Стаканчик у неё перехватывают. Не успевает она и возмутиться, как Зубная Фея с тихим “Подожди немного” встаёт между ней и столиком, приподнимает её лицо за подбородок, и всё это на уставшую переработанную голову доходит слишком медленно и неправильно, оставляя Z с горящими щеками и абсолютным непониманием того, что сейчас вообще происходит.

— Открывайте.

это же так просто – писать тебе письма.

В команде растений всегда было, о чём поговорить. Кокичи привносил как минимум половину тем. Например, к какому благословению принадлежал новый участник команды Хранительницы времени? Правда ли он из знатной семьи или все в его эре вели себя так важно?

"Как достичь его сердца?" Это Кокичи задумчивым шёпотом произносил только по ночам в своей комнате.

Чем ей всегда нравился алкоголь, так это тем, что он придавал ей храбрости, и больше не приходилось волноваться о всяких глупых страхах, сомнениях и прочей ерунде, рождённой в собственной голове. Ведь, видите ли, хотелось ей многого лишь издалека — в теории, идейно, в собственных фантазиях, которые крали у неё сон по ночам.

В своих фантазиях Шнайдер не боялась неясно чего — на деле оставалась жалкой и пугливой, когда дело касалось Вертин.

Если бы Бог её и правда любил, она бы ушла из этого мира не ведая о Шторме, о Фонде и Манусе, если бы Господь её любил, она бы даже не задумывалась о том, чтобы называться другим именем. Шнайдер ушла бы тихо и мирно, никогда не узнав имени Вертин.

Поэтому, пока Мариан шепчет молитву за молитвой Господу, пока вокруг воспевается хор живых голосов и лязгающей посуды, Шнайдер не может отвести взгляд с той, кого выбирает называть Милордом.

Лиле 14, но она уже солдат.

Матильда соглашается на сговор в триста фунтов, чтобы встретить девушку своей мечты.

На следующий день Вертин сверлит, включив подкаст на восемьдесят процентов громкости. Полка есть – абсолютно ненужная. Теперь очередь за картиной. Ей нет дела до картины, на самом деле - ей нужна только Сонетто на пороге.

Все становится на свои места, когда они оказываются вместе: в одной постели, в одной ванне, — и долгий день, мрачный и пасмурный, сменяется такой же мрачной и пасмурной ночью — стылой и уставшей, но Вертин старается этого не видеть.

Фонарь за окном гаснет, когда ее рубашка падает на пол.

— Тише, — говорит Вила. — Не открывай глаза. Ты будешь послушной?