Композиция:

— The Neighbourhood — Nervous

      Теплый весенний воздух приятно касался щек и пытался забраться в рукава пальто. Акутагава зябко поежился и пожалел, что выскочил на улицу в одной футболке под верхней одеждой, но идти обратно уже было неудобно — несмотря на то, что до отбоя оставались еще часы, видеться с комендантом желания не было. Он и так последними словами выражал свое мнение о курильщиках.

      Замерзшие пальцы еле слушались, когда он крутил колесико зажигалки, пытаясь прикурить. Потом рядом с ним появилась чужая рука, и, еще раньше, чем Рюноске поднял взгляд, огонь уже жрал табак и бумагу, а сам парень торопливо поворачивал голову и делал затяжку, чтобы чужая предусмотрительность не оказалась проявлена зря. Белый дым приятно опалил легкие, согрел все внутри, и, с наслаждением выдыхая, Акутагава расправил рефлекторно сведенные плечи.

      Вскинув склоненную голову, он обнаружил, что нежданный помощник продолжал смотреть на него. Легко придерживаемая губами сигарета незнакомца уже наполовину истлела, но он, кажется, и не заметил не сброшенную шапку пепла. Поддавшись порыву, Рюноске чиркнул своей сигаретой о чужую, и на черное пальто полетели серые крупинки пепла. Другие ветер сразу снес в сторону, а остальное взметнулось между их лицами.

— Спасибо, — синхронно сказали они друг другу неожиданно, удивленно вздрогнули и через минуту, полную дрожащих уголков губ и искр в глазах, рассмеялись.

— Накаджима Атсуши, можно просто Атсуши, — протянул руку Акутагаве парень, пальцами другой перехватив сигарету, чтобы не мешала. Кожаная куртка облепила широкие плечи, красивые большие ладони были сухими и теплыми, когда Рюноске подал руку в ответ, представляясь новому знакомому.

— Акутагава Рюноске, просто Рюноске, — его рука в чужой ладони просто утонула — это было неожиданно, но приятно.

      Рукопожатие быстро распалось, обмен взглядами — нет. Акутагава как дурак стоял и пялился на обтянутую белой футболкой грудь, когда до него дошло, что он делает, и лишь чудом удалось усмирить порыв отскочить подальше. Атсуши, кажется, даже и не заметил, гипнотизируя не то его губы, не то неровно лежащий на шее шарф. Рюноске был одет не по сезону тепло, но его вечно мерзнущей персоне и так было неплохо.

      Сигареты закончились сами собой. Накаджима дождался, пока его нежданный компаньон раздавит бычок о край урны, и пошел рядом с ним к корпусу. Скрытая в зарослях деревьев беседка-курилка быстро осталась позади, а они неторопливо шагали нога в ногу, переговариваясь о мелочах.

      С того момента, как они заметили друг друга, не замечать уже не получалось. Акутагава не понял, как именно Атсуши Накаджима оказался буквально везде — на парах по экономике, на парах по английскому, на факультативе по зарубежной литературе.

— Ты меня преследуешь? — смеясь, Атсуши подсел к Рюноске на перерыве и легко толкнул его плечом. — Как ни оглянусь — вижу тебя.

— У меня был тот же вопрос, но теперь он снят, — этому улыбчивому болтуну Акутагава научился возвращать его улыбку. Крутя в тонких пальцах карандаш, он быстро вернулся к гипнотизации листка со сводной таблицей перед собой. Заинтересованный Накаджима тоже стал изучать результат двух бессонных ночей и очень быстро пришел в противозаконный восторг.

— Смири свою слепящую радость, — смущенно заворчал Рюноске, когда фонтанирующий похвалой парень привлек к ним ненужное внимание окружающих. Он не привык быть в центре внимания и теперь даже немного сетовал и не одобрял подобного. Под взглядами одногруппников ему было неуютно.

— Хорошо, — покладисто согласился Накаджима и на какое-то время притих, но было видно, как старательно он сдерживался. — Пойдешь в беседку после следующей пары? — несмотря на то, что раньше у Атсуши была своя компания, теперь он предпочитал ходить курить с ним. Акутагава рассеянно кивнул и пожевал губу. Ему продолжало льстить чужое пристальное внимание, но теперь он был уверен — что-то в нем поднимается, готовое ответить на него. Что-то незнакомое, неподконтрольное ему. Не опасное, но…

      Несколько недель спустя Рюноске был готов забрать обратно свои мысли о «не опасном» чувстве — беспокойное желание быть с человеком и страх потерять его сжирали каждую свободную минуту.

      Теперь они старались сидеть вместе на всех парах, и на всех он иногда выпадал из реальности, разглядывая то аккуратно состриженную полоску светлых волос, то решительный изгиб нижней челюсти, то мягкие пуховые волоски на щеке там, где кожи еще ни разу не касалась бритва.

      Он не понимал, что с ним. Стал неловким, стал много думать о человеке, иначе воспринимая близко к сердцу каждое его слово, словно поджидая… знак. Знак, что не он один такой дурак и, кажется, влюбился. Знак, что можно позволить себе прикосновение к сильному плечу, и к руке, и к мягким красивым губам.

      Жизнь внутри собственной головы была похожа на Ад. Этакий круг, через который нужно пройти, когда ты влюбился. Это была вторая его влюбленность, окрыляющая, (не) легкая, светлая (в крапинку). В первый раз он получил по лицу за свое желание и с тех пор был весьма осторожен, но Накаджима словно разрушил годами поддерживаемую стену. Все попытки запереть чувства были бесплодны.

      Рюноске потихоньку старался научиться управлять своей каруселью глупости — той, что кружилась в его голове, той, что теплела у него в груди. Он не хотел быть ранен случайно и не желал ранить. Он отказывался сдаваться, боролся, из-за чего иногда порыкивал на Атсуши. Но тот только прикусывал губу, а потом солнечно улыбался, и Акутагава ощущал себя этакой злой ведьмой, что посмела призвать тучи в попытке скрыть солнечный свет. Но проиграла.

      Еще спустя три недели бесплодных попыток взять себя в руки что-то непонятное начало происходить с Накаджимой. Старающийся быть с ним аккуратным Рюноске заметил, как он словно мечется, бросает на него долгие задумчивые взгляды, когда они вместе курят.

      Это продолжалось до самого дня рождения Атсуши, на который один только Рюноске и был приглашен.

      Стоя в беседке, он слушал смущенно объясняющегося парня:

— Понимаешь, я ведь ни с кем кроме тебя до этого так и не смог сблизиться. Так что я решил, что лучше позову единственного дорогого для меня человека, чем целую армию незнакомых, — от слов смущающегося Накаджимы было болезненно-приятно, и Акутагава смущенно потупил взгляд. Сигарета как-то сама собой дотлела, так и не скуренная. Атсуши был близко-близко, держал его за свободную руку двумя своими — теплыми и сухими.

С порывистым вздохом Рюноске заставил себя пошевелиться, сбрасывая сковавшее плечи болью напряжение.

— Мне нужно кое о чем с тобой поговорить, — прикусив губу, Акутагава потянул именинника на лавочку здесь же, в беседке, сел рядом с ним, забывшем о том, чтобы освободить удерживаемую ладонь. — Мне кажется, что мне… кое-кто нравится. Но я боюсь, что он не оценит моей откровенности. Он — самый близкий человек для меня. Мне кажется, я с ума схожу, — Рюноске вздохнул, опустил голову, разглядывая шов на своем легком кардигане.

— Ты признавался ему? — голос Атсуши был тщательно сдержан, а руки продолжали крепко держать ладонь.

— Говорю же, боюсь он не оценит, — взволнованно выдохнул Рюноске, потом вскинул голову. — Что мне делать? Я… я боюсь, что будет, как в первый раз, — Акутагава покачал головой, ощущая, как на глаза навернулись слезы. Накаджима уже знал историю о его первой несчастливой любви.

— Действуй, — голос блондина дрогнул. — Хотя бы попробуй спросить у него. Что тебе мешает хотя бы в теории попросить у него совета, к примеру. Выяснить, что он думает о твоем интересе — вот как со мной сейчас. Так и спрашивай, — парень отвечал торопливо, немного косноязычно, но складно. Рюноске продолжал кусать губы, потом вскинул горящий взгляд и не глядя потянулся пропахшей дымом ладонью к щеке Накаджимы.

— Атсуши-кун, могу я поцеловать тебя?.. — они были слишком близко. Слишком близко и слишком далеко. Между их губами воздух словно уплотнился так, что через него нужно было пробиваться. В глубине глаз Накаджимы что-то дрогнуло, и они наполнились светом.

— Я согласен, — от тепла в любимом голосе Рюноске заколотило, и он без колебаний сократил остатки расстояния. Поцелуй сопроводил тихий всхлип, но жар и напор чужих губ быстро превратили неловкие движения языков в самое лучшее, что Акутагава в жизни испытывал. Все тело охватила приятная истома, голова закружилась, пальцы сами собой зарылись в светлые волосы, непослушные, скользкие, покалывающие подушечки пальцев.

      Они прижимались до боли, дышали неровно, от прикосновения горячей ладони к пояснице Рюноске едва не задохнулся. В штанах было тесно и приятно-влажно; стыдно, наверное, потечь от одного поцелуя, но Атсуши сводил его с ума своим запахом, своими прикосновениями, своими действиями. Было очевидно — целовался он на своем веку не много; они терлись носами, пару раз цепляли зубы зубами. Хотелось оседлать чужие бедра и простонать в рот все свое желание, все копившееся неделями напряжение, каждую мучительную мысль.

      Отстранившись, Рюноске еще долго не мог отвести глаз от блестящих глаз и припухших губ парня, от его сбившейся, местами задранной футболки, от растрепанных его пальцами волос.

— Я люблю тебя, — выпалил вдруг Накаджима, и Акутагава вздрогнул от неожиданности. Потом почувствовал, как губы бесконтрольно расплываются в улыбке.

— И я тебя, Атсуши. И я тебя.

      С видимым облегчением Атсуши улыбнулся ему в ответ.