stomach

Не дрожит у тебя рука со скальпелем, все, хватит параноить, прекрати думать об этом, иначе реально рука поедет.

Ты повторяешь это себе каждый раз за операционным столом, ну, или повторяет кто-то другой, а ты только слушаешь.

Разрез правда получается ровный. Всегда получается. Потому что ты не умеешь резать по-другому.

Ты разрежешь тысячу тел, и тысячу раз повторишь эту фразу. И тысячу раз у тебя получится ровно. Всегда получалось ровно. Просто ты не умеешь делать не ровно.

Это механическая работа, как бы кто хирургию с искусством не сравнивал. Если уж такой, как ты — не мыслящий, и способный лишь исполнять команды, может сделать это без грубых ошибок, или без ошибок вовсе, то какое же в этом искусство?

Ты в этом никогда не разбирался. Они говорят, что строительство — тоже искусство, да только ты просто идёшь и строишь то, что уже видел, или то, что сконструировал сам. Нет ничего сложного в генерации новой постройки в собственном разуме. Это просто не более, чем расчёт.

У тебя геометрические формы все правильные, и ты всегда любил абстракцию. Это просто чёрный квадрат Малевича. В этом нет никакого символизма. Желтые кубы и яма. Кремль то был побольше и поинтереснее, да он у тебя весь вкривь и вкось вышел — значит, плохо рассчитал. Нечего было делать отсебятину, вместо того чтобы точь-в-точь копировать.

Но есть у них кое-что общее: у Кремля с этим желтым, гигантским нечто — да-да, ты сам это закладывал. Это не только размер, который даёт тебе чувство собственной важности и заметности, и не только стены, исполняющие роль защиты, за которую ты цепляешься, как за буйки в открытом море. Это у тебя всегда было, и это почти похоже на столь манящие тебя человеческие комплексы. Даже если это все ещё продиктовано только твоим инстинктом бешеного выживания — несмотря ни на что. Я о другом говорю.

Орган булькает в банке с формалином, переливающемся в ярком свете напольной лампы. Ты сосуд берёшь аккуратно — почти благоговейно, если, конечно, вообще можешь чувствовать что-то подобное. 

В конце концов, ты всегда мечтал о собственном сердце. Чтобы оно громко бухало с левой стороны груди, чтобы несуществующую кровь качало, чтобы чувствовало — люди говорят, сердце за любовь ответственно. И даже если сам знаешь, что это лишь сказка, все равно иррационально мечтаешь об этом. Ты знаешь существо, которое было бы радо подтверждению твоей иллюзорной верности.

Банку — на полку, к любовно собранной коллекции мясного. Зачем она тебе — Бог знает, хотя можно сказать, что просто из интереса. И голода.

«Подвал с детьми» — шутка, но не ложь, не полностью и не до конца. Это почти загадка — попробуй угадай, в какой части предложения ошибка. На раздумья хватит и минутки, все проще, чем кажется, но, может, кто-то голову и поломает. Слова такие интересные, если начать разбираться, особенно в вашем диалекте скрипта — как многие говорят, кривом и непонятном. Как смешно, вы-то их прекрасно понимаете.

Упс, время вышло. Так о чем это я? Точно, загадка.

Ответ: Детьми — не наешься. Разбирайтесь как хотите.

У тебя в подвале все по полочкам, и это практически буквально. Большую часть занимают стеллажи с банками да книжками, и только в правой части комнаты — осветительный прибор и стол для препарирования. Ты так сделал из удобства — опыт подсказывает, что продукцию легче хранить в мертвом виде, нежели в живом. Опыту твоему, конечно, грош цена, ибо это тебе скорее Джаст рассказал, ну и ладно, есть ли в этом смысл? Очевидно, что нет. 

Ты возвращаешься к рабочему месту. От тела отрезаешь совсем маленький кусочек, и сразу суёшь в рот — без мыслей и колебаний. Глотаешь это так просто, словно это не мясо — просто торт.

Вкуса ты не чувствуешь. Просто знаешь, что теперь внутри тебя что-то есть, и скоро этого не будет — всё в твоём желудке растворяется так быстро, что почти удивительно. Почти.

Чтобы туда ни попало, оно переварится и утечёт энергией по магическим узлам. Ты говоришь себе, что жить ещё хочешь, наивно полагая, будто именно человечина тебе в этом поможет. А ведь говорил Модди — святой отец, ты, видно, весь в него — что различий никаких нет. Для тебя так вообще слово различие — пустой звук.

Как ты вообще начал это? Черт знает, и это уже буквально — интересно, если к нему обратиться, он расскажет, как впервые твой подвал нашёл? Ты-то первый сервер помнишь смутно, отрывками-обрезками, ощущениями кирпича под ногтями и пульсирующей фиолетовым магией под кончиками пальцев. Никакой разницы с остальными, да Джаст говорит, что разница есть. Ты лишь жмёшь плечами. Встречу на руинах красных стен ты тоже помнишь смутно.

Вот так и живешь — верой в старые сказки каннибалов о том, что съев другого человека обретёшь его навыки. За собой такого не замечаешь, а все равно продолжаешь есть — есть, есть и есть. Кусочек за кусочком, капелька за капелькой. Вот и трупа на столе уже нет, а тебе кажется, будто из тебя наружу что-то полезет — интересное ощущение, вот только нихера не весело.

Переживёшь. Святой отец так всегда говорил, и ты в это тоже веришь, хотя это весьма иррационально. Здравый разум предлагает тебе прекратить, не видя результатов, а ты говоришь, что раз результатов нет, то и смысла останавливаться нет. Вред то отсутствует.

Ты интересный, ты знал об этом? Наблюдать за тем, как ты вразрез заложенной системе собственную строишь: на повторении и глупенькой «человечности» основанной, пышущей фальшью и жаждой принятия. Я такое поощряю — ты вряд ли хоть раз задумывался над этим. Просто делаешь, как считаешь нужным. А Здравый Разум, все-таки, все равно слушаешь. Мы можем считать это мозгом.

В конце концов, ты всегда мечтал о собственном сердце. Вот —  считай, начинаешь его себе наращивать. Правда, что оно гонять по твоему телу будет — большой вопрос.

Черт притаскивает тебе новый труп, и ты знаешь, что не дрожит у тебя рука со скальпелем, да и если бы дрожала — разницы в этом нет.

А вы знали, что чёрный квадрат — тоже в какой-то степени икона?