Студенческая жизнь, как говорит абсолютное большинство, довольно тяжела. И частенько приходится жертвовать сном. Шумные тусовки, посиделки допоздна, разборы полетов, скандалы, интриги, расследования…

Стены СПбГУ повидали многое и ещё столько же увидят, поэтому для них один сонный помятый студент в своих извечных наушниках с колотящими битами был так, одним из тысяч.

Что забавно, только для них.

— Вад! — Заглушенный музыкой восклик словно приободрил его, остановил у самого кабинета. — Вадик!

Знакомый голос лучшего друга, а там уж и нехилый удар в плечо вместо приветствия, разбудили Вадима лучше всяких будильников и матушки с её оплеухами.

— Чё ты орешь, Волков, иди убейся! — Сон как рукой сняло, он вскрикнул, покачнулся на месте и по привычке полез влепить тому подзатыльник.

Волков так и замер, не двинувшись, даже когда отхватил люлей, а в спину врезался его спутник. Не шелохнулся, только уставился на лучшего друга, словно на привидение; карие глаза забегали по уставшему лицу, зацепили помятую футболку, взъерошенные светлые волосы, мешки под серыми глазами. Вадик был сам не свой.

— «Волков»? — Раздался за спиной Олега удивленный голос; рыжая макушка показалась из-за скрытого за черной рубашкой плеча. — Не «Поварешкин», не «Олежа» и даже не «Олег»?

— Подожди, Серый… — Ошарашенно прервал его тот, делая шаг вперёд. — Ты чё… — Прошептал он, обхватив картинно щеки Вадика и заглянув в душу со всей скорбью новоиспеченной вдовы. — Ты чё, умираешь?..

На вырвавшийся смех Серёжи оба промолчали, только Олег из-за природного сволочизма, а Вадик потому что от недосыпа не до конца понял, что ему хотят сказать. Невыспавшийся Вадик — горе в семье, это знали все. Неудивительно, что Олег, с которым они делили горшок, парту, а один раз даже кровать, так поразился его помятому виду.

Только через несколько с лишним секунд Вадим отпихнул руки друга, наигранно вытирая щеки под усилившийся хохот Серёжи, и отвернулся, принявшись агрессивно растирать глаза.

За спиной раздались невнятные шепотки, Вадик незаинтересованно глянул на них через плечо, когда зрение более-менее пришло в норму, и застал как Сережа, приподнимаясь, что-то пробормотал на ухо склонившемуся к нему Олегу, поцеловал в это же ухо и, уткнувшись в телефон, ушел в другую сторону.

— Голубки, — усмехнулся Вадим по уши влюбленному виду Волкова.

— Сдохни, — бросил Олег, даже не отняв взгляд от спины Серёжи.

Вадик на это только хрюкнул.

Всего пара дней прошла с того, как Олег рассказал ему про свою всеобъемлющую совершенно не дружескую любовь к одному рыжему засранцу, но Вадик уже успел нарыть кое-что про ЛГБТ и отдельно гомосексуалов.

И он не был гомофобом. Потому что так же не был тем человеком, который бы без всяких причин начал задумываться о влиянии ЛГБТ-культуры на мировую историю. В конце-концов даже на его факультете это особо не затрагивали, что после недавних ночных свиданий с Гуглом наводило на ещё большие размышления.

После того двухчасового разговора по душам Олег прямо сказал, что Вадик может идти нахуй, если начнет чмырить его или, упаси господь, Серёжу. И тогда Вадик понял, что нахуй идти и терять друга не хочет. Они с Серым не особо общались, тот вообще был на удивление не таким уж заводилой, как говорили в университете. Будучи звёздочкой СПбГУ, лучшим студентом аж целых два года подряд, гением и просто притягательным человеком, сам Сережа в свой круг общения принимал только, собственно, Олега, Юлю Пчелкину — президента студенческого совета, у них общие интересы, — самого Вадика и даже немного Грома с Полицейской Академии.

Вадик, что во время разговора с Олегом, что ночами позже, искренне пытался понять, а что изменится в их общении с фактом гомосексуальности его лучшего друга и лучшего друга его лучшего другаЭто не ошибка, пожалуйста, не исправляйте.? К определенному выводу он особо не пришел. Может тому виной были мысли о начале нового семестра. Летние каникулы разморили старшекурсников, и ни Вадим, ни Олег, ни даже Юлечка эй ки эй Белочка-В-Колесе не думали о том, чтобы напрягаться раньше времени.

Решение забить хуй на какие-то изменения казалось самым правильным, и именно этим Вадик и занимался все их последующие встречи в последний месяц каникул. Олег и Сережа поначалу чувствовали себя неловко при нем, должно быть, ожидали отвращения или чего-то в подобном роде. Но уже сейчас, за неделю до начала учебы, когда некоторым старшекурсникам, и им в том числе, пришлось заявиться в университет, было видно как они более-менее перестали стесняться.

Это наводило на определённые абсурдные мысли. Вадим, не любящий усложнять жизнь, со спокойной совестью и чистыми руками послал их к чертовой бабуле, и своей единственной заботой оставил кураторство над первокурсниками. Переходя на третий курс, он точно знал, что возьмёт себе пару детишек для наблюдения, может будет поддерживать и покажет, что тут да как — это приглядывалось ему, как оптимальный способ отвлечься от кое-какой проблемы, терзающей его мозг все летние каникулы.

— Эй, Поварешкин, — окликнул Вадик наконец замершего Олега, который последние секунды пялился на пустой поворот.

Волков заинтересованно дёрнул головой, толкнув всё-таки дверь в лекционный зал, куда они и направлялись.

— Как намеками послать человека нахуй?

***

Стоял погожий день. Солнце впервые за долгое время щедро освещало улицу, многие прохожие то и дело пускали на лица едва заметные улыбки, и даже мороз не мешал им наслаждаться приятным светом.

Абитуриенты, даже вернее, уже первокурсники, которым посчастливилось учиться в Санкт-Петербургском Государственном Университете, более-менее подтягивались прилегающему к нему общежитию. Конечно, лишь те, у кого не было своего жилья в северной столице.

Алтан Дагбаев, младший наследник клана Дагбаевых, занимающегося вырубкой леса, мог бы позволить себе любую квартиру в городе, хоть вплотную к самому университету, хоть сам университет — счета позволяли. Но капризный от жизни и не терпящий возражений, сразу после своего восемнадцатилетия и шумного переезда в Санкт-Петербург, он отказался использовать семейную карточку вместе с карманными деньгами, решившись зарабатывать себе на жизнь самому. Упрямый, словно сто ослов, Алтан с ужасающим трудом перешагнул через свою гордость, когда согласился делить комнату с ещё кем-то, кого он пока не знал. Но, сохраняя несчастные остатки оптимизма, надеялся, что ему в сожители попастся какой-никакой адекватный человек. Можно даже наркоман, лишь бы адекватный.

Понятие адекватности у Алтана сильно отличалось от общепризнанного, он отчасти понимал это.

— Ну что, шкет! — Мужчина, рослый, тучный, очень громкий и занимающий собой все пространство, обнял его за плечи, словно старого друга, и потащил на второй этаж, размахивая умело связкой ключей. — Пошли покажу твою комнату, шагом-марш!

Его словно мешок с картошкой таскали вслед за собой на второй этаж, Алтан даже не уверен, что он наступал на ступени лестницы, а не парил над ними, пока с виду шестидесятилетний комендант, представившийся Максом, держал его навесу, словно гребанную пушинку. Поставил напуганного до чёртиков мальчика ногами на пол лишь рядом со входом в комнату, что-то буркнул, светя алыми щеками, и пнул ногой дверь, что есть силы.

Ошарашенный Алтан завизжал внутри, как проклятый, благим матом восполняя неловкость от этого разговора, но снаружи оставался невозмутимым и совершенно серьёзным, сухо кивнув на его говор. Только багряно-карие глаза, раскрытые в испуге, таращились сначала на самого коменданта, а уже потом на комнату.

— Тебе очень повезло, — внезапно охнул Ма… дядя Максим, хлопнув ладонью по спине, и заодно словно выбив несчастному позвоночник. — Ты будешь делить комнату с нашим Вадиком! Лучший студент своего факультета, между прочим, бери пример!

Алтан так и замер от шока, разглядывая помещение, которое, очевидно, ранее стояло в единоличном пользовании «Вадика». Светло-кофейные стены были облеплены плакатами с полуголыми девушками, но вместе с ними — афишами не фильмов, не сериалов и даже не аниме. Алтан понятия не имел, кто все эти люди, чьи это чёрно-белые фото, чьи портреты, и, признаться, единственные, кого он узнал отсюда, это Петра I и Лермонтова. И то, он не был до конца уверен, что изображён именно Петр I.

Книжный шкаф во всю смежную стену вызывал желание закричать и убежать, не говоря уже о самих книгах, толщина которых превышала голову Алтана. Он помнит, как его дед мог часами сидеть на кресле неподвижно и залипать в один из подобных талмудов.

Рабочие тетради, исписанные, что видно сразу, вдоль и поперек, какие-то карты неизвестно чего, каменные статуэтки с ладонь размером с пририсованными черным фломастером усами, за ножку висящие на вешалке очки, не говоря уже о Сергее Лазареве, чья песня слышалась из-за двери душевой — это было выше его сил.

Судорожный вдох вырвался из тела сам собой, ничем не сдерживаемый.

— О, ты прости за беспорядок, наш…

Алтан прервал веселое комментирование Максима едва слышным «Нет». Его улыбка сползла с лица так стремительно, что Дагбаев пожалел о своем поступке, но останавливаться не собирался. Он вздохнул глубоко, убрал ниспадающий черный локон за ухо и, собравшись духом, отвел его в коридор за рукав.

— Понимаете, — дядя Максим совсем не обиженно и даже не осуждающе жестом предложил продолжить; в нем не читалось ни капли разочарования, но кошки уже агрессивно скребли по совести Алтана, — не то, чтобы я… Я не думаю, что хочу мешать Вадику учиться, — «я, блять, не собираюсь делить комнату с каким-то нудным задротом, который ночью дрочит на порнуху, а утром на книги». — Он выглядит достаточно… занятым. А я, знаете, такой шумный, — он натянул кривую улыбку в попытках смягчить свои слова, но комендант в ответ лишь удивлённо приподнял густые седые брови и уставился на него, как на идиота.

— Да что ты мне тут чушь порешь, мелкий? — Громко цокнув, дядя выпрямился во весь рост, возвышаясь над Алтаном на добрые две головы, нахмурился и выдал: — Так бы и сказал, что комнату хочешь снимать! Послушай… — Дагбаев успел только закряхтеть, когда его совершенно не по возрасту крепко дернули на себя и балластом потащили обратно на первый этаж, не оглядываясь: — У меня тут у сестры моей подруги, нашей вахтерши, тёть Любы… Для тебя — Любови Адольфовной! Так вот, у сестры Любочки моей, Верочки Адольфовны, тоже нашей вахтерши, недавно муж умер, Иннокентий Прокопьевич, царствие ему небесное, хороший был мужик… И она вот комнату сдает, что думаешь, а? Всего восемь тысяч в месяц.

Алтан думал лишь о том, что хочет поскорее под одеяло. И немного поплакать.

***

Вечером того же дня он обнаружил себя сидящим за столом перед тарелкой домашнего борща, в то время как напротив него сидела ухоженного вида бабуля лет восьмидесяти как две капли воды похожая на вахтершу, которую Дагбаев видел сегодня. Он бы подумал, что это она и есть, не упомяни комендант, что Верочка Адольфовна сестра-близнец Любочки Адольфовны.

Ее ласковые ярко-голубые глаза, что обрамляли прямые светлые волосы, подстриженные под каре так же, как и у самого Алтана, смотрели прямо в душу. Это было неловко. Очень неловко. Настолько неловко, насколько может быть неловким поедание борща дома у бабули, которую знаешь от силы пять минут.

Очевидно, эти родственнички понятия не имели, что такое субординация. А не то чтобы Алтан горел желанием объяснять принципы личного пространства и почему студент с работы вашей сестры — не её дитё, и уж тем более не ваше…

— Кушай, Алташенька, золотце бабулино! — «Золотце», замявшись, поправило рукава черной толстовки и, сглотнув, взяло в руки ложку.

«Алташенька».

Он зачерпнул немного красного борща, поднес ко рту и несдержанно выпалил:

— Я заплачу!

Вера Адольфовна вмиг поменялась в лице: выпучила глаза, охнула, прижала руки к груди, словно этими двумя словами он сломал ее сердце, предал родину, самолично убил ее и так убиенного мужа…

— Платить?! Да за что платить, булочка моя? — Воскликнула она глубоко оскорблённо. — Ты и так мне за комнату платишь, хотя я не понимаю, чем тебя наш Вадик не устроил, конечно…

— Я найду работу и заплачу!

И снова будто по щелчку пальцев — Алтан не успевал реагировать на смену ее эмоций, — только секунду назад возмущенная, эта женщина сейчас хитро щурилась и, подобно заматерелой артистке, протянула:

— Так ты работу ищешь, Алташенька?

«Алташенька».

— У моей сестрини, — начала она, поправляя пальцами белоснежную скатерть.

— У Любови Адольфовной?

— Нет, у Наденьки, — он замер с ложкой у рта в попытках посчитать сколько же было сестер, когда Вера Адольфовна сама ответила на неозвученный вопрос, отчего-то хохотнув: — Нас трое, булочка, я, Любочка и Наденька.

Раз, два. Да, получается трое. Да, всё-таки трое. А третья где?

— У мужа нашей Наденьки с ней, — тем временем продолжала Вера Адольфовна, — ну, у Лёнечки, — бросила она так, словно Алтан не был в этом городе буквально всего второй день, — у них с ней, значится, небольшой такой цветочный магазинчик есть недалеко от университета-то. Как раз вон сотрудники нужны! Ты цветочки любишь, Алташенька?

«Алташенька», прости господи, цветочки любил.

***

— Ключи оставляю на столе! — Воскликнула его начальница, стоя в дверях. — Передай Вадику привет!

Надежда, как он понял, Адольфовна — третья и слава богу последняя из сестер Цзин, а так же совладелица цветочного магазина «Ликорис» — сверкнула яркой повелительной улыбкой, указала на ключи и захлопнула за собой дверь, почти что вприпрыжку забегая в подъехавшее такси.

Алтан несдержанно хмыкнул ей вслед — витрина цветочного магазина позволяла проследить за направлением машины вплоть до ближайшего поворота. Спросить бы зачем ему передавать привет своему несостоявшемуся соседу, но он просто устал удивляться. Настолько устал, что даже не отреагировал, когда черный домашний кот, которого Надежда Адольфовна ласково называла Люциферушкой, спрыгнул с навесной полки на место рядом с Алтаном и громко мяукнул.

«Я знаю, о чем ты думаешь, наглый шкет», — говорили его зелёные глаза.

Алтан посмотрел на него, он посмотрел на Алтана.

Искря, буря, мяу.

— Что? — Кот моргнул настолько медленно, насколько вообще возможно было, облизнулся широко и, сверкнув попой, махнул на временного хозяина хвостом, удаляясь к своей удобной лежанке. — Да что?! — Вскрикнул он нетерпеливо, разводя руками.

Сволочь смотрела в душу своим раздражающим взглядом, как будто считывала этим всю его судьбу и распарывала все едва зажившие раны, которые Алтан пообещал себе не трогать сразу после переезда. Для бедного восемнадцатилетнего парня, едва перенесшего полтора дня в Петербурге, не хватало ещё осуждающего взгляда какой-то там мурчащей твари.

Может скотина и правда знала кое-что о нем, может фамилия «Дагбаев», озвученная Алтаном при знакомстве со своим потенциальным начальством, вызвала у кота вьетнамские флэшбэки… А может он снова слишком нервничал из-за обилия событий и напридумал себе несуществующих проблем, как ему любили твердить в родном доме. Кто знает.

Точно не этот кот, который, устроившись на розовой лежанке, самозабвенно вылизывал свои яйца.

Возможно Алтану стоило чуть поменьше пить кофе. Возможно стоило хорошо высыпаться. Вопрос только: а куда?

Люциферушка взглянул на него проникновенными глазками, широко лизнул свою промежность и разлегся. Ублюдочный котяра.

— Иди ты нахуй… — Буркнул Дагбаев, совершенно искренне оскорбленный таким отношением.

Когда дверь в то же мгновение с дребезжанием раскрылась и колокольчик над ней отвратительно громко звякнул, Алтану на долю секунды показалось, будто Нахуй пришло сюда само.

Он перевел — как он надеялся — свой самый осуждающий взгляд на вошедшего клиента и окончательно удостоверился в том, что нет. Не показалось.

В прошлом Алтану частенько говорили, что его лицо похоже на нарисованное по одной простой причине. Оно совершенно неподвижно. Примерно по этой же причине Алтан был лучшим в карточных играх; по этой же причине его не любили девушки — обожания на его лице как не было, так и нет; по этой же причине его терпеть не могли парни — вывести Алтана на эмоции было если не нереально, то чертовски проблематично.

Дагбаев, в силу зависимости от авторитета своего клана, от которой не избавился даже сейчас и не избавится, пока не станет хоть кем-то, прекрасно знал основы работы с людьми и в принципе контакта с ними. Не то чтобы он был социальной бабочкой, отнюдь, этот мальчик терпеть не мог лишнее внимание в свою сторону, но базовыми знаниями клиентоведения овладел ещё в первые дни после рождения. Таковы были правила. Умей уговаривать.

К чему это привело, Алтан предпочитал молчать, без лишних слов беззастенчиво пользуясь своими знаниями на блондинистом нечто, явно косплеющем кролика из рекламы батареек Дюраселл. Его громкость не совсем раздражала… Ладно, да, она раздражала чертовски сильно. Он был активным, не стоял на месте, что-то объяснял на своем скоростном рычании — Алтан ни слова не понял, ей богу — и даже толком не представился, разглядывая одновременно всё и везде. Цветы, имеется в виду. Цветы.

— Так что? — Нетерпеливо спросила двухметровая юла, каким-то чудом принявшая облик массивного молодого человека.

— Что «что»? — Переспросил Дагбаев в безуспешных попытках прийти в себя.

Знаний по клиентоведению, примененных на данном субъекте, очевидно, было слишком мало, чтобы направить в нужное русло. Не говоря уже о речитативе самого клиента.

— Я читал, короче, — затараторил он, моргая своими яркими до ослепления глазами, — что на языке цветов можно послать человека нахуй, а мне надо кое-кого культурно отправить, да. Поможете?

Внезапное желание вспыхнуло в его голове и исчезло так же быстро, но оставило после себя настолько яркое послевкусие, что проигнорировать его было сродни греху. Алтан громко набрал в лёгкие побольше воздуха вместе с терпением.

— А кого посылаете?

— О, — моментально воспрял клиент, сложив руки на груди, — не так давно я начал встречаться с одним… Человеком, — Дагбаев невольно подметил, как тот запнулся на слове, и перед глазами встала картина не совсем человечного существа. Ну, мало ли. — И так получилось, что он окончательно выебал мне мозг. А я пытался намекать! — Словно защитился он, состроив грустную «моську», сестры Цзин сказали бы именно так. — Но он ни в какую. Как стена. Вот думаю, может цветы помогут. В конце концов, она разбирается в этом…

Активная жестикуляция клиента, чем-то напоминающая итальянские стереотипы, раздражала чертовски сильно. Алтану хотелось заковать его руки в наручники, а лучше нахрен выгнать из магазина, но во-первых разочарование Надежды Адольфовны этого не стоит, во-вторых — собрать полный отвращения букет? Звучало слишком заманчиво. Был ли это звёздный час Алтана? Может в этом его судьба? Может ему было на жизни написано элегантно унижать людей?

— …-тан?

Дагбаев тряхнул головой так, что капюшон упал и отросшие до плеч черные волосы растрепались — голос молодого человека врывался в его сознание нетерпеливо и громко.

— Алтан? — Повторил тот.

Алтан отшатнулся от него, как от прокаженного. Они, блять, были слишком близко, чем вообще думает этот придурок?!

— Откуда вы… — Зашипел он, но вовремя заткнул себя, вспоминая о бейджике на груди. — Приехали…

Полное удивления и непонимания лицо клиента приобрело ещё какую-то эмоцию, которую Дагбаев понять не мог и не старался. Люциферушка на лежанке мяукнул как не в себя, чем привлек внимание молодого человека. Весь такой просветлевший, он отошёл к коту и бесцеремонно погладил его макушке, присев на колени в туевой хуче всевозможных растений, коими был забит цветник.

Ладно, возможно Алтан сам прокололся, вновь уйдя в свои мысли, и у того человека просто не оставалось выбора, кроме как вторгнуться в его личное пространство… Но краска щеки заполнила нещадно, в этом он был уверен, и делала из Алтана не полного энтузиазмом — нет — абитуриента, а всё ещё мелкого школьника.

— Хорошо, — буркнул он, полный стремления выполнить заказ, — иди-нахуй-букет, понял.

Повернувший к нему голову клиент то ли хмыкнул, то ли хрюкнул, но сохранил в себе ту непонятную эмоцию. Алтан это проигнорировал, начиная вспоминать какие цветы можно использовать:

— Смотрите, как на счёт оранжевой лилии — ненависть, гвоздики — «вы меня разочаровали», герани — глупость, наперстянки — неискренность…

— Некрасиво, — хохотнул клиент, приближаясь к нему с прилипшим к рукам урчащим Люцифером.

— Да, — усмехнулся увлеченный объяснением Алтан, не замечая на себе все более выраженного «непонятного» взгляда, — мне тоже не нравится.

***

Следующим же утром он заметил своего раздражающего клиента рядом с группой таких же, как и Дагбаев, первокурсников.

— Куратора выбираешь?

Едва не вздрогнув, он обернулся на женский голос, встречаясь взглядом с девушкой, вероятнее всего, его одногодкой.

— Лера, — выдала она, очевидно, пытаясь познакомиться.

Ее непроницаемое лицо, сложенные на груди руки, никакой взгляд ярких глаз явно не говорили об искрящемся дружелюбии, да и сам Алтан не горел желанием взаимодействовать с людьми, но потянул же в этот момент кто-то язык:

— Алтан, — она кивнула. — И нет, не думаю… — Взгляд сам собой зацепился за знакомую фигуру: те же светлые волосы, те же два метра роста, широкая улыбка, активные жестикуляции и груда мускулов; насколько Алтан понял, он был одним из старшекурсников-кураторов и, кажется, уже выбрал себе подопечных. — Просто смотрю. Лицо знакомое.

Лера, что странно, понимающе усмехнулась. Должно быть, она знала этого спортсмена.

— Ну так, а кто ж Вадика не знает.

— Кого?

Тонкий женский пальчик указал прямиком на вчерашнего клиента, а язвительный тон делал ситуацию ещё абсурднее:

— Вадика.