Когда Екатеринбург появляется на пороге Челябинской квартиры посреди ночи с бутылкой рома, Юра вскидывает бровь в удивлении, но гостя пропускает. Костя с усилием кое-как снимает обувь, кидает пальто куда-то на стул и проходит в маленькую кухню, по-хозяйски располагаясь. От Кости запахом перегара несет, а еще холодом.

Юра достает первые попавшиеся стаканы и садится напротив. На языке множество вопросов вертятся, самый главный, конечно, почему Костя вообще здесь, но Юра момент расспроса оттягивает, разливает ром, морщится с непривычки от горького вкуса.

После стакана третьего говорить хочется немного больше:

— Ты ведь в Питер собирался?

— Не полетел.

— Это я понял.

Юра смотрит на Костю внимательно, взглядом пробегает по лицу, мятой рубашке, цепляется за глаза — они будто у побитого щенка, растерянно стоящего посреди улицы и не понимающего куда бежать. Странно это все, Юра не видел Костю пьяным уже больше сотни лет точно, а тут внезапно явился. Впрочем, Челябинск ничего против не имеет.

Уютная тишина разбивается только от негромкого громыхания стаканов об стол. Юра продолжает не спешить с разгадкой Костиного появления, потому что разрушать установленную связь совсем не хочется. Приятно иногда посидеть с лучшим другом молча, тем более у обоих явно какие-то проблемы; у Юры вот дилемма, что с письмом Анечки делать, а Костя… у Кости тоже что-то наверное, серьезное, раз проводит ночь в челябинской кухне. Юру почти берет любопытство — он мог, как и обычно, напрямую спросить, получить или долгожданный ответ, или отворот, а скорее измученный и строгий взгляд, который будет сиять просьбой не лезть не в свое дело. Юра бы притворно обиделся и напомнил, что они лучшие друзья, но лезть в душу к Кости не стал бы. Он знает его слишком долго, если захочет — то непременно поделится.

Юра на самом деле не знает, что стоит говорить. Он может по-дружески похлопать по Костиному плечу, разделить с ним еще одну бутылку, а после покурить на балконе. Давать советы или подбадривать ему никогда не удавалось, но алкоголь берет свое.

— Знаешь, Катюх, люблю тебя. Только не это… Ничего пидорского не подумай, как друга лучшего люблю. Не знаю, че у тебя случилось, но ты это… Не раскисай!

Юра получившейся поддержкой доволен, широко улыбается, но когда взгляд с Костиным встречается, то резко становится не по себе; в Костиных глазах — удушающая тоска — Юре вздохнуть с трудом удается. Он, конечно, знает, что не мастер слова, а сейчас и подавно, но не настолько же.

В приглушенном свете кажется, будто на плечи Кости все заботы мира рухнули, и обычно прямая осанка неожиданно стала сутула. И Юра вдруг осознает, что Костя выглядит измученным и совсем чуть-чуть нуждающимся. Это почему-то ранит. Он тянется к чужим пальцам, но Екатеринбург как будто от огня вздрагивает.

Голос Кости хриплый, напоминает Юре битое стекло или трещащий под подошвой сухой снег:

— Любишь, но совсем не так, как я тебя.

Костя руками за голову хватается, нервно перебирает пряди волос и тихо посмеивается. Каждый звук все больше вонзает иглу в сердце Юры. Словам Челябинск значение не придает, но по коже все равно проходит неприятный табун мурашек.

— Пора прекращать… — тянется за почти допитой бутылкой.

Костя перехватывает его за кисть, опускает голову, соприкасаясь с Юриными пальцами.

— Есть вещи, о которых я никогда бы не сказал тебе. Это одна из них. Я влюблен в тебя.

Воздуха кажется недостаточно. Юра вырывает руку, сокрушительно садится обратно. Внутри мешается все, неприятные ощущения лезут наверх, давят на грудную клетку.

— Ты ж шутишь?

И смотря в глаза напротив, полные несбыточной надежды и искренней любви, Юра понимает, что никакая это, к сожалению, не шутка.

Они замолкают на продолжительное время. Юра достает сигареты, затягивается глубоко, что даже легкие жалобно жгутся в груди.

— Вот же блядство… — произносит на выдохе и поднимается, решая уйти в другую комнату.

У Юры в голове одна сплошная туманная пелена, да Костин голос и то отвратительное «влюблен». Вот она — проблема Кости Уралова — невзаимная любовь к лучшему другу. Это почти трогательно. Юра ощущает нечто смешанное, немного гадкое, вязкое, словно слизь и что-то похожее на жалость.

Костю видеть не хочется, до утра точно, но он сам приходит, присаживается рядом. Юра, удивляясь сам себе, яркого отвращения не испытывает, может это временно, конечно. С вопросами и гневной речью медлит, — знает ведь, что дружба с каждой секундой сильнее по швам рвется, а в конце станет разорванной до неузнаваемости тряпкой. И захочет ли кто-то из них обратно сшивать?

— Сколько… Ну, влюблен в меня? — проговаривает быстро, потому что «влюблен», обжигает губы.

Костя осторожно берет Юру за руку, чертит что-то пальцами на его костяшках, а Юра отдернуть не пытается. Он думает, что стоило бы остановиться, дать Косте отоспаться до утра, а там может поговорить. Хотя сказанного не вернешь, как и не поменяются за одну ночь Юрины чувства.

— Не помню ни сколько, ни почему. Наверное, почти с первой встречи.

У Юры чуть сигарета не падает.

— Пиздец. — заявляет он, наклоняя голову.

— Я не хотел, чтобы ты узнал.

О, ну это совсем все упрощает! На Юру волной злость накатывает, вперемешку с отрицанием и желанием зарядить кулаком по стене.

— Из-за письма Анюты напился, приперся ко мне посреди ночи и бухой распиздел о том, что влюблен в меня охуеть сколько?

Костя кивает и будто приговора ждет, но в глазах ни капли сожаления. Юра сглатывает, отворачивается. Он все еще в себе разобраться не может; злиться ли на себя, ли на Костю, а может сразу на всех. Но что толку, если по-другому Костя не мог? Он лучше бы продолжал вечность молчать, чем потерял бы Юрину дружбу.

Юра выдыхает, взглядом жалеет. Это все, черт побери, сложно.

— Прости. Я боялся, что как прежде никогда не будет, а сегодня не выдержал.

Кому из них, это застрявшее оскоминой в горле «прости», нужнее?

Юра чуть отодвигается, тушит сигарету об стоявшую рядом пепельницу.

— Посмотри на меня, — просит Юра.

Лучше бы не просил. Тяжело такому взгляду противостоять, даже Челябинску, даже испытывая отвращение к Костиным чувствам. Просто Костя все равно уже свой, семья, а от семьи отказаться за ночь Юра не мог. Сам себя не контролируя, Юра прижимается лбом ко лбу Кости. Друзья ведь тоже так могут, а ему просто жизненно необходим физический контакт, утонуть во всем том спокойствие, которое Костя излучает.

Увязая в ночной тишине, Юре кажется, что он слышит судорожное трепетание чужого сердца, а может, своего собственного.

— А я знал, что ты влюблен в кого-то. Жаль, что в меня.

Костя тычет пальцем в его грудь, где должно быть сердце.

— Никогда не жалел, что влюблен в тебя.

Нет, это все прекращать надо, невозможно находится рядом с тем, чьи глаза наполнены безграничным отчаянием из-за него.

Юра отстраняется. Вслух говорить нет нужды, оба ведь изначально знали исход.

— Можешь остаться до утра.

Он спиной Костин взгляд чувствует. И только оказавшись за дверью, устало прислоняется к ней.

По сердцу будто ножом проходит — «Как прежде никогда не будет».