Каждое первое сентября у Феди проходило одинаково: постоять на линейке, подарить классной руководительнице цветы, записать расписание на завтра и пойти в библиотеку за учебниками. И в этот раз оно могло пройти также, если бы не отвлекающая его косичка Николая, который сидел перед ним и внимательно слушал учительницу, совершенно не обращая на Федора внимания. В какой-то момент брюнет даже хотел потянуть за нее, но вовремя опомнился – они проболтали (ну или Николай проболтал) всю линейку, и оба наверняка пойдут гулять после. Еще успеют наговориться (но не устать друг от друга). 

Выстроенная в голове у Федора идиллия была разрушена громогласным предложением, прозвучавшим из рта Пушкина сразу по окончанию собрания. 

- Ребята, погнали в мак! Отпразднуем начало двух лет страданий!

Предложение было поддержано большинством голосов. Школьники поднимаются со своих мест, и стоявшие аккуратно парты разъезжаются во все стороны – вымахавшие за лето ребята, видимо, не в курсе, что можно отодвигать стулья вместе с собой, а не сбивать все на своем пути. Гоголь, тем не менее, не спешит вливаться в общий поток. 

Когда это замечает одна из девушек, то тоже остается сидеть. Федор внимательно следит за ней со своего места, ожидая, что же та предпримет. Весь прошлый год любые попытки вовлечь Николая в отношения проваливались, оставив после себя миллионы осколков разбитых сердец по все школе, под ногами до сих пор хрустит. Правда, Гоголь все еще гулял с девчачьими компаниями, даже учил различные танцы на школьные праздники. Выглядело это глупо, особенно учитывая, как тот путался в своих ногах, но судей всегда впечатляло наличие хотя бы одного мальчика в команде.

- Коленька, - неожиданно зовет девушка, когда в классе остаются они втроем. – Если ты не пойдешь со всеми, может, прогуляемся? 

Она незаметно бросает взгляд в сторону Федора, явно недовольная его присутствием. Его это ничуть не смущает, наоборот, даже веселит. Все же ее неумение подкатить к парню лишь ее вина. Будь она той, кто нужен Гоголю, то смогла бы заполучить его вне зависимости от присутствия здесь еще кого-то. Ну или бы настояла на уходе брюнета, попросив остаться наедине. Федор делает вид, будто зевает, чтобы скрыть самодовольную ухмылку.

- Ань, прости, - он вовсе не был жесток с девочками, даже успокаивал их после отказа, и в такие моменты на его губах играла легкая улыбка. Она была там, в общем-то, во все моменты. – У моей младшей сегодня первый звонок, мы начала линейки подождем. Я потом вас догоню, напишите если куда-то из мака пойдете.

Девочка неуверенно кивает, медленно собирает письменные принадлежности в сумку, все это время переводя взгляд с Федора на Николая и обратно. Выходит она еще медленнее, и напоследок они с блондином машут друг другу руками. Как только за Анной закрывается дверь, Гоголь тут же поворачивается к другу.

- Федь, а, Федь, - смотрит с прищуром, будто кот, налакавшийся молока. Явно что-то задумал. – Останешься со мной на линейку? Лизка тебя с марта не видела, она рада будет. Да и мне не особо хочется час на жаре стоять одному.

- Поэтому ты хочешь стоять час на жаре вдвоем?

- Ну пожалуйста… - Гоголь берет руки Федора в свои, пытаясь состроить наиболее жалкую гримасу. Переигрывает специально, но на Достоевского действует.

- Ладно. Пошли.

Гоголь вскакивает со своего места, едва не перевернув парту, подхватывает сумку свою и Федора и выбегает в коридор. Ошеломленный, брюнет только смотрит ему в след, ухватившись за спинку стула так, что аж костяшки белеют. 

- Какая же жарень… - спустя 10 минут от начала линейки для первоклассников жалуется Гоголь. – Хорошо хоть волосы в косу заплел, а то сейчас бы был как водопад.

- А ты не боишься?.. – Достоевский не задает вопрос полностью, но товарищ понимает его и так.

- Я сам кому хочешь врежу, пусть только попробуют. 

После этих слов парень отвлекается на вышедшую читать стих сестру. Поднять телефон на нужную высоту для сьемки не составляет труда с его ростом. Федор замечает, что и сам заметно вырос, сократив разницу между ними. Теперь блондин не сможет закидывать свою голову поверх Фединой, тыча в него своим подбородком. Ну или сможет, если догадается встать на цыпочки.

Когда Лиза заканчивает читать стих, ее брат возвращается к обсуждению своих волос, прекрасно понимая, что все это время они не дают Федору покоя.

- Хочешь, можем вечером торжественно состричь. Нарисуем в коридоре ослика и пришпилим ему хвостик.

- Не смей, - тут же отрезает Достоевский. 

Гоголь лишь ухмыляется. Знал, гад, что услышит этот ответ, и все равно напросился на него. Федор тычет ему в бок пальцем, прямо под ребра. Нечего тут ухмыляться.

Когда они только начали этим заниматься, Федора пугали равномерные поскрипывания, доносящиеся откуда-то снизу. Николай постоянно уверял его, что это нормально, и вообще его велосипед всегда так скрипит. И хотя в этом году велосипед скрипел все также, Федя чувствовал себя куда спокойнее, сидя на багажнике у Гоголя, который каждую неделю оставался верным своей привычке подвозить его от воскресной школы до дома. Федор, может быть, был бы и рад предложить взамен прокатить его обратно, но с его силами они прокатятся максимум метров пять.

Только через пару лет Федор узнает, что Николай регулярно чинил свой велосипед в гараже. Все-таки он не очень предназначен для веса двух парней, и потому регулярные исправления формы колеса молотком были неизбежны.

С поступлением в десятый класс у Федора стало еще меньше времени на совместные прогулки – репетиторов по ОГЭ заменили репетиторы по ЕГЭ, оставляя ему все меньше свободного времени. Зато по вечерам воскресенья не нужно было никуда ходить, и парни посвящали это время просмотру фильма, чаще всего дома у Достоевского. В прошлом году они собирались у Гоголя, но все осложнялось присутствием дома младших сестер, а Достоевский просто оказался не готов смотреть «Холодное сердце» в пятый раз. Переместиться в комнату блондина с ноутбуком тоже не вариант – его комнатой фактически была гостиная. Достоевский поначалу очень удивлялся, но, поняв, что у Николая это раздражения не вызывает, просто принял это как данное.

Каким бы Федор не был образованным юношей, от мира кинематографа он был далек, и поэтому блондин знакомил его со всеми популярными фильмами, которые только выходили. Они никогда не ограничивались одним жанром, пару раз даже смотрели сериалы. Достоевскому так запал в душу один сериал про андроидов, что пришлось даже завести аккаунт на каком-то сайте, дабы отслеживать выход новых серий. Как когда-то ради фотографий Гоголя он завел инстаграм – на его закрытой странице до сих пор из публикаций лишь одно фото кота. И этот печальный аккаунт единственный, кто может видеть истории Гоголя, помеченные зеленой звездочкой.

Расположившись на кровати брюнета, Николай кладет на живот ноутбук, а затем внезапно оборачивается лицом к Федору. Они оказываются совсем-совсем близко, чуть ли ресницы не касаются.

- Ты чего? – спустя минуту шепотом спрашивает Федор.

- Я тут подумал, - таким же шепотом отвечает Николай, хотя его «шепотом» все еще на порядок громче. – Ты меня никогда не зовешь Колей. Только Николаем. Если хочешь, я тебя тоже буду называть Федором.

- Не надо. – Полное имя, произнесенное им, звучит как-то непривычно и неправильно.

- Мы просто как-то не очень сочетаемся. – Он прав. Они вообще не сочетаются.

- А должны?

- Не знаю, если тебе некомфортно…

Федор ничего не отвечает, разворачивается к экрану ноутбука и начинает искать фильм. Коля еще какое-то время дышит ему в щеку, и отворачивается лишь когда с заставки пропадает красный логотип компании. 

Когда Коля уйдет к себе, а Федя ляжет спать, он еще долго будет чувствовать тепло в том ухе, куда ему нашептывал Гоголь. Глупость, но если перевернутся этим ухом к постели, то можно даже услышать, как он рассказывает очередной бред.

Федя сидит на кровати с широко открытыми глазами и смотрит перед собой, уперевшись взглядом в чужую футболку. Напротив него Коля, стоит в центре комнаты и жмурится от страха. Так его не пугало ничто до этого – ни экзамен, ни прыжок с холма в воду, ни поезд в травмпункт после этого.

- Ну что? – не выдерживает Гоголь долгого молчания. Будто Федя мог забыть ответить и нуждается в напоминании.

- Что – ну? – у Феди в ушах все звенит, реальность вот-вот ускользнет от него. Кажется, будто это все не по-настоящему. Сейчас он стоит у обрыва с другом и готовится столкнуть его туда.

- Ответь мне. Будешь со мной встречаться? – повторяет свой вопрос блондин.

На комнату снова опускается давящая тишина. Слышно лишь как тикают настенные часы, отсчитывая время до остановки сердца.

Федя устало прикрывает глаза. Набирает воздуха через стиснутые зубы. Что-то бормочет под нос.

Коля распахивает глаза. Смотрит на брюнета. Воздух из него будто выбили ударом под дых. 

- Что ты сказал? – переспрашивает теперь он.

Федя еще раз глубоко вдыхает. Легкие жжет, будто он застрял на глубине озера и не может выплыть из-под толщи воды.

- Я сказал, что ты попадешь в ад.

- Но я не шучу. 

Как будто за эти годы дружбы Федя не научился понимать, когда его друг паясничает, а когда нет.

- Я тоже не шучу. 

Достоевский поднимает голову и смотрит прямо в глаза своего друга. 

- Т-ты не понял. Я говорю, что хочу с тобой встречаться.

- Мне все понятно. Давай успокоимся и сделаем вид, что ничего не было. Ты прекрасно знаешь, что это не нормально. Не могут два парня встречаться. И ты знаешь, что тебя накажут. Не в этой жизни, так после нее.

Гоголь смотрит, и впервые видит. Видит, как глубоко в Достоевском засела вся эта чушь, которая заставляет его медленно вырывать сердце влюбленного в него друга. Тоже бормочет себе что-то под нос.

Достоевский плюхается обратно на кровать, которая жалобно скрипит. Федя научился понимать, когда его друг паясничает, а когда нет.

Гоголь уходит, хлопнув дверью. 

Этой ночью Достоевский чувствует огромную черную дыру в своей груди и множество холодных игл, впивающихся в его кожу. Шепот друга больше не греет его. Вместо этого с каждым вдохом в его голове громогласно раздаются слова друга.

"Я хочу, чтобы ты сдох.»