У взрослых немножко другие страхи

Порою, разок или другой в пару недель, Джинн любит провести вечер наедине с самой собой в своём личном, одиноком патруле по землям Мондштадта. Длинный, но ни сколь не изнуряющий путь — иногда она по привычке забредает в Долину Ветров к статуе Семерых, порой — гуляет по немноголюдному Спрингвейлу, лично приглядывая за тем, как маленькая деревушка готовится ко сну. Редко когда заглянёт в Вольфендом, дабы проведать Рэйзора и несколько по-детски собрать тут и там волчьих ягод — то съест их на месте, то принесёт их домой, дабы Лиза смогла заварить свой вкуснейший чай.

Древние руины Храма Тысячи Ветров — не самое безопасное место для таких вот прогулок. Тут и там расположились небольшие лагеря хилличурлов, также были донесения об активности попрыгуний в этой местности... но сегодня вечер довольно спокойный и приятный. За последний месяц — первый её маленький оплот уединения, не сковывающий обязанностями, что ожидают в городе — самая настоящая идиллия.

Которая нарушается до боли знакомым детским криком.

Она не думает — срывается с места и несётся на голос так, словно сам Барбатос подарил ей пару крыльев за спиной.

С каждым шагом — ближе и громче, древние руины, уши режет детский плач и ржавый скрежет механизмов.

Она впивается в меч крепчайшей хваткой.

В самом углу почти разрушенной арены, среди ураганов поднятых пыли и песка, Джинн замечает в противоположном углу маленькое красное пятнышко. Горящий рьяной силой, необузданным пламенем глаз бога поблёскивает где-то в стороне, слишком, слишком далеко-

Сердце отдаётся громом в ушах. Громче хаоса мыслей, громче скрипа шестерней.

Она отталкивается ногами от земли и посылает вниз сильнейший поток воздуха — приземляется на широкую металлическую спину и вонзает клинок в ядро. Треск. Шестерни замыкают.

Страж руин накреняется вперёд.

— В СТОРОНУ!

Кли послушно бросается подальше от стража, за секунду до того, как он с грохотом падает на жёсткий булыжник.

Механизмы замолкают.

Джинн наконец позволяет себе дышать. Быстро и рвано, вдох за вдохом, так и стоя на едва не обжигающей груде ржавого металла.

В голове переклинивает.

Она спрыгивает на землю, опускается перед Кли на одно колено и хватает её за плечи, судорожно осматривает её всю, отмечает подранное платьице, немного погоревшую шапочку и- ох, боже, глубокий порез прямо на щеке.

Джинн стягивает перчатку зубами и кладёт туда руку, осторожно и бережно, призывая легчайший из ветерков, что бежит по её венам вместе с кровью. Рана немного и небрежно, но всё же затягивается, оставляя за собой только смазанную кровь, которую Джинн тут же стирает

А Кли молчит. Уже даже не плачет, только тяжело дышит и смотрит куда-то пусто своими большими-большими, испуганными глазами.

Такими же, как и у самой Джинн.

В голове что-то щёлкает.

— О ЧЁМ ТЫ ТОЛЬКО ДУМАЛА?!

Грудь переполняет холодное, опустошающее чувство, оно наполняет лёгкие и их едва не разрывает на части — это не гнев, обжигающий и необузданный.

Это страх.

Такой же обжигающий. Такой же необузданный.

Джинн игнорирует мерзкий ком в горле и покалывание на кончиках глаз.

— ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ ЗДЕСЬ ОДНА ТАК ПОЗДНО?! ВО ИМЯ СЕМЕРЫХ, СКОЛЬКО РАЗ ТЕБЕ ГОВОРИЛИ БЫТЬ В ГОРОДЕ ДО ЗАХОДА СОЛНЦА?

Кли постыдно опускает уши. Её губы дрожат. Она вся дрожит под крепкой хваткой. И опять же — даже не плачет. Тяжело дышит. Смотрит на неё своими большими-большими, испуганными глазами.

Саму Джинн трясёт.

— ТЫ- ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ЕСЛИ БЫ МЕНЯ НЕ БЫЛО РЯДОМ, ОН МОГ- ТЫ МОГЛА БЫ- ЭТО МОГЛО КОНЧИТЬСЯ ТАК, ТАК ПЛОХО, ТЫ- ТЫ МОГЛА БЫ ПОСТРАДАТЬ ЕЩЁ СИЛЬНЕЕ, КЛИ!

Её глотку дерёт от крика. От скопившихся слёз. Фрустрация. Она едва не переходит на хрип.

Слова, мысли — хаос.

Больше не складываются в предложения и мысли, в брань и ругань, ни во что — хаос, хаос, хаос.

Кли всё это время молчит. Словно даже не моргает. Опускает уши, но не взгляд, трясётся, словно осиновый лист.

А потом — всхлип.

И Джинн прошибает волной знакомого холода.

Слёзы бегут по её красным щекам, по всё ещё красной ране, наверняка обжигают — падают на землю и Джинн на голую ладонь.

Холод внутри обжигает иначе.

Ни слова от кли — ни радостного возгласа, ни крика, ни извечных извинений, ни собственного имени. Ничего.

Резкие вдохи, икота — она давится слезами, только сейчас опуская взгляд, закрывая глаза, сжимая маленькие ладони в кулачки. Но стоит на месте.

Джинн — словно статуя. И тоже не двигается.

Опоминается, только чувствуя собственные слёзы.

Джинн прижимает Кли к себе так крепко, так бережно, словно мгновение — и та исчезнет, так просто и напугано. Навсегда.

До ужаса знакомо.

— Прости- прости меня, Кли, я просто… я- я жутко за тебя перепугалась, очень сильно… ты не представляешь, как ты мне дорога, вот я и…я не специально, Боги, я не хотела кричать и пугать тебя, я просто… — она старается унять дрожь в собственном голосе, но всё так же забывчиво шепчет, осторожно и тихо, боясь вновь напугать, — ...я так боюсь потерять тебя. Это очень… очень страшно, Кли. — Джинн чувствует, как та утыкается ей в плечо и всё ещё вздрагивает, пока всё её маленькое тело пробивает крупная дрожь.

Тихий лепет, еле слышимый из-за того, как Кли уткнулась, Джинн едва различает.

— К-кли не знала, что… — всхлип. — …что Мастер Джинн может чего-то бояться…

Какой-то глупый смех вырывается из её груди, вперемешку со слезами, пока она успокаивающе гладит светлую макушку. Чувствует, как Кли обнимает её в ответ.

— Все мы чего-то боимся, Кли, абсолютно все.

— Даже взрослые?

Джинн успокаивающе целует золотую макушку и отстраняется, снова заглядывает в эти большие, красные уже от слёз глаза.

— Даже взрослые. Наши страхи… они просто немножко другие.

Кли вроде как понимающе кивает, снова уставясь в землю.

Пару секунд ещё глотает ртом воздух, а потом, сделав глубокий-глубокий вдох, поднимает голову. Кажется, столько раскаяния Джинн никогда ещё не видела в этих больших, красных глазах.

— Кли очень, очень жаль… Кли не хот- не хотела забегать так далеко и не хотела никого пугать! Ос- особенно Вас, Мастер Джинн! Честно! Кли не хотела заставлять вас плакать и… Кли очень-очень жаль! Правда!

Джинн вдыхает полной грудью, следуя примеру этой маленькой, проблемной, такой дорогой ей катастрофы. И, наконец, дышится значительно легче. Наконец, хаос мыслей уходит с успокаивающим ночным ветерком.

Она слабо, но всё-таки мягко улыбается.

— Главное, что ты в порядке.

Что-то в голове отдалённо и приглушённо кричит — надо быть жёстче. Гуннхильдр не пристало быть столь мягкотелыми, не пристало давиться слезами и теряться в леденящем сердце страхе.

Нужно быть жёсткими, как сталь.

Голос — знакомый, слова — отвратительно знакомые, прошедшие с ней бок о бок половину жизни, выжженные на подкорке сознания, словно незажившее клеймо.

Безответственно — резко и гневно выплёвывает всё тот же голос.

Голос, которому пора бы умолкнуть.

— …но вы так круто его одолели, Мастер Джинн!

Она окликается. Непонятливо склоняет голову, а когда понимает — тихо смеётся, поднимаясь на нетвёрдые, уставшие ноги.

— Однажды ты сможешь даже лучше, Кли, ты будешь самым ярким пламенем в истории Ордо Фавониус… но до того, прошу, старайся держаться от опасности подальше. Хорошо?

Кли активно-активно кивает и стремительно бежит подобрать свой рюкзачок и сверкающей среди пыли глаз бога, что уже не маячит огненными всплесками — лишь едва поблескивает сдержанным теплом.

Её меч блестит нетерпеливой бирюзой, силой буйствующих ветров. Надо бы достать его, пока совсем с ума не сошёл, бедняга.

Прогулка до Мондштадта выходит тихой и изнурённой. Но Кли держит её ладонь в своей тёплой, маленькой ладошке, что-то тихонько-тихонько напевает себе же под нос, и уверенно ведёт Джинн домой.

И, наверное, всё не так уж и плохо. Ведь, сжимая её маленькую ручку в своей, Джинн чувствует то, чего ей так не хватало в последнее время — самое простое спокойствие.