Раб Божий стоял и смотрел в ночь, его губы беззвучно повторяли слова молитв. Внизу за окном зиял невидимый в темноте провал на том месте, где еще вчера стояло длинное здание, в котором обитали послушники. Обвал ушел к западу, затронув соседнюю деревню и широкие монастырские выпасы. Там почти никто не погиб, зато молодых церковников, многие из которых даже не успели закончить первый круг учения, Бог забрал к Себе сразу всех… Тяжелые обломки старых камней, из которых был сложен фундамент, вперемешку с глиняным оползнем, навсегда запечатали их внизу. Рядом с Кольцом.
Раб Божий стоял так с самого утра, наблюдая за тщетными попытками согнанных из деревни мужчин одолеть быстро берущуюся коркой глину. Теперь там не осталось никого, кроме держащих оцепление солдат. А за спиной Раба Божьего лежали на столе донесения о происходящем на востоке. Где-то там в испепеленных лесах затерялись Родриго и Мачетко. Раб Божий вглядывался во тьму так, словно желал преодолеть расстояние, найти и всмотреться в их лица.
***
Оберон никогда не был на войне. Рыцарями изначально называли тех, кто нес военную службу в кавалерии. Но с тех пор прошел век, и это слово стало значить совсем иное. Однако теперь Оберон узнал, как это — сражаться, пока не упадешь, пусть враг и не был живым существом. Воевать с огненной стихией оказалось куда страшнее, чем он мог себе представить. Сейчас он нес на руках Мишеля, который отдал так много сил, исцеляя пострадавших, что передвигаться самостоятельно был уже неспособен.
Дойдя до лагеря, расположенного за высоким скальным отрогом, дочерна обугленным с одной стороны, Оберон умерил шаг. Здесь, под защитой камня, им пока нечего было бояться. Мишель крепко спал, несмотря на неудобную позу и жесткие доспехи мсье. Дым от костров неприятно напоминал оставшееся позади пепелище. Впереди еще там и сям оставались зеленые деревья. Хотя следующая волна сметет и их.
Навстречу Оберону выскочил Клод, увидел Мишеля и выругался.
— Что такое? — спросил мсье, сгружая парня на свернутый плащ у их палатки.
— Аннет, — хрипло сказал Клод.
Оберон откинул полог и увидел девушку. Она лежала у стены, поджав одну ногу. Другую покрывала кровь и гарь, лодыжка была вывернута под неестественным углом.
— Не бойся, — прошептала Аннет и попыталась улыбнуться. — Я сама виновата, что не глядела под ноги. Многим гораздо хуже… Зато нам удалось вытащить из-под завала двоих.
Сегодня ладони девушки светились голубым. Оберон сочувственно вздохнул. Клод ворвался в палатку, едва не опрокинув его, и протянул Аннет бурдюк с водой.
— Вот… я сбегал к ручью. Попей.
— Зачем, там же опасно! — воскликнула девушка.
— Я быстро, — покраснел Клод и поднял глаза на Оберона. — Я думал, раз Мишель сегодня зеленый, то он ей поможет… — оруженосец осекся и стиснул зубы, на скулах напряглись желваки. — Ну почему не я?!
Клод уже два дня был красным. Он мог только быстро зажигать костер и кипятить воду в котелке, больше толку от его дара было пока немного. Люди из лагеря уже знали о том, что среди них есть одаренные, однако паники не было. Неделю назад голубой свет помог Клоду спасти из-под обвалившегося амбара крестьянку с ребенком. Счастливый муж и отец спасенных стал первым приверженцем тех, чьи руки светились радугой. Позже к нему присоединились и другие: сложнее ненавидеть того, кто спас тебе жизнь. К тому же мсье де-Гарнье с Клодом являлись самой серьезной боевой силой в лагере, и с этим нельзя было не считаться.
— Где Элиза? — спросил мсье, когда они вышли из палатки.
— С детьми, — Клод показал в сторону скалы.
Там, в самом безопасном месте, располагался навес, под которым размещались малыши и раненые, которым требовался уход. При всех талантах одаренных, пострадавших было все же слишком много, чтобы они могли исцелить всех, к тому же каждый день находили новых. Поэтому если кто-то из отряда Оберона обнаруживал у себя зеленый свет, то тратил силы на то, чтобы вытащить пострадавших с того света, оставляя дальнейшее выздоровление на милость природы.
Оберон нашел баронессу сидящей на камне в окружении десятка крестьянских отпрысков. Она рассказывала им какую-то историю. Заметив мсье, девочка улыбнулась. Оберон устроился за кругом слушателей, прислонившись спиной к подпорке навеса. Дерево пахло гарью, как и все вокруг. Скоро нужно будет сниматься с места и идти дальше… Ручьи загрязнит пепел с грязью, они пересохнут быстро, и будет хорошо, если люди успеют пересечь реку до того, как их настигнет следующая волна огня.
Закончив историю, Элиза встала, расправила юбку и подошла к Оберону, протянула маленькую нежную ладошку и поправила ему отросшие, лезущие в глаза кудри.
— Почему ты спишь здесь? У нас есть палатка, — строго сказала она.
— Я не сплю, — возразил он, открыв глаза. — А в палатке Клод сидит с Аннет.
Элиза вздохнула, Оберон тяжело поднялся и последовал за легкой фигуркой в парчовом платье. Люди кланялись баронессе, хотя она никогда не требовала этого. Оберон ощущал себя огромной горой, нависшей над хрупким цветком. Вонючей и потной горой… Но до реки еще надо добраться живыми, сейчас незачем беспокоиться о таких пустяках, как телесная грязь. И все же, дойдя до палатки, мсье взял полупустой бурдюк с водой, плеснул на ладонь и умыл лицо.
— Искать ответы нужно в древних свитках, — сказала Элиза, когда все собрались в палатке перед тем, как лечь спать.
Сегодня никто из них не был задействован в дежурстве, и ткань палатки ощутимо натянулась под натиском тел. Проснувшийся Мишель жадно глотал похлебку из миски, Клод смотрел на него с плохо скрываемым нетерпением. Он держал Аннет за руку, девушка лежала с закрытыми глазами.
— И где их взять, эти свитки? — проворчал Оберон.
Он сидел на улице, у входа, не поместившись внутрь.
— Я знаю, что самая древняя и дорогая коллекция свитков есть в Ньельском монастыре, — задумчиво сказала Элиза. — Но туда нельзя просто так явиться.
— Это инквизиторская обитель, — сказал Клод.
Оберон нахмурился. Разговор был лишен смысла, и все это знали. Что могут они — маленькая кучка толком не связанных друг с другом людей, без связей, без денег? Даже Элиза. Стоит ей вернуться домой, как папаша тотчас запрет дочку в башне, в ожидании возможности «исцелить» ее от жуткого недуга. Второй раз баронессе вряд ли повезет так, как в первый, и нужные сочетания дара не спасут ее.
Оберон лег спать на земле, завернувшись в плащ. Рядом лежал Клод. На лицо они натянули платки — иначе гонимый ветром пепел не дал бы им дышать. Мсье не спалось, он думал о том, что с каждым лье они приближаются к столице. Церковники почуют одаренных издалека и перебьют. Надо думать о том, как обойти город, уйти подальше, хотя это даст им от силы недели две-три. А потом они, как и остальные, узнают, правду ли говорили священники о загробном мире.
***
Родриго впервые использовал всю власть красной буквы у себя на груди, а иногда даже серебряного кольца-печатки, что болталось на шнурке рядом с рассеченным кругом. Его когда-то подарил своему послушнику Настоятель. Загнав трех лошадей, он добрался до знакомых мест. Последний конь пал в девяти лье от монастыря, у замка графа де-Клермон. Уже в темноте Родриго добрел до высоких крепостных стен и постучался в ворота.
Первым, кого он увидел после привратника, был Рено — аколит Настоятеля, что занял его место после отъезда Родриго из обители.
— Монсеньор здесь? — воскликнул Родриго, поймав бархатный рукав его мантии.
— Ох, тут такое творится… — жалобно запричитал Рено, который, казалось, не удивился увидев перед собой с ног до головы покрытого копотью и пылью инквизитора. — Ты же ничего не знаешь…
— Отведи меня к нему, — оборвал излияния Родриго.
Рено обиженно нахмурил светлые брови, вздохнул, но послушно повел его за собой.
Настоятель выглядел еще более прозрачным, чем помнилось Родриго. Целуя холодную руку, он ощущал нежную пергаментно-сухую кожу и хрупкие косточки под ней.
«Словно иссушенный ветром труп птицы».
Но светло-серые глаза смотрели на Родриго внимательно и излучали ту же спокойную силу, что и раньше. Настоятель умел заставить любого человека подчиниться его воле одним только взглядом, без инквизиторского дара.
— Я рад видеть тебя живым, сын мой. И все знаю, новости летят быстрее коней.
— Тогда вы уже нашли решение, — уверенно поднял глаза Родриго.
Настоятель покачал головой. Родриго почувствовал, как камень, мгновение назад собравшийся упасть с души, стал еще тяжелее.
— Но… запрещенные свитки! Вы говорили, что в них есть ответы, которые могут спасти мир или поставить на край гибели! — Родриго возбужденно вскочил и стиснул на груди руки. — И сейчас как раз такое время!
Настоятель тяжело вздохнул и перевел взгляд в темное окно.
— Их больше нет, сын мой. Почему, думаешь ты, мы встретились именно здесь? Библиотеки нет. Аббатства и монастыря больше нет. Нет и долины… Теперь там глубокое озеро.
***
Тусклое солнце пробивалось сквозь гонимые ветром облака дыма и робкий утренний туман с ручья. Из палатки доносилась возня и голоса Аннет и Элизы. Мишель ночевал там же, рядом с сестрой, и Клод ему страшно завидовал. Но не выставлять же себя слабаком, не проситься к ним внутрь! Они с мсье и не в таких местах ночевали, перебьются, благо, не зима на дворе.
Клод открыл глаза и закашлялся: за ночь повязка сползла с лица. Он провел руками по щекам — кожа казалась чужой, шероховатой и сухой, словно шкура ящера. Проморгался и мгновенно вскочил, хватаясь за меч, испугавшись нависшей над ним серой фигуры. Впрочем, через мгновение он узнал Старейшину и опустил оружие. На языке враз завертелась туча вопросов — как их наставник в даре отыскал своих учеников, зачем?
— Доброе утро, — улыбнулся старик.
— Такое ли доброе? — хмуро отозвался Оберон из-под своего плаща и сел, стягивая с с лица платок.
— В каждом мгновении есть добро и зло, — склонил голову набок Старейшина.
— Добра осталось недели на три, — сказал Оберон, встал и ушел за палатку, в чахлые кусты, откуда раздалось журчание. — Хотя нет, — продолжал он оттуда, — ожидание, пока тебя прикончит спятивший артефакт, не назвать добром.
— Нельзя терять надежды, — негромко отозвался Старейшина. — Затем я и пришел к вам.
Из палатки выглянула Элиза, за ней Мишель и Аннет. Девушка радостно улыбнулась наставнику, несмотря на измученный вид. Клод бросил взгляд на ее ногу и облегченно выдохнул: Мишель успел излечить сестру.
— Почему к нам? — спросил Мишель.
— Немногие остались здесь… Они испуганы, разрознены. Большинство сбежало на окраину королевства, или даже за пролив, в Островную страну. Двух серебряных убили — не смогли поделить, — скорбно нахмурился Старейшина, — тем самым закрыли путь порталов для сотен беженцев…
— Напуганный простолюдин не отличается от зверя, — презрительно хмыкнул Оберон, выходя из-за палатки.
Мишель бросил на него гневный взгляд, но смолчал. Клод поджал губы. Обстановка давила не только на Оберона, но что такое «мсье ле-Гарнье не в духе», доселе знал только его оруженосец. Что ж, теперь узнают и остальные.
— Одаренными могут быть не только простолюдины, — наставительно проговорила Элиза.
Клод приготовился к вспышке ярости, но Оберон смутился и торопливо склонился над тюками, пробормотав что-то о завтраке.
— Я схожу за водой, — сказала Аннет, — а то ее осталось мало.
— Я с тобой, — вскочил Клод.
— Щит возьми, — буркнул Оберон и бросил ему тяжеленный окованный металлом прямоугольник.
Клод еле успел поймать его. На бедре будет еще один синяк…
Когда они вернулись, отряд уже сидел вокруг котелка с похлебкой, после того, как Клод с Аннет заняли свои места, Старейшина начал говорить:
— Равновесие сил мира нарушилось давно. Сотни лет медленно сползало, словно подтаявший горный ледник, и теперь рухнуло.
— Мы говорили о библиотеке инквизиторского ордена, — сказала Элиза.
— Его нет, — вдруг подал голос Мишель.
Клод повернулся и увидел, что парень смотрит перед собой, словно видя нечто иное, чем костер с котелком. Ладони светились фиолетовым. Аннет и Элиза ахнули. Цвет провидцев появился у кого-то из них впервые, до этого они лишь знали о нем со слов Старейшины и Мачетко.
— Что значит нет? — спросил Старейшина.
— Аббатства нет, как и Ньельской библиотеки, — напряженно сказал Мишель.
— А Мачетко? — спросил Клод, — Его ты видишь?
Конечно, нужно было спросить о другом — об ответах, о будущем, о том, как все исправить, но вопрос вырвался до того, как Клод успел себя остановить. Мишель перевел взгляд на другую точку.
— Он жив. Во дворце короля. Я нечетко вижу… стены и замки, и… песок, кровь. Много крови.
— Песок? — воскликнул Оберон. — В замке песком засыпан турнирный двор и арена!
Клод стиснул руки и уткнулся в них лбом. Мачетко они не видели с тех пор, как расстались с ним после встречи с инквизитором. Как он попал во дворец? Точно не по своей воле… Сначала Клод его не жаловал, да и потом не проникся особой любовью к язвительному коту, но представить его за решеткой…
— Это неправильно, — глухо сказал он.
На плечо легла широкая ладонь мсье.
— Он умрет, как и все мы, если ничего не сделать.
— Это так, — сказал Старейшина и поднялся на ноги.
— Но что можно сделать, если все древние писания уничтожены? — спросила Элиза.
— Писания на свитках — это копии, — пояснил старик. — Древние сохраняли важные документы на медных табличках. Они хранятся у Радужного камня.
— Идем скорее туда! — вскочил Клод.
Старейшина снова покачал головой.
— Туда идти не один месяц. Можно лишь надеяться, что кому-то из вас Радуга дарует серебро и он сможет открыть портал.
***
Арену заливала кровь, она же стекала с рук одаренного. Он, тяжело дыша, стоял на коленях посреди круга. У одной стены лежал труп большой лесной кошки, с другой стороны — две убитых пумы.
— Выпустите рысь, — приказал Дезире.
Он стоял на цыпочках, перегнувшись через решетку, и жадно смотрел вниз, дыша не менее тяжело, чем его пленник. Ощутив взгляд короля, Дезирэ оглянулся и коротко улыбнулся ему. Гвенаэль знал, что в моменты, когда любовника захлестывал жестокий азарт, улыбаться ему было трудно, хотелось рычать и скалиться. А еще он знал, что Дезирэ в курсе: это не по душе королю. И старался сдерживаться, приклеивая на лицо улыбку.
Золотоволосый проказник снова отвернулся: внизу лязгнула решетка. Гвенаэль смотрел на него со смешанными чувствами. Королевство гибнет, а он развлекается…
Сто шестьдесят журналей сожжено, четыреста двадцать два человека погибло.
Дезирэ откинул непривычно короткие волосы с лица, сбросил с плеч камзол. Движения плавные, красивые. Ему жарко, и жарко становится Гвенаэлю. Несмотря на то, что он знает и чего не знает Дезирэ.
«А ведь он делает это для своего короля» — внезапно осенило Гвенаэля.
Дезирэ бросил на него еще один взгляд, послал воздушный поцелуй.
Он делает это для него, чтобы отвлечь его. В последние дни надевает только то, что Эли когда-либо хвалил. Следит, чтобы король ел и пил вовремя.
Четыреста журналей. Три тысячи жертв.
Когда Гвенаэль просыпается ночью от кошмара, Дезирэ тут как тут, наготове с чашей вина и мокрым шелковым платком, чтобы обтереть мокрое лицо и грудь. Когда бы Гвенаэль ни открыл глаза, Дезирэ лежит и смотрит на него. Днем выводит из себя и заставляет смеяться. А ночью — молчит и смотрит. В такие мгновения король жалеет, что проснулся, потому что от взгляда Дэзирэ хочется кричать.
Даже сейчас видно, что внимание его поглощено не происходящим на арене, а королем. Эли заставил себя улыбнуться ему в ответ. Это трудно — улыбаться, когда знаешь то, что знаешь.
Нет больше Армонского леса и реки Онье. Десять тысяч жертв. Очень-очень скоро огонь дойдет до столицы.
Гвенаэль смотрел на волосы Дезирэ, разбросанные по подушке, словно соломенные остья. Короткие. Они не успеют отрасти. И вместо того, чтобы целовать призывно раскрытые губы, король гладит эти волосы, отгоняя воспоминание о том, что точно такие же белые кружевные подушки кладут в гробы. У матери была, даже кружева похожи…
Гвенаэль в ярости выдрал из-под головы Дезирэ подушку и швырнул на пол, потом навалился и стиснул его в объятиях до хруста. Дезирэ ахнул и обнял в ответ, засмеялся тихо. Была бы женщина — плакала бы от страха, а он смеется, несносный…
***
В городах творился хаос, дороги стали едва ли не самым опасным местом — кроме бесконечных потоков беженцев, пытающихся убежать от огня, там хозяйничали отряды грабителей, порой состоявшие из взбунтовавшихся отрядов стражи. В армии тоже было неспокойно. Испуганные люди считали виновными во всем одаренных с их богомерзкой магией, людей убивали лишь за странный взгляд или неловкое слово.
Церковь оказалась растеряна — многие знали об истинной сути инквизиторов. Когда народный гнев затронет святых отцов, не знал никто, но это было неизбежно. Уже теперь в кабаках шептались, что церковь прогневала Создателя, и Он послал на страну кару за грехи церковников.
Родриго ехал против течения — на юг. Сквозь толпы людей, скрип повозок и крики мулов. Он возвращался к выжженной земле за ответами, не зная и вопросов. Никто не давал ему указаний, Настоятель лишь кивнул, когда Родриго сообщил, что намерен вернуться.
На четвертый день он свернул в лес. Четкого плана не было, маршрута — тоже.
«Направь меня, Господи».
Периодически он ощущал отголоски дара — то ближе, то дальше, но не шел вслед за зовом. Он следовал какому-то глубинному инстинкту, интуиции, до конца не веря в то, что поступает правильно, а не глупо. Впрочем, какая теперь разница…
«Я хочу верить, что это Ты ведешь меня. Дай мне знак».
Чаща сменялась прогалиной, за ней щетинилась острыми сучками следующая чаща. И все чаще долетал с ветром запах гари. Недостатка в еде не было: всякая тварь наводнила уцелевшие леса, спасаясь от огня. А хищники обходили его скромное кострище стороной, чуя страшный запах огня.
«Боже, не оставляй меня. Не оставляй одного…»
Он проснулся среди ночи от небывало сильного зова. Где-то на западе полыхнула короткая вспышка света, пронзив листву. Родриго помотал головой, стряхивая сон, быстро собрал вещи и пошел сквозь темный лес. Серп луны едва-едва светил, приходилось ступать осторожно.
Он вышел к реке и сразу увидел шесть силуэтов, ощутил пятерых одаренных. Не нужно было приглядываться, он сразу понял, что это старые знакомые. Раз Бог привел его к ним, значит Ему что-то нужно от этой встречи. Инквизитор стиснул знак на груди, глубоко вдохнул и пошел к берегу.
Полыхающие алым светом ладони маленькой баронессы заставили пламя костра подняться выше. Родриго старался держать себя в руках. Позеленевшая медь мгновенно превратилась в сияющее зеркало под окруженными голубым ореолом пальцами деревенского паренька. Не вздрагивать у Родриго не получалось.
Тонкие пластинки на древнем наречии были исчерчены символами и чертежами. Родриго благоговейно брал их в руки, вызывая в памяти уроки старых языков. «Дар». «Свет». «Равновесие». «Цвета». Странно было видеть знак рассеченного кольца Бога рядом с такими словами. Еще более странно сидеть с одаренными у одного костра, есть из одного котелка и всерьез обсуждать прочитанное, масштаб которого не спешил укладываться в голове.
Но это было единственной надеждой. Хоть от Бога, хоть от дьявола… И все зависело теперь от слова Родриго.
Он думал долго. Остаток ночи, день и еще ночь. Отряд двигался на север, инквизитор шел рядом — не с ними, но в пределах видимости. Смотрел на симпатичную крестьянскую девушку и краснеющего оруженосца, безуспешно пытающегося скрыть свою влюбленность. На его ворчливого мсье, что каждый день обеспечивал своих спутников свежим мясом и каждый вечер махал мечом, вымещая злость на невидимом противнике. На юную баронессу, которая варила кашу, не забывая следить за чистотой своих кружевных юбок. На старика, что двигался гораздо более ловко, чем можно было ожидать от человека столь почтенного возраста, и нес на спине сумку с тяжелыми медными пластинами.
— Вы не могли бы… помолиться со мной, святой отец?
Родриго оторвался от стирки в ручье и удивленно оглянулся. Перед ним стоял оруженосец мсье ле-Гарнье. Родриго давно не случалось быть в роли священника. Только охотника. Священники - это изначально врачеватели душ, те, кому можно доверять, при ком можно демонстрировать слабость. Во что же превратила церковь эта странная война? Такая старая, что уже никто не задумывался о ее истоках…
Клод Боне был одаренным. Молодым и не очень сильным, но дар сиял в нем ярко, словно скопище светляков. У зрелых, инициированных одаренных он светился единым огнем. Родриго выпрямился, обтер мокрые руки о рясу и строго сказал:
— На колени, сын мой.
Встал на колени напротив Боне, обхватил своими холодными от воды ладонями горячие чужие. Он чувствовал боль, неуверенность и страх Клода. Мог вмешаться в ход его мыслей. Мог сделать так, чтобы Клод перерезал всех своих товарищей спящими и после наложил на себя руки. Мог заставить его сказать и сделать что угодно. Родриго ощущал абсолютную власть над этим молодым парнем, так доверчиво отдавшимся в руки профессионального инквизитора.
Слова молитвы Боне знал хорошо, Родриго невольно умилился этому. Клод задышал чаще, почувствовав прикосновение к своему разуму, но почти сразу расслабился под действием внушения. Какое-то время Родриго подержал его в состоянии абсолютной неги и беззаботности, позволив душе отдохнуть от тягот. А потом велел уснуть. Боне послушно свернулся на моховой подушке и закрыл глаза. Родриго снял с ветки свой теплый плащ и накинул на спящего.
— Я отведу вас к Настоятелю, — сказал он, едва отряд проснулся на рассвете.
***
На заре времен люди нашли один из артефактов Древних, что держал равновесие сил. Два Кольца располагались глубоко под землей, под потухшим вулканом в северных горах. Тогда людьми правили два брата. Один из них был одаренным, другой — нет. Прошли годы, и между властителями вспыхнул раздор. Каждый взял себе половину земель — север и юг, зиму и лето. Каждый, ослепленный страхом потерять власть, взял по Кольцу, как символ собственной силы. В тот миг равновесие пошатнулось впервые. Прошли тысячи лет и войн. Кольца вновь оказались похоронены в толще земли. Одно Кольцо нашли служители новой веры. Сломанное Кольцо стало их оружием. Другое же пробудилось только сейчас — когда чаши весов окончательно сдвинулись.
Родриго жевал хлеб и смотрел на двух стариков, что вели тихую беседу в центре большого пустого зала. Замковая челядь схоронилась на верхних этажах, подобно вспугнутым лучом фонаря летучим мышам, а семейство графа расположилось у камина в другом конце зала, изо всех сил делая вид, что вовсе не боится сидящих с ними за одним столом одаренных. Двое сыновей де-Клермона не брали в рот ни крошки и буравили гостей взглядами, положив руки на эфесы мечей. Они не посмели бы пустить их в ход поперек приказа монсеньора, поэтому Родриго спокойно отрезал еще кусок мяса и положил в тарелку баронессы.
— Мы немедленно отправляемся к королю.
Родриго поднял голову, с неудовольствием поняв, что успел задремать за столом. Впрочем, чему удивляться — они почти не спали в последние дни. Дар серебристого цвета не проявлялся ни у кого, и приходилось полагаться лишь на свои ноги. Ну и на кольцо Родриго, благодаря которому они разжились повозкой…
— Речь идет не только о спасении королевства, — продолжал Настоятель, — а о жизни на нашем континенте.
— Там в темнице полукот, — шепнул Клод Оберону.
Мсье ле-Гарнье хмуро кивнул:
— Успеть бы…
***
Мачетко ощущал ненависть, тяжелую и липкую, как свернувшаяся кровь. Лапы покрывала засохшая багровая корка. Он потерял счет времени, в голове не осталось ничего, кроме голых инстинктов: убивать, чтобы выжить. Есть, спать, чтобы выжить.
И строить бессмысленные планы побега — чтобы выжил разум в нем. Хотя это уже не помогает. Чуть-чуть помогает воспоминание о тех, кто вернулся за ним. Зачем они это сделали? Он все равно попал из одной ловушки в другую. Так что их жертва оказалась бессмысленна. Лучше было бы попасть к инквизиторам. Тогда Мачетко был бы уже мертв.
Стоило задуть свечу, как ненависть в густой тьме подземелья обретала форму. Изящное гибкое тело. Светлые волосы. Насмешливая улыбка. Смех. Горящие алчной жестокостью глаза. Дрожь тонких пальцев, когда до них долетали с арены алые брызги. Мачетко убил бы этого человека с удовольствием. А еще с большим удовольствием убил бы на его глазах короля.
***
Он безумно любил это тихое, просящее «Эли, Эли…» когда они оставались наедине. Собственное имя, это маленькое и ласковое слово, пьянило больше, чем любые признания или стоны.
Гвенаэля выдернул из сладкого марева настойчивый стук в дверь спальни.
— Не уходи…
Король расцепил руки Дезирэ и резко сел, накинул на себя халат.
— Они не скажут тебе ничего нового… Не уходи.
Позволять себе утонуть в вине и утехах, пока за окнами гибнет мир, не пристало истинному королю. Его надежда еще не погасла.
— Эли, Эли…
— Хватит! — рявкнул Гвенаэль с удивившей его самого злостью и оттолкнул фаворита так, что тот упал с кровати.
Король затянул пояс, надел туфли и пошел к двери, не оглядываясь. Потом попросит у Дезирэ прощения, сейчас не до него. Хорошо, что никто, кроме короля и ближайших советников, к которым стекаются все ниточки, не знает об истинных масштабах катастрофы. И Дезирэ тоже не знает. Но для того, чтобы потерять веру, ему хватило и того, что он знает. В такой слабости нет его вины — сила души выковывается в ранней юности, кому-то она дана с рождения, а кто-то ее напрочь лишен.
— Ваше Величество, здесь… Здесь Его Святейшество кардинал д’Эпернон. И с ним посланники… Я взял на себя смелость вызвать гвардейцев и инквизиторов.
Гвенаэль поднял бровь: что там за посланники такие, что советник Мариньи принял столько предосторожностей?!
— Костюм, сапоги.
— Сию минуту, мой король.
Войдя в зал, Гвенаэль помедлил секунду, разглядывая необычных гостей. Крестьяне в тронном зале королевского дворца, одаренные рядом с главой Инквизиции, неофициальным главой Церкви. В странные времена происходят странные вещи. И если привычные способы оказались бесполезны, как знать — быть может, непривычный поможет? В отличии от Мариньи, чье бледное от страха лицо отражало свет, как полная луна, в душе Его Величества не было страха. Напротив, там шевельнулась поникшая было надежда.
***
Аннет с Мишелем крепко спали, обнявшись, на широкой лавке у теплой стенки камина в кухне для слуг. Им предлагали более роскошные покои, но брат с сестрой до них не дошли, а Оберон с Клодом остались с ними — после долгих скитаний по лесам и выжженным пустошам эта теплая пропахшая колбасами кухня казалась раем. Элиза ушла в покои, принадлежавшие де Северакам, и Оберон не волновался за нее: сегодня девочка владела голубым светом, а значит, никакие замки, запоры и оружие не могли удержать ее или причинить вред. Уроки Старейшины не пропали втуне, и, возможно, теперь барон, наконец, выслушает свою малолетнюю, но такую мудрую дочь…
Клод метался по кухне, мсье мрачно наблюдал за ним. Он знал это состояние, когда тело устало настолько, что не способно лечь и расслабиться, нервы — словно перетянутые струны на лютне, а в голове застревает какая-нибудь мысль, доводя до исступления.
— Они должны освободить его, — бормотал Клод. — Мы должны пойти и сказать им, чтобы отпустили его!
— Мы даже не уверены, что сейчас сюда не явится отряд стражи и не перебьет нас, как собак, — проворчал Оберон. — Там же куча охраны, ты гвардейцев за дверью видел?
Клод прерывисто вздохнул, взглянул на свои ладони, они вспыхнули зеленым.
— Вечно не то, что надо! — прорычал он.
— Это тебя Бог так бережет от глупостей, — зевнул мсье. — Давай спать, друг мой, все равно мы уже ничего не решаем, — посмотрев в глаза оруженосца, смягчился. — Мы сказали про Мачетко Старейшине, не такой он дурак, чтобы забыть об этом. Дед обязательно замолвит за кота словечко.
***
Мачетко лениво бросал кинжал в деревянный косяк двери, хвостом обвивал рукоять и выдергивал обратно. Все ножи, что ему приносили с едой, были тупые, но заточить один из них о пол было легко.
— Тебя не позвали?
Со стороны коридора послышалось совершенно змеиное шипение. Мачетко насмешливо прищурился.
Сначала всех его охранников-церковников вызвали наверх. Затем он ощутил присутствие нескольких одаренных, среди которых уловил знакомое эхо силы Старейшины. Однако других пленников не привели, да и инквизиторы не применяли свой искаженный дар — Мачетко бы почувствовал. Потом куда-то пропали и стражники, а его мучитель спустился сюда с бутылкой и уже четверть свечи шлялся по коридору, как неприкаянный. Их разделяли три слоя решеток, и Мачетко мог позволить себе мелкую, жалкую месть.
— Любовник не ценит мнение своей подстилки? — Мачетко перевернулся на живот и уставился в темноту, что была прозрачна для его глаз. — Ах, наверное, твоя голова и рот в ней нужны ему не для того, чтобы слушать советы…
Кот рассмеялся, оскалив клыки, когда Дезирэ в бешенстве тряхнул решетку. И отвернулся, махнув хвостом, являя высшую степень презрения. Однако звук поворачивающегося в замке ключа заставил его насторожить уши и обернуться. Красавчик держал в одной руке стражницкий арбалет, который снял со стены, в другой — связку ключей. Наконечник болта смотрел в грудь Мачетко, и он замер, не шевелясь, пока красавчик открывал последнюю решетку.
— Выходи, тварь, — выговорил шевалье.
— Убирайся к черту, — зевнул Мачетко, — я не настроен играть.
Болт воткнулся в спинку кровати рядом с его лицом. Мачетко перевернулся и сел.
— Вчера я вспорол брюхо твоему последнему питомцу. Чего ты хочешь?
— Я хочу тебя убить, — медленно выговорил шевалье.
Следующий болт уже лежал в желобе — засранец оказался чертовски быстр. Но глаза у него были совершенно дикие. Мачетко улыбнулся во всю пасть.
— Наши чувства взаимны, красавчик… Но берегись: я могу попортить тебе шкурку, как твоим кошкам.
— Выходи, — повел арбалетом шевалье.
В длинной каменной кишке каземата они не встретили никого — вероятно, происходившее наверху было интересным и потребовало всех сил, какие только имелись во дворце. Да и куда, в самом деле, могут подеваться узники, надежно запертые тяжелыми замками?
Мачетко знал, что идет на смерть — скорее всего, королевский фаворит просто загонит его в яму арены и расстреляет из своего арбалета. Можно было обернуться и прыгнуть, разорвать ему горло и умереть самому — стрелял красавчик весьма неплохо… Но перед смертью Мачетко очень хотелось еще хоть раз увидеть открытое небо.
Когда под ногами захрустел песок, а за спиной лязгнула тяжелая створка, Мачетко взглянул наверх. Там, в вышине, уже светлел рассветом небосвод. Полный звезд и ветра, он был так далек… Мачетко глубоко вдохнул чистый воздух с примесью запаха крови. Под свежим песком ее было много. А станет еще больше.
Он очень удивился, услышав позади шорох шагов.
— Ну давай, киса, — прошипел шевалье, вынимая из сапога короткий нож. В другой руке блестело лезвие подлиннее.
Мачетко с трудом сдержал улыбку. Неужели, даже наблюдая за тем, как в яме с его пленником сражаются кошки, этот глупец не понял, что у него самого нет ни единого шанса? Он расслабился и оскалил клыки. Добыча, не подозревая об этом, принадлежала ему, и можно было поиграть. Из груди вырвалось рычание. Зверь внутри страстно желал мести, и Мачетко не видел причины сдерживать его.
Человек был ловок, реакцию не притупило даже выпитое вино. Но оно сделало его отчаянно дерзким, а такое дорого обходится, когда сражаешься насмерть. Первая алая полоса пролегла по плечу, удар когтей располосовал шелк рубашки. Шевалье оскалился, быстрым движением сбросил ее с плеча, оставив болтаться на поясе. Полученная царапина еще больше раззадорила его. Мачетко рассмеялся и прыгнул к нему. Он не дрался — он танцевал. Что два лезвия против длинных когтей и острых зубов? А гибкость человеческого тела не идет в сравнение с кошачьей.
Кинжал резанул по уху, но в этот момент когти прошлись по голени противника, легко пройдя сквозь тонкую кожу сапога. Красавчик любил смотреть как играют со смертью другие… Теперь захотел попробовать опасность на вкус, и вот смерть играет с ним сама.
Перед глазами смешивались размытые движением полосы — красный, белый, золотой. Опять красный. Не будет шевалье хвалиться перед чертями в аду красивым лицом… Клинок ударил в бок и прочертил линию до груди. Мачетко отскочил назад, лизнул языком мокрую от чужой крови ладонь. Сломанный коготь саднил сильнее, чем рана. Сильный противник интереснее слабого. Зверь внутри был доволен, но жаждал большего.
***
Родриго уже устал удивляться, к тому же был так вымотан этой ночью, что едва держался на ногах. Поэтому спокойно смотрел, как посреди террасы, на которую выходили двери королевского дворца, раскрывается окно словно в иной мир — портал. В воздухе от применения серебристого света дара ощутимо пахло грозой, а кольцо на пальце Родриго нагрелось. Мишель сосредоточенно хмурил брови, глядя на дело рук своих. А за чуть светящимся овалом стояли, кутаясь в плащи, несколько фигур. Снежный ветер трепал полы, задувал пригоршни снега на плиты террасы. Гвардейцы выстроились по обеим сторонам прохода, и пять Старейшин одаренных шагнули из портала.
Родриго жадно вслушивался в то, что говорили за длинным столом переговоров. Он запретил себе садиться или даже на миг прислоняться к стене: плоть человеческая слаба. Как тут спать, если происходит историческое событие: люди и нелюди готовятся заключить соглашение?! Конечно, после будет выплеснуто еще немало яда, колесо войны нельзя остановить в одночасье, а тонкости договора будут обсасывать не один месяц, однако прямо сейчас все понимали: времени на месть — нет, промедление грозит гибелью всем.
Кольца оставались друг без друга слишком долго. Удастся ли соединить их как прежде? А главное — поддержат ли прочие кардиналы решение, даже если оно подписано королем и самим д’Эперноном? Захотят ли сотрудничать одаренные, даже по просьбе Старейшин? Без их сил нельзя даже и думать о том, чтобы сдвинуть артефакты с места. И какое из колец стронуть легче? Огненное или то, что лежит под оползнем на дне озера?
Первичный документ был готов на рассвете.
Старик-одаренный, что принес медные пластинки, упомянул о содержащемся в тюрьме одаренном, и Его Величество заверил присутствующих, что тот жив и может быть свободен. В этот момент к королю подбежал начальник гвардии и что-то зашептал в ухо. Король резко побледнел до синевы и закусил губы. Длинное перо зависло над пергаментом договора, слуга предупредительно промокнул салфеткой упавшую чернильную каплю. Гвенаэль Третий перевел взгляд на пергамент, с видимым усилием опустил стиснувшую несчастное перо руку и поставил подпись.
— Прошу меня простить, господа, — негромко сказал он и поднялся из-за стола.
Остальные встали следом, почтили монарха поклоном и вновь сели, советник короля щелкнул пальцами, и слуги расторопно прибрали со стола бумаги и чернильницы, засновали вокруг с подносами, наполненными яствами и бутылками вин.
Родриго был единственным, кто последовал за Его величеством, он чувствовал, что волнение короля как-то связано с последним условием договора — с тем, кого Родриго еще не так давно считал своей добычей.
И не ошибся…
Король скрылся за поворотом, Родриго тихо следовал за лязгающими доспехами гвардейцами. Галерея привела их к бойцовской яме, Родриго поморщился: до сих пор он считал это грязными слухами, было неприятно убедиться в обратном. Никто не заметил скромного священника, потому что взгляды гвардейцев были устремлены сквозь высокое ограждение. Там, стоя на пропитанном кровью песке, Его Величество сотрясался в рыданиях, прижимая к себе окровавленное тело своего золотоволосого шевалье.
***
Когда тьма перед глазами рассеялась, Мачетко понял, что прижимается спиной к каменной стене, а по губам и подбородку течет кровь. Чужая. Такая мерзкая… Он помнил, как его замутило, едва он ощутил этот вкус, как в одно мгновение пронеслось перед глазами утро, когда он настиг женщину… и что сделал с ней. Золотоволосый шевалье был еще жив, когда Мачетко отполз назад. Зверь внутри взревел, поняв, что у него отняли законную добычу, но Мачетко уже приходил в себя, вернее, возвращал себя себе. Медленно, по крупицам… Заставил себя взглянуть на располосованное тело на песке. Выплюнуть кровь. Втянуть когти. Вдохнуть, осторожно, борясь с тошнотой. Безуспешно.
Теперь перед ним было двое: черные локоны короля скрывали лица, но руки Его Величества красноречиво сжимали тело шевалье, гладили слипшиеся светлые пряди волос. Мачетко слышал стук сердца, медленный, едва различимый. Слышал ли король?
Он поднял голову и посмотрел на Мачетко. Во взгляде не было ненависти, только пустота и боль. Мачетко хотел сказать, что его любовник еще жив, но не был уверен, что человеческий голос послушается. Король поднял руку и указал на поднятую створку:
— Ты свободен. Уходи. Прочь.
В этот момент Мачетко почувствовал боль от собственных ран. Та, что в боку, мешала дышать, та, что в плече — шевелить левой рукой. Глубокая царапина на бедре сочилась кровью, штанина вымокла насквозь. Мачетко подошел к королю, скрипнув зубами, опустился рядом и взял его руку. Преодолевая сопротивление, поднял и положил на залитое кровью и потом горло шевалье — туда, где недавно едва не сомкнулись челюсти зверя.
— Он не умер, — прохрипел Мачетко. — Слушай его сердце, человек. Найди целителя и он будет жить.
С трудом поднялся и вышел из ворот, ощущая холод утреннего тумана, вдыхая розовый свет поднявшегося из-за горизонта светила.
***
— Второй раз у тебя вышло лучше, — улыбнулся полукот, ощупывая свой бок.
Клод выругался и спихнул Мачетко со своего плаща. Ему удалось поспать всего пару часов — потом пришлось отдать все скудные силы на то, чтобы спасти шевалье д’Эталье. Благо, Клоду помогала одна из Старейшин одаренных, тоже оказавшаяся зеленой. Она сказала, что для того, чтобы полностью залечить все раны, даже их соединенных сил недостаточно и у фаворита Его Величества останутся шрамы. Клод не ощущал злорадства оттого, что совершенное личико королевской подстилки перестало быть совершенным. Только усталость. Потом, отоспавшись, он занялся еще и котом, которого Оберону с Мишелем пришлось ловить и чуть ли не насильно перевязывать. Мсье пригрозил еще и привязать строптивца к дереву, если вновь надумает молча удрать в лес.
Разобравшись с Мачетко, Клод принес свой плащ к реке, прополоскал в воде, моментально окрасившейся бурым, и повесил на ближайшую ветку сохнуть. Потом, наконец, сбросил одежду и окунулся сам. Песок и вода хорошо смывали с тела грязь. Когда он в очередной раз вынырнул, на берегу стояла Аннет. Клод прикрылся руками, хотя из реки торчала только его голова.
— Теплая, — девушка тронула ладонью воду и посмотрела Клоду в глаза. — Ты не против, если я с тобой искупаюсь?
***
Голубых и красных понадобилось больше всего. Голубые работали наравне с простыми людьми, что с помощью противовесов и блоков тянули Кольцо из грязи, в которую превратилось озеро после того, как голубые разрушили толстый слой глины и каменных обломков над артефактом. Им еще предстоял долгий путь, потому что вблизи артефактов порталы захлопывались, рассыпаясь дождем белых искр.
Красные рассредоточились по диаметру последнего огненного круга и сдерживали огонь, перенаправляя его вверх. Люди приносили им еду и питье, копали траншеи, облегчая работу.
Целители также не остались в стороне, а серебристые не только соединяли разные регионы порталами, но и призывали грозы, а с ними дождь.
***
Обломок Кольца встал на место и словно прирос, даже не осталось следов. Теперь артефакт Равновесия стоял на пригорке, что зарастал травой, пробившейся сквозь обгорелую землю. Кольца медленно вращались, так медленно, что увидеть это могли лишь самые терпеливые. Клод смотрел на них и думал, что старик-то тоже ошибался. Никакая это не отраженная радуга. И не кольцо Бога. А два артефакта, друг в друге, кольцо в кольце.
До полного мира и прощения еще далеко, но обеими сторонами сделан первый, самый трудный, шаг.
На мраморном основании были выбиты буквы — с каждой стороны света. На древнем языке, на современном, на языке Островной страны и на наречии племен Запада. Напоминание о том, что это за место и зачем здесь бесшумно вращаются исполинские каменные Кольца.
Но, конечно же, будущие поколения снова все забудут. И совершат свои собственные ошибки.
2019 г