Стаканчик у неё перехватывают. Не успевает она и возмутиться, как Зубная Фея с тихим “Подожди немного” встаёт между ней и столиком, приподнимает её лицо за подбородок, и всё это на уставшую переработанную голову доходит слишком медленно и неправильно, оставляя Z с горящими щеками и абсолютным непониманием того, что сейчас вообще происходит.

— Открывайте.

Чем ей всегда нравился алкоголь, так это тем, что он придавал ей храбрости, и больше не приходилось волноваться о всяких глупых страхах, сомнениях и прочей ерунде, рождённой в собственной голове. Ведь, видите ли, хотелось ей многого лишь издалека — в теории, идейно, в собственных фантазиях, которые крали у неё сон по ночам.

В своих фантазиях Шнайдер не боялась неясно чего — на деле оставалась жалкой и пугливой, когда дело касалось Вертин.

Если бы Бог её и правда любил, она бы ушла из этого мира не ведая о Шторме, о Фонде и Манусе, если бы Господь её любил, она бы даже не задумывалась о том, чтобы называться другим именем. Шнайдер ушла бы тихо и мирно, никогда не узнав имени Вертин.

Поэтому, пока Мариан шепчет молитву за молитвой Господу, пока вокруг воспевается хор живых голосов и лязгающей посуды, Шнайдер не может отвести взгляд с той, кого выбирает называть Милордом.

— Эй, — и тут её щёлкают по носу, на что Джинн с неожиданности фыркает, а Лиза задорно улыбается, — Ещё немного и я правда забуду, как ты улыбаешься. Давай же.

Сделав неаккуратный реверанс, Лиза протягивает вперёд руку. Её улыбку Джинн не смогла бы забыть и под страхом смерти.

— Потанцуй со своей невестой?

Клоринда пытается сделать шаг, но в секунду путь ей пригораживает зонтик. Хочется наступить и сломать, но она умнее этого — и в разы терпеливее.

— Вам не хватает проблем, мадам Навия?

— Почему же, их всегда в достатке. И как раз таки сейчас я с одной такой проблемкой разбираюсь, — она невинно улыбается и, убрав зонтик, сама встаёт на пути, теперь уже облокачиваясь на него всем телом. И так ребячески показывает язык.

Джинн пытается ухватить рукоятку покрепче, но её трясёт — как же она слаба сейчас, как же уязвима для удара… но Лиза покорно лежит под ней. Не дрогнет. Улыбается и тоже плачет, поднимая руки к щекам Джинн так, что из-под лезвия вытекает алая капля крови, тут же убегающая вместе с дождём, и Джинн приходится прилагать все усилия, лишь бы не отбросить этот чёртов меч в сторону, лишь бы не излечить эти множественные раны на теле Лизы из последних сил.

Архонты, как же это тяжело, как же она сожалеет, что это так тяжело.

Она должна сдерживаться Ради Мондштадта.

«Заслужи своё место» — так ей сказала Лиза, довольно устроившись на краешке кровати в одном лишь чёрном кружеве и туфлях. Джинн она оставила стоять одетую. На полу.

На коленях.

— Я уже говорила, львёнок? На тебе, Джинн, ошейник смотрится как влитой, — и снова воркует, приторно сладко, и медленно раздвигает ноги, открывая вид на чёрное бельё, — А теперь приступай к работе, если хочешь заслужить своё место здесь.

Снегопад той ночью шёл как никогда прежде на памяти Лизы Минси.

Джинн Гуннхильдр учили с рождения — быть идеальной рыцаркой, верной слугой и защитницей этого города. Отдавать всю себя службе. Со всей искренностью посвящать своё сердце Мондштадту, до тех самых пор, пока оно не перестанет биться.

Когда Джинн теряет возможность держать меч в руке, Джинн теряет саму себя.

За столиком в «Хорошем охотнике», среди страниц давно просроченной книги и в руках её жены — на свой День Рождения Лиза находит письма едва ли не по всему Мондштадту.