Яна — настоящая путешественница: никогда не остаётся на месте, хоть у неё и есть дом, хоть есть родня и, может, однажды были даже друзья. Но она всегда идёт и, пожалуй, сама не знает точно, куда. Яна — шаманка, и ей дóлжно оставаться у себя, защищать и благословлять свою деревню или хотя бы пойти служить своей силой государству, но Яна — неверная Яна, своенравная, самовлюблённая — бесконечно виноватая перед всеми, кто её знал, поэтому она облачалась в вышитые чужестранными узорами рубахи и накидки, в едва не по-шутовски широкие шаровары и совсем лёгкие доспехи и на шаманку абсолютно не походила, опиралась на посох с полной зубов тыквой-погремушкой и носила все свои пожитки за спиной в мешке, который чаще увидишь у бродячих торговцев. А единственной спутницей своей она выбрала наглую и злую ястребицу-тетеревятницу, и птица эта была прямо как сама Яна — неблагородная и хищнолицая, вольная и нелюдимая.

Яна слабая шаманка: никогда не умела ни с духом переговорить, ни проклятие снять, ни болезнь излечить, а всё, что ей удавалось, было незаметным и неособенным: то грибной дождь подзовёт, то спугнёт озверевшего лешего.

Не то чтобы ей нравилось что-то из того, что её обязывали делать, поэтому она никогда не прикладывала к шаманству усилий.

Но Яна была не столько, впрочем, слаба в своём искусстве, сколько неопытна и неподчинима, потому что она не использовала ничуть из того, чему её, едва завидев в ней потенциал, учили, а всё она изобретала своё: никчёмное, нерабочее, но собственное, и это было ей к лицу, к лицу дурнославно известной, стёршей подошвы ботинок и болтающей лишь с безымянной ястребицей.

Она была, тем не менее, сильнее, чем даже она сама могла себе представить, и иногда леший мог оказаться стёрт с лица земли одним её неловким движением.

Она не обращала на это внимания, а окружавшие её люди старались поскорее об этом забыть, потому что считать её разочарованием было гораздо легче, чем признавать почти нечеловеческую мощь её способностей.

Яна не ходила в города, не просила сеновальщиков подвезти её на телеге, не оставалась на ночлеги в хуторах и в целом на передышки не соглашалась: ночевала в переносной палатке, купленной когда-то у кочевницы, вставала с зарёй и понятия не имела, куда придёт в следующий раз. Она любила свою жизнь. Любила ходить в кровь стоптанными ногами по росе, любила не быть ни к чему привязанной, любила без карт находить дороги и никому не желать доброго дня. Любила она много чего, но всё это было чужое, ей не положенное, хоть и подходящее.

Яна умела слушать. Умела слушать, что о ней говорят в случайных деревнях, слушать и запоминать, чтобы понимать, кто она, потому что сама она этого не знала, знала лишь какие травы целебные да какой валежник больше дыму даёт. Она была молчуньей, девой в копюшоне, человеком на дороге и случайной встречной на чьём-нибудь пути, несговорчивой и неприятной.

Яну не уважали, но и не ненавидели. Известна она была и правда по-дурному - отступницей и немного даже предательницей, но почему так повелось уже никто и не вспомнит. Зато у Яны была память хорошая, но, увы, не на имена, поэтому её ястребица так и обходилась без клички, да и смысла в именах Яна никогда не видела. Она помнила иначе. Яна помнила кочевницу — статную девушку, продавшую ей палатку и почему-то напоследок улыбнувшуюся, помнила сына кузнеца, вежливого и прямолинейного, с которым она вроде как дружила в детстве, помнила всех встречных, доброжелательных или озлобленных, но их имена были забыты ею, наверное, навсегда.

У Яны нет было целей и потому, возможно, её мать прекратила писать ей письма. У Яны была ястребица, ведьминский оберег и, больше, пожалуй, ничего. Она знала мало, знала, что её по имени не запомнят так же, как она не запоминала других. Знала всё, но, если послушать её брата, то совсем это не так.

Можно было сказать, что Яна заблудилась. Но, будем честны, она не искала путь домой.