Композиция:

— serezhadelal — Not anymore

      Колокольчик на двери кофейни звякнул в тысячный раз за день. Чуя, утомленный долгим ожиданием, не спешил поднимать глаза и разочаровываться снова. Трубочка уже битый час гоняла кофе по стакану, остатки пенки крутились то по часовой стрелке, то против, а от энтузиазма, с которым он с утра проснулся, остались одни осколки. Он не был уверен в своих силах и своих решениях, в каждом из них — в том, что импульсивно признался Дазаю в своих чувствах, в том, что предложил встретиться, в том, что уже купил билеты на выставку, в том, что назначил место и сказал, что будет ждать, в том, что и спустя три часа после наступления времени встречи не ушел.

      В каждом из своих решений он сомневался. В признании, что изменило отношение к нему Дазая, больше всего.

      Они были знакомы чуть больше года. Вместе работали, вместе ходили по выходным отдыхать. И если прежде инициатором был Дазай, утверждающий, что Чуя великолепный друг и с ним так классно проводить время, то теперь это, как правило, был именно Чуя, не решающийся признаться, что иногда неделя без возможности пересечься, будучи в одном городе, в одном здании, превращалась в муку.

      Дазай и до признания Чуи догадывался о его чувствах, но... Может быть, Накахаре следовало просто наслаждаться шутливым флиртом и не желать ничего более серьезного? Ему следовало догадаться, что никаких серьезных отношений он не ищет?

      Рыжий чувствовал себя разбитым и раздавленным. Он отметил и то, как уменьшилось число прикосновений, снизилась их смелость. Дазай больше не пытался приобнять его за талию и не лез целовать в щеку и, когда они иногда вместе разваливались на диване, встречаясь на квартире Чуи для просмотра фильмов в выходные, не перехватывал поперек груди.

      Он вообще больше не касался его.

      Потом сократились и сообщения. Дазай стал уходить от ответов, медлить — хотя этим он и раньше страдал. Чуя чувствовал, что с ним наигрались. Баста. Время сломанной кукле идти в коробку.

      Стало ли причиной остывшего интереса признание? Или же все дело было в том, что ранее занятый Накахара потерял партнера, с которым встречался уже довольно давно, и теперь играть с его чувствами, видеть метания, было не так интересно? А может быть, что Дазай и сам склонялся к близости с совсем другим человеком?

      Чуя устал думать об этом. Воображение рисовало, как Осаму приходит под руку с кем-то другим, и с улыбкой знакомит их. «О, Чуя, мой дорогой коллега, познакомься, это Юмено, прости, что так получается, но встречи наши лучше прекратить. Я люблю совсем другого, ты же не в обиде?»

      И Чуя должен будет ответить: «Конечно нет, ты чувствуешь то, что чувствуешь, мои чувства тут уже не играют никакой роли, я так рад за вас, и...»

      Чую начинало подташнивать, и хотелось опрокидывать столы. Он чувствовал себя глупым, наивным, доверчивым. Разве можно было верить любым намекам или играм Дазая? Обезумел он что ли? Последние мозги растерял? Отупел от любви и надежды?

      Чуя подхватил свой стакан с кофе, поднялся. На улице мело — в такую погоду Дазай наверняка даже носа из дома высунуть не пожелал. А у Накахары в рюкзаке все еще лежали билеты и камера.

      Решение идти на выставку одному было слишком очевидным.

***

      Полтора часа среди чужих фото пролетели за минуту. Молчал телефон, молчали немногочисленные посетители. Чуя всласть насмотрелся на другие города Америки, Европы и родной Японии, игнорируя бродящие парочки, держащиеся за руки, и глотая леденящую пальцы зависть.

      Чуя тоже хотел этих глупостей. И за руки держаться, и целоваться украдкой, и быть тем, кого крепко обнимают со спины. Он завидовал всем этим беспечным дуракам, проводящим вместе этот вечер, черной завистью, до слез на глазах.

      Но у него вокруг горла стянулся проволокой ошейник одиночества, и поводок верности тянулся куда-то в темноту, к человеку, который отказал ему — мягко, по-своему деликатно, не желая терять позиций. Сейчас Накахара видел для его отказа дополнительную тысячу причин, и большая их часть говорила нелестно или об одной стороне вопроса, или о другой.

      Новое фото на стене, освещенное сверх меры. Чуя не задумываясь начал скрупулезный подбор ракурса, сделал пробные фото, поправку настроек камеры — рыжий хорошо знал, что может отвлечь его от всего мира помимо работы или творчества. Фотографирование было его маленькой темной страстью, о которой знали очень немногие. Иногда он и сам забывал об этом, но приятный вес техники в ладонях неизменно выручал его в итоге. Вот так же, как он делал это сегодня.

      Настроение, бывшее поганым в самом начале, немного улеглось. Он сам был виноват, что влюбился. А Дазай и правда имел право чувствовать к нему то, что чувствовал. И не чувствовать то, на что так надеялся Чуя. Кому он нужен, такой ворчливый, занудный и податливый, в самом деле?

      Надеяться на что-то было глупо с самого начала. Опьяненный вспыхнувшим чувством Чуя должен был лучше думать своей рыжей головушкой, кому из них нужно было такое счастье. По всем наблюдениям Дазай не был обделен и в чьей-то горячей любви не нуждался совсем.

      Возвращение в кофейню прошло в куда более спокойном состоянии. Чуя слишком устал чувствовать и переживать, фальшиво улыбаться, словно ему не больно, и уже был рад, что не увидел сегодня Дазая. Его поведение расставило все точки над «i» и позволило не обманываться дальше.

      Запереть все чувства в себе было бы правильно. Они будут жечь, но однажды и они перегорят и остынут, станут разносимым ветром пеплом. Звезды тоже загораются и умирают — так будет и с той звездой, что распирала ему грудь.

      Стакан с кофе согрел озябшие пальцы и быстро заставил кровь жечь щеки. Чуя сделал несколько залповых глотков, а разогревшись, позволил себе выдавить болезненную улыбку и сгорбить плечи — всего лишь на минутку дал сдерживавшей чувства маске упасть. Слезы потекли сами, хотя он их и не хотел — ненавидел, как болят после плача глаза.

— Чуя... — знакомый голос раздался совсем рядом. Рыжий дернулся, опрокидывая стакан и вскакивая. Напротив него стоял Дазай в расстегнутом пальто, растерянно глядя на него из-под встрепанной челки. Опомнившись, Накахара торопливо вытер лицо и бросился извиняться перед своим соседом да просить принести что-нибудь, чтобы вытереть пролитый кофе. На шатена он теперь старался не смотреть, ощущая во рту неприятную кислинку — день уже подходил к концу, а Осаму, судя по тающему снегу на плечах, только с улицы.

      Он не простит его. Не простит. Не простит не как человека, который не принял его чувства и даже играл на них, а просто как человека. Не прийти на встречу вовремя просто из вежливости ему никто не мешал. Ведь не мешал же?!

      Руки механически выполняли свою работу. Дазай продолжал стоять у него за спиной и даже ближе подошел. Официантка уговаривала подождать или сменить столик и в панике оглядывалась вокруг — не дело это, чтобы клиент убирался у них в заведении. Чуя ее не слушал, потом просто молча позволил забрать у него тряпицу и сел, вытерев ладони салфеткой.

— Чуя, — снова позвал его по имени Дазай. Накахара отвернулся к окну и прикусил губу. И совсем пропустил момент, когда шатен встал на колени. Только отметил установившуюся тишину и удивленно обернулся. И впал в ступор. Потому что Дазай... был готов унижаться? Потому что, когда Чуя зашикал на него и оттолкнул его тянущиеся руки, тот не замедлил ткнуться в пол лицом.

      Если бы от стыда можно было провалиться сквозь землю — рыжий бы исполнил этот трюк незамедлительно. А так ему пришлось судорожно поднимать Дазая на ноги и тащить его в туалет, чтобы умыл лицо и оттер брюки и вообще прекратил его позорить!

      Убедившись, что в мужской комнате никого нет, он мгновенно позволил эмоциям вырваться.

— Какого черта ты творишь! — зашипел он, в сердцах ударяя по краю раковины, и весь ряд из них жалобно скрипнул, едва-едва не проседая. Чуя сам испугался своей силы, на мгновение убедился, что ладонь в порядке и выглядит как обычно, и снова вернулся к виноватому Дазаю. — Сначала ты не приходишь вовремя и не удосуживаешься даже отзвониться, что не придешь в срок и вообще не придешь, теперь эта клоунада! Мне осто... осто... — слезы сами брызнули из глаз, и Чуя растерялся, отвернулся, начиная судорожно вытирать их рукавами своей утепленной кофты. — В общем... прекрати... и катись отсюда... не нужны мне твои... — он не удержал позорного всхлипа и испуганно зажал рот руками, глядя на самого себя в зеркало.

— Прости меня, Чуя. Прости. Прости. Прости, прости, прости, прости, прости... — забормотал как заведенный Осаму и немедля обнял мгновенно ощетинившегося рыжего. Чуя забился в его руках, пару раз врезал по ребрам. Спустя несколько минут нешуточной борьбы Дазай догадался развернуть Накахару к себе лицом, и тот, не упустив шанса ударить его в живот, в конце концов уткнулся лицом в широкую грудь и разрыдался уже не на шутку.

      Дазай гладил его по волосам и не прекращал просить прощения, пока его не пнули и не повелели заткнуться. Спустя еще десять минут Чуя отстранился и, подчеркнуто игнорируя чужое присутствие, начал приводить себя в порядок. Осаму немного помедлил и занялся тем же.

      Они вышли один за другим, не обменявшись больше ни словом. Чуя сразу направился к своему столику, растерянно замер подле него, не зная, идти ли за новой порцией кофе, или лучше будет вообще собраться и побыстрее уйти. Думал об этом он слишком долго, потому что подошедший Дазай молча поставил на стол новые стаканы и уверенно пододвинул один из них к Накахаре.

      Как-то само собой получилось, что они сели друг напротив друга. Чуя крутил стакан и не поднимал взгляда от крышки. Говорить ему больше не хотелось, плакать тоже. Внутри мертвым морем разлилась ужасная засасывающая пустота. Накахара не знал, чем ее заполнить и не желал ломать этим голову вообще. Дазай молча пригубил кофе, потом аккуратно накрыл чужую ладонь своей. Рыжему сдавило горло, и он стиснул зубы, вытаскивая руку из-под чужой. Касания шатена били током и заставляли вспоминать, как сильно он хотел сидеть с ним так всего несколько часов назад.

      Но Осаму это не остановило, и он снова накрыл чужую руку своей, в этот раз рисуя на тыльной стороне невидимые глазу узоры. Чуя прикусил губу и слегка шевельнул пальцами. Дазай незамедлительно обхватил его пальцы, словно пытаясь согреть, потом ладони сплелись одна с другой, переплелись пальцы, соединяя руки замком.

      Чуя чувствовал, как печет лицо, и кусал губы все сильнее и сильнее, до крови. Следивший за ним Дазай не выдержал долго и, наклонившись над столиком, прижег их горячим поцелуем. Накахара отшатнулся с такой резкостью, что едва не полетел со стула, и, прижимая свободную руку к лицу, выпалил:

— Зачем ты это сделал?

— Потому что я уже несколько месяцев думал над этим, — не стал увиливать утомленный Осаму. — И опоздал я, к слову, тоже не по своей вине. Утром была неприятная встреча, и мне... пришлось о многом подумать. Но теперь я точно свободен.

      Это «свободен» он выдохнул с какой-то особенной интонацией, и Накахара решился бросить быстрый взгляд на его лицо. От горькой улыбки что-то внутри него перевернулось. И он поверил — действительно, серьезная должна была быть встреча, если Дазай так улыбался.

— Пойдем в ресторан, Чуя? — вдруг снова заговорил Дазай, а рыжему стало еще больше не по себе, и захотелось даже проверить, не скрывают ли темные вихры волос здоровенную шишку.

— Зачем? — вопрос сорвался с языка прежде, чем Накахара успел подумать. — Зачем ты делаешь все это? Ты же... — Чуе до смерти хотелось взвиться, вскочить на своем месте, ударить ладонью по столу и заставить Дазая услышать, как нечестно играть с чувствами влюбленного дурака.

      И поцелуй этот. И ручки-замочки. И кофе в качестве извинений. Хоть опять сиди и плачь.

— Потому что я хочу пойти и угостить тебя, — в чужом голосе послышалась раздраженная нотка. — Потому что я хочу загладить свою вину за то, что ты столько месяцев меня любил, а я смотрел, знал, наблюдал и ничего не делал, чтобы ни оттолкнуть тебя, ни принять. Потому что я мечтаю обнять тебя после вина, как обычно, потому что я хочу припереть тебя к стенке и исцеловать до ссадин на губах, потому что я хочу... — Дазай понизил голос. — Я хочу на коленях выпрашивать твое прощение за все за это, если ты скажешь, что тебе нужно оно именно в такой форме. И еще потому что — да, вот так просто и глупо — ты нравишься мне, Чуя. Просто нравишься. Разве нужно дальше объяснять?

      Ошарашенный рыжий не нашелся с ответом и только растерянно шмыгнул носом, отводя глаза.

      Дазай, поначалу вглядывавшийся в его лицо, через некоторое время после момента наступления молчания начал бояться и волноваться. Не опоздал ли он с откровениями? Не поздно ли для извинений? Все ли будет хорошо, или же наступает его черед месяцами ощущать свое лежащее нарезкой сердце на блюдце с голубой каймой? Дазай не любил боль и не хотел боли. Но Чуя заслужил что угодно делать с его сердцем после того, как Осаму поступил с его собственным.

      Он бы этим рукам позволил в качестве искупления сейчас же вырезать из своей груди этот мучающий обоих орган, прикидывающийся, что на самом деле он всего лишь качает кровь.

      Но Чуя только моргнул, поднял бесконечно растерянные глаза, потом все-таки кивнул.

— Хорошо. Но ресторан выбираю я. И весь заказ.

      Осаму почувствовал, как от радости закружилась голова, и его повело, губы разъехались в дурацкой улыбке. Он вскочил и принялся помогать Накахаре одеваться, оделся сам, кое-как завязал вокруг горла шарф и, подхватив кофе, без колебаний потянул его на улицу, чтобы, встав под фонарем, уже через минуту под благовидным поводом зацеловывать пухлые губы.

      Веточка омелы кокетливо стряхнула шапку снега прямо на нос Дазаю, когда они закончили, и, не позволяя больше метелям скрывать себя, закачалась на ветру.

      Раскатистый смех Чуи пролетел над набережной и растворился в новом поцелуе.