III

Три

— Ну, нашёл ты меня. И?

Голос звучит фиолетово — не мужской и не женский.

Вокруг непроглядно темно. Даже сияние Глаза бога скрадывается этой голодной темнотой. Кажется, будто Каэдехара Казуха в комнате, полной ничего. Точнее, есть он, его тело, запах кипящей от напряжения крови — и ещё один, чей размер и местоположение Казуха никак не может определить. Он даже не уверен, что кроме него в темноте есть люди. Пахнет молоком, сахаром и цветами — сиренью, кажется? Этот запах — запах тоски по родному и запоздавшей на долгие месяцы весны. Печальный запах.

Кажется, что говорит с Казухой само помещение. Интересное чувство.

— Куронуши, — шепчет Казуха.

— Что, прости? — тихо переспрашивает темнота.

— Я хотел сказать, Куникузуши. Это вы?

— А сам ты как думаешь? Каэдехара… как тебя?

— Казуха, — подсказывает Казуха.

— Каэдехара Казуха. Выслеживает меня по всему острову, как какой-то одержимый маньяк, вваливается домой и имеет ещё при этом наглость спросить — не я ли, случаем, Куникузуши.

— Извините? — осторожно вставляет Казуха.

— Нет, не извиняешься, — сварливо поддразнивает его Куникузуши. — Да, я — это он. И проще будь. Ты не на приёме.

— Приятно встретить тебя, Куникузуши, — Казуха почтительно склоняет голову. Он почти уверен, что визави видит его просто отлично.

— Человек по имени Нива Йосинори приходится тебе дедом?

— Прадедом.

— Вот как.

Некоторое время Куникузуши молчит, обрабатывая полученную информацию.

— В этой стране люди живут неприлично мало…

— Жили бы дольше, если бы их не убивали, — мягко замечает Казуха.

— Ауф! Это я к чему — между тобой и правдой было огромное количество посредников. И всё-таки ты здесь. Здорово. Ты умный, Казуха. Твои родные учили тебя кузнечному делу?

Казуха сжимает зубы. От напряжения у него над скулами ходят желваки.

— Нет. Не учили. Мой отец был против.

Да и нечему было учиться. Последние крохи знаний, принадлежавшие исключительно школе Иссин, ушли под землю вместе с дедом и прадедом. Лишившись ремесла, которое текло у них в крови, потомки клана Каэдехара не нашли себе лучшего призвания в жизни.

— Какой вкус у цифры три? — неожиданно спрашивает Куникузуши.

— Кисло-сладкий, — недолго думая, отвечает Казуха. — Как салат из яблока и моркови с сахаром и уксусом.

— Какая погода сегодня вечером в столице?

— Будет ясно, без осадков. Ветер с северо-северо-запада.

— Хорошо. Каэдехара Казуха, ты хочешь учиться у меня и стать мастером Райден Гокадэн?

— Что?!

Казуха роняет челюсть, и в его приоткрытый рот затекает печальный цветочный воздух.

— Каэдехара Казуха, хочешь стать мастером…

— Райден Гокадэн. Я услышал тебя. Просто не понимаю, зачем меня учить.

— Долго объяснять. И я не хочу.

— Похоже, это ловушка, — вздыхает Казуха.

— Чего, не веришь первому сёгуну?

Возмутительно.

Казуха хочет сказать — не верю убийце, который изничтожил три школы кузнецов и утопил четвёртую в реке забвения. И утопил бы больше, если бы обстоятельства иначе сложились. Но вслух говорит:

— Не верю тому, кто задаёт подобные вопросы, а сам не решается показать лицо.

— Хорошо.

Свет наваливается на Казуху сразу весь — он даже жмурится от боли. Чувствует, как в уголках глаз собираются горячие слёзы.

— Что такое? Я показываюсь, а он даже не смотрит.

Первым делом Казуха оглядывается кругом. В большом зале лилово-серого камня нет ничего, кроме выхода, растопленного большого горна, который дал бы фору горну Микагэ на Татарасуне, и сидящих на полу Каэдехары и Куникузуши. Потолки такие высокие, что их самих не разглядеть; только дым или туман, который клубится под массивными сводами.

Казуха не так часто видел сёгуна Райден, тем более — вблизи. Но даже по тому, что запомнил, сходство между Куникузуши и госпожой Наруками Огосё — ошеломляющее; Казуха знал об этом, но всё равно оказался не готов. Разнополые близнецы — а Куникузуши, скорее всего, юноша — гораздо меньше похожи друг на друга, не говоря уже о братьях и сёстрах разного возраста. Сёгун Райден и Куникузуши похожи, как гипсовые слепки одного лица, только раскрашенные по-разному.

У сёгуна, кажется, была мушка на щеке и глаза чуть светлее. У Куникузуши — брови темнее и гуще. Длинные волосы, которые на всех изображениях сёгуна собраны в тугую длинную косу, распущены, блестящими змеями ползут по плечам и спине на пол. Кроме этих волос и чёрного халата, едва прикрывающего бёдра, на Куникузуши нет, по всей видимости, ничего. Как будто Казуха и впрямь застал его врасплох и на отдыхе.

Если бы только не место это странное.

— В лицо мне смотри, — безмятежно напоминает Куникузуши.

— Извините, — Казуха быстро отводит взгляд от его голых ключиц, а точнее — от маленькой чёрной татуировки над ними, чуть ниже едва заметного адамова яблока.

— Не извиню, — снова отмахивается от него Куникузуши. — Повторяю свой вопрос ещё раз. Зачем ты меня искал? Хочешь стать мастером Райден Гокадэн?

Вот заладил-то. Как заведённый.

— Я не искал встречи, — говорит Казуха. — Точнее, не думал, что её так просто найду.

— Помнишь, как попал сюда?

Казуха задумывается. Нет, сам момент попадания во тьму он не помнит. Помнит, что под конец дня, утомившись долгим присутствием в компании людей и безуспешными попытками разобраться со своим прошлым, вышел на природу подышать воздухом. Разреженный воздух всегда приводил его мысли в порядок, поэтому он отправился в горы.

И…

Дальше — непонятно, что. Происходящее отчасти напоминает Казухе обычный сон. Сны всегда лучше всего запоминаются с конца.

Вот только вкусов, запахов и логических связей там нет. Казуха, на всякий случай, рассматривает свои перебинтованные руки. Куникузуши выплёвывает тихий смешок.

— Твоё тело крепко спит под горой Ёго, а всё пространство вокруг — мой план. Время тут течёт иначе. И прежде чем ты начнёшь творить глупости, предупреждаю: умрёшь здесь — умрёшь и снаружи.

— Я не хочу с вами сражаться, и насмерть тем более, — невозмутимо качает головой Казуха. — Но у меня есть вопросы, которые я, пользуясь случаем, хотел бы задать. Сколько у меня на это времени?

— Сколько считаешь нужным. В один день наружнего времени можно уместить несколько лет. Ты не будешь нуждаться ни в воде, ни в еде, твой облик не состарится.

— Как мне выйти?

— А зачем выходить? У тебя же вопросы. Одни неизбежно влекут за собой другие. Другие — третьи. И так до конца.

Казуха сжимает кулаки:

— Если я не могу покинуть место по своему желанию в любое время, то я — в плену или в заложниках.

— Да. Наверное, ты прав, — невозмутимо соглашается Куникузуши.

— Каковы твои условия? — Казуха еле сдерживает нервный смех.

Да Куникузуши просто выпрашивал решение остаться по доброй воле!

— У меня есть сделка для лучшей версии тебя, — Куникузуши лениво накручивает на палец длинную прядь. — Каэдехара ведь всё ещё должны по контракту тот меч. Так?

— Не думаю, что сёгун всё ещё ждёт заказ, — усмехается Казуха. — Хотя вообще-то, юридически — да. Таков путь человека в вечности. Сыновья отвечают по обязательствам своих отцов, а отцы — за дедов.

— Тогда есть ли разница, под каким из фальшивых небес ходить, если ты всё равно несвободен? Если покрасить прутья клетки зеркальной краской, меньше клеткой она быть не перестаёт…

Казуха деликатно кашляет.

— Я отвлёкся, — нахмурив красивые брови, говорит Куникузуши. — Ты сделаешь меч по настоящему чертежу сёгуна Райден и другой — по моему. Один — отдашь мне, другой — ей. До тех пор, пока не сделаешь их так, чтобы суметь повторить в реальности, я тебя не выпущу.

— Вот как, — Казуха опускает глаза.

Один день снаружи за несколько лет внутри… Даже если Шиканоин Хейзо с раннего утра заподозрит неладное и отправится искать незадачливого накама¹, Казуха всё равно застрял надолго.

А что если у Шиканоина не получится его разбудить? Или, того хуже, он попадёт точно так же? Нет, такого не произойдёт. Детектив из комиссии Тенрё никогда не ввязывается в битвы, которые обречён проиграть.

Надо пробовать выбираться самому, и чем быстрее, тем лучше. Куникузуши явно благоволит ему, но причины этого доброго расположения непонятны. Юки говорил, что людям с большой дороги милости богов стоит опасаться не меньше, чем их гнева, да и гнев он, по большому счёту, предпочитал больше — что его и убило. Но с милостью как-то можно работать, можно договориться.

— Можно взглянуть на чертежи?

— Пожалуйста, почему нет? — Куникузуши неровно дёргает плечом. Откуда-то из воздуха Каэдехаре на колени падают два свитка, до боли напоминающие тот самый, столетней давности, который показывала Камисато Аяка. Другое дело, что разобраться, какой из них создала сёгун Райден, а какой — Куникузуши, Казуха не может. Восстановить потом по памяти сразу оба — не сможет тем более. Плохо.

— Я научусь всему, чему посчитаешь нужным меня научить, — говорит он. — Но почему ты сам не скуёшь то, что тебе нужно?

— Это тело создано, чтобы быть сосудом для гносиса² о времени и пространстве. Не больше. Не меньше. Для тонкой работы нужно больше чувствительности. Я могу сделать клинок, которым можно проткнуть человека или, как отвлечённый пример, омлет пожарить, но для высокой смертоубийственной кухни такого недостаточно. Будь готов к тому, что практическую часть придётся осваивать во многом самостоятельно. Заплети мне волосы?

Вопрос — или приказ, скорее — застаёт его врасплох. Чертежи куда-то испаряются. Зато появляется расчёска, и Казуха её кое-как ловит.

Издевается, что ли, этот Куникузуши? Проверяет границы своей власти? В любом случае, отказывать ему в простой просьбе не стоит, поводы рассориться можно найти и лучше.

— Повернись, — просит Каэдехара, подползая поближе, и на пробу касается кончиков чужих волос на полу. Мягкие какие.

Куникузуши корчит лицо, как от зубной боли, и говорит:

— Нет. Встань. И обойди меня сам.

Казуха встаёт. Тело очень неохотно его слушается.

— Отойди чуть-чуть и сделай зарядку какую-нибудь, — обнадёжившись, видимо, его послушанием, Куникузуши строчит указания, как игла на фонтейнской швейной машинке. — Сначала головой, потом руками, ногами. Бодрее, бодрее! Чего ты как батат варёный? Теперь отпусти расчёску, ноги на ширину плеч, руки по швам. Ага. Теперь чуть приподними их и держи прямо, чтобы было симметрично. А теперь ещё выше, на уровень плеч. Симметрично, я сказал. Правую чуть пониже, левую — подальше. В другое дальше, от меня. И шею прямо. Чего ты там высматриваешь? Взгляд на линию горизонта. Да, замри так.

Казуха встаёт прямо с вытянутыми руками, буквой Т, и с трудом отводит взгляд от послушно летающей рядом расчёски. В теле у него разом принимаются хрустеть суставы и кости — если не все, то половина так точно. Но боли нет. И тело после этого становится куда более лёгким и гуттаперчевым.

— Теперь отомри и заплетай меня.

Каэдехара подбирает из воздуха расчёску, нетерпеливо тыкающую его в пальцы деревянной рукоятью, и бухается на колени позади Куникузуши. Отделив чёлку и короткие пряди вокруг лица, оставшиеся волосы Казуха разделяет на три части. Кисти рук всё ещё гудят так, словно он их отлежал, и больше; по мере того, как Каэдехара продвигается от корней до кончиков, под кожей пальцев будто пробегают стаи различных насекомых, от садовых муравьёв до боевых оникабуто. Последнее — совсем уж невыносимо. Казуха останавливается и ждёт, стиснув зубы, пока табун умозрительных насекомых пронесётся мимо.

— Вроде бы, не должно быть больно… — бормочет себе под нос Куникузуши.

— Я делаю что-то не так? — уточняет Казуха.

— Всё хорошо. Продолжай.

Умозрительные оникабуто, пристыдившись, сбегают, и остаток косы он доплетает спокойно.

Некоторое время Каэдехара оглядывает результаты своих трудов и, в конце концов, резюмирует:

— Мне не нравится.

— И не должно, — медленно пожимает плечами Куникузуши. Почувствовав, как Казуха расплетает свежезаплетённую косу, говорит: — Да оставь.

— Почему — не должно? — интересуется он, пропуская щётку через мягкую и гладкую, умащённую цветочным маслом массу волос.

Ответ Куникузуши говорит Казухе мало. А если уж откровенно — совсем ничего:

— Я знаю, где твои кости.

— Ясно, — бесцветно говорит он. — Лента есть?

Он просто привык доводить все дела до конца. Тем более, от вида волос, свободно лежащих на полу, Каэдехаре с самого начала было не по себе.

— Я же сказал… — вскидывается было Куникузуши, но передумывает на полуслове. — А впрочем, делай что хочешь. Какая нужна?

Казуха едва успевает сформулировать своё пожелание — красную и длинную, чтобы хватило заплести от головы и потом закрепить кончик — как предмет, в точности соответствующий его представлению, падает ему на колени.

Нехорошо. Очень-очень нехорошо.

— Ты умеешь читать мысли?

— В какой-то степени — да, — признаётся Куникузуши. Судя по голосу, улыбается. — А в какой-то степени — нет. Не переживай так. То, что ты меня ненавидишь — это секрет Полишинеля³. Другие свои грязные или даже чистые тайны можешь оставить при себе.

Казуха молчит. Хочется ответить что-то, возразить, но всё, что приходит ему в голову — какое-то резкое, нелицеприятное, и косвенно так или иначе подчеркнёт, что Куникузуши, вообще-то, божественно прав.

Но Казуха не хочет его ненавидеть. Он не хочет никого ненавидеть, никогда, ведь злоба — это дорога в тупик. С другой стороны, а не оказался ли он в тупике именно из-за своей доброты?

Вторая коса у Каэдехары тоже получается не так, как хотелось бы. Точнее, получается она как раз более-менее сносно, но прямое плетение слишком напоминает ему о сёгуне Райден. Он расплетает и эту косу.

У Бэй Доу не такие ухоженные и длинные волосы, но плести из них косы куда удобнее и приятнее. Они плотнее, нескользкие и не так сильно пушатся на кончиках.

Третью косу Казуха заплетает на фонтейнский манер, так называемым “рыбьим хвостом”, на середине вплетает сложенную пополам ленту и скрепляет на конце бантиком. Получается прелестно. Разве что, к характеру Куникузуши такая причёска едва ли подходит.

— Наигрался? — скучающе интересуется Куникузуши. И, прежде чем Казуха успевает сделать что-нибудь и с этой косой тоже, поворачивается к нему лицом и легонько толкает подушечками пальцев в напряжённые плечи.

Не ожидавший напора, Казуха валится на спину, но вместо тёплого камня под лопатками встречает пустоту, темноту — и ощущение свободного падения.

— Теперь иди, осмотрись. Когда буду нужен, позову тебя сам.

Закрытая комната

Прошло, по внутреннему разумению Каэдехары, примерно двое суток, а Куникузуши так и не явился.

Не то, чтобы в его отсутствие Казуха прямо-таки места себе не находил. Место он себе нашёл. Точнее, правильнее бы сказать — не место, а состояние.

Когда Куникузуши подтолкнул его, Казуха сначала разозлился, потом — испугался, потом — упал прямиком в пышную красную крону старого клёна. Больно не было. Кажется, ускорение свободного падения не подействовало в полёте; в противном случае он разбился бы, не получив и малейшего шанса спастись. С большой радостью и удивлением Казуха понял, что сила Глаза бога всё ещё с ним, и на землю спустился без всяких приключений.

Земли было немного — только маленький остров, поросший осенними клёнами и жухлой рыжей травой. Окружённый тёмным, угрожающе-алым морем.

На западе неприлично долго полыхал закат, на севере и востоке — клубились грозные грозовые тучи. С тёмной, грозовой стороны острова расположилась хорошо утоптанная широкая полянка. Хорошее место для старой доброй самурайской дуэли.

Если кто-то соберётся на дуэль в такую даль.

Казуха некоторое время топтал полянку дальше, как дурак, ожидая, что, может быть, Куникузуши вызовет его сам. Но Куникузуши не вызвал — и даже не появился. Конечно, Казуха сам сказал, что драться не хочет. Ну так мало ли, что он сказал! В его распалённом разуме смерть в бою казалась в этот момент более почётной, чем заточение на воображаемом плане и на неопределённый срок.

На мгновение — не сильно больше — Казуха решил, что можно уйти из жизни самому. Но в океане, с тёмной, заволоченной тучами стороны, предостерегающе грянул гром. Каэдехара горько посмеялся ему: не то чтобы у него и впрямь было много способов себе навредить посреди ничего.

В кленовых кустах Казуха нашёл хорошо спрятавшийся веер в цветах своего клана — чёрном, красном и жёлто-оранжевом, украшенный искусно выполненным узором из осенних листьев. Веер приятно лежал у него в руке, как искусно сбалансированный самурайский клинок. Символическое⁴ орудие самозащиты — куда лучше, чем ничего, поэтому веер Казуха на всякий случай прихватил с собой.

Когда Казуха чуть-чуть успокоился, ждать боли быстро ему надоело. Стоило ему только задуматься, как извлечь пользу из своего положения, как он снова очутился в громадной фиолетовой зале с горном. Горн — видно, во избежание — не горел, но кладка всё ещё хранила приятное тепло былого костра, а воздух — запах парфюма, или, может, самого тела Куникузуши.

Как растопить горн без спичек, Пиро элемента или хотя бы огнива — Казуха так и не понял. Зато обнаружил, что покинуть зал не так и просто: на выходе его ждал тёмный лабиринт. Стены его, по всей видимости, покрывают сюжетные гравюры, но оценить их по достоинству наощупь Казуха не сумел.

Он брёл и брёл маленькими шажками в темноте несколько часов, томимый тягостным неведением, пока не услышал из глубин лабиринта нежный юношеский голос, поющий горькую, заунывную песню на неизвестном языке. О происхождении её Каэдехара может только догадываться, но не о смысле: песнь о разбитом сердце он узнает на любом языке.

Голос, певший песню, не принадлежит Куникузуши, равно как никому из знакомых Казухи.

Голос вёл его до тех пор, пока под высокими подошвами его гэта⁵ не заскрипел мокрый снег.

Стало холодно. Холод Казуха отметил только как факт: понижение температуры ему сильных неудобств не доставило. Когда просветлело, Каэдехара нашёл себя в полузатопленной холодной пещере. В высоте, под самым её сводом, виднелось крохотное окошко, сквозь которое шальной ветер сплёвывал вниз крупные порции снега.

Казуха не сразу понял, но едва понял — поразился: своды этой пещеры образует скелет поистине колоссальной твари. Где у неё при жизни были конечности или хотя бы голова с тазом — он не определил; зато грудных клетки точно две, и обе сохранились прекрасно. Одна крупнее и продолжает другую по оси позвоночника. По размеру тварь была не меньше Оробаши но Микото, великого змея, чьи кости до сих пор украшают собой мрачные пасторали острова Ясиори.

С приближением Казухи трогательная песня прервалась на полустоне.

Каэдехара медленно похлопал исполнителю. Тот хихикнул. По незамёрзшей воде пошли круги.

Приблизившись к месту, откуда они происходили, Казуха нашёл уд⁶, терпко пахнущий свежим лаком, и утеплённую шинель Фатуи — судя по расцветке, её хозяин обладал Гидро Глазом бога. Шинель села на Казуху как родная, но костяная пещера его желания утеплиться почему-то не оценила. Подгоняемый ледяным ветром с примесью ледяной пыли, он натянул опушенный мехом капюшон и сбежал в казавшийся на тот момент крайне привлекательным тёплый лабиринт. Прихватил с собой и музыкальный инструмент тоже.

Второпях он не сразу обратил внимание, что может ориентироваться в лабиринте, не хватаясь за стены. Больше того — стоило ему подумать “хочу где-нибудь отдохнуть”, как у него перед носом появилась деревянная дверь.

Отодвинув сёдзи, он обнаружил себя в хорошо знакомом кабинете Шиканоина Хейзо — или, скорее, в месте, пугающе похожем на него.

Юный детектив комииссии Тэнрё обычно обретается в полицейском участке. Там ему выделены приличные площади; но оба два раза, когда Казуха приходил навестить господина Шиканоина, на площадях этих не было совершенно ничего, кроме обширной карты мыслей, собранной из бумажек и ниток на пробковой стене. Говорят, после каждого крупного дела он выбрасывает всё лишнее; но Казухе кажется, что лишних и в целом личных вещей у детектива мало, а те, что всё же у него в кабинете лежат — служат совсем иной цели.

Чтобы стать комиссаром в комиссии Тэнрё, человек должен одолеть в дуэли сёгуна Райден. Чтобы стать напарником гениального детектива из комиссии Тэнрё, человек обязан доказать, что скорость мысли позволяет за ним угнаться. Говорят, выразивших явное согласие Шиканоин запирал у себя в кабинете на час и смотрел, смогут ли они выбраться без посторонней помощи.

Кажется, господин Шиканоин лелеял определённые надежды, когда запер Казуху под предлогом “выйти ненадолго за стаканчиком кофе”; но тогда Каэдехара настолько сильно обрадовался возможности провести хоть немного времени без шумного детектива и так страшно устал, что скорчился поудобнее на неудобном стуле и уснул. Понял он, что заперт, только через пару часов, когда в замочной скважине с обратной стороны шумно повернулся ключ тенгу Сары: она заметила, что за полупрозрачными дверями горит свет, и зашла проверить. Было неловко. Сердобольная и прямолинейная генеральша предложила ему оплатить гостиницу, а отказывать ей было столь же неудобно, сколько соглашаться. В итоге он битый час объяснял ей всё по порядку, и вдвойне неудобно было после этого убеждать тенгу не ругать Шиканоина.

Он ведь не имел в виду ничего плохого.

Ты сам дал позволение себя закрыть — вот о чём говорят эти стены.

Вместо зияющей пустоты полки в этой копии кабинета Шиканоина забиты книгами. Некоторые из них были в библиотеке отца; некоторые Казуха увидел впервые, а некоторые, написанные на незнакомых ему языках, и вовсе не смог опознать.

На рабочем столе укоризненно возвышался и звенел зелёной листвой воскресший бонсай прадеда — тот самый, благодаря которому Каэдехара узнал о Куникузуши. Его Казуха не без труда сослал в дальний угол кабинета, чтобы не царапал глаза.

Место бонсая занял свежеприсвоенный уд, а чёрно-синюю фатуйскую шинель Казуха повесил на крючок рядом с дверью. Расстаться с веером он не решился и не может решиться до сих пор.

Взяв наугад какую-то книгу, он наткнулся на сборник стихов какого-то снежнийского автора, вполне сносно переведённых на общий тейватский. Он писал своей возлюбленной о путешествиях на жарком материке к юго-западу от Сумеру. Иногда Казухе даже не удавалось понять, метафорами говорил автор или описывал происходящее буквально: перевод оказался стар, сами тексты — ещё старше. Такая велеречивая бессмыслица очень хорошо ложится на аккорды; Казуха спел несколько стихов и сыграл себе, насколько позволял непривычный и неудобный инструмент.

Куникузуши скромным импровизированным концертом не соблазнился. Но подслушивал — наверняка.

За следующие несколько часов Казуха сделал порядочно кругов по лабиринту и с некоторым удивлением понял, что пространство коридоров — такая же условность, как и время.

Достаточно намерения, чтобы оказаться у горна. Достаточно разозлиться, — хотя бы понарошку, — чтобы шагнуть на остров с клёнами. Достаточно с теплотой вспомнить о близких, чтобы вернуться к старым костям. Если устал, ошибся или недостаточно чего-то захотел, то неизменно попадаешь в кабинет Шиканоина.

Есть ещё одна комната, куда, в отличие от кабинета, попасть у Казухи никак не получалось. Он перепробовал всё: сидеть часами в темноте, изо всех сил захотеть картофельно-креветочных шариков, развеселиться, расплакаться, громко читать стихи и повторять фехтовальные движения, пользуясь веером, как в театре Кабуки.

Все эти попытки неизменно заканчивались на острове с клёнами. Закрытая дверь бесит его, как домашнюю кошку; кажется, что если открыть её, то можно тиснуть себе ещё несколько метров свободы.

Но, скорее всего, там просто заседает Куникузуши. И тихо, про себя, смеётся над ним.

Последний час Казуха сидит в кабинете Шиканоина, растекшись по столу, и ждёт. Смутную радость первооткрывателя и кошачий гнев в нём окончательно вытеснила тревога. Разбираться, что планирует враг, куда удобнее, если видишь его собственными глазами.

Два коротких удара по дверному косяку возвещают о прибытии Куникузуши. Казуха нервно подпрыгивает — вместе со стулом.

— Уже соскучился? — подмигивает Куникузуши, облокачиваясь о стенку и скрещивая руки на груди.

Одежды на нём на этот раз больше на пару слоёв, и вся — чёрная, не считая выглядывающего из-за ворота края дзюбана⁷ и белых носков, едва заметных под длинными штанинами хакама⁸.

А ещё — красной ленты в волосах, которая так с их прошлой встречи и осталась заплетённой в косу.

— Уже? — тускло переспрашивает Казуха.

— Ты рад меня видеть, — надменно улыбается Куникузуши. — А прошло всего тридцать два часа.

И правда, думает Казуха, я ведь действительно рад. Не столько ему лично, сколько слому своего одиночества. Которому, как казалось, конца и края не было.

— Люди — биосоциальные по своей природе. Я подозревал, что, несмотря на подавленные приоритетные потребности, ты не можешь комфортно жить без поддержки, одобрения и просто близости другого существа. Поэтому заселил часть плана теми, с кем можно поболтать. Тебе не по душе их компания?

— Я… нашёл пещеру с каким-то скелетом, — вспоминает Казуха.

— Каким-то скелетом! — Куникузуши возмущённо сопит. — Сабнак — одна из лучших собеседниц, что ты можешь найти в бурном потоке вечности.

Казуха не решается развивать эту тему. Тем более — спрашивать, как вообще поладить со скелетом.

— Ещё я слышал юношу. Он мне пел. Или не мне. Пел, словом.

— При случае спой ему в ответ. Результат тебе понравится.

— Можно ещё спросить…

— Уже спросил.

— …что за последней дверью? Как туда попасть?

Куникузуши как-то очень по-доброму смеётся, прикрыв рот кулаком.

— Каэдехара Казуха, ты — очень хороший, добрый человек. Если кто-то и должен объяснять, как попасть за последнюю дверь и что там делать, так это ты — мне. А не наоборот. Предполагаю, что, подумав о картофельных креветках, ты был ближе всего к правде.

Казуха растерянно трёт виски. Ему решительно ничего не понятно, но очень интересно. Он спрашивает наугад, ведомый случайной догадкой:

— Тебе нравятся креветки в картофельной панировке?

— Мне? Нет, — Куникузуши качает головой. — Я думаю, если в еде нет сахара, то и смысла в ней тоже особого нет. Лучше, чем птичье молоко, ещё не придумали.

Мимо. К предпочтениям Куникузуши тайна двери значения не имеет — во всяком случае, к таким мелким.

— Я не знаю, что за птичье молоко, — признаётся Казуха.

— Это большое упущение. Я оставлю тебе немного, — обещает Куникузуши.

Каким бы сладким ни было это чудесное молоко, он точно пытается быть — или казаться — ещё слаще. А лучше бы кричал, требовал и громко стучал кулаками по столу; такое поведение со стороны похитителя куда более объяснимо, чем это.

— Я не думаю, что вне грядущей учёбы тебе стоит общаться только со мной и ни с кем больше. Это будет вредно для твоей души. Может, тебе будет проще со старыми друзьями? Нет?

Куникузуши — нет, уже Шиканоин Хейзо! — садится на стул для посетителей напротив Казухи и подпирает голову кулаками. Хотя Куникузуши остался в той же одежде, обмануться его внешним видом всё ещё не составляет никакого труда. От дыхания “Хейзо” даже пахнет так же: мятой и терпкой живицей хвойного дерева, которую он постоянно нервно жуёт.

Занятно, что из всех кандидатов в друзья Куникузуши решил изобразить именно детектива.

Да, с господином Шиканоином Казуха познакомился давно, раньше даже, чем с другими знакомыми из столицы. Их многое связывает, но ещё большее — разделяет.

Мать Шиканоина носила родовое имя Кано — семьи, ходившей в вассалах у клана Нива, а потом, с его полным исчезновением, и Каэдехара. К моменту, когда главой некогда почётного клана стал Казуха, статус этот давно и безвозвратно стал пустой формальностью. Дед был угрюм и равнодушен — как теперь кажется, до последних дней жизни чувствовал себя преданным; отец витал в облаках, беспорядочно сходился с женщинами и тратил деньги, которых и так никогда не было. В те дни, когда Казуха не учился и не тренировался, он учил, тренировал и отвлекал от разрушительных проделок господина Шиканоина, которого тогда ещё уместно было называть Хейзо-кун⁹. За попечительство будущего мнимого господина хорошо кормили, а в дни, когда под крышей поместья Каэдехара бушевал человеческий шторм — ещё и давали крышу над головой.

В свои десять лет Шиканоин Казуху обожал. Тогда разница в четыре года между ними казалась непреодолимой пропастью, а сон в одной постели — закономерным продолжением дневных игр.

Они не виделись несколько лет. За это время господин Шиканоин не перепрыгнул эту пропасть, но перешагнул. А Казуха — так и не избавился от идеи, что, отправившись в своё бесконечное приключение, оставил его и в чём-то тоже предал.

— Что случилось? Что у тебя с лицом? Я не угадал? — утомившись длительным молчанием, интересуется господин Шиканоин в исполнении Куникузуши. — Странно. Ты думаешь про этого парня так часто, что я почти подумал, что у вас любовь-морковь. Хи-хи!

Манерность и мимику Хейзо Куникузуши изображает восхитительно. На короткий миг Казуха даёт себе обмануться; ему почти хочется протянуть руку и накрыть большим пальцем родинку у Шиканоина под глазом, чтобы проверить, насколько приближены к реальным будут ощущения. Но он вовремя сдерживается. Хейзо бы на такое наверняка прохладно отшутился бы и вывернулся, что сделает на его месте Куникузуши — неясно, и проверять больше не хочется.

— Как знаешь, — “Бэй Доу” зевает, закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула. — Мне всё равно, кого играть и как выглядеть.

Чёрная и закрытая самурайская одежда Куникузуши смотрится на капитане Алькора совершенно неуместно.

— Ну, нет, — отвечает Казуха. — Наедине с нею я долго не выдержу.

— Ладно, — смеётся “Бэй Доу”, пока её лицо плывёт разноцветной рябью Северного сияния. — Ещё одна попытка.

Последнюю фразу Куникузуши говорит уже мужским, до боли знакомым голосом Нагисы Юки. Голосом лучшего и мёртвого друга.

Казуха щурится и медленно-медленно выдыхает воздух через ноздри.

Больше года назад сёгун Райден казнила Юки на ступенях, ведущих в Тэнсюкаку. От него даже пепла не осталось — и это ради чего? Чтобы полубог, или бог, или что там из себя представляет Куникузуши, играл с этой памятью и насмехался над ней?

“Юки” открывает рот. Потом закрывает его обратно, так ничего и не сказав.

Его лицо, еле тронутое золотистым походным загаром — как и в тот злополучный день — выражает такой ужас, какой при жизни выражать было неспособно вовсе.

Читает мысли, мерзавец.

— Слушай, я… — “Юки” закусывает губу чуть не до крови, роняя взгляд на сцепленные в замок руки, пока сквозь его кожу просвечивает звёздное небо. — Я прошу прощения. Не хотел тебя задеть.

Прежде, чем это лицо успевает с Куникузуши окончательно стечь, Казуха подаётся вперёд и практически рычит ему:

— Подожди.

— Не трогай гноящуюся рану, — рекомендует ему “Юки”, возвращая себе человеческий вид. — На твоём месте я бы…

— На своём месте я требую от тебя сатисфакции, — чётко и зло выговаривает Казуха.

После чего лёгким ударом сложенного веера по горлу отправляет Куникузуши на остров, где растут кровавые клёны.

Дурак и молния

— Ой! Как больно. Давно меня никто так на танцы не приглашал.

Юки — нет, всё-таки Куникузуши — трёт шею, тревожно осматриваясь по сторонам. Пока Казухи не было, солнце укатилось совсем, но темнее от этого не стало. Света от холодно-красной луны и неестественно близких, ярких звёзд — достаточно, чтобы светить макабрически алым светом.

Заметив, что Казуха переместился следом, Куникузуши заметно воспаряет духом и принимается нарезать вокруг него круги по краю полянки, как любопытная белая акула. На таком расстоянии сложно рассмотреть лицо, но целеустремлённую пластику движений старого друга Каэдехара узнаёт безошибочно.

Великий актёр! Как много ещё он знает? И откуда?

Тяжесть веера в руке приятно дополняется тяжестью катаны. Клинок, оказавшийся у Казухи в руках, сделан как будто из цельного куска какого-то полупрозрачного красного минерала; не выкован, но выстроблен и заточен до остроты; его гранёную алость дополняет только чёрная обмотка на рукояти. Казуха сжимает её крепче, готовый и защищаться, и атаковать.

— На всякий случай спрошу. Кто нанёс тебе оскорбление, побудившее взяться за клинок? Куникузуши или я?

— Да, — коротко отвечает Казуха.

— Что — да?

— Я понятия не имею, как разговаривать с Куникузуши, — горько признаёт Казуха. — Но мне приятно видеть лицо старого друга. Если он и обидел чем-то, то это не твоего ума дело.

— Я — и есть твой друг, Казуха, — “Юки” останавливается, раскрывает ему навстречу руки. — Проси что угодно. Всё постараюсь сделать.

— Не надо мне лгать, — Каэдехара вскидывает в его сторону руку с мечом. — Куникузуши, это лицо — маска. Я ещё недостаточно лишился рассудка, чтобы не помнить, что происходило минуту назад. И подыгрывать тебе не собираюсь. Доставай оружие!

— Тогда я тоже не буду подыгрывать тебе, — “Юки” обиженно щурит орехово-карие глаза. — Не хочу драться. Я видел своими глазами величайшие из боевых искусств, начиная с сёден, искусства первой ступени Райден-рю, закачивая Мусо но хитотати, самой тайной. О других рюха¹⁰ молчу. Извини, но тебе нечем меня удивить… Эй! Ты чего?! Ну… если это и правда настолько для тебя важно, то можем немного. Только не плачь, пожалуйста.

Казуха глубоко вдыхает и выдыхает, выравнивая дыхание, но глаза всё равно предательски щиплет.

Очень похоже на Юки. Говоря откровенно, Юки бы наверняка сказал бы то же самое — и это ранит сильнее всего.

— Нагиса Юки мёртв. Хватит.

“Юки” делает несколько робких шагов ему навстречу.

— Тише, тише, дружочек. То, что меня убили, ещё не значит, что я умер. Будь я мёртв до конца, меня бы здесь не стояло, так? Буси не страшатся смерти и принимают её как старого друга. Я не самурай по крови, но даже я понимаю. Ай!

Когда он совсем неприлично сокращает расстояние, Казуха немилосердно отгоняет его мечом.

— Слушай, — “Юки” хмурится. — Ты сам попросил меня показать, несмотря на кой-какие травмирующие воспоминания. Даже на дуэль вызвал. А теперь гонишь и зовёшь самозванцем? В чём твоя логика?

— Я попросил? — хмурится Казуха.

— “Подожди”. Вот так сказал. Понимаю, это звучит сейчас дико, но… я — это я. Честно!

Конечно же, Казуха ему ни капельки не верит.

— Не веришь мне? Понимаю. Я и сам, на твоём месте, не поверил бы.

— Ты знаешь о Куникузуши.

— Кое-что, — “Юки” рассеянно чешет щёку. — В последнее сколько-то времени у меня не очень хорошо с памятью. Не могу восстановить последовательность событий. Зато я знаю обо всех трёх Райден! Если хочешь — спрашивай свои вопросы.

— Тогда скажи, для чего Куникузуши пытался уничтожить Райден Гокаден, если всё равно собирался их восстанавливать.

— Если победишь меня в дуэли — сдам этот его секретик.

— Интересные дела, — замечает Каэдехара. — Я думал, ты на моей стороне.

— Я не говорил, что отвечу просто так. И потом — ты вроде сам хотел драться. Правила те же самые, что в наш последний раз. И не надо… вот этого вот.

“Юки” издевательски рисует пальцами в воздухе кавычки. Из уважения к облику старого друга Казуха решает впредь обходиться без них; в конце концов, расстановка знаков препинания в мыслительном потоке и так тяжело даётся ему, особенно точки.

Юки срывает сухой кровоцвет на краю полянки и вертит его длинный стебель между средним и безымянным пальцами.

— Вырвешь эту висюльку у меня изо рта — ты выиграл. Не поднимешься с земли пять секунд по местному времени — проиграл.

Казуха думает: интересные дела. Куникузуши не мог ухватить это воспоминание просто так, с поверхности; Казуха и сам об условиях своей дуэли с настоящим и живым Юки успел позабыть!

— Непросто. Тогда я хочу знать, как Куникузуши читает мысли.

— Из мозга, естественно, — Юки скучающе рассматривает цветочек, так и не решаясь взять его стебель в рот. — Это я тебе и безо всякой дуэли могу сказать.

— Как он берёт их из мозга?

— Слушай, я не особо в этом разбираюсь. Простыми словами: каркас тела состоит из клеток, которые в небольшом количестве содержат Электро. Тот, кто контролирует Электро в твоём организме, управляет и тем, что ты видишь, что помнишь и как чувствуешь.

— Дерево может упасть, даже пока никто не слышит удара о землю, — мрачно заключает Казуха.

— Точно, точно! Тебе не нужно вспоминать о чём-то здесь, чтобы он мог сам про это узнать. Но этот мир был бы скучным, если бы состоял только из того, что знаешь ты. Поэтому не стоит без разбору клеймить всех лжецами и клонами. Станет проще жить. Это я тебе как старый друг советую.

— Лучше помолчи и доставай меч, — просит Казуха.

Юки смеётся, закусывает стебелёк и гладит воздух подушечками пальцев — нежно, как домашнее животное. Меч, который появляется у него в руке, похож на меч Каэдехары, только сделан из другого камня, фиолетового, как аметист.

— Ну, берегись. Хе-хе.

Казуха с лёгкостью отбивает первый удар и напирает вперёд, позволяя себе потеряться в давно забытом танце мечей.

Старый друг всегда слишком сильно любил выделываться. В первый год их знакомства Каэдехару это здорово впечатляло, но и пугало тоже — в равной степени. Его учили, что буси должен быть скромен; что говорить о воине должны его поступки и мастерство, а не он сам. Потом Казуха узнал, что его друг родился в простой семье, а навыки боя получил на службе у сёгуна — и это многое о нём объяснило. В мирное время рядовых комиссии Тэнрё обучали как сторожевых собак. Они больше умели лаять, чем кусать, а если и кусали — так только тех, кто и так не мог ничего противопоставить в ответ. Для решения большинства конфликтов хватало и этого.

Юки ушёл со службы, потому что не считал её достойной себя. Юки пришёл на службу, потому что не видел иного способа освоить основы.

Кудзё-рю как школа боевых искусств появилась поздно — всего пять сотен лет назад — вследствие необходимости быстро обучить большое количество людей сражаться с чудовищами из-за океана, чтобы по мере сил защищать свои земли. Чудовищ в Наруками с тех пор поубавилось; нынешняя Кудзё-рю учит сражаться против людей. Она включает в себя три пути: меча, нагинаты и каната. Все они направлены на то, чтобы быстро, эффективно и нелетально одолеть противника, после чего захватить его в плен.

Когда Казуха впервые встретил Нагису Юки, тот был в самом начале своего паломничества воина. Мечом он на тот момент владел сносно, нагинатой — кое-как, неподготовленного человека мог повязать секунд за десять, а уговорить на безрассудство — за минуту. Ещё он был старше, выше и выносливее. В дуэли, навязанной семнадцатилетнему наследнику клана Каэдехара, Юки это никак не помогло. Он проиграл всего за тридцать две секунды.

Когда они встретились через несколько месяцев, у Юки был Глаз бога, и ветер удачи подул в его сторону. У Казухи Глаза тогда ещё не было, и он поразился, как символ признания богов может заменить годы, а может — десятки лет упорного труда.

Пока они путешествовали вместе, Казуха получил свой Глаз. Их навыки как будто бы сравнялись, как уровень воды в сообщающихся сосудах. Точнее — слабость одного неизменно нивелировалась силой другого.

Но они никогда раньше не сражались без ограничения бренностью собственных тел — голодом, жаждой, усталостью. Смертностью.

— О чём мечтаешь? — не разжимая зубов, спрашивает Юки.

Казуха легко выпрыгивает из невидимой Электро петли, которую старый друг предсказуемо раскинул у него под ногами, пока нарезал круги. Семьдесят седьмой удар, нанесённый сразу после, он отражает так же легко, как первый.

— Болтать бы тебе поменьше, — рекомендует Казуха. — Если выронишь кровоцвет, то победа за мной.

Юки сосредоточенно скрипит зубами. Проигрывать он терпеть не мог.

Видно, проигрывать не любит и Куникузуши тоже: в какой-то момент меч в руках у Нагисы удлинняется рукоятью и сгибает полупрозрачное лезвие, обращаясь в нагинату.

— Что-то новенькое, — удивляется Казуха. Его друг лишь зубами скрипит.

Подсечка! Теперь настало время Каэдехары назойливым комаром виться вокруг. Нагината позволяет Юки удерживать его на большей дистанции — а ведь он учился использовать её с вящей неохотой, да так и не освоил в совершенстве.

Удар!

Тот Юки, которого знал Казуха, не отбил бы его. Но в его нынешней защите, кажется, нет слабых мест.

— Ты стал лучше с нашей прошлой встречи, — бросает Казуха. Ему не надо даже переводить дыхание, чтобы сказать это чётко.

— Правда? Правда?! — заливаясь весёлым смехом, кричит в ответ Юки. Чудно, как травинка у него во рту ещё держится. — Показать, что ещё я теперь умею?

И вспарывает лезвием чёрный песок. Электрические цепи, как змеи, бросаются к ногам Казухи. Он разрубает их, как головы гидры. Но, как в энканомийских легендах, на место одной всегда приходит две.

Несколько дождевых капель падает на кожу самурая. Приходит гроза.

— Это кайдэн, третья форма Райден-рю, — бормочет себе под нос Казуха, разрубая очередную цепь. — И не стыдно столько лгать?

— Я лгу? — Юки в гневе пинает ногой песок. — Я — лгу?! Когда это я тебе лгал?

— Даже обладая Электро Глазом бога, ты не мог достичь такого мастерства при жизни. Я бы заметил.

— Думаешь, это сложно? Так смотри!

Грохочет гром.

Юки в сердцах разламывает нагинату напополам ударом о колено и вскидывает руку с лезвием в небо. Казуха чувствует, как волосы по всему телу становятся дыбом.

Так бывает перед тем, как ударит молния. Или перед тем, как готовишься парировать коронный удар сёгуна — Мусо но хитотати. Смерть от руки старого друга была бы достойной смертью. Но буся не может позволить себе прогнуться под ветерком после того, как пережил шторм.

Отразить удар выходит проще, чем в первый раз. Источник силы госпожи Наруками Огосё находится в середине её груди, на месте сердца. Юки несколько секунд ждёт удара с неба. Этого более чем достаточно, чтобы подготовиться.

Скрипит и искрит камень о камень. Каэдехара стискивает рукоять меча и зубы; они, кажется, вот-вот раскрошатся. Электро стекает по его телу прямиком в землю, где цепи змей только и ждут приказа вцепиться в щиколотки и уронить Казуху на землю.

Сейчас или никогда.

— Куда — руки?! — шипит Юки. Он не был готов к тому, что Каэдехара удержит меч одной рукой, а другой попытается вытащить у него изо рта ценный трофей.

Реагирует мгновенно: Казуха чувствует, как его дёргает вниз, к земле, падает на колени и смеётся.

Он сжимал кулак так сильно, что не заметил, как остался без левой руки и предплечья. Боли нет. Крови — тоже. Под локтем, на месте раны, немного жжёт, как слизистые — от красного перца. Но это даже приятно.

— Ты проиграл, — выждав пять секунд, говорит Юки.

— Подумай ещё.

Ладонь упавшей на землю руки Казухи раскрывается, показывая рассыпавшийся на лепестки кровоцвет. Потом своевольно показывает средний палец и рассыпается на карминовые фракции, смешиваясь с песком.

Нагиса Юки озадаченно смеётся. Потом — тоже падает на песок и обнимает до хруста в костях. Казуха не противится. Хотя он не устал, сил на недоверие всё равно никаких не осталось. Юки пахнет дорогой дорог, электричеством и родным каменистым пляжем на юго-востоке Наруками.

— Прости. Меня, — Нагиса сопит, утыкаясь носом Казухе в шею. Он кладёт меч на песок и обнимает в ответ, насколько это возможно в полторы руки.

Тучи расходятся. Брезжит рассвет.

— Ничего, — улыбается Казуха. Непрошенные слёзы опять текут у него по щекам.

Он малодушно готов осваивать ремесло даже калекой, запереться хоть на тысячу замков, только бы Юки был рядом. По-хорошему, Куникузуши не стоит допускать до этой мысли — но какая разница. Он всё равно нашёл бы, чем Казуху задеть, в его распоряжении — всё время мира.

— Мне не надо было вестись на её провокации, — невпопад заявляет Юки.

Казуха гладит его по голове.

Ничего страшного.

— Хочу заметить, Каэдехара Казуха, что твой друг даже глупее моего, — вздыхает Куникузуши.

Он стоит на самой границе песка и воды, укрывшись от мороси белым бумажным зонтом. Его новое кимоно — насколько об этом можно судить по спине — окрашено во все цвета молодого утра, от персикового и кораллового до синевато-серого.

Юки испуганно отстраняется от Казухи и кланяется в землю. Не то чтобы Куникузуши обращает на это внимание.

— “Мусо” можно записать как “забвение” и как “мечта”. Из нас троих¹¹ мечты людей всегда волновали только меня одного. Но вот что забавно: один за исполнение сокровенной мечты обзывает меня лжецом. Второй решил, что тайные знания ничем не отличаются от конфет, и сломя голову побежал делиться с ближним живительным пенделем. Я не осуждаю. Просто не понимаю, как с вами общаться.

— Хочу назад свою руку, — говорит Казуха.

Куникузуши почти раздражённо отмахивается зонтом. Каэдехара с удовольствием поводит новыми-старыми пальцами левой руки, после чего за шиворот достаёт Юки из песка.

— Откуда он?

— Артерии земли хранят память обо всех, кто живёт или умер недавно, — тихо говорит Куникузуши. — Ещё немного помню я и сёгун Райден. Гораздо больше — ты сам.

Юки садится, скрестив ноги. Говорит:

— Я проиграл. Это ничего?

— Ничего. Сам расскажу, — Куникузуши задумчиво катает рукоять зонта меж ладоней. — А то, чего доброго, передёрнешь всё. Каэдехара Казуха, подойди сюда.

Казуха встаёт с земли и подходит ближе. Мельком оглянувшись, с горечью замечает, что Юки уже куда-то исчез.

Куникузуши засовывает Каэдехаре в руку квадратный фотоснимок. На снимке — они вдвоём. У Казухи лицо спокойное и уверенное; Куникузуши, у которого на фотографии непривычно короткие волосы, стоит у него за плечом и растерянно, испуганно даже, держит за рукав хаори. Как будто даже дёргает в тщетной попытке увести. По одному снимку можно только гадать.

Не без труда по замыленному фону Каэдехара узнаёт пейзаж.

— Это на горе Ёго?

Куникузуши невесомо кивает.

— Я не помню, — признаёт Казуха. — Какое отношение эта фотография имеет к моему вопросу?

— Да практически никакого. Мне просто интересно, получится восстановить этот участок памяти или нет. Что до вопроса: ещё сто лет назад я считал, что смогу отомстить Эи за давнее предательство, сломав её любимую игрушку. Но ей было плевать на это. Нет, не так: с точки зрения Эи по-настоящему важные вещи не могут кануть в забытье, а если канули — то и не были важны.

— Мне кажется, я это уже слышал где-то. Эи — это имя сёгуна Райден?

— Нет. У сёгуна нет имени, только функция. Как только ты даёшь созданию имя, то начинаешь нести за него ответственность. Эи — безответственная сука, но даже с ней можно иметь дело. Последние полгода, может. Или около того. Эи — имя настоящего Электро Архонта. Не заставляй меня углубляться в подробности.

Казуха кивает. Куникузуши пинает мыском сандалии какой-то камешек, подталкивая в воду:

— В знаниях о Райден Гокадэн нет больше ни тайного, ни сакрального, но мало кто может передать их дальше. Эи, как я уже сказал, плевать, старик Амэнома слишком стар, а его ученик — дуболом, который, положа руку на сердце, никогда не будет и вполовину так же хорош. Его ученик унаследует, в лучшем случае, треть. Через два поколения искусство Амэномы истлеет совсем. Мне нужен кузнец кузнецов, чтобы воплотить мою идею, и я никуда не тороплюсь. Я ответил на твой вопрос?

— Почему я? — одними губами шепчет Казуха.

Куникузуши молчит и немного нервно крутит зонт.

— Неважно, — говорит, наконец. — Пошли работать.