Родриго, не вставая, перекатился по земле лицом в ручей. Холодная вода уменьшила боль, он лежал так, пока хватало дыхания. Потом приподнялся на локтях. Снова склонился к воде, пил долго и жадно. В овражке пахло влажной землёй и примятой травой. Жизнью. Наверху — воняло смертью и гарью. Нужно вставать, здесь не отлежишься. Нужно вставать и идти. Куда? К королю, к папе, как кричал тот перепуганный толстяк? Родриго засмеялся. Это не было истерикой. Но ведь действительно смешно же — думать, что король как-то остановит… такое! Да и папа тоже… Кто может побороться с Кольцом? Такую силу можно одолеть только равной силой. Алмаз режут только алмазом.

А что делать? Так и лежать здесь в ожидании, пока волна огня иссушит землю, испарит ручей и сожжёт траву? Смысла в этом ровно столько же… Так же бесполезно.

А в чем сейчас есть смысл?

Наставник частенько повторял: «Если не знаешь, что делать, прислушайся к своему сердцу.»

А сердце колотится где-то в горле от усталости и волнения. Сжимается от жалости к тем, кто уже погиб, и к тем, кто ещё погибнет. Щемит от стыда за то, что он ничего не может изменить…

Кольцо… Однажды он уже прошел через Кольцо. Это было тяжело, не все такое выдерживали. Кто-то лишался рассудка, а кто-то и умирал. Родриго не знал, что страшнее.

Остро вспомнилось, как он стоял в Кольце. Страшна была не боль, ее можно выдержать — или хотя бы просто потерять сознание. Страшно было ощущение, что его ломают, переделывают изнутри, отсекают лишнее. Он не сломался. Кольцо закалило его, превратило в надёжное орудие…

По сравнению с этой силой он — песчинка. Но даже песчинка может остановить огромные жернова. Если, конечно, ее не сотрёт в пыль в первый же миг.

Алмаз можно резать только алмазом.

Он выбрался из оврага и пошел вперед, торопясь, срываясь на бег. Страха не было. Нет, не так — он боялся, очень боялся не добежать. Боялся, что очередная огненная волна слизнет его с земли и пройдет дальше, оставив бесформенную дымящуюся головешку. И постоянно намечал себе, куда упасть, за чем укрыться.

Того, что будет, когда он добежит — он не боялся. Просто не думал об этом. Некогда было.

Плащ вспыхнул, Родриго сорвал его. Лицо он прикрывал ладонями. Кожа на руках уже вздувалась кровавыми пузырями. Почерневшая, дымящаяся земля обжигала через подошвы сапог. Добежать…

Он спрыгнул в провал. Упал на бок, перекатился, вскочил. Раскалённый воздух обжигал горло, глаза слезились.

Последний десяток шагов. Он добежал — должно быть, за миг до того, как из Кольца должна была выйти огненная волна.

И ещё один шаг.

Он ждал боли, но не такой. И не так долго. Он думал, что Кольцо сожжёт, сожрёт его — и угаснет, подавившись его силой. Силой, пробужденной в нем таким же Кольцом.

А вместо этого пришло страшное, мучительное ощущение, что его переделывают, перекраивают изнутри. Кольцо ломало его… или ломалось об него? Он не мог даже кричать — горло перехватило судорогой. Точно как тогда, в первый раз.

В монастыре, когда он первый раз проходил через Кольцо, вокруг были люди. Люди, которые помогли ему, когда он упал без сил по ту сторону Кольца. Сейчас он один. Вот только почему-то кажется, будто он чувствует взгляд наставника…

А еще — сейчас он не падает. И не упадет, пока жив. А может, даже и мертвый будет стоять. Пока он стоит в Кольце — по земле не идут огненные волны. А вот что будет, если он упадет — это неизвестно.

Сквозь стиснутые веки он видит разноцветные сполохи. Красный, желтый, голубой, выбирай себе любой… Детская считалка. Они с сестрой играли в детстве. Наставник знает про его сестру, должно быть, он позаботится о ней.

Что-то происходило в нем. Ломалось? Или наоборот, оживало?

Обмороженные руки, оживая в тепле, болят. Гораздо сильнее, чем болят они, замерзая.

Что-то происходило с Кольцом. Алмазом можно разрезать алмаз…

А потом Родриго, кажется, наконец лишился сознания. Весь мир померк.

Они шли по сожжённой траве, среди почерневших стволов. Когда на них накатилась первая волна огня, Оберон успел закрыть собой девочек, потом Клод торопливо залечил ожоги рыцарю и Мишелю.

Следующий огненный вал встретил Мишель. Вскинул руки, развел их в стороны, и огонь расступился, пропуская их. А третьей волны не было. Они шли, каждую минуту ожидая очередного потока пламени — а его не было! Только горячие угли под ногами, да невыносимый запах гари, да пепел, забивающий горло…

Потом они увидели провал. И Кольцо. И человека, стоящего в Кольце. Черноволосого человека в обгоревших лохмотьях. Побелевшее лицо и струйка крови на подбородке от прикушенной губы.

От Кольца шел теперь не огонь, а свет. Свет пульсировал, разные цвета сменяли друг друга. Все восемь, включая серебристый. И теми же цветами светились руки человека, стоящего в Кольце.

— Что это? — ахнул Мишель.

— Кто-то проводит ритуал, — неожиданно ответила Элиза. — Кто-то активизировал Кольцо.

— О чем ты? — недоверчиво переспросил Мишель. — Учитель нам о таком не рассказывал!

— Я знаю, — голос Элизы был спокоен и тверд. — Я ещё раньше читала. Про Кольца и про ритуал.

— А зачем? Зачем кому-то нужно… такое? — нетерпеливо переспросил Клод. Элиза пожала плечами. Вместо нее неожиданно ответила Аннет

— Они хотели, чтобы Кольцо уничтожило Одаренных.

— Откуда ты знаешь? — снова усомнился Мишель.

— Я чувствую, — Аннет показала свои ладони, светящиеся фиолетовым. Цвет ясновидения.

— И что? Почему у них не получилось?

— Потому что Дар есть у всех, — снова говорила Элиза, спокойно, как по писаному. — У каждого, кто может лечить или убивать, управляться с водяными мельницами или убеждать людей. Во всех есть хоть частица Дара. Во всем.

— Значит, надо остановить тех, кто проводит ритуал, — первым сообразил Оберон. — А мы их найдем?

— Найдем, — тряхнула растрепавшимися кудряшками Аннет. — Я чувствую.

— Ну так чего мы ждём? — усмехнулся Оберон, хлопнув себя по поясу.

Они почти дошли до края провала, когда Элиза вдруг остановилась.

— Что ты? — встревожился Оберон.

Лицо девочки было очень серьезным. Удивительно взрослым

— Пока вы будете останавливать ритуал… Он держит Кольцо, но на сколько ему хватит сил? А в бою от меня все равно немного пользы.

Она улыбнулась — то ли ободряюще, то ли виновато. И кинулась бегом, в нарядных тоненьких башмачках по горячим углям. Ещё миг — и она встала в Кольце. Рядом с инквизитором.

Это не ребенок. Это Одаренная. Она знает, что делает. Оберон заставил себя отвернуться. И скомандовал:

— Ну, пошли же!

А перед глазами все стояло Кольцо, черноволосый мужчина в изорванной черной рясе и белокурая девочка в светлом платье…

Он не знал, куда ведёт их Аннет, что их там ждёт, много ли там будет противников… Это было не так уж важно. Они все равно победят. Просто потому, что не могут позволить себе иного. Неизвестно, выживут ли, но совершенно точно победят.

А ещё он знал, что после этого мир не останется прежним. Каким он станет? Это тоже было не так уж важно. Может быть, лучше, чем был… Главное — что он, мир, уцелеет. Если они победят. И если те двое в Кольце продержатся.

Он оглянулся на свое маленькое воинство. И прибавил шагу. Им надо было спешить.

Опушка, излучина реки, странной формы холм. Что там происходит? Даже от леса можно расслышать то ли молитву, то ли гимн — незнакомые слова, тревожащий, пугающий мотив… Странное сборище — вперемешку и рясы, и мирские одежды.

— Кто это? — удивился Клод. — Это же не инквизиторы!

— Это фанатики, — ответила Аннет. — Я… мы с Мишелем знаем. Это еще хуже.

И все с оружием. Три десятка, не меньше. Оберон скрипнул зубами. А они с Клодом вдвоем, не считая двух детей… Нет, не так.

— Их не так уж и много, — проговорил Мишель, улыбаясь — и улыбка его была страшной. — В этот раз мы справимся.

Их трое Одаренных, не считая Оберона.

Мачетко стоял неподвижно, прижимаясь лицом к решетке, вцепившись руками в прутья. Вторые сутки так стоял, почти не отходя.

— Эй, кот! — насмешливый протяжный голос, ненавистное лицо в обрамлении золотых кудрей. Мачетко ощерился.

 — Ты не соскучился, милый? Не беспокойся, вечером позабавимся! Ты ведь справишься с пумой, правда? А с двумя?

Пальцы Мачетко сводит от усилия, плечи напряжены до боли.

— Зря ты отказываешься от вина, оно отменное. Я для тебя ничего не жалею, красавец мой!

Полукот скрипнул зубами. Вторые сутки он отжимает в стороны прутья решетки. Человеческих сил не хватило бы на такое, но он не человек…

— Что же ты молчишь? Мог бы быть и полюбезнее, все-таки я тебе жизнь спас!

За двое суток промежуток между прутьями чуть расширился. Совсем ненамного. Человеку в такую щель никак не протиснуться… Но он не человек.

Один миг. Одно движение. Тело воистину нечеловеческим, текучим движением проскользнуло сквозь решетку.

Следующий миг — и Дезире лежит на каменном полу, а Мачетко стоит коленями у него на груди, и клыки почти касаются горла. Сейчас на волю хлынет алая струя, и зверь насладится восхитительным вкусом…

Зверь.

Разве он зверь?

Вспомнилось, как он отмывался от крови фанатички. Он не жалел, что убил ее — но и радости это не принесло.

Зверь убил бы своего тюремщика, не раздумывая. А потом сам был бы убит.

Мачетко встал на ноги. Рывком поднял Дезире, раньше, чем тот опомнился, ухватил его за руку, заломил. Прошипел яростно:

— Спас, да. И сейчас еще раз спасешь. Мы с тобой вместе дойдем до ворот… тихо и спокойно дойдем.

Второй рукой Мачетко почти нежным движением обнял Дезире. Тот дико скосил глаза, пытаясь увидеть собственную шею — и когтистые пальцы полукота на ней. И обреченно пошел к выходу…

Бой. Яростный вихрь, захвативший и тело, и душу. Крики и звон мечей. Чей-то безумный вопль совсем рядом — неужели свой собственный? Вспышки пламени. Порывы урагана. Содрогающаяся земля.

Клод и Оберон сражались плечом к плечу. Меч оруженосцу привычнее, чем Дар, да и что толку в бою от целителя? Это потом, быть может, понадобится…

А песнопения все звучат. Человек десять фанатиков продолжают ритуал, пока остальные бьются, защищая их. Стоят ли еще двое в Кольце?

Не надо об этом думать. Да и некогда.

Клод впервые в жизни участвовал в настоящем бою. Впервые убивал и отбивался от смерти. Раньше он думал, что будет страшнее. А это совсем не страшно. Потому что бояться нет ни времени, ни сил. Только и успевай наносить удары и уклоняться от чужих.

Меч кажется все тяжелее. Все труднее парировать чужие удары. А врагов еще много, и ритуал еще длится… Клод оглянулся. Мишель и Аннет стоят спина к спине, оба одинаково бледные. Но стоят. Они должны справиться.

— Мы дошли до ворот, — прохрипел Дезире.

— Пройдем еще немного, — усмехнулся Мачетко. — До леса.

— Не пойду, — в голосе золотоволосого красавчика прозвучала неожиданная твердость. Твердость, рожденная отчаянием. — Ты меня там убьешь.

— Я тебя и тут убью, — оскалился полукот.

— Убивай, — согласился Дезире. — Тогда тебя пристрелят со стены.

Мачетко оглянулся на стену. Прикинул расстояние до леса. Что же, пусть попробуют попасть! Люди так медлительны…

— Как хочешь, — кивнул он. — Можно и тут.

Одно движение. Он поднял руку для удара. Сейчас когти полоснут по беззащитному нежному горлу. Один миг — и хлынет алая струя… Когда он убил фанатичку, легче не стало. И радости не было.

— Котенок.

Показалось, конечно. Голос человека, единственного человека, который его любил.

Того, кто учил котенка выбирать между добром и злом, между человеческим и звериным…

Если он сейчас убьет — не в бою, не защищаясь, без необходимости — сможет ли он посмотреть в глаза старику? Наяву, а не во сне?

Он все-таки ударил. Не по горлу — по лицу. Отшвырнул от себя, перепуганного, окровавленного, но живого. И кинулся бежать, петляя и уворачиваясь. Лес был близко.

Оберону, в отличие от его оруженосца, случалось бывать в бою. Не в турнирных поединках — в настоящем бою. И именно поэтому он понимал то, чего еще не понял Клод. То, чего не хотят понимать стоящие за их спинами дети. Пусть они хоть сто раз Одаренные, пусть они швыряются огнем и сбивают врагов с ног порывами ветра — все-таки они дети. Дети, которые до последнего верят в чудо и считают себя бессмертными…

А он, Оберон, все яснее понимал — им не победить. Пусть они пока продвигаются вперед, пусть под ногами множество вражеских тел — это неважно. Они не смогут уничтожить всех фанатиков. А поддерживать начатый ритуал сможет даже один человек. И, значит, все будет напрасно…

Вспышки пламени. Звон мечей. Не рядом — с другой стороны холма. Усталость и отчаяние помешали рыцарю сразу осознать происходящее.

Они теперь сражались не одни. Еще несколько человек пробивались к поющим. И еще несколько…

— Кто это? — выдохнул Клод. Аннет ответила так спокойно, словно заранее ждала подкрепления.

— Это другие, те, кто почувствовал зло. Странно было бы, если бы только мы с тобой почувствовали!

А потом Мишель вскинул светящиеся красным ладони. И с трех сторон разом ударил огонь, взметнулся над холмом…

И наступила тишина.

Сила, что ломала Родриго, вдруг исчезла. И разноцветные сполохи пропали. Колени подкосились от внезапной слабости, он неловко упал на бок. Открыл глаза.

Каменный обруч был холодным и серым. Обыкновенный полевой шпат. Кольцо уснуло… Надолго ли?

Он чувствовал себя как-то иначе, чем прежде, словно что-то в нем изменилось. Словно он родился заново. И как полагается новорожденному, он был слаб и беспомощен… Это ничего. Это пройдет.

В двух шагах от него лежала девочка. Белокурая тварь, вместе с ним удержавшая беду.

Он с трудом встал на ноги, подошёл к ней, наклонился. Тронул за плечо. И сам удивился своей радости, когда она открыла глаза

— Мы живы, — выдохнул Родриго. — Живы!

С девочкой на руках он выбрался из провала. И увидел, что навстречу ему идут люди. Четверо. Он знал, кто они.

— Инквизитор, — прохрипел Клод.

— У нас получилось, — Родриго медленно шагнул вперед и передал ребенка рыцарю. — Теперь вам нужно уходить.

— Пойдем с нами! — позвал Мишель.

— Нет, — отозвался инквизитор, запахнув остатки рясы. — Мне надо к наставнику. Чтобы он мне объяснил… И чтобы я ему объяснил.

— Но мы ещё увидимся, — уверенно сказала кудрявая девушка с испачканным в копоти лицом.

— Увидимся, — кивнул инквизитор. Улыбка на его хмуром лице казалась странной, неуместной. Неумелой.

Они еще непременно увидятся. А пока — у каждого свой путь…