Самоубийство — это искусство, которое не терпит ни невежества,

ни дилетантства, но вместе с тем по самой своей природе не

позволяет человеку приобрести соответствующий опыт.

© Андре Моруа. «Отель Танатос»

Тони Старк не любил Питера Паркера «тогда», но каждый день, «сейчас», около его могилы клялся в обратном.

{Тони Старка тошнит от того, что говорят люди} *

Все как-то очень странно закрутилось и из того болота, что засасывало к себе Старка, они выбрались оба. Формально, именно Мишель приводит их обоих к тому, чтобы переплести пальцы и смириться-таки с соседством.

Следующим этапом их «оздоровительной программы» должна была стать целостность. В смысле сделать из «Тони» и «Старка» — Тони Старка. Слепить идеального человека, а не тщетно заставлять сосуществовать два вида диких животных в одной клетке.

Потому что, как отмечает Мишель, они сами пока ещё не определились со своими ролями в обществе, да и в друг-друге тоже. Их разборки, борьба за несуществующую «территорию», будет продолжаться вечно, пока один из них не уничтожит другого. И тогда, когда останется только один, без поддержки другого он высохнет как виноград на солнце. Останется только противная сладкая кожура.

А изюм много кто не любит.

Мишель объясняет, что им нужно хотя бы постараться расставить четкие границы дозволенного. Чтобы не случилось того, что случилось месяцами ранее, когда Тони протянул руку Старку, вытаскивая его из «багажника». И его тоже пришлось восстанавливать от бесконечного «падения в ничто» в кошмарах и галлюцинациях.

Но Старк протестует, а Тони мягко соглашается с, теперь опять, доминатом. Пока что они не могут отделился, расстаться с друг другом. Доверие, выстроившееся за это время, окрепло и покрылось тонкой коркой полного согласия с мнением другого. Они практически синхронизировались с самым «началом». Пока что упускать такой момент никому из них двоих не хотелось.

И им удаётся балансировать на спокойствии, тишине и доверии некоторое время.

До того момента, как Старк взрывается после возвращения Питера Паркера.

Что-то идёт не так и крепкие балки их внутреннего стержня ломаются. Опять.

Он кричит на Пеппер Поттс, которая явно имеет некоторый любовный интерес к Тони Старку, но не к нему самому. Она ведь не Питер. Только он мог, вглядываясь в пустоту бездонных чёрных дыр, обнаружить там звёзды. И только этот несносный мальчишка, вывернувший его наизнанку мог найти в мужчине что-то светлое в те моменты, когда у него носом шла кровь, а в тело вторгались без согласия.

«Всё потому что это вы, мистер Старк»

И да, мужчина бездумно повторяет имя, выжженное теперь в самой подкорке, вторгаясь в женское тело под ним. Он кричит, хрипит, стонет и молит простить. Пеппер понимает все по-своему, даже когда он однажды обращается к ней чужим именем. Потому что «Пеппер» и «Питер» так похожи.

(Она не Питер)

So, where are you? It’s been a little while

Где же ты? Давно не виделись [1]

(Она не Паркер)

Sippin’ on straight chlorine

Глотаю неразбавленную хлорку

(Она не Питер Паркер)

Let the vibes slide over me

Прислушиваюсь к своим ощущениям

(Она не Питер)

This beat is a chemical, beat is a chemical

Этот бит — химия, бит — это химия

(Она не Паркер)

When I leave, don’t save my seat

Когда я уйду, не занимай моё место

(Она не Питер Паркер)

I’ll be back when it’s all complete

Я сделаю своё дело и вернусь

(Она не Питер)

The moment is medical, moment is medical

Это терапевтический момент, лечебный момент

(Она не Паркер)

Sippin’ on straight chlorine

Глотаю неразбавленную хлорку

(Она не Питер Паркер)

Lovin’ what I’m tastin’, ooh

Мне нравится этот вкус

(Она не Питер)

Venom on my tongue, dependent at times

На моем языке яд, он поглощает на время все мои мысли

(Она не Паркер)

Poisonous vibrations, ooh

Ядовитые волны

(Она не Питер Паркер)

Help my body run

Возбуждают моё тело и помогают бежать

(Она не Питер)

I’m runnin’ for my life

Я бегу изо всех сил

(Она не Паркер)

Runnin’ for my life

Бегу изо всех сил

(Она не Питер Паркер)

Sippin’ on straight chlorine

Глотаю неразбавленную хлорку

Тони не может найти себе оправдания, когда целует девушку точно так же, как когда-то целовал парня. Она мягко улыбается ему и оставляет отпечатки алой помады на его щеке, прежде чем уйти. Она заботливо, с покровительством матери, обнимает его и от этого так тепло, так легко и так свободно, что Тони ненавидит себя, не понимает и не принимает себя таким. Не может так же понять, почему живет с ней и как так вообще получилось, что она варит ему кофе по утрам, принося в постель теплоту и уют. Наверное.

Ведь когда в груди больно ноет зверь, раздирая плоть на куски, это ведь и есть «уют»?

После того как они с Пеппер расстались — и их отношения, опять же, не приносили той же удовлетворённости, но хотя бы помогали заполнять дыру с атомным реактором не только палладием — надежда на всякое счастье рухнула. Как карточный домик, разлетелась во все стороны, и теперь приходилось долго и нудно собирать его по всему полу, заглядывая под самые тёмные места его уязвимого болью мирка. А боль, знаете ли, единственный фактор, который заставляет человечество отступать назад и выбирать другую дорогу.

Тони выбрал. Он сутками прячется в своей мастерской, словно это единственное место, где ему можно спокойно дышать. Здесь он в одиночестве, здесь безопасно и тихо, действительно тихо. Конечно, периодически (вообще-то всегда) он забывает питаться вовремя и менять одежду, не в силах оторваться от любимого дела.

Тони уже давно потерял чёрную ниточку своих истинных чувств. Теперь она стальная и тонкая, с множеством шипов на поверхности. И если привязать к ней бумажную птичку, а та вдруг решит взлететь в небеса, можно серьезно поранить руки.

И да, механический голос Джарвиса не дает ему окончательно сойти с ума, но Тони почему-то упорно кажется, что этот этап уже давно пройден. «Совсем капельку», если не целую рюмку, как та, чье содержимое он вылил в себя. Теперь виски янтарной жидкостью стекает у него по горлу и дарит чувство спокойствия и туманности, лёгкого жжения. Тони кажется, что его по волосам гладит мама, хоть и ее лицо уже давно стерлось из памяти (если оно там когда-то вообще было). Это не совсем нормально, но, в целом, такая жизнь его вполне устраивает.

Старка никто не спрашивает, потому что Тони прекрасно знает, что тот тоже не против такого вот мини-затишья.

{Тони Старка тошнит от этого шума.}

Да, Тони продолжал искать Питера, даже зная, что тот давно мёртв. Он приходил к его могиле и рвал на себе волосы, кричал и молил, что любит. Что изменился и что больше не будет таким, каким был с парнем. Что ни одна живая душа не пострадает от его рук. Что больше не видит разложившихся трупов вместо нормальных, привычных здоровым людям лиц. Что всё больше не пахнет гнилью, что глаза у него больше не такие стеклянные, что он действительно любит Паркера всем сердцем. Единственным органом, наверное, который до сих пор истекает гноем.

Но он, увы, ничего не чувствует, говоря эти слова.

И даже тогда, когда он, Старк, попытался разрыть могилу парнишки и нарушить его покой однажды ночью, желчь отсутствия даже банального укола совести, осела где-то там, куда не дотянутся. Каким-то потусторонним камнем воспоминания редко пробивались сквозь несуществующие преграды и копошились в нём, словно черви в разложившемся теле.

Впрочем, в гробу он не обнаруживает ничего, что ему хотелось бы там увидеть. Там нет костей или телa. Вообще-то, гроба там тоже нет.

Тогда, на шестой месяц их совместно-раздельного пребывания в полусознательном состоянии, Тони ведь его перезахоронил. Более того: он расправил крылья мальчику, отпустил в далёкое плаванье свободы и безмятежности. Он на восьмой месяц, мало того, что нацепил на себя личину «лидера» и швырнул Старка в мусорный бак, нет. Нет.

Он сделал нечто большее. То, чего они бы не смогли сделать вдвоём.

Тони отпускал Питера по кусочкам, по пылинкам между пальцев, с обрыва. Горстка за горсткой — нежно и тщательно. Он позволил ветру подхватить прах мальчика и унести далеко-далеко, куда чайки уносят свои крики, за пределы видимости, туда где Солнце прячется от возлюбленной им Луны, скрывая свой румянец.

И Старк благодарен, что эта ноша выпала не ему. Он бы обуглился окончательно. Почернел бы и отрастил бы парочку колючек на спине и в рёбрах, аккурат над сердцем. Ну, знаете, чтобы в случае чего — обрезать его немедленно.

Но как-то так вышло, что он продолжает чувствовать ровным счётом н и ч е г о.

Даже когда он стабильно каждую ночь видит Питера в кошмарах вот таким: холодным и мёртвым, бесчувственным, с впалой синей кожей, все ещё покрытой синяками, с шеей, на которой бледным напоминанием остался след от верёвки, ничего не менялось. Тони, (вообще-то, они оба) по-прежнему ничего не чувствовал.

Всё оставалось прежним.

Не серым, но и не пустым. Каким-то… Таким и не таким одновременно.

Это чувство можно сравнить со встречей незнакомца на улице, который машет тебе, а ты, как баран, пялишься на него и не можешь вспомнить кто же это такой. Позже ты, конечно, поймёшь, что он либо здоровался не с тобой, либо он один из тех людей, которые постоянно маячат рядом, но ты их не заметишь никогда. Потому что, в принципе, ты — всезнающий осел и тебе незачем обращать внимание на окружающих. Они всего лишь пыль под твоими ногтями на пальцах левой стопы.

Почему именно левой? Тебя правда это так сильно волнует?! Но, даже если и нет, всё просто как вода, вылитая из стакана в унитаз вместе с тонущим на дне успокоительным.

Потому что тебе так захотелось, чёрт тебя подери!

Как-то так.

Чувство чего-то, по правде сказать, ммм… лишнего переполняло их обоих, но только Тони взвалил себе на плечи однажды рассказать об этом на приёме. Старк не хотел делиться этим, но кто кого будет спрашивать в сложившейся ситуации.

И Мишель каким-то хреном поняла его, (ну, или тщательно притворялась, что понимала) неизменно записывая всё в свой вездесущий блокнот. Каждый их приём — фиксация полученной информации в объёмах нескольких страниц. В отдельный день недели — отдельный цвет пасты, который выбирает мужчина сам.

Мишель говорит, что это помогает ей определиться с подходом в тот или иной период, переживаемый как Тони, так и Старком. Именно поэтому она, не сдаваясь, общается с каждым из них по отдельности до тех пор, пока они оба не определятся с цветом.

«Ей не хочется вставить ключ не в ту замочную скважину,» — подсказывает Старк и, мысленно проклиная какую-то внезапно врезавшуюся в грудь гордость, произносит: «Стив её этому обучил. Определённо»

Сегодня они выбирают зелёный. На улице холодный день марта и это не радует, но хочется чего-то отчаянно большего.

Взгляд против воли возвращается к блокноту всё вновь и вновь.

Кстати да, отдельно об этом пухлом предмете. Его выделает серебристая обложка и то, что на ней изображено. Там нарисована белоснежная пятиконечная звезда в синем круге, который ровно обнимают братья красный-белый-красный круги. И это нехило так выносит мозг за пределы их тесной (вообще-то довольно просторной) комнатушки куда-то в астрал.

Стив Роджерс и здесь напоминает о себе.

Когда, повинуясь лёгкому порыву всевластия, Старк попытался украсть его, мисс Джонс посмотрела на него с загадочной полуулыбкой-полу оскалом и, четко проговаривая каждое слово, произнесла: «вы думаете, он у меня один»?

И это поставило какую-то незримую запятую. Она не относилась ни к чему, но ко всему одновременно и это до бешенства пугало так же, как и заставляло пустоте заполнятся намагниченными иглами. Которые вот-вот и сорвутся, проткнут кожу и выберутся наружу сквозь сотни щелей в его теле.

{Тони Старк устал от вспышек камер.} *

Питер улыбается в камеру и в его глазах читается полная уверенность в каждом слове. Тони не хочет смотреть, но ему до боли интересно что же с ним случиться в конце. Мужчине интересно что случиться с его душой в этот раз. Что разобьётся, а что останется неизвестным.

Его, Старка, сердце раздроблено и собрано заново. Оно не стучит как прежде. Сердце Тони стучит в горле противным комком, доводя до тошноты и желания выдрать ногтями из шеи всю её начинку. Они оба разорваны и исправлены. Но сейчас появится новый шрам. Новая рана будет открыта. Свежая кровь будет пролита из груди. И это ожидание звенит в ушах стуком барабанной дроби перед бойней.

Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук.

— Уже пишет, нет? — Под глазом у парня виднеется шрам от пореза и Тони, чуть поразмыслив, наскребает в памяти приблизительную причину его появления на белоснежной коже.

В руках у Пита стакан с любимым виски Тони. От этого становиться еще хуже. Где-то ближе к началу его следующих слов после долгой паузы, зарождается чувство тошноты. И горло давит, душит, скребётся и горчит.

— Привет, мистер Старк, — Он бросает фразу небрежно и, обессилено обмякая на диване, откидывая голову назад, старается не смотреть в объектив — если найдешь эту запись, прими это спокойно.

Он выпивает всё содержимое рюмки и расслабленность переполняет всю его позу: руки дрожать уже перестали, в глазах едва заметна легкая дымка и улыбка постепенно слазит с лица, теперь переполняя его тело и эмоции скорбью.

— Конец — это часть пути.

В груди сердце громко булькает и, на секунду выскочив из горла, запрыгивает обратно. Ну вот и опять. Он снова здесь, в тишине приближающегося ужаса. Новый день, новый огонь, новые лица и старые-добрые страхи, что всё никак не выдираются из сознания под корень.

Стоит лишить его всего, попробовать отнять у него хоть что-то, являющееся для него ценностью, и он будет убивать. Лезвие где-то в сердце торчало в груди, заставляя хвататься за футболку от боли, всякий раз, когда он вспоминал об этой записи в недалёком будущем.

— К слову сказать, ожидать в этом доме своей собственной кончины без единого шанса на то, что передумаю, веселее, чем я ожидал…

Он отводит взгляд, глядя в потолок. Там звезды только-только начинают зажигаться. Судя по времени создания записи, это было вечером.

Питер переводит взгляд на ладони. Те, вспотевшие и грязные, дрожат. Не от страха или боли, от чего-то странного, неизведанного. Того самого чувства разрушенности, отрешённости, плевка в душу, только больше подстрекающего двигаться дальше, к свету (правда у него лампочку в конце туннеля кто-то разбил). Чтобы избавиться от этого. Скрутившегося тугим узлом в сердце, оплетающем стальными путами лёгкие, от перекрывающегося враз кислорода, безвозвратно отнятой души, которую достали из глотки.

— Желание жить и бороться закончились четыре дня назад… — парнишка сглатывает комок боли и Старк точно знает, что Питер сейчас может сказать — времени до вашего приезда и осуществления моего плана, — он медленно опускает взгляд на часы, лежащие где-то поблизости — часов на десять…

Парнишка вдруг становиться серьёзным, откровенно показывая всю свою боль, выставленную на показ. Он стягивает с себя футболку, одним движением отбрасывая её куда-то в угол комнаты. И увиденное, Старк не сможет забыть никогда. Смена в мимике и вдруг рухнувшая на парня усталость, делает его лицо непроницаемым. Словно фарфоровой маской.

Худощавый, со впалыми щеками, улыбкой Чеширского кота, кожей, похожей на один сплошной шрам и с усталым, почти мёртвым взглядом с кругами под остекленевшими от безразличия глазами… Таким предстаёт Питер перед камерой.

Ещё совсем чуть-чуть и вот он, конец, так сладок и близок, что хочется рвать волосы на голове. Это читается в нетерпении подрагивающих пальцев и бегающему по помещению взглядом со сузившимися зрачками.

 — Знаешь, когда я засну, мне приснишься ты…

Кто-то однажды сказал не вглядываться в бездну, а иначе будешь с другой стороны взглядов. Питер этими словами нагло пренебрёг. Он шагнул в эту трясину. Он переступил черту, даже не боясь быть пойманным. Взгляды и споры в его голове кажутся такими громкими, что каждую ночь он стонет в жёсткую подушку. Скулит от ярости и боли. Он царапает стены такой вдруг неожиданно ставшей ему тесной комнаты каждую ночь. И вырисовывает только лишь одно лицо на холодном белоснежном бетоне. Собственной кровью.

Парень указывает на Старка с той стороны экрана пальцем левой руки, запястье которой истекает кровью от свежего пореза. Где-то между рёбрами у него кольнуло что-то неясное, неопределённое. Он втянул побольше воздуха, как можно сильнее надавливая на кожу и полоской нового пореза украшая другое запястье. Багровые капли с пальцев он слизывал, не хотелось упускать такую ценность.

— …только ты.

But I know someday I'll make it out of here

Но я знаю, однажды я выберусь отсюда

Even if it takes all night or a hundred years

Даже если на это уйдет вся ночь или сотня лет

Need a place to hide, but I can't find one near

Нужно место, чтобы спрятаться, но я не могу найти его рядом

Wanna feel alive outside I can't fight my fear

Хочу чувствовать себя живым, снаружи я не могу бороться с моим страхом [2]

{Тони Старку надоело балансировать.}

Влюбиться в лицо на той стороне экрана — это дело совершенно обычное, когда дело касается Тони Старка. Правда, для него это проходит через ночь. Он видит эстетично прекрасную личность, он слышит его/её стоны в своей постели, он забывает по утру и идёт дальше.

Тони не любит просыпаться после бурной ночи и видеться рядом с собой расслабленное тело, будто тонущее в простынях. Он уходит бесшумно, потому что не хочет смотреть, видеть, чувствовать. Старк устал от всей этой сырости и запахов, паутиной оплетающих его разум, так внезапно ворвавшихся в его жизнь. Он выливает ароматный кофе в раковину и идёт готовить себе что-то, от чего его не вывернет.

Лучше уж быть безумным одиночкой учёным, чем смотреть в эти глаза, наполненные притворством и фальшивым букетом похоти и желания неизвестно чего. Всё равно в отражении этих колодцев бездны виднеется лишь уродское животное, так какая разница?

Тони Старк — сторонник отношений, все это теперь знают. Возиться с одним и тем же человеком, увидеть нечто необыкновенное в нём, побывать в самых откровенных местах и изучить их так, что разбуди его ночью и спроси, как возбудить его нынешнего партнёра — он расскажет не запинаясь, а позже до него дойдёт осознание и он врежет вам в лицо. Отношения, цветы, кофе по утрам, всё это не вызывает восторг и неизвестные трепет. Это пугает и заставляет проснуться в холодном поту посреди ночи, хватая ртом воздух и чувствовать тошноту от самого себя.

Да, Тони предпочитал держаться от отношений не то, что на расстоянии вытянутой руки, нет, он пошёл дальше. Вся его жизнь — беговая дорожка, которую он сконструировал, настроил и использует теперь сам, периодически меняя детали. Он удерживается на тонкой ниточке равновесия: если оступиться и упадёт назад — забвение и мгла, если добежит до конечной точки, пока дорога будет крошиться под ногами… Он не знает, что будет тогда.

Вообще, саму идею посетить комнату им преподнесла мисс Джонс. Им нужно сменить было сменить обстановку. Допустим, перебраться из одного дома в другой. В случае со Старком, из особняка в квартиру. Светлую, просторную и как можно менее напоминающую (даже мелочами) бывший дом.

Так что это она виновата, что Тони уставился на конверт в руках, как вкопанный. Перешагнув в сотый раз порог комнаты и вновь начав перебирать вещи, Питера, они оба ну никак не ожидали найти конверт под кроватью.

{Сейчас шея Тони Старка открыта,

Так и просит об удушении.}

Со временем, как ты не пытайся, — некоторые вещи остаются неизменными. Их нельзя вот так вот просто взять и вычеркнуть из себя, словно опечатку из записной книжки, нельзя убрать при помощи корректора и, в принципе, это постоянно. Оно всегда было и всегда есть и чёрт ты от него избавишься, даже когда спрыгнешь из окна в море, а затем всплывешь, как ни в чём, ни бывало.

Во всём особняке есть только одно такое место. Здесь всё, как и было, только с лёгким слоем пыли и отсутствием одной несущей части. Не хватает только едва заметной мелочи, такой важной для данного помещения. Это яркое пятно света, носящееся по своей клетке, словно ураган. Бледнеющее с каждым месяцем, но всё ещё искрящееся так, словно каждый день у него — последний.

Мужчина, лежащий на чужой кровати, раскинувший руки как морская звезда и смотрящий на кремовый потолок, думает о том, какой же он мудак. Собственно, это всегда было частью его, а с возрастом усилилось до невозможности. И дело тут не только в том, что Баки Барнс изуродовал его семью ножами и другими неуместными для это предметами. Всё на поверхности — его невозможно жирное эго.

Заполучил красивую игрушку, поиграл и бросил. И всё. А ведь мог бы не бросать его, милого парнишку Паркера, мог бы отпустить.

Может быть, с вероятностью выше ста, сейчас он бы не занимался уборкой в пустой комнате. Не хотел бы зарыться носом в чужие волосы и вдыхать знакомый аромат. Не принялся бы (будь лишь возможность) изучать и без этого заученное наизусть тело заново.

Он бы жил в бездонно скучном мире и смотрел как он и он сам разлагался бы. И всё было бы так просто: изобретаешь — умирают сотни, продаёшь — погибают тысячи, оставляешь разработки себе — уходят миллионы. Так скучно и обыденно серо: ложные новости — скандал, настоящие слова — коварство и притворство, регулярные изменения в своём стиле — смех и слёзы. Не жизнь, а сплошной цирк, и только.

Но нет.

Ему не хватало «счастья».

Вот полезный совет, мистер Старк от жалкого твоего подобия: ненавидишь себя — вскройся, заткнись или постарайся полюбить себя заново. А в ином случае ненависть к себе заберёт что-то важное. Кстати, ещё будешь наблюдать за этим и как болван н и х р е н а не заметишь.

Зато теперь жизнь полна ярких красок! Ух! — ты только глянь, чёртов Тони Старк. Мир полон свежести и одиночества, новых знакомств и ненависти в себе. Вау. Гуляй не хочу. И нахуй тебя за это, тварь.

Что бы хоть чем-то себя занять, он перебирает вещи. Вот тебе коллаж из снимков Старка. Ха. Тех самых из-за которых он отругал своего горе-стажера, а Питер продолжил своё «тайное» преследование в еще больших масштабах. Он был таким храбрым мальчиком, целиком его и вот чем стал — ошмётком, бледным отпечатком в альбоме памяти человека, которому был предан. Буквально, до гроба. Осталось только перевернуть страницу и всё забудется.

Забудется. Забудется! Забудется?!

(Нет, естественно, что нет, эта штука вечна)

(Одна из «тех самых» штук)

(Ну, знаете, — несмываемый шрам на душе)Эх ты, эгоист Тони Старк.

Глупый избалованный мальчик.

Он едва держится на ногах и падает на мягкую кровать вновь, запуская руки под слегка жёсткую подушку. И…

И вынимает конверт.

Стоит ли упомянуть о том, что сердце замирает и уходит в пятки? И всё-таки, да. Хочется зарыдать и заржать одновременно.

«Конверт. От. Питера»

У Тони трясутся руки, а Старк просто замер, отказываясь дышать. Они сжимают идеально сложенный конверт до того, что тот пропитывается потом. Та ещё картина.

«Под. Подушкой. У Питера»

Но вернёмся к бумаге. Опять черный конверт. Лист внутри — красный, шрифт идеальный, (на сколько было возможно для Питера), а чернила выбраны опять белыми.

«Он. Всё это время. Был. Здесь»

Вам, мистер Тони и мистер Старк, хоть мы больше не встретимся

»…Пишу это в слепой надежде, что вы оба успеете прочитать эти строчки до того, как я остыну, а решите посмотреть мне в глаза только после того, когда я буду достаточно глубоко под землёй. Вы ведь уже поцеловали меня на прощание, м?

(чтоб вам было понятно, я подмигнул листу и улыбнулся)Я, кстати, точно знаю, что вы меня раскопаете. Сначала просто забудете, потом вспомните. Это глупо, но мило с вашей стороны. Прожив с вами два года в полной изоляции от мира, у меня было достаточно времени на то чтобы досконально выучить человека, которого во всём мире знают под именем «Тони Старк». И это смешно, до слёз и колик в животе.

Шутка в том, что я знаю вас обоих, пусть один и слишком глубоко прятался головой в песок. Да, я о вас, Тони. И как оно, на свободе? Я практически уверен, что вы оба ещё дышите. В смысле я имею в виду, вы вместе со Старком.

(заходите на огонёк, в Аду теплее чем на поверхности, буду ждать с чаем и печеньками)

Надеюсь, вам не кажется будто все мои слова пропитаны ядом сарказма, это будет грубой ошибкой. Не уверен, думаете ли вы о том, что вы сожалеете, (хотя, о чём это я, даже самому смешно стало), но мне хотелось бы вас обнять.

Помните тот разговор о цветах? Конечно, не помните. Я прямо кожей ощущаю вашу озадаченность. Сейчас вы удивитесь, но что-то крепкое польётся по вашему горлу и сразу станет легче. Видите? Я же говорил.

Вы ведь был таки-и-им пьяным. Просто кошмар. Вы внезапно ворвались ко мне в квартиру (что за глупый поступок, нужно отметить). Каким же вы были в тот день идиотом. Самым лучшим из лучших, если честно.

Прижали меня к стене и, самым что ни на есть подлым образом, просто перекинули через плечо как какую-то там неподатливую милым уговорам аниме-тян и утащили в своё логово: крутую_тачку_милиардера.

Самая очаровательная в вас вещь — это старая-добрая спонтанность и полная раскованность в голове. Насрать на будущее, вы просто во время поцелуя уснули. На мне. Кстати, давно хотел это сказать, мистер Старк, — вы тяжёлый как медведь. Приятное было давление.

Почему-то я думаю, что вы будете хмурится, читая всё это. Точно. Значит, не помните? Но если вдруг… Короче, не будем гадать, всё же напомню. Вы говорили, (и я без понятия какого хрена вы решили рассказать мне это во время секса в полусонном состоянии) что любите смотреть, как лепестки роз погибают, засыхают, засыпают вечным сном где-то среди звёзд. И превращаются в пепел.

Тони, о, как прекрасно и завораживающе. Я полюбил вас ещё больше в ту секунду. Обоих вас, пусть вы тогда и были где-то глубоко. Это ведь определённо говорил именно Тони. Только он мог… так.

(блядь, я случайно порезался об лист и теперь тут кровь, простите)

И сейчас, глядя на тот самый цветок, на прекрасные красные розы, понимаете, я вижу. И да, я наконец-то понял, Тони. Понял, что ничто не вечно. Что никакие ваши слова ничего не изменят. Это глупо. Глупо, глупо, глупо! Я настолько хочу вас поцеловать прямо сейчас, что поцеловал этот лист. Я придурок. Я выгляжу сейчас как побитый щенок, определённо. Изрезанный, неуклюжий и воняющий подчинением.

Я весь ваш. Отныне и навеки.

Вы ведь понимаете, что когда я писал это письмо, я был уже на один шаг ближе к смерти? Понимаете, ведь?! Во мне — злость и разочарование. Мне так и не удалось… показать, научить вас любить (ну или что-то в этом роде).

Поэтому просто отпустите меня. И, самое главное, чуть не забыл, не вините себя в этом. Зная Тони и его притяжение, какое-то покровительство к моей скромной персоне, я точно уверен, что вам придётся как-то ужиться с этим. Но у меня был выбор. Так что тут виноват лишь я. Слишком заигрался со временем. Вот оно и убежало от меня очень, очень далеко. И я, при всей своей хвалёной скорости, увы, не смог заставить его остановиться…»

От Питера Паркера, который такой влюблённый и преданный идиот

«You can't wake up, this is not a dream,

«Ты не можешь проснуться — это не сон,

You're part of a machine, you are not a human being,

Ты — часть машины, ты не настоящий человек,

With your face all made up, living on a screen,

Твое лицо — это маска, ты играешь на экране,

Low on self esteem, so you run on gasoline.»

У тебя низкая самооценка, поэтому ты живешь на бензине» [3]

{Тони Старк уже задыхается от своей гордости.

Так что нет нужды рыдать из-за этого.}

Наш грешный ум похож на непривязанного пса, который бродит где попало.

Может найти и здоровую пищу, но может забрести и на помойку, что чаще всего и бывает [4]

Боль, отчаяние, ярость.

Поленья трещат в камине. Жаркие языки алого пламени облизывают дерево и временами выпускают из него искры-звёзды. Жар забирается под тонкую кожу, шершавыми пальцами исследуя тело. Питер вздрагивает от этого приятного и одновременно неприятного чувства. Он, словно завороженный, тянется к огню, чтобы схватить его и, словно противный цветок, — вырвать под корень, стряхивая землю с корней.

Скорбь, крик, плачь.

Где-то там, за прочными стенами их личного мирка, за кирпичными преградами и дверями, за окнами и стеклами, ангельские перья сыплются с серого, укрытого тучами, неба. Люди безразлично, неспешно и бессовестно давят их колесами автомобилей и ногами, втаптывая в грязную землю, запятнанную постоянными бессмысленными войнами и кровопролитием. Их комкают в шары и лепят некое подобие женщины, обзывая «Снежной бабой», устраивают бои обломками некогда величия. Швыряют в лица, с жадностью поглощая радость от происходящего, укладываю свои тела на их оборванную возможность полета, двигая ногами и руками. Это, вероятно символично, называется у людей «Снежным ангелом».

Отрицание, замыкание, ярость.

Тони хмурится, обнимая и притягивая «любовника» ближе. Его мысли сейчас так далеко, что их практически невозможно притянуть тонким худым пальцам. Возможно, он сейчас размышляет о том, что делать прямо сейчас или же о далеком будущем в которое они собираются шагать вместе. Рука в руку, нога об ногу.

Пустота, ненависть, зависть.

Бледная шея алеет от свежих, слишком жадных и отчаянных, засосов и укусов. Они бусами покрывают кожу на шее, слегка пощипывая. Словно маленькие огоньки, прожигают плоть и пробираются к ребрам. Туда, где сердце. Где душа.

Ясность, спокойствие, мольба.

Питер знает, что Старк сейчас очень далеко, и покорно ждёт, пока он заглянет к нему снова. Мальчик так скучает по миллиардеру, когда того очень долго нет рядом. Хочется только одного — неразлучно быть рядом. Поцеловать и обнять, как в последний раз.

Слабость, недосказанность, воспоминания.

Здесь, в его, их, квартире спокойно и уютно. Тони утащил его сюда всего пару дней назад, но Питер так привык ко всему этому. Он расслабленно прикрывает глаза. Но резкий холод, пробежавший по спине, пусть даже под футболкой, заставил парня вынырнуть из лёгкой дрёмы. Затем послышались тихие шаги и аромат какао проник в комнату.

Мягкие пальцы проходятся у него по шее, и Питер урчит от едва заметной ласки. Поворачиваясь, он уже знает, что (вернее кого) увидит. И Тони, наклонившись и поцеловав сонного мальчика в лоб, совершенно его не удивляет. По телу проходит приятная дрожь. знает, что это значит, но сбрасывать с плеч расслабленность ему совершенно не хочется. В ладони ложится теплая кружка с какао и его запах заполняет лёгкие вместе с Тони Старком, что уже устроился у него за спиной.

Одной рукой мужчина держит свою порцию ароматного напитка, а другую запустил в каштановые волосы, перебирая мягкие пряди. Питер позволяет себе полностью растаять в чужих объятьях.

Жалость, ярость, безысходность.

{◣◥◣◥◤◢◤◢◣◥◣◥◤◢◤◢}

Старк моргает снова. Уже в сотый раз, наверное.

Он пытается взять разбушевавшиеся эмоции под контроль, когда перед глазами, горящими от боли и вытекающих из них слез, появляется камин. Мужчина уже проснулся, бархатистый голос Тони уже яростно убеждает его в том, что всё это было сном. Что это просто воспоминание.

Но… Огонь в камине полыхает алым. Запах мяты и корицы, какао и ели забирается в лёгкие, что жадно глотают воздух, словно не могут отдышаться.

— Я так скучал, — прямо под ухом, голос дрожит, он так знаком, но верить ему почему-то совершенно не хочется — мистер Старк — Последняя нотка имени выходит уж слишком, слишком просящей.

Тони пытается, пытается и просто бросает Старка. Пусть вспомнит, раз ему так хочется. Взгляд медленно, словно лениво, перетекает с пламени и кирпичного камина на каштановые, чуть кудрявые волосы. На изумрудные глаза. На острые скулы. На оголенные ключицы, выпирающие из-под-кожи. На искусанные губы. На тонкую полоску стекающей по ним же крови. На…

На кожу шеи, покрытой синим и фиолетовым оттенками. Это Старк. Этот след — Старка, не Питера.

И они кричат во сне. Оба.

{◣◥◣◥◤◢◤◢◣◥◣◥◤◢◤◢}

Питер выдыхает в чужие губы. Их поцелуй выходит не отчаянно-болезненным, как он рассчитывал. Не страстным и прерывистым. Поцелуй выходит, иначе сказать нельзя, словно последний патрон, пущенный в висок. Ошеломляющий и до боли реальный. Какой-то тихий и приглушенный. Без борьбы за право быть «главным», без привычного лёгкого укуса в губу. Их языки сплелись между собой точно змеи, вырисовывая лишь им понятные узоры. И это вечно. Больно и неизменно.

Полупрозрачный и едва осязаемый силуэт Питера становится расплывчатей. Тони пытается ухватиться за своего мальчика, но тело словно немеет. По щекам Старка катятся непрошенные слёзы, но он их остановить больше не в силах — тонкие нити паутины оплетают его кошмарами и скорым пробуждением.

Питер, его мальчик, он… словно исчезает, растворяется, распадается. Становиться пустотой у Тони внутри, у Старка снаружи, — везде. И его дикая усмешка прежде чем полностью стать «ничем» забирается под кожу, выжигая там маленькие-маленькие дыры.

Позже они разрастутся. Станут с ним одним целым. Корнями отчаяния вплетаться в душу, выворачивая её, и так уже искалеченную и изуродованную, наизнанку. Позже весь мир падет на колени, собирая остатки кого-то важного по всему земному шару.

Но сейчас… Это — важно. Сейчас Тони берёт Старка за руку и ведёт прочь из кошмара. Запирает дверь на замок и оба они прячутся там. В своей каморке.

{Тони Старк направляется прямиком в замок

Он держит королевство взаперти.}

Мишель говорит, что им нужно отвлечься. Что все эти кошмары — не есть хорошо и совершенно не то, чего они тут пытаются добиться. Мисс Джонс говорит, что им нужно опять, как раньше, прыгнуть с трамплина в гущу событий. Это наилучший вариант изо всех возможных. А иначе он рискует свихнуться ещё больше обычного.

И Тони убегает, уплывает, уходит, улетает прочь из Калифорнии. Её волны цеплялись за него пальцами, но он сбросил их с обрыва в пропасть, в пасть океана. Сигаретный пепел отправился туда же.

Спиртное, регулярный секс — ничего не спасает как раньше. Даже работа. То, чем он занимается — спасает, помогает выживать людям за пределами и в зоне досягаемости их страны. Это важная миссия.

(Ну, или ему так кажется. Потому что у Тони на это счет всегда было свое мнение)

Так вот работа не спасает. Ничего вообще не помогает встать на ноги. Просто ненадолго прийти в себя и заставить себя, опять же — помогать. Исполнять свой долг в действии. Изобретать всё более и более смертоносное оружие, чтобы потом демонстрировать его где-то в забытых богом горах под шумные аплодисменты. И, если это хоть как-то приводило его внутренние шестерёнки в действие и приводили шаткую конструкцию души в действие, то сейчас, с каждым оборотом ощущения угасают. Это всё болезненней и болезненней.

Сил и терпения — как там говорил Питер? — ах да, «осталось часов на десять». И ещё меньше времени остаётся на палладий, о котором гений благополучно забыл и не беспокоился по этому поводу. Теперь только чудо его спасёт.

Но для такого гнусного человека, это — маловероятно.

Но сейчас совершенно не об этом. Сейчас, в эту самую минуту, он дико сожалеет о всём сказанном и совершённом за эти годы. Да и вообще о всём, начиная от его рождения. Это горько, но сырость собственного существования достала до скрежета зубов.

В Нью-Йорке всё совершенно иначе. Здесь громко и невероятно переполнено новыми лицами, телами, барами, высотками и много чем ещё. Здесь, судя по комиксам, город охраняет таинственный Человек-паук и это не позволяет расслабиться всем мышцам. Здесь так чертовски безопасно, что пресса сунула ему в карман бомбу. Благо, та не взорвалась и не разобрала миллиардера по кусочкам. Стены кому-то пришлось бы отмывать.

«Думаю, я задержусь здесь надолго, » — отмечает он сам себе и отбывает из города как можно скорее.

{И там молодой парень сидит на троне

Он говорит, что он — мистер Старк — должен держать свой рот на замке}

Тьма сгущалась, воспоминания резали мой мозг. Я медленно сходил с ума.

А вместе со мной сходили с ума врачи лечебницы.

Лишь психи остаются прежними. Нормальные же сходят с ума

© Томас Рилл

Это — хроническое заболевание. Оно передаётся через соприкосновение душ. Когда два тела сливаются в одно, когда один за другого готов отдать нечто большее, чем собственную свободу.

Болезнь Питера, кажется, прогрессирует. Разрастается и не собирается покидать его как вирус после долгого и упорного лечения. Потому что преданность, слепую веру и, что более страшно — любовь, уже ничем не вылечить.

{◣◥◣◥◤◢◤◢◣◥◣◥◤◢◤◢}

Питер не выходит из ванной ровно до тех пор, пока тошнота кислотой вкуса перестаёт пропитывать каждый уголок его рта. Пища вырывается из горла вместе с бордовыми каплями крови и парень судорожно хватается за голову в попытках успокоиться, и явно выдёргивает парочку волосков в процессе. Но нужной гармонии с нервными клетками он всё равно не достигает.

Его ноги трясутся, и он падает на колени. Слёзы стекают бурным потоком по щекам, падая на, местами, грязную футболку и оставляя мокрые следы на ткани. Он неровно дышит и лежит на полу, но холодная плитка под горячей щекой всё ещё не приводит мысли в порядок. И он не хочет вставать, — просто остаться здесь и всматриваться в стену напротив много лучше.

Чтобы хоть как-то заглушить хриплый, но всё же довольно громкий кашель, Паркер включает воду и та сильным потоком скатывается в раковину, мешаясь с кровавыми каплями. Те исчезают в отверстии для слива, и останавливать это парень не собирается.

Он молчит, вглядываясь в не то отражение своего искалеченного недавним боем лицо, но то в лицо самого любимого потрясающего человека во всём мире.

Горы и леса радужки смотрят на него с нескрываемой тоской, от чего в груди что-то противно сжимается, прорываясь сквозь кожу. Тони всегда смотрит на него так. Как, впрочем, и на всех остальных в этом мире. Его взгляд теплеет, только тогда, когда он работает. Питер знает, это его отдушина — глоток чистого воздуха.

Незабудка застывает в рёбрах, распускаясь и блистая своей чистотой и невинностью, словно гордо выговаривая по слогам: на, Питер, выкуси, я красивая и меня любят все, а ты любишь того кто любит всех и сразу. Парень теряет стон боли в кулаке, когда вырывает цветок и смывает с ладоней её отвратительный голубой. Тот тоже тереться в оттенке алого и исчезает из поля зрения.

Приступ кашля сменяется агонией. Что-то тонкими стебельками обвивает его лёгкие, цепляется за кожу, прорываться к свету. Питер обнимает колени руками, прижимая их ближе к груди. Беззвучно плачущим, с кровавыми потёками изо рта, с листьями отчаяния в сердце, вот прямо как сейчас, он чувствует себя ничтожным паучком в паутине, погибающим от жажды к мухе, оплетённой всего в паре сантиметрах от него.

{◣◥◣◥◤◢◤◢◣◥◣◥◤◢◤◢}

Питер не чувствует от этого никакого наслаждения, довольствуясь обычными ударами. Они хаотичны и направлены не на него, а на объект ярости.

На самом деле, всё не уж и ужасно: Тони посмотрел на него. Нежно поцеловал до бабочек в животе, принёс обед в комнату, и они устроили совместный просмотр фильмов, помог помазать синяки на спине специальной мазью, чтобы те побыстрее зажили. Видите? Всё не так уж и плохо.

Что конкретно привело его в ярость, — так это Питер. Ну, он ведь так устал, а тут ещё и он со своей просьбой выйти прогуляться хотя бы за пределы самого дома, не покидая территорию особняка. И вроде бы всё хорошо, вот они вместе и Питеру лучше бы заткнуться и наслаждаться тем как Старк идеально входит в него, задевая все чувствительные точки, но…

Что-то ломается и булькает.

И вот вся картина в миг рушится. Весь гобелен их странных отношений в этот короткий день распускается, не успевает Паркер произнести: «нет, мистер Старк, умоляю, остановитесь!»

Всё не так плохо, просто не стоило раскрывать рот.

Then you’re left in the dust unless I stuck by ya

Если я не втрескаюсь в тебя по уши, ты останешься здесь, в пыли

You’re the sunflower, I think your love would be too much

Ты как подсолнух, твоей любви кажется слишком много

Or you’ll be left in the dust, unless I stuck by ya

Если я не втрескаюсь в тебя по уши, ты останешься здесь, в пыли

You’re the sunflower, you’re the sunflower

Ты подсолнух, подсолнух [5]

{Тони Старк направляется в замок.}

Он чувствует себя по-идиотски глупо. Что-то из инстинктов побуждает двигается ровно в сторону выхода, но Тони замирает прямо напротив каменных плит. Но он всегда приучал себя бороться со страхами и встречается с ними в лоб. Перепрыгивать через проволоку, ложится на неё — всё это бесполезно. Проще просто обрезать её и дать волю собственному чувству оцепенения.

Его тело вытянулось в струнку, а плечи виновато опустились. Ему хочется сбежать. Им обоим отчаянно хочется развернуться и позорно удалиться отсюда вот прямо сейчас. Но не позволено отступать, раз уж добровольно припёрся — изливай душу.

— Мам, привет.

«Старки» — гласят оба надгробия. Мужчина проводит рукой по возвышенности, чёрным пледом-тенью, накрывающей землю под ногами. И это глупо. Он ведь обещал себе не приходить сюда больше никогда в своей жизни.

Но он будет помнить какой Питер был добрый.

Помнить, как прикосновения его рук выжигали на нём уродливые самые что ни на есть прекрасные ожоги.

Помнить, как оборвал чужую свободу и связи со внешним миром.

Помнить, как мальчик добровольно остался с ним, хоть мог и уйти.

Помнить, как он в определённый момент хотел прекратить всё это, но разлука с его мальчиком принесла бы такую боль, что он сдался.

Помнить, как Паркер ухаживал за ним во время простуды (затянулась, сволочь, на целых три дня!)

Помнить, как парень целовал его несмотря ни на что, несмотря на боль и усталость, истощение и кровь из носа.

Помнить, как за стеной слышались тихое пение, которое прерывалась приглушёнными всхлипами.

Помнить, как тихо стало в особняке без него.

Помнить, как теперь всё паршиво.

Потому что такое не забывается.

И Старк рассказывает всё это родителям. Всю «их» историю с самого начала до самого конца, до минуты капли дождя, скатившейся сейчас под воротником свитера. Тот, что носил Питер. Его любимый. Серый, не его размера, украденный из шкафа Старка. Он пах чем-то карамельно-ванильным. Сладостью и лёгкой кислинкой. Так обычно пахнет в цветочных магазинах.

— Я так люблю его, мам, — вылетает непроизвольно.

Словно заученная фраза, она тонет где-то в глубине горла. И ком давит, не позволяя говорить дальше. Потому что — ложь. Они оба это знают. Боятся, стыдятся, признают, но — знают.

— Жаль только — понял слишком поздно.

Он должен чувствовать хоть что-то. Но в сердце, душе и всём остальном теле — непозволительно пусто. Мужчина бьёт себя по груди кулаком, не сильно, но достаточно чтобы почувствовать боль. Но там только булькает сердце, отсчитывая до самого его конца. Оно замирает и отмирает. И это всё.

Он знает, что эти слушатели всегда на его стороне. Что всё равно никому ничего не расскажут. И рассказывает о том, что болит, где и с какой силой. Что никогда бы он не произнёс, будь в более «целом» состоянии. Но теперь…

Бесполезно рыпаться, маленькая глупая мушка. Ты ведь уже в паутине и паук вот-то сожрёт тебя. И он искренне сожалеет, но не любит. Никогда, увы, не любил.

{Тони Старка тошнит от этих уходящих минут,

Тошнит от чувства, что его используют.}

«Привет, меня зовут Питер Паркер. Ты — мой дневник, я твой хозяин. Надеюсь на долгое сотрудничество»

Мисс Джонс не знает о причинах смерти «возлюбленного» Старка. Она лишь знает, что партнёр покинул его, разорвав все связи с его сердцем, перед этим хорошенько выпотрошив его. Это так правдиво и лживо одновременно, что даже смешно.

«Я сегодня пожал руку мистеру Старку! Господи, ты себе даже не представляешь, что я чувствую. Моё сердце просто взрывается! Этот океан эмоций, — просто чёртово цунами! Я вне себя от счастья. Я воспыл-ла-ал!»

Никому нет доступа до потайной комнаты, затерявшейся где-то меж бесчисленных рядов книжных полок. Где-то там, в самой глубине, в самом омуте его памяти. Где его никто не сможет достать, маленький мальчик плачет и просит выпустить.

«Между нами возникло напряжение после того как он пялился на меня всю лекцию. Кхем, мистер Старк, если вам есть что сказать, — лучше выгоните меня прочь из аудитории, а то я сижу тут, как вареный рак, свечусь во все тридцать два и сам себя за это ругаю»

Он плачет и ноет. Снова и снова. Вроде замолчал? А нет, опять ноет и плачет. Два злых дяденьки, вернее двое взрослых копии Его самого — и это даже не смешная шутка, а до невозможности жутко — украли у него тело и теперь просто разгуливают, где им захочется. А про мальчика со сломанной рукой совсем забыли.

«Меня пригласили на вечеринку. Они сказали, там мне подыщут девушку, а то я только в обществе книг не такой хмурый. Но я не хочу на вечеринку! И девчонок я не хочу во всех смыслах слова. Мне нечего праздновать и одеть. Ну, разве вот это тело может хоть кого-то заинтересовать? Ой, да ладно, я ведь не парнишка с обложки с пухлыми губами, выпирающими костями и… что там обычно в них находят привлекательного?»

Один раз из-за соседней стены послышался крик, и мальчик дёрнулся. Сквозь маленькую щель он смог разглядеть человека. Одного из тех, кто его закрыл в этой «коробке». И он тонул. Тянул руки к свету, но его тело упрямо волокло его вниз. Казалось времени прошло — вечность. Когда мужчина начал задыхаться, мальчик понял, что его нужно спасти. Вытащить из этой трясины к свету. Мальчик вскочил на ноги и тут же об этом пожалел. Боль стрелой нанизывала его на своё остриё, проходя насквозь и выбивая из тела силы. Последнее, что маленький Тони увидел, это были руки, волочащие его, этого секунду назад тонущего мужчину, прочь.

«Сегодня невероятный день. С чего начать? Чем закончить? Тони подарил мне шикарный букет роз и, если бы не пресса, утащил бы меня куда-нибудь в неизвестность. Господи, придай мне сил. Как сохранять бдительность, когда в толпе стажеров тебя вдруг хватают за руку и тащат в пустую аудиторию, а потом вдавливают тебя в стену, как будто это последний секс перед апокалипсисом?»

Мальчик моргает от удивления и пытается не запачкать пол слезами от счастья. Мужчины, эти идеальные отражения друг друга, просто зашли к нему. Молча и без предупреждения. Они стоят и смотрят на него, вглядываясь в детское заплаканное личико. Словно ищут там что-то.

— Ты простишь нас, Мальчик?

«Мистер Старк невероятный человек. Знаешь, дневник, он просто сверкает. Но он выглядит таким несчастным. Словно весь мир бросил на его плечи тяжелые цепи, и он вынужден в одиночку тащить их. Мне кажется, я хочу ему помочь. Да, я определённо хочу привести его к свету.»

Мисс Джонс думает, что ей практически удалось. Ещё в самый первый день знакомства со Старком её казалось, что тот недостаточно откровенен. Он будто тень, мрачен и холоден. Но в то же время этот мужчина — всепожирающее пламя. Его аура всевластия и сосредоточенности, ощущается так же чётко, как если бы он приставил нож к её горлу. Она уверена, он способен на это.

«Я дожил до момента, когда Тони заставил (нет, не «пригласил») жить с ним. Мне его катастрофически не хватает. Я думаю, привяжи он меня к себе верёвками, даже этого было бы недостаточно. Это так странно. У меня чёткие подозрение, что он испытывает нечто схожее, но в более вселенских масштабах. А иначе как ещё можно объяснить эту маниакальную заботу?»

Мишель говорит, что личность по имени «Мальчик» о котором они сегодня случайно проболтались — важная часть их. Возможно, придав ему значение, они смогу добиться прогресса в этом самом «полном выздоровлении». От чего-то ей кажется, что он — словно маленький ключик, который стоит только сдвинуть с места и музыкальная шкатулка струн их души обязательно заработает так, как им надо.

«Мне кажется, я упускаю что-то до дикости важное. Старк стал чернее тучи после Рождества, которое мы едва-едва (утром он сорвался с места и куда-то улетел) успели провести вместе. Какао и пламя около камина, понимаешь.? Это было чудесно. Так мило и неловко. И одновременно со всем этим мне кажется, что у Тони что-то случилось.»

Мальчик редко выходит на контакт с Мишель, что Старка и Тони несказанно радует. Он болтлив и чрезмерно эмоционален. К тому же, он — это настоящий Тони Старк, которым они должны быть. Он, застрявший в одиннадцатилетнем возрасте, со сломанным понятием о мире и жизни в целом — воплощение их обоих. Но, к глубочайшему сожалению, Мальчика не интересует практически ничего. Он ещё помнит, как погибали родители.

Помнит запах крови и то, как ломались кости его матери.

Помнит, как она кричала, хватаясь за место, где раньше был глаз.

Ещё помнит, как Говард, отец, предпринимал пять неудачных попыток сбежать. Хватал сына за руку и уносил Марию прочь. Но всякий раз им не удавалось покинуть пределы леса, где их спрятал Баки Барнс.

Помнит, как однажды он забился в угол в попытках спрятаться от прикосновений, а ему протянул руку светловолосый мужчина. От него пахло сладостью и корицей, лёгким океанским бризом и северным сиянием. Он, Стив Роджерс, его психолог, сам блистал.

Мальчик помнит вкус предательства и бесконечной лжи. Поэтому Тони со Старком не трогают его. До тех пор, пока они не устают. И Мальчик понимает их. Он тоже устал. Ему хочется тоже спать.

Спать, не думая и не вспоминая ни о чём на свете.

Беспробудно и безмятежно.

I don't know what to do

Я не знаю, что делать

To do with your kiss on my neck

Делать с твоим поцелуем у меня на шее

I don't know what feels true

Я не знаю, что кажется настоящим

But this feels right so stay a sec

Но это кажется правильным, поэтому останься на секунду

Yeah, you feel right so stay a sec

Да, ты кажется правильным, поэтому останься на секунду [6]

{Тони Старк хочет сломать все эти стены,

Он знает, что точно будет весь в синяках.}

«Паркер» — гласит надпись на обоих надгробиях.

— Ну, и какого чёрта мы тут забыли, мистер Старк? — Питер сплёвывает на шершавую от травы землю, разворачиваясь на пятках в сторону заката.

Воздух, кажется, потяжелел. Мимо проплывали тёмные силуэты ночи, покрывая небо густой смолью. Сквозь полотно сжатое волокно туч проскальзывает едва различимый свет. Если вглядывается, может показаться, будто это звёзды падают, оседая под ногами.

Старк моргает, а Тони помогает ему сфокусироваться на цели. Где-то в отдалении слышится звон разбитого стекла, но это не так уж и важно. Всё сейчас не имеет особого значения.

— Ой, Пит, заткнуться бы тебе, — отвечает Старк, закатив глаза и глядя прямо в упор на, потерявших свою былую свежесть, зелёных глаз.

— Я в вашей голове, — опять фыркнул парень, мягко покачиваясь с пятки на носок — говорю то, что вам хочется слышать меньше всего.

Бессмысленной является только лишь одна вещь в мире. Это даже не вещь. Её нельзя пощупать, увидеть, у неё нет запаха и особо отличительной черты. Это всего лишь искусство, тонкое как корка льда и прочно засевшее в нашей голове. Это — форма собственного существования. Её хореография, её изящные изгибы тела, её подача на тарелке, её представление. Абсолютно всё сводится к полнейшей бессмыслице.

Старк путается в реальности и сне, где уж тут быть времени на то что называется «пониманием»? Ему сложно аргументировать свой приезд конкретно в это место.

— Захотелось, вот я и тут. Тебе то что? — Спрашивает мужчина у пустоты вокруг, и тишина служит ему ответом.

Он запускает пальцы в локоны волос, чуть оттягивает. Зажмуривается. Это не боль, но звёзды блестят на небе всё ярче. Взгляд медленно переплывает на носки ботинок, успевшие слегка пропитаться холодом и приближающимся теплом. Чёртова весна забирает у мира ещё один кусочек трёх месяцев холода и льда.

Воздух лижет шею туманом, оседающим в лёгких.

Он скользким языком забирается под свою-чужую куртку и пересчитывает все позвонки, словно надеясь, что на этот раз не досчитается хотя бы одного. Увы, все они на месте и в ближайшее время надломов давать не собираются.

— Какая жалость, — произносит ставший привычным звонкий голос парнишки, силуэт которого смотрит прямо на Старка — а вам бы так хотелось, чтобы вот тут — Питер, проходя сквозь тело Тони прозрачной рукой, указывает на сердце — уже ничегошеньки не билось.

Туман сгущается. Он застревает в самых тёмных частях глаз — покрывая зрачки пеленой. За ним совсем ничего не видно, а печальная фигура миллиардера расплывается перед глазами. Он опускается на корточки, чтобы быть ещё ближе к этому. Он шепчет тихо, одними губами. Произносит слова так, чтобы ветер, случайно подхватив их смысл, не унёс и его с собой.

— Простите меня за сына, — словно гром без громкого урчания неба звучит его голос неестественно, с изгибами и хрипотцой, с искренностью и ложью, с сожалением и детским непониманием.

Он удивлён. Он озадачен. И он понимает, насколько разорвал себя по частям. Две части его, и он сам. Старк думает, что хочет произнести что-то ещё, но больше ничего в голову не приходит. Ему остаётся только сжимать и разжимать челюсти. И мужчине хочется разодрать глотку, чтобы слова там больше не застревали. Тони мечется между правдивой ложью и откровенным обманом, а Мальчик думает о том, что ему действительно жаль.

Жаль, что не участвовал и не помог.

Хочется прочистить горло и выплюнуть горечь, чтобы та смешалась с Землёй отвратительной вязкой субстанцией. Покрылась плесенью и сгинула. Морось ушла бы тогда из лёгких, дышать стало бы на порядок проще. Всё в мире было бы проще, если бы не эта противная «горечь».

Старк проводит по земле рукой, пачкаясь в её отрешённости. Она, почва, холодная и сухая. Где-то там, под ногами, глубоко, (но не очень) два человека. Их сон безмятежен. Он беззаботен и полон чистоты. Бесстрашия.

Безразличия даже.

И это заставляет чувствовать некую слепую зависть. Зависть по отношению к тем, чьи тела уже давным-давно выпотрошили личинки червей. Такое хоть раз испытывает каждый. Тони Старк — всю свою жизнь живёт с этим, одновременно сражаясь и отгораживаясь от всех своих лживых надежд. Его тоже переварят и от него тоже останутся кости.

Это так волнительно и недосягаемо.

Это так несправедливо и ожидаемо.

Это так отвратительно и незримо.

И мальчик улыбается, подпрыгивая на могиле собственных родителей. Ему опять восемнадцать, он давит одуванчики под ногами, отталкиваясь от них ядовито-жёлтой подошвой кроссовок. В воображении, в голове Тони Старка этот человек, Питер Паркер, всегда был и есть всего лишь ребенком.

(Тем, которого он уничтожил)

Ему нет тяжёлых двадцати, и он хихикает, протыкая воображаемый воздушный шарик, который сморщенной массой летит прямо в лицо его «любимого». И когда цветное пятно падает на пол, Питер подрисовывает усы на лице Старка. Несуществующим маркером, удерживая его в воздухе своей неестественно холодной и лёгкой, несуществующей рукой.

— Ты в моей голове, — произносит Старк фразу, которая кажется ему уже просто нагло повторяющейся — тебя не существует, — выходит жалко.

В его голосе словно приходит рябь. Маленькие, поэтапно расширяющиеся круги, рассекающие гладь озера. Ему смешно, до тошноты душно и смешно. Его бархатистый голос надломлено грохочет, нарушая идеальную поверхность этого умиротворения, застрявшего глубоко в сердцевине его души.

— Если меня не существует, то на кой-чёрт я здесь стою, м? — Мальчик картинно удивляется и скрещивает руки на груди. — Это ещё неизвестно, кто чьё видение, мистер Старк

Что-то там где-то царапается, острыми когтями впиваясь в кожу на затылке. И не мудрено, что ему так паршиво. Он ведь так заебался. Вот прямо от всего. Стыд потерялся где-то давным-давно и, вероятно, отправился к Шляпнику с его вечно повторяющимся чаепитием. И он истерит. Как малое дитя, которому соску и игрушки поменяли на музыкальный кружок и заумные книжки слишком неожиданно.

— Тебя не существует, — произносит он так, словно пластинка в голове немного съехала с дистанции и теперь с долей сарказма прокручивает одно и то же день за днём — так что вали-ка нахуй. — Он сухо усмехается, хмыкая. — И дай немного отдохнуть от твоего трёпа.

Зрачки парня рядом уменьшаются, а сам он словно переполняется аурой, что концентрированными дозами стала, выливается из него. Он словно стакан не способный удержать в себе все объемы, всё массу вливаемой в него жидкости.

И эта аура настолько вязкая, что к ней можно прикоснуться. Вдохнуть её нежный аромат мяты и попробовать на вкус, обмакнув туда пальцы. И почувствовать, как она просачивается сквозь кожу, обнимает, жадно стискивая в своём теле. Удерживает рядом, потому что ей так одиноко и страшно жутко.

— Я здесь и вы здесь, — мальчик расправляет плечи и обвинительно тычет мужчине в лицо указательным пальцем — и это будет так, пока ты веришь. Только до тех пор, пока вы оба верите. — Он хмыкает, пожимая плечами, и шарф невинно сползает с его шеи, оголяя синяк от удушения. — Увы, от этого никуда не деться.

Вынужденное сожительство утомляет до дрожи в коленях и лёгких, до участившихся щелчках сердца. Там, в грудной клетке, словно что-то щемит. Будто бы что-то лишнее пытается, пытается и пытается протиснуться сквозь незримую щель, вырваться наружу. Но его стискивают мышцы, сжимают кости, не дают проходу бесконечные цепи нервных окончаний, бездушные кровеносные потоки, проносящиеся мимо и весело махающие ручками на прощание.

Это входное отверстие от пули, пущенной прямиком в сердце, это ножевая рана от холодного оружия, воткнутого в спину. Это коробка Шрёдингера, Чёрная дыра, это бездонное небо и глубоководный океан.

You say it's all alright but you're not who's up a night, you'll probably say «we tried»

Ты говоришь, что всё в порядке, но ты не из тех, кто не спит по ночам, вероятно, ты скажешь «мы пытались».

This feels like all a lie

Всё это похоже на ложь,

While you tend to try and hide

Пока ты стремишься всё скрыть,

Your hold has got me tight

Я крепко скован твоими объятьями.

I've waited way too long yeah I know you've changed you have a different face to me

Я слишком долго ждал, да, я знаю, что ты изменилась, ты ведёшь себя со мной по-другому.

I guess that I was wrong I'm the one to blame and that's a shame you see

Полагаю, я ошибался, я один во всём виноват, и ты увидишь этот позор [7]

{Нет нужды плакать из-за этого.

Нет нужды плакать из-за этого.

Нет нужды плакать из-за этого.

Нет нужды плакать из-за этого.}

Тони принимает решение и ему кажется, что другого выхода у них элементарно даже быть не может. Всё ведь так несложно. До невозможности просто. По-идиотски, по-простому. Просто уйти и не вернуться. Как хренов эгоист, коим он и является по линии жизни, насрать на всё и, развернувшись к окружающим мудозвонам «задом», а к своему спасению «передом». Махнуть хвостом на прощание и просто отпустить самого себя.

Наивно и дальше ждать перемен.

На самом деле у них ведь и правда нет запасного выхода, аварийного стоп-крана или чёрного выхода на случай глубочайшей промашки. Это жизнь. Ну, а как всем давно уже известно, она — беспощадная, ревнивая стерва с приступами неконтролируемой агрессии.

Он понял это слишком неожиданно, продумав всё до деталей. Глупо, наивно было даже предполагать, что он остался бы жить после этого. Он так устал жить. Ему всё это так осточертело. Ровным счетом всё, и он сам. Стал противен себе и окружающим. И выбор всегда был таковым.

И есть только три вещи:

— «Тони» — целится в висок;

— «Старк» — уверенно держит пистолет;

— «Мальчик» — сожалеет, но не противится.

Они оба, Тони и Старк, (Мальчик не в счёт) ненавидят Питера за то, что он заставил пройти этот путь к саморазрушению.

Ненавидят, потому что так и не полюбили.

(«Ну и мудаки!» — Громко проорёт на ухо голос Питера)

Ненавидят, потому что прошили мимо.

(«Я люблю вас, мистер Тони»» — Не скажет, а сквозь стон будет умолять мальчишка)

Ненавидят, потому что даже сейчас сожалеют о потраченном времени.

(«Твари!» — Тихо шепнёт мальчик, укусив за ключицу)

Ненавидят, потому что верили, что любили.

(«Эгоисты!» — Яростно пнёт ногой в колено и, нависая чёрной тенью, больно потянет за волосы)

Ненавидят, потому что поклялись себе ненавидеть.

(«Я люблю вас, мистер Старк!» — Не скажет, а заткнёт поцелуем Паркер)

В тишине комнаты выстрел кажется таким громким, словно рядом с ухом взорвалась граната. И времени обдумывать что-то совсем не осталось. Всё оказалось таким простым, что хочется смачно удариться со всего размаху черепушкой о мягкую, белую стену в психбольнице.

Вокруг — тихо.

Вокруг — пусто.

Вокруг — история.

Вокруг — целый мир, переполненный чем-то стоящим.

Les roses sont rouges, les violettes sont bleues

Розы красные, фиалки голубые

Mon coeur est mort, je suis un fou

Моё сердце мертво, я такой дурак

Pourquoi ai-je tomber pour vous?

Почему я падаю для вас?

Je lui ai donné tout pour vous

Я отдал всё это для вас

Les roses sont rouges, les violettes sont bleues

Розы красные, фиалки синие

Mon coeur est mort, je suis un fou

Моё сердце мертво, я такой дурак

Pourquoi ai-je tomber pour vous?

Почему я падаю для вас?

Je lui ai donné tout pour vous

Я отдал всё это для вас [8]