекла его внимание.

— Клянусь Богу этой святой клятвой, что хочу всегда преданно и искренне служить своему народу и отечеству и рискнуть своей жизнью ради этой клятвы в любое время, — проговорила я клятву этому монстру, с огоньком, который давно потеряла ещё после пятого своего убийства. Эту клятву нас заставляли учить, чтобы потом клясться на присяге этому Сатане. Он не мог ничего сделать, пока я смотрела за его метаниями, искренне веселясь. — И быть готовым как храбрый и послушный солдат. — закончила я напевать, медленно подходя к этому мерзкому, трусливому, жадному до власти хуесосу — Помнишь? Ты обещал нам свободу в обмен на нашу верность.

Уткнувшись дулом ему в лоб, я не обращала и капли внимания на его слова. Сейчас меня волновал только пожар в груди, который обострял все чувства, что уже несколько лет я не чувствовала. Как же сложно было добиться того, чтобы мне разрешили сопровождать самого Рейхсканцлера в его бункер. Как же сложно было добиться его доверия! Но это стоило того. Вся эта сцена стоила всех моих усилий. Одно нажатие — я стою посреди бункера, рядом с мёртвым телом Рейхсканцлера, что, наконец-то пал.

Услышав шум за спиной, я оторвалась от прекрасной картины, повернувшись к существу, что прервало мой праздник. Расширив глаза, я с ненавистью уставилась на хлопающего в удивлении знакомого. Подавив импульсивное желание в себе подбежать и въебать этому мудаку по роже, я присела на кресло, где ещё недавно сидел Гитлер, закинув ногу на ногу.

— Какие достижения, Юми! Я поражён! — восхитился Карлхайнц, бесстыдно ухмыляясь мне в лицо, сев напротив меня в кресло. — Или стоит тебя называть новый канцлер Германии? Ха-ха-ха! — приставив к лицу руку, он расхохотался.