Софи пыталась считать секунды, проведённые в кромешной темноте, до тех пор, пока счёт не зашёл за тысячу. Теперь она просто сидит, оперевшись спиной о холодную бетонную стену, и думает о том, что наверняка застудит почки. Но пока что любые неприятные ощущения отвлекает от себя нестерпимо ноющая рука — маньяк решил скинуть Уилсон с лестницы. Пролетев несколько метров, она неудачно приземлилась, и теперь запястье пульсирует тошнотной болью. В отсутствии даже малейшего источника света невозможно отследить, какого цвета конечность, но, учитывая её явное увеличение в размерах, Софи почти уверена — если кость не сломалась, то точно треснула.

От бесконечной тянущей пульсации под кожей хочется зарыться лицом в бетон, и Уилсон ритмично стучит затылком о стену. Кажется, в ближайшее время там появится трещина. Но болезненность в голове смещает фокус с повреждённой руки. Хотя от переизбытка неприятных ощущений во всем теле хочется стошнить. Учитывая, что подвал не проветривается, это значит просидеть неизвестное количество времени в кислом запахе желчи, и Софи отбрасывает эту идею сразу же. Стукнувшись о бетон последний раз, она издаёт заключительный рык и зарывается лицом в колени. Втягивает носом запах джинсовой ткани — первый глоток воздуха за все время, пока она наслаждалась сыростью. От ощущения влажности Уилсон гадко и мерзостно. Человеку захочется оказаться под палящим солнцем только тогда, когда он окажется заперт в тёмной сырой коробке.

Софи жмурится и пытается больше не открывать глаза — однообразие заставляет терять ориентацию в пространстве и сводит с ума. Ощущение, что она ослепла, накрывает время от времени. Уилсон трёт веки каждые пять минут. Они ощущаются опухшими и воспалёнными. Как и мозг.

Как оказалось, в пустом подвале не так уж и много развлечений. Сказалась её идиотская привычка не держать хлам в доме — любая вещь, кажущаяся ей бесполезной, не имела ни малейшего шанса остаться в доме. Из любых возможностей повеселить себя у Софи осталось ровно две ноги и полторы руки — по двадцать пальцев в сумме. И ненужные внутренности внутри черепной коробки. Потому что играть в города с самой собой оказалось абсолютно дерьмовой идеей, а все остальное вызывало лишь непредсказуемую эмоциональную реакцию, рациональнее которую стоило бы избежать.

Быть запертой в собственном доме — в пять раз хуже, чем быть похищенной. Потому что это, блять, не смешно. От этого хочется вгрызаться в стены и кричать в голос. Но Софи решает поберечь связки. Потому что в жизни бывает всякое, и иногда стоит сэкономить силы на более громкий крик. Уилсон жалеет, что она не сэкономила.

Примерно четверть от времени, проведённого в подвале, Софи думает о похитителе. Частично осыпает его проклятиями и оскорблениями, частично спрашивает, почему именно она, а частично пытается понять, что с ним, в конце концов, не так. Агрессия сменяется слезами, слёзы сменяются агрессией, а загадка так и остаётся неизменной — что он, блять, такое? Ответ не приходит даже в расплывчатом виде, а вопрос будто набухает, занимает все больше места в голове. Почему все так? В какой жизненный момент Софи свернула не туда?

Уилсон нащупывает на груди крестик. Проводит по маленькой фигуре Иисуса большим пальцем, ощущает шероховатости золота. Бог существует? Она никогда в него не верила. Покрестили в детстве — сейчас именно то ощущение, когда лицо тонуло в святой воде. Невозможно вдохнуть. Будто горло пережало. Софи начинает судорожно перебирать в голове все когда-либо совершенные ею грехи. Пытается найти хоть какое-то объяснение происходящему. Скорее от отчаяния, чем от веры. Потому что какой смысл верить в того, кто способен подвергнуть тебя таким страданиям?

Софи вздрагивает, когда слышит поворот ключа в двери, и сильно бьётся головой об стену. Пульс набирает бешеный темп за считанные секунды. Дыхание тут же становится частым и глубоким. Адреналин. Будто все сосуды заполнены им. И чисто животный инстинкт подсказывает вскакивать и бежать, как только в кромешной темноте проглядывается тонкая полоска света. Она преломляется на десятке ступеней и постепенно доходит до середины подвала. Уилсон, наблюдая за этим, как заворожённая, чувствует, как нещадно жжёт глаза. И не может оторваться. Потому что это первый кусочек её старой повседневной жизни за последние несколько часов. Игнорировать причину появления света долго не получается — она напоминает о себе сама. Маньяк на несколько секунд застывает в дверном проёме, рукой нащупывая выключатель с противоположной от подвальной стороны. Когда единственная уныло висящая лампочка с треском загорается противным тёплым светом, Софи не выдерживает и жмурится. Рефлекторно тянется руками к глазам, тут же ощущая резкую острую боль в запястье, и осторожно возвращает ее на место, позволяя безвольно болтаться вдоль пола. Здоровая ладонь трёт оба века поочередно, и только тогда Уилсон осмеливается поднять взгляд.

Маньяк стоит у двери, спустившись на пару ступеней, и смотрит. Не моргая. Его фигура кажется ещё массивнее и угрожающе издалека. Просторная белая толстовка стала чище, чем вчера. Постирал? Софи переводит взгляд на лицо — оно осталось таким же безобразным. Все те же глубоко посаженные глаза с обожженными веками, вся та же улыбка из рубцов. Уилсон сглатывает. Ей страшно. Страшнее, чем было раньше. И этого нельзя показывать.

— Не скучаешь? — усмехается он, размеренно спускаясь вниз. Его шаг быстрый, но расслабленный и местами нагловатый. Сейчас стук подошвы почти неслышен. Будто его тело весит критически мало.

Лезвие ножа угрожающе поблескивает из кармана толстовки. Не самое удачное место с точки зрения безопасности, но удобное с точки зрения… Забыли. Софи незаметно вжимается в стену, стараясь сделать как можно более безучастное лицо. Не дергаться и не показывать страха. Все нормально. Не паниковать. Когда маньяк оказывается в паре шагов от неё, Уилсон приходится поднимать голову, чтобы не наблюдать его колени. Дрожь пробегает по телу. Шея ощущается слишком уязвимой. Софи прикрывает ее здоровой рукой.

— Игнорировать вопросы — невежливо, тупая сука, — слишком ровным для маньяка тоном сообщает похититель. Похититель ли? Это ведь её подвал. Чужая нога со всей силы врезается Софи в рёбра, и она неуклюже заваливается на бок. Приходится опереться на сломанную руку, и лицо секундно перекашивает от острой боли, отдающей в плечо. Точка опоры тут же меняется на менее болезненную, и Уилсон откашливается.

— Нет… Всё нормально, — хрипит она, пытаясь сфокусировать взгляд на собственных пальцах.

— Я не спрашивал, как у тебя дела, но да ладно, — удовлетворенно отвечает маньяк, окинув её снисходительным взглядом. Софи находит в себе силы снова взглянуть на него. Режется об холод глаз. — Вставай давай.

Уилсон набирает ртом побольше воздуха и откидывается в прежнее положение. Стискивает зубы. Плохо. Больно. Мерзко. Опирается на здоровую руку, позволяя сломанной свободно волочиться за ней, и предпринимает попытку встать. Тут же падает на задницу, когда чужой ботинок с силой впечатывается ей в плечо. Софи вопросительно поднимает взгляд, чувствуя, как предательски слёзы собираются у внутреннего уголка глаза.

— Нет, другой рукой.

Уилсон сглатывает слюну и моргает. Выкатившуюся слезу стремительно смахивает пальцем. Меняет положение и опирается на повреждённую ладонь. Вырывается болезненный стон, который она тут же маскирует за кашлем. Не слабая. Рука будто взрывается изнутри раскалёнными иглами, и Софи чувствует, как влага собирается по всей площади нижнего века. Она резко отталкивается. Предплечье теперь не ноет, а крошится на кучу маленьких осколков. Уилсон закусывает нижнюю губу в надежде сместить фокус восприятия — не выходит. Поэтому она просто смотрит прямо в глаза, которые больше не кажутся человеческими. Они горят животной злостью. Исконной, не вызванной обстоятельствами. Становится тошно.

— Забавно. Будешь делать всё, что я говорю? — усмехается. Смотрит на Софи сверху-вниз. Как на побитого котёнка, который продолжает шипеть, пока его колотят шваброй. — Сядь.

И Уилсон действительно плюхается на задницу, не прерывая зрительного контакта. Не провоцировать. Делать шоу, если он этого хочет. Главное — выжить.

Уголки губ похитителя еле заметно содрогаются. Усмехается он всегда странно — резко выпускает носом воздух, не сопровождая это никакими мимическими сокращениями. Ещё одна деталь в куче ненормальности. Он снова командует встать, и Софи слушается, рефлекторно опираясь на здоровую руку. На сломанную больше не получится даже при желании, она просто не выдержит. Уилсон — словно собачка. Безделушка, радующая глаз. Готовая повторять команды хозяина до потери сознания.

— Дай сюда, — грубо бросает маньяк и дёргает повреждённую руку на себя.

Софи коротко взвизгивает и тут же чувствует, как на голову обрушивается ледяной воздух — страх. Но похититель, кажется, это даже не берет во внимание. Он крутит распухшую и посиневшую конечность, заставляя Уилсон тупить взгляд в пол. Его руки холодные и шершавые. И умеющие доставлять боль. Потому что большой палец давит прямо на перелом, и Софи захлебывается коротким вскриком. На этот раз он вопросительно поднимает взгляд, замечая реакцию. Давит ещё раз. Сильнее. На этот раз она не кричит — только кусает губу, устремив стеклянный взгляд куда-то сквозь. Зубы повреждают тонкую слизистую, от чего во рту появляется железный вкус. Как от собачки на молнии. Палец не поднимается с поврежденного места слишком долго, и Уилсон болезненно мычит. Когда давление на запястье прекращается, из груди вырывается выдох. Она не дышала все это время.

— Перелом, что ли? Заебись, и дня не прошло.

Софи слышит сарказм в его словах — он явно не рассчитывал на такое скорое повреждение своей жертвы. Это не должно быть смешно. Это должно быть грустно. С каждой секундой Уилсон все глубже погружается в болото, и до полного погружения остаётся не так много времени. Перелом там, перелом тут — и привет, подруга с косой, давно не виделись. А сейчас ей ничего не остаётся, кроме как стоять и смотреть в никуда, пока перед ней находится преступник, маньяк, и, с большой вероятностью, убийца.

— Он не срастется сам, — тихо сообщает Софи. Скорее для себя, чем для него. Лучше бы он и не слышал.

— Спасибо, блять, мисс Гениальность, я сам не догадался, — огрызается маньяк. В голосе проскакивают странные ноты раздражения. Уилсон мысленно одёргивает себя за провокацию. — Будешь много говорить — останешься и без второй.

Софи решает не отвечать. Рискует вновь получить по рёбрам, но эта вероятность не становится меньше ни при каком исходе. Она перестала надеяться, что контролирует хоть что-то. Лучше сделать вид, что так нужно. Не провоцировать вновь. А потом вырваться, когда он потеряет бдительность. Звучит хорошо. Было бы хорошо и на самом деле.