Под небесами

Дайсуке по жизни не везло, он убеждался в этом всё чаще. Он был не из тех, кто ноет на неудачи, сам при этом ничего не делая — напротив, старался изо всех сил, но взамен получал лишь издёвки от судьбы. Жизнь будто нарочно дразнила его, как обманчивый воздушный поток дразнит крылья планера, обещая легко вознести под небеса — а потом ускользает и оставляет беспомощно опускаться вниз под неумолимой силой тяжести.

Лётный клуб стал для Дайсуке не просто отдушиной — практически делом жизни. Вполне нормально для того, кто с детства мечтает стать пилотом. Его не пугала нагрузка и тяжёлые тренировки, которые порой затягивались до позднего вечера: ради давней мечты он был готов на всё. А потом… Потом оказалось, что не только ради неё. Глаза цвета июльского неба, глядя в которые, он ощущал себя подобно планеру в момент, когда от него наконец отцепляется сдерживающий его трос и он взмывает всё выше, выше, выше… Один их взгляд мог заставить его сделать что угодно. И как же хорошо — с одной стороны, — что их обладатель не знал об этой пугающей власти. А с другой…

Нет, Дайсуке не надеялся ни на что, даже не позволял себе таких мыслей, гнал их подальше и в особо тяжёлые моменты просто заставлял себя тренироваться ещё усерднее. Влюбиться в собственного командира, тем более в такого ответственного и взрослого, как Дзюн — хуже и придумать нельзя, куда уж тут мечтать о том, чтобы раскрыть свои чувства. Дайсуке просто надеялся, что постепенно это пройдёт. Нужно лишь потерпеть, отучиться до выпуска, распрощаться, оставшись хорошими друзьями — а там, глядишь, однажды небо при взлёте перестанет напоминать ему об этих глазах. Больно, обидно, несправедливо — но что поделаешь, любовь справедливой не бывает, разит вслепую, словно молния — жаловаться бесполезно.

Лучше уж посвятить всего себя усердной работе и попытаться насладиться теми краткими совместными моментами, которые порой удавалось выгадать. Вот только хуже всего было то, что с собой в небо Дзюн его ни разу не брал. Поначалу Дайсуке списывал это на свою неопытность в полётах. Потом — на то, что он уже и сам всё умеет. И лишь однажды задумался: а почему, собственно, всегда появлялись какие-то отговорки и поводы перенести всё на другой раз, которого так и не случится? Ответа он тогда так и не нашёл.

Но в остальном план "расслабиться и получать удовольствие" работал. Ровно до момента, когда эта новенькая ворвалась в их жизнь, как влетает в лобовое стекло шальная птица.

И не успел Дайсуке опомниться, как его уже приставили с ней нянчиться, даже не спросив его согласия.

— Ты как раз говорил, что у тебя нет девушки, — поддел его Дзюн, кривя губы в этой его чёртовой ухмылке, противиться которой было невозможно ни при каких обстоятельствах. Дайсуке иногда казалось, что он на самом деле обо всём знает и издевается над ним вполне намеренно.

— Но… я… не это имел в виду, — пролепетал он, уже догадавшись, что спорить бесполезно. Таков уж был Дзюн: с виду тихоня, а на деле жёсткий, как ураганный порыв — если уж что решил, всё будет так, как нужно ему.

Поначалу новенькая откровенно раздражала, причём как будто делала это нарочно. Дайсуке силой убеждал себя в обратном: если бы сорвался, точно бы испортил отношения с Дзюном, которому та, кажется, приглянулась с самого начала. Он даже в первый же день взял её в полёт! Её, а не Дайсуке, который уже даже мечтать об этом не смел, хотя ему не раз снились смеющиеся синие глаза на фоне приближающегося неба. Не его, старающегося изо всех сил каждый день, чтобы командир был доволен.

Снова не его.

Ну как тут не вскипеть? Но Дайсуке дал выход эмоциям, только пока чёртов ни в чём не повинный планер кружил наверху, вознося всё выше не его, не его, не его. Он выместил злобу на лежащем неподалёку от полосы камне: пнул его, чтобы боль слегка отрезвила. Помогло мало, но к моменту возвращения голубков на грешную землю он уже сумел взять себя в руки. Насколько получилось.

Но Дайсуке знал о себе, насколько он на деле отходчив, пусть и никогда бы не признал этого вслух. Да и Тамаки оказалась не так уж плоха в полётах — хотя, на его взгляд, не настолько, чтобы восхищаться её талантом так, как это делал Дзюн. Но она и вправду была хороша. Девчонка чувствовала планер как собственное тело — и когда Дайсуке это понял, он позавидовал ей уже чисто по-человечески, а не из-за мелочной ревности. Он всегда понимал, что рождён земным существом — и пусть его непреодолимо тянуло к небу, он бы никогда не сравнился с теми, кто рождён быть птицей. Как Тамаки. Как Дзюн.

Возможно, это и сблизило его с девчонкой. Дайсуке тянуло к этим крылатым бестиям не меньше, чем к самому небу — а они и не подозревали, как он, слабый и приземлённый, страдает по ним и их свободе. В какой-то момент он совсем запутался. Небесный взор командира и его издевательская мягкая ухмылка по-прежнему лишали его спокойного сна — но и от бесконечной энергии, которой так и фонтанировала Тамаки, он отказаться уже бы не смог. Вот уж правду говорят: склонность любить и мужчин, и женщин — это не вдвое больше шансов, это вдвое больше разочарований. Хотя тогда Дайсуке ещё не в полной мере понял правдивость этого высказывания.

Весь ужас накрыл его позднее, когда страшные, холодные слова зазвенели в ушах, отказываясь проникать в сознание.

"Вероятно, Дзюна больше нет"

Дайсуке так до конца в это и не поверил. Таскал на себе эти слова подобно лишнему балласту — но так и не пропустил их ни к разуму, ни к сердцу. Дзюн не мог разбиться. Кто угодно, но не он. Представить это было так же дико и невозможно, как то, что разбилась бы птица, проводящая почти всю свою жизнь в небе.

А вот Тамаки переживала это совсем иначе, с присущей ей чрезмерной эмоциональностью. И когда Дайсуке увидел её на следующее утро, заплаканной и будто наконец повзрослевшей — тогда у него и упало сердце, хотя должно было ещё за день до того, когда они выпытали страшную новость. Что же ты, Дзюн, наделал, и как мы теперь без тебя? В очередной раз человек, которому он без оглядки доверил бы не только управление планером, но и всю свою жизнь, оставил его без ответа.

В тот ли момент всё полетело в крутое, неконтролируемое пике? Или ещё раньше, когда Тамаки впервые села в планер к Дзюну? Когда отбила тот чёртов мяч, из-за которого Дайсуке сломал планер? Когда только ступила на территорию университета Аонаге?

Или когда его телефон высветил до боли знакомый номер, с которого, как он думал, уже никогда не поступит никаких звонков?

Дайсуке слушал искажённый помехами голос и чувствовал, будто несётся на планере вниз со скоростью свободного падения — хотя этот звонок вроде бы должен был вознести его ввысь. Он не различал слов — только до боли любимый вкрадчивый тембр, которого так никогда и не услышал в замкнутом пространстве кабины планера один на один. И едва ли уже услышит. Впрочем, это и к лучшему.

Он машинально ответил что-то. Наверное, пожелал счастья. Нажал на кнопку отбоя и отстранённо отложил телефон в сторону. Пора было начинать жизнь с нуля, собирать из обломков не выдержавших столкновения крыльев. Крылатая парочка унеслась прочь — а он остался один, и к этому ещё предстояло привыкнуть. В конце концов, жить можно и на земле. Не знать синего неба и неумолчного птичьего щебета, не стремиться вверх, за облака, не скучать о пьянящем ощущении полёта  в ласковых объятиях термика.

Можно. Но получится ли?