Время не лечит, а бьёт. Добавить нечего.

Каждый день я думаю, как дожить до вечера.

— И как все прошло?

Восьмой спрашивает это довольно безразлично, откинувшись на подушки своей огромной кровати. Нил топчется у стены, никак не решаясь пройти к своей шаткой койке, поставленной в углу просторной комнаты. Восьмой оказался прав во всем — после тренировки женщина с пучком на голове кратко объяснила ему, что теперь он будет жить вместе с напарником в одной комнате, но Нил и представить не мог, что она окажется такой… великолепной? Он оглядывает огромную кровать Восьмого, массивный украшенный шкаф, позолоченную раковину в отдельной ванной комнате с таким подозрением, будто эта иллюзия в любой момент дрогнет и пропадет, открыв вид на уже знакомую камеру с кроватью, привинченной к стене, и одиноким унитазом у противоположного края. Восьмой, наверное, умеет создавать иллюзии — он все-таки тоже наполовину кицунэ.

— Так и будешь глазеть? — раздраженно добавляет тот, приоткрыв один глаз и недовольно взглянув на Нила. — Это теперь и твоя комната тоже, новенький. Привыкай побыстрее.

— Трудно привыкнуть к такому после камеры, — честно отвечает Нил, неуверенно подойдя к своей койке и опустившись на слегка скрипящий матрас. Несмотря на то, что роскошная постель Восьмого слишком контрастирует с голой кроватью Нила, это все еще лучше, чем оставаться в тюрьме в одиночестве. — Неужели у всех… гм, бегунов такие номера?

— От спонсоров зависит. — Восьмой убирает руки за затылок и, раскрыв локти, смотрит в потолок. — Кому-то особо ничего не дают, кому-то дают все. Мне повезло. Тебе, наверное, тоже понадобится найти кого-нибудь, но чуть позже, после нескольких Забегов. Тебе сказали, участвуешь ли ты в Бегах послезавтра?

— Пока еще нет, — Нил задумывается, — но думаю, что наверняка придется. Ты сам говорил, что они любят заставлять новеньких бежать почти сразу, чтобы потом выкинуть их в Десятки поменьше.

— Да, — соглашается тот скучающе, — говорил.

Нил прислоняется спиной к стене и обхватывает коленки ладонями. Ему кажется, что Восьмой не очень рад, что кто-то будет делить с ним комнату, но никто из них двоих не может пожаловаться на такие обстоятельства. Мысленно вернувшись к сегодняшней тренировке, Нил весь холодеет.

— Ты знаешь, кто я?

Восьмой фыркает.

— Ты — Четвертый. Но звучишь так, будто царский сын, не иначе.

— Ты наверняка знаешь, о чем я. — Нил буравит его щеку прямолинейным взглядом. — Почему ты не предупредил меня, что Натан является одним из тренеров?

— А почему я должен тебя о чем-либо предупреждать?

— Потому что мы теперь напарники. Потому что он… мой отец. — Эти слова даются ему с трудом. Он пытается вспомнить индивидуальную тренировку перед глазами Ичиро и Натана, но кажется, что она прошла в полном оцепенении и тумане. — О таком нужно предупреждать.

— Здесь каждый сам за себя, — жестко осаждает его Восьмой. — Я не обязан говорить тебе обо всем на свете. Более того, я понятия не имел, какие там у твоего отца с тобой терки. Да и вообще он не только твой отец. Не мой, — отрезает он практически сразу, когда Нил давится удивлением, — но чей-нибудь обязательно. Мы не говорим здесь на такие темы, если ты еще не понял.

Нил снова мысленно возвращается к тренировке. Был ли он в облике лиса или как человек? Что отец сказал ему? Что он мог ему сказать? Может, просто потерял сознание? Раз он находится здесь, а не в камере, видимо, он не успел его убить…

— Вы ненавидите меня, правда ведь? — внезапно выдавливает он довольно спокойно. Восьмой, соизволив повернуться к Нилу, слегка удивленно приподнимает светлые брови. — Все вы. Весь Десяток. Ненавидите, потому что я здесь, потому что могу занять ваше место. Вы видите во мне угрозу. Поэтому ты и говоришь, что здесь каждый за себя.

Восьмой молчит некоторое время. Его руки нервно теребят край черной футболки, а на лице отображаются проблески мыслей, которые вихрем носятся в голове и пытаются не смешаться.

— Мне плевать на тебя, Нил Джостен. И я хочу, чтобы мне и дальше было плевать, чтобы эта черта безразличия не была пересечена. Отчасти — из-за того, что ты перечислил. Я знаю, что ты не перегонишь меня, будь ты хоть трижды смесью кицунэ и кого-то там еще, силенок просто не хватит. Другие тоже это понимают — но это не значит, что они будут обожать новеньких. Каждый новичок это угроза. Может, не очень большая, но все еще угроза. Отчасти — по другим причинам.

— Каким? — требует Нил. Восьмой усмехается.

— Не слишком ли многого ты требуешь?

— Я требую самый минимум: правды.

— А ты сам-то часто бываешь искренним? — Восьмой неестественно смеется, и Нил вздрагивает. Что-то бьет по затылку изнутри — непрошенные воспоминания рвутся наружу. — Я думаю, что ты тот еще лжец и что не можешь без вранья продержаться и дня.

— Я не вижу смысла врать о чем-либо здесь. — Нил облизывает пересохшие губы. — Но если ты мне все еще не доверяешь… мы можем сыграть в Правду.

— В Правду? — С губ Восьмого срывается любопытный смешок. Его рука рассеянно залезает в светлые солнечные волосы и расчесывает их. — И в чем же заключается эта игра?

— Я дарю тебе правду от себя взамен на правду от тебя. — Почему-то сейчас это звучит так глупо, что Нил неловко спешит добавить: — Мы играли в это с одним… хорошим другом.

«Не думай о нем».

— Зачем мне правда от тебя? — лениво уточняет тот, снова закрыв глаза. — Я не хочу ничего о тебе знать.

— Но ты можешь спросить у меня что угодно. Не знаю… о мире за пределами этого места. О чем-нибудь.

— Лучше я ничего не буду знать, — упрямо отрезает тот. — Не нужна мне твоя правда. Зачем она? Какой от нее толк? Узнаю я, как хорошо живется не в клетке — и что? От этого клетка куда-то денется?

— Нет, — все-таки соглашается Нил понуро. — Но может, у тебя появятся силы, чтобы ее сломать.

— Ха! — Восьмой неожиданно смеется — смех на грани искренности и истерики, смешанной с гневом, вызывает у Нила мурашки. — Интересные у тебя мысли, умный ты наш! А раз ты знаешь, каково это — быть вне этого места, раз все еще помнишь, то почему я не вижу все твои старания и попытки выбраться отсюда?

Нил открывает рот, но почти сразу его закрывает. Восьмой смотрит на него с усмешкой и презрением — Джостену так хочется объяснить ему всю ситуацию, рассказать, почему он вообще здесь оказался, но он не может найти для этого слов.

— Я здесь… я не могу уйти. Просто не могу. Я сам согласился здесь быть, — не очень уверенно произносит он. Восьмой снова посмеивается — и это действительно звучит смешно, нелепо, абсурдно. Нил сам не верит в свои слова.

— Я тоже. Все мы тут так или иначе по своему выбору. — Раскрыв руки в стороны, он слегка манерно нежится на кровати, приковывая внимание к ее размеру. — Мой выбор — оставаться здесь и выбирать еще не самый худший вариант из всех возможных.

«Все не так», отчаянно думает Нил, тоже откинувшись на подушки. «Это не выбор. Не выбор».

Через несколько минут Восьмой отправляется в душ, как бы невзначай отметив, что редко кому из участников Бегов дают отдельную душевую в комнате, а еще строго-настрого запретив трогать дорогие гели для душа и другие личные вещи. Нил довольствуется куском мыла и одноразовой щеткой для зубов вместе с невзрачной пастой, чтобы снова умыться, и пытается убедить себя, что ему еще повезло с соседом. «А с тренерами нет. Эдгар Аллан отвратительный. Отец…» Нила начинает тошнить от мысли о нем, так что он до скрипа намыливает волосы, чтобы вымыть вместе с грязью все лишние размышления. В кровать он залезает в черной футболке — тоже с золотыми цифрами — и просторными штанами, которые вместе составляют «обычную одежду», как выразился Восьмой, в которой они должны ходить между тренировками. Форму приходится положить под дверь: перед отбоем за два дня до Бегов — и спустя еще четыре дня — ее забирают на ночь, чтобы постирать, и возвращают под утро вместе с подъемом в комплекте с новыми ботинками, которые изнашиваются слишком быстро. Нилу легче назвать эти дни пятницами и вторниками, а отбой — наверное, десятью часами вечера. В это время они должны уже лежать в кровати с выключенным светом, пока надзиратели проходят по коридору и проверяют, что все легли спать.

Несмотря на смену обстановки в лучшую сторону сон к Нилу не идет совсем. Восьмой засыпает быстро и слегка сопит во сне, а в груди Джостена расцветает новый росток безысходности. Горько, плохо, больно — но отчего? Он должен был уже свыкнуться со всем, принять неизбежное. Наверное, Восьмой прав, и о свободе лучше не вспоминать, потому что от этого нет толку.

«Нужно сбежать», твердят инстинкты, которые все никак не могут поверить в происходящее. «Отца нужно убить. Он не Морияма, над ним обряд не должны были проводить, значит, я не умру, когда заберу его жизнь».

«Ты не можешь. Они не простят такое. Эндрю погибнет…»

Нил закрывает уши руками, чтобы не слышать внутренний монолог. Хватит, хватит, хватит. Хватит говорить, хватит слушать, хватит чувствовать и быть слабым. Нужно вспомнить, что говорила мама. Снова стать сильным и спрятать все эмоции, чтобы выжить. Нужно снова просто выживать, не более…

Утро наступает слишком быстро. Рев горна не будит заспанного Нила, так что Восьмому приходится довольно ощутимо его растолкать и заставить собраться за десять минут. Чистая форма уже лежит у раскрытой настежь двери; Нил помнит, что ее определенно запирали на ночь с другой стороны и, видимо, распахнули сразу после подъема. В определенное время они должны стоять у двери в коридоре и ждать, пока их соберут и проводят в столовую; все комнаты находятся на одном этаже, понимает Нил, когда их ведут по узкому коридору к лестнице. Кажется, что нигде здесь нельзя продохнуть лишний раз и все специально построено так, чтобы никто не мог особо сильно буйствовать. Джостен вновь считает шаги и ступеньки, оценивая масштаб данного места, и в его голове уже начинает проясняться примерный план здания.

— Все комнаты и помещения находятся вокруг стадиона, верно? — уточняет он за завтраком, одновременно с этим заставляя себя жевать мясную похлебку. — По его периметру. Или под ним, как та камера, где я был.

— Откуда ж мне знать? — удивляется Восьмой, поморщившись. — Опять твои лишние глупые расспросы, которые ничего не дают.

— Они дают определенность. Будь уверен, она дорогого стоит.

— Да пожалуйста, — хмыкает тот. — Как тебе угодно. Ешь быстрее, а то не успеешь до конца завтрака, — напоминает он хмуро, увидев, что тарелка Нила еще не уменьшилась в содержимом наполовину. — Сегодня последняя тренировка перед Бегами. Завтра у нас получится только размяться… тебе хотя бы вчера объяснили, какие дистанции тебя ждут? Что вообще делать, как правильно бежать?

Нил напрягает мозги.

— Короткие дистанции бега — восемьсот метров, тысяча, полторы, одна миля, две, три. Длинные — десять километров, сорок два километра, часовой бег… бег с препятствиями — десять километров. — Цифры звучат в голове голосом отца.

— Пять, — поправляет его Восьмой. — Пять километров бега с препятствиями по кругу. И каковы твои результаты?

— Давай не будем об этом. — В голове вспыхивают новые картинки. Отец не вмешивался, но комментировал каждый заход Нила — и в человеческом, и в лисьем обличие. Нил бежал быстрее, чем когда-либо, но никому это не показалось достаточным. — Вылечу так вылечу. Пару советов они мне дали, видимо, решили, что с меня хватит. — Отправив ложку в рот, он, шепелявя, произносит: — Мне нужно знать какие-то термины для тренировок? Я же совсем не понимаю Эдгара, а переводить во время занятий тебе запретили.

— Специально так, — кивает тот, — чтобы ты всегда был во взвинченном состоянии и ото всюду ждал удар.

— Может, научишь меня японскому?

— С чего бы это? Я тебе не учитель. К тому же, и сам знаю только самое необходимое.

— Хотя бы паре словечек, чтобы я был в курсе того, что от меня требуют. — Нил складывает руки в умоляющем жесте. — Не ради меня, так ради собственной выгоды. Тебе же достанется, если влетит мне.

— Ох, ладно! — Восьмой закатывает глаза. — Что тебе нужно объяснить?

Нил, припоминая прошлую тренировку, начинает задавать уточняющие вопросы. Восьмой подтверждает, что Udetatefuse — это отжимания, Puresu enshū — упражнения на пресс, учит повседневным фразам; спасибо — Arigatō, господин — Misutā, успевает научить еще парочке фраз, когда раздается звук горна. Вздрогнув, Восьмой вскакивает на ноги и расстроенно глядит в свою тарелку, где еще осталась половина съедобного вещества, после чего переводит обвиняющий взгляд на Нила. Тот виновато втягивает голову в плечи и хочет пообещать отдать свою половину обеда, но не успевает: их забирают на первую тренировку, и приходится держать язык за зубами, чтобы не нарваться на неприятности.

Сонный Нил честно пытается вновь успевать за всеми и выполнять все упражнения, когда их гоняют по кругу, однако уставшие вчера мышцы дают о себе знать и не прекращая ноют, создавая больше трудностей даже в простых отжиманиях или обычном беге. За каждую ошибку достается и ему, и Восьмому: все-таки тот проницательный парень оказался чертовски прав насчет того, как именно происходит процесс «быть напарником Нила Джостена», но сейчас это никому не помогает. Джостен правда старается не лажать, но, чем больше ударов синаем приходится на его и без того болящее тело, тем хуже у него получается работать. Он пытается вспомнить тренировки с Дэем, то, как синай прилетал ему во все части тела безжалостно и быстро, и у него даже получается найти баланс ближе к концу первой тренировки: когда все мышцы расслабляются, удар ощущается гораздо легче и справиться с ним получается быстрее. За последние пять минут Нил, кажется, не попадает под раздачу хладнокровного Эдгара Аллана ни разу, как и хмурый Восьмой, который даже не смотрит в сторону Нила на протяжении всей оставшейся тренировки и почти всего перерыва.

Когда им дают пятнадцать минут на то, чтобы сходить в душ и немного отдохнуть перед следующей тренировкой на стадионе, Нил тратит добрую часть времени на то, чтобы осмотреть свои раны. У него появляется идея превратиться в лиса, чтобы залечить их побыстрее, но Восьмой, положив полотенце в свой шкафчик и все еще не глядя на Нила, предупреждает:

— Даже не вздумай. Ты не превращаешься в лиса, пока тебе не разрешат.

— Но раны… тебе бы тоже следовало… — растерянно бубнит Нил, провожая Восьмого взглядом.

— Тебе следовало стараться лучше, — бросает тот без лишних эмоций, хлопнув дверью комнаты с туалетами. Нил слегка расстроенно смотрит в ту сторону, не позволяя эмоциям завладеть собой целиком; извиниться перед Восьмым стоит, но все-таки в самой ситуации уже ничего не поделать. В другой ситуации Нил бы ни за что не позволил друзьям страдать из-за него, именно по этой причине он здесь, но… можно ли считать Восьмого другом? Вряд ли. Оборотни здесь даже не слышали о таком понятии, да и привязываться, как сказал сам Восьмой, Нилу не нужно. Хорошо бы было снова вернуться к тому образу жизни, когда он извлекал максимальную выгоду из окружающих…

Ровно по расписанию звучит горн, и весь Десяток ведут на стадион. Нил замечает холодные взгляды остальных, то и дело с интересом останавливающиеся на его лице, и старается гордо отвечать — не с вызовом, но прекрасно давая понять, что с ним шутить не нужно. Наверное, они не воспринимают его всерьез: думают, что это очередной новенький, который вылетит в другой Десяток после первого Забега. Нил и сам до сих пор не уверен, стоит ли ему стараться слишком сильно или пустить все на самотек, принять судьбу и потратить одну жизнь, чтобы потом попасть к более медленным оборотням и облегчить нагрузку. «Видимо, ты уже сдаешься, Нил Джостен», с укором звучит голос разума, и Нил нервно дергает плечом, пытаясь избавиться от упрямых мыслей. «Хотеть жизни получше — неплохо… хотя… святой лис, я уже с ума схожу. Нет, нет времени об этом думать».

На стадионе его снова слепит яркий свет софитов, и он, с тоской глядя на искусственное синее небо, не сразу замечает подходящих к Десятку Ичиро и Эдгара Аллана. Все оборотни преклоняют колено; Нил, покривив душой, нехотя опускается вслед за всеми и морщится, когда мышцы в бедрах загораются адским пламенем. Взгляд приходится направить вниз и не поднимать, пока вкрадчивые шаги Морияма и стук трости о резиновую поверхность дорожки не раздаются совсем рядом.

Нил вздрагивает, когда ненавистное черное золото упирается ему шею и заставляет поднять подбородок. Ичиро вглядывается в его глаза и говорит по-японски — Нил не знает, что именно, — а на его губах играет легкая усмешка, кажущаяся настолько ледяной, что в груди Джостена что-то надрывается и вызывает ответный всплеск ненависти, пропитанной страхом. Когда Морияма приподнимает бровь, явно ожидая ответа на непонятный вопрос, Нил пытается скосить глаза на Восьмого — тот стоит на коленях через три оборотня от него и так и не поднимает головы. В его голубых глазах плещется полная покорность, которую видит Ичиро, заметив, куда направлен взгляд Нила. Шаг, шаг, глухой удар тяжелой тростью по резине — теперь Морияма останавливается перед Восьмым и что-то довольно ласково ему говорит; тот неуверенно, чуть боязненно отвечает отдельными японскими словами, заискивая, так и не направляя узкие зрачки на ятагарасу, пока тот не переходит на английский:

— Кажется, тебе тоже крепко досталось? Из-за напарника? — Когда Восьмой неуверенно кивает, Ичиро слегка грозит пальцем в сторону Эдгара и почти шутливо журит: — Говорил же тебе, нельзя так сильно калечить моих мальчиков и девочек за день до Бегов. Харви не очень будет доволен, если увидит раны на твоем замечательном личике. — Пальцы проходятся по щекам Восьмого, будто бы утирая невидимые слезы. Тот неуверенно кивает. — Я думаю, ради него можно сделать исключение и позволить тебе обратиться в животное, чтобы раны поскорее зажили, верно?

— В-верно, мой господин, — Восьмой коротко кланяется, — благодарю вас, мой господин.

— Вот умница. — Ичиро выглядит довольным, когда отходит от Восьмого после его быстрого превращения в рыжего лиса. Нил глядит на зверя, гадая, можно ли ему самому обратиться следом, поэтому следующий вопрос застает его врасплох: — Надеюсь, у Четвертого не возникнет проблема в понимании инструкций без своего напарника? Не вечно же ему все тебе переводить.

Глазки-бусинки рыжего лиса робко глядят то на Нила, то на Ичиро. Джостен, сглотнув, надеется, что выученных благодаря Восьмому слов хватит на то, чтобы во всем разобраться — в любом случае, выбора у него нет, перед Ичиро давать слабину нельзя, ведь он просто надсмехается над Нилом, выводит его на эмоции. Если Нил останется сильным — от него отстанут. Верно же?

Он улавливает многие слова, хотя Ичиро говорит быстро, пусть и спокойно. Насколько он понимает, им предстоит пережить всего один забег на сорок два километра по большому кругу стадиона; бег с препятствиями переносится на следующую неделю по причинам, которые Нил не разбирает или которые и вовсе не упоминались. «Возможно… возможно после того как мы будем бежать десять километров будет еще и бег с препятствиями», решает для себя Нил, крепко задумавшись. Восьмой нетерпеливо топчется на четырех лапах, поглядывая на хмурые лица остальных; договорив, Ичиро делает знак, и все расходятся по позициям. Эдгар подгоняет всех синаем, а Нил чуть мешкает, не понимая, куда именно ему стоит идти. Восьмой незаметно указывает на четвертую дорожку, на которой, как и на всех остальных, размечено место, откуда придется начать бежать. Нил уже был на этом стадионе, но вчера на индивидуальной тренировке ему милостиво разрешили бежать по дорожке с наименьшим радиусом; сейчас, присмотревшись, Джостен понимает, что все встают на приличном расстоянии друг от друга — специально чтобы потом, во время поворотов, эту дистанцию сократить.

Эдгар раздает каждому особую повязку и грубовато помогает застегнуть ее вокруг туловища, пока Ичиро дает краткие комментарии каждому бегуну. Нил помнит эту вещь со вчера — пропахшая аконитом ткань не исчезает при превращении в лиса, так и остается блестеть поверх туловища, а еще служит датчиком, считывающим перемещения и засекающим нужные параметры. При пересечении финишной прямой на табло появляются золотые цифры, показывающие скорость и затраченное на дистанцию время — на нем уже высветились порядковые номера всех членов Десятка, и почему-то при взгляде на них уверенность Нила убавляется. Осторожно разминая стопы и кисти, он вспоминает, как презрительно отец отзывался о его показателях, и нервно оглядывается, блуждая взглядом по трибунам.

— Натана сегодня здесь нет. — Мелодичный голос Ичиро раздается совсем рядом. Морияма пребывает в отличном настроении в этот день, и его необычная доброта вызывает лишь больший ужас. Нил сдерживает дрожь, но не может сдержать липкие мурашки, когда разворачивается к нему и позволяет Эдгару повязать особую ткань с цифрой четыре посередине вокруг своей груди. — Он тренирует спринтеров, но выражал крайнюю степень заинтересованности в том, чтобы прийти завтра и посмотреть на твой Забег. Что думаешь?

Нил сохраняет молчание, поджав губы. Выражение лица Ичиро неуловимо меняется, а пальцы лишь немногим сильнее сжимают трость, пока смертельные стальные ноты скользят в голосе:

— Я задал тебе вопрос, Четвертый. С твоей стороны невежливо на него не отвечать.

— Я не знаю, что ответить. — Нил старается звучать ровно, чтобы к резкости или грубости в его голосе было нельзя придраться. Ичиро все же недовольно цокает.

— Это неправильный ответ, Нил Джо-стен. — Его собственное имя ударяет по закромам сознания и вынуждает вздрогнуть; Морияма смотрит на него с довольством в черной радужке, что мешается со зрачками, и добавляет: — Нужно было сказать, что ты был бы рад увидеть своего отца на своих первых Бегах. Ведь так?

— Я… буду рад увидеть своего отца, — на этих словах Нила коробит и едва ли не тошнит от волнения, — на своих первых Бегах.

— Чудесно, — губы расползаются в новом оттенке улыбки, — буду надеяться, что это поднимет тебе боевой настрой, ведь, как погляжу, его у тебя не особо много. Так дела не делаются, да?

— Да, г… господин. — Нил почти выплевывает это слово, не сумев с собой справиться. Эдгар отходит от него, закрепив повязку на нужном месте, и Джостен уставляет взгляд в бордовую резину беговой дорожки. Он будет говорить то, что от него требуют, пока это возможно. Ему придется это делать…

Ичиро, желающий шагнуть к следующему бегуну, вдруг останавливается и с долей любопытства смотрит на Джостена.

— Ты быстро учишься, парень, — медленно протягивает он. Нил сжимает зубы так, будто хочет, чтобы они обломались друг о друга — лишь бы не высказать все, что он думает. — Может, мне даже стоит поощрить такое рвение, — то ли с вопросительной, то ли с утвердительной интонацией добавляет он, — скажем, пообещать тебе небольшой подарок, если у тебя получится не потерять первую жизнь.

«Подарок?», удивляется Нил, моргнув. Ичиро уже отходит к следующему игроку, больше не тратя время на Джостена, который отчего-то чувствует себя максимально плохо: мерзкое чувство чего-то неизбежного и мало приятного ползет по коленям и подступает к желудку. «Морияма говорит о каком-то подарке мне. Мне. И я молчу… он прав, я действительно быстро обучился молчать». Руки сами сжимаются в кулаки, но пальцы приходится расслабить. Нил глубоко вздыхает, разминает шею и встает на позицию, увидев, что Эдгар раздал повязки всем и сошел с дороги.

«Почему я здесь?»

«Ты прекрасно знаешь, почему».

«Не вспоминай его. Будет хуже».

— Ichi!

Звучный голос Эдгара доносится до ушей каждого. Нил подпрыгивает, обратившись в лиса, и все повторяют это движение. Несколько секунд уходит на то, чтобы протоптать резину под собой и снова встать в стойку, оценив соперников перед собой. Рыжая лисица стоит в десятках метров от него — за ней следует чуть более бледный лис с куцым потрепанным хвостом.

— Junbi!

Все мышцы в теле напрягаются, раздуваясь под повязкой, которая приминает шерсть на спине.

— Don!

Нилу кажется, что он осекается на сотую долю секунды, а соперники находятся уже далеко-далеко. Почти сразу под лапами проносится финишная прямая, которую еще предстоит пересечь несчетное количество раз, а в теле пробуждается огонь; мышцы работают неустанно, бросают все тело вперед на огромной скорости и едва поспевают сокращаться на поворотах, чтобы вписаться в кажущуюся слишком узкой дорожку. Один круг, другой, еще один, еще десяток — Нилу кажется, что у него получается сократить расстояние с лисами впереди хотя бы немного, но он не позволяет себе сдаться радостным мыслям и продолжает нестись вперед, представив, что от этого зависит его собственная жизнь. В глаза бьют потоки воздуха, клыки сильно впиваются в нижнюю губу, чтобы покрепче сжать челюсть и не позволить растеряться под противоборствующей силой, которая пытается снизить его скорость и остановить от победы.

Нил не смотрит по сторонам, полностью сосредоточившись на белых хвостах, мелькающих впереди, и не думая ни о чем лишнем: ни о табло с золотыми цифрами, ни о прошлой жизни, ни о словах Ичиро. Вот его жизнь сейчас — сейчас она заключается в беге. Он всегда любил бегать. Всегда долго и без остановок бежал…

«Давай, давай!» подгоняет он себя мысленно, когда тело неумолимо сковывает усталость, а расстояние между ним и последним лисом начинает снова разрастаться. Нет времени думать, сколько еще осталось бежать — главное успеть, главное вырвать предпоследнее место зубами и когтями, схватиться за пятки главного соперника впереди и оттащить его назад, скинуть с пьедестала, не дать себе потерять жизнь… Внезапно почувствовав что-то сбоку, Джостен слегка теряется, но успевает боковым зрением отметить движение другого лиса слегка позади себя. «Я не последний?», несмело спрашивает он не вслух, пока не осознает очевидную правду: лиса под номером два вырвалась вперед настолько, что начала обгонять его по второму кругу. Это выводит Нила из себя и приносит дисбаланса в и без того неустойчивое положение; лиса даже вырывается вперед, но Джостен умудряется накопить в себе столько гнева, что это помогает ускориться и оторваться от преследовательницы.

Круг, второй, и вдруг — звучит горн, оповещая о том, что первый бегун пересек финиш. Осталось меньше круга, прежде чем Нил тоже финиширует, меньше какого-то километра, однако лапы перестают слушаться совсем и просто не могут двигаться резче и чаще. Мутить Джостена начало еще несколько минут назад, однако фиолетовые пятна перед глазами сейчас расползаются еще больше и зловеще; он даже не уверен, что действительно добегает до конца, когда слышит финальный звук горна, подводящий итоги Забега. Передние лапы подламываются, и Нил, грохнувшись на резину, на секунду проваливается в себя. В чувства его приводит тревожный голос Восьмого:

— Вставай же, ну!

Нил встает — уже на две ноги, скорее машинально, чем осознанно. Восьмой цепко держит его за локоть, и он чувствует эту поддержку, она будто не дает ему снова свалиться от усталости. Легкие нещадно горят и отказываются дышать нормально, пока глаза кое-как фокусируются на картинке перед собой.

Огромные красные часы, под которыми располагаются золотые строчки. На первой — Вторая, за ней — Третий. Восьмой оказывается на четвертой, на девятой — аккурат Девятый. На самой последней жестоко блестит цифра четыре. Под ней стоит темная фигура Рико Морияма, который, кажется, смотрит прямо на Нила, когда его властный голос доносится до едва работающих ушей Джостена:

— Какая… жалость. Просто позор.

Нилу абсолютно не хочется с этим спорить. Эдгар приказывает построиться в шеренгу, и Восьмому приходится отойти от Нила, но тот жестом показывает, что с ним все хорошо, на секунду вспомнив амслен, и действительно умудряется держаться на ногах. Коленки подрагивают, его самого потряхивает так, будто он выпил здоровенную порцию алкоголя; Эдгар смеряет его уничтожающим взглядом и что-то говорит: в следующее мгновение Нил обнаруживает себя уже за обедом, где Восьмой треплет его за плечо.

— А? — Он поднимает голову, моргнув.

— Поешь, — твердо заявляет тот, — иначе не доживешь до конца дня такими темпами.

— Угу, — только и протягивает Нил, уставившись в тарелку с желтоватым супом. «Не очень-то и хочется доживать», обреченно думает он, заставив себя взять в ложку. Тело не слушается и болит так, будто каждая клетка поражена страшнейшим недугом, так что в тихий час Нил просто заваливается на кровать и сразу засыпает. Его голова касается подушки — в следующую секунду Восьмой уже довольно ощутимо трясет его за плечи, вынуждая проснуться.

— За тобой пришли! Немедленно вставай! — с ужасом шепчет он, похлопав Нила по щекам. Тот машинально поднимается на ноги, не до конца проснувшись, и сам залепляет себе пощечину. Щека начинает гореть вместе с мышцами в руке, пока Восьмой озадаченно на него смотрит и добавляет: — Ну дела… умом поехал?

— Который час? — все еще сонно уточняет Джостен, растирая лицо и особенно тщательно массируя веки.

— Тихий час через две минуты закончится, но тебя уже ждут. Понятия не имею, куда тебя ведут, но будь добр, доживи до завтрашнего Забега, иначе с меня шкуру спустят. Это понятно?

— Понятно, — выдыхает тот, покачнувшись. Восьмой разглядывает его с заметной тревогой на лице, поэтому Нил машет рукой. — Буду в норме. Тебе тоже удачи.

Он не уверен, зачем вообще сказал это, да и Восьмой, судя по изданному невнятному звуку, не совсем понял такую доброту, поэтому спешит ретироваться в ванную и хотя бы умыть лицо, прежде чем его заставят идти в неизвестном направлении. Он совершает все действия на автомате и осознает это только в коридоре, когда ноги начинают спотыкаться о незнакомые высокие ступеньки, а глаза слипаться. Разум, пусть еще и пребывает в легком забвении, все же осознает, что это место не такое уж и знакомое и что Нил тут еще ни разу не был; начинают появляться смутные подозрения и догадки насчет того, куда именно его сопровождают, однако Джостен пытается вынудить себя не тревожиться слишком уж сильно и просто принять то, что его ждет. «Соберись, иначе Восьмой пострадает. Умрешь ты — умрет он… наверное. Нельзя, чтобы из-за тебя еще кто-то пострадал», напоминает он, наладив дыхание. «Придется поработать. Давай, поработай».

Девушка с пучком на голове останавливается у довольно просторного ринга. Нил почувствовал запах пота и крови заранее, но не мог предположить, что ему покажут именно это место — здесь абсолютно все пахнет примерно одинаково. Тревожность делает сальто в желудке и заставляет нервно взглянуть на девушку, которая, пусть только и делает, что провожает его на верную смерть, отчего-то ассоциируется с чем-то знакомым и по крайней мере определенным.

— Индивидуальная тренировка, — кратко объясняет она.

— Не на стадионе? Почему?

Ответ он получает не сразу и не словами: когда девушка с четырьмя охранниками удаляется и Нил на секунду остается в помещении один, другая дверь на противоположной стороне помещения тут же распахивается. Джостен не успел почувствовать чужое присутствие, не уловил этот удушающий аромат чужой силы, которая вызывает дрожь в теле — наверное, стены этих бесконечных подземелий блокируют основную часть запахов, не дают инстинктам оборотня работать в полную мощность. Он видит отца, только когда он непосредственно появляется в комнате и, закрыв за собой дверь, быстро идет к Рингу.

Нил остается в помещении с тем, кто соперничает с Морияма за звание самого ненавистного для Нила существа во всей вселенной, один на один. Руки сами сжимаются в кулаки. Нападать будет бесполезно, он это понимает, но желание убить этого оборотня зашкаливает и переходит все разумные границы. Натан изнасиловал его мать. Натан привел его на этот свет как Вещь, принадлежащую Морияма, и распорядился его судьбой еще задолго до рождения. Натан за все заплатит — Нил в этом уверен. Он собственноручно его задушит, как задушил того Предателя в Лисьей Норе…

Он смотрит на свои ладони, все еще крепко сжатые так, будто ногти вместо когтей все равно могут проткнуть руки насквозь, и едва не вздрагивает, увидев на них почудившуюся кровь. Ее было столько, что от нее не отмыться, как бы Нил не старался. Это выводит из равновесия и одновременно с этим помогает только крепче собраться, сжаться в комочек нервов и натянуться как струна в гитаре, готовая задребезжать от малейшего касания.

Натан легко залезает на Ринг: он прекрасно владеет своим телом, несмотря на его грузность, а каждое его движение отточено, слажено и точно, словно он тренировался передвигаться именно так несколько миллионов раз. «Мне придется с ним драться?», думает Нил, не зная, какой из ответов на этот вопрос его удовлетворит больше.

— Подошел сюда. Живее, — чеканит Натан, даже не глядя на Нила. Клокочущая ярость начинает душить горло: Нил понимает, что стоит послушаться, что здесь всегда стоит слушаться, но что-то внутри просто не дает ему это сделать. Собрав волю в кулак, он делает несколько шагов к Рингу, только когда Натан все-таки бросает на него холодный взгляд и его скривленные губы не обещают ничего хорошего.

Пол Ринга кажется донельзя жестким. Падать будет больно, если они действительно собираются драться в рукопашную — Нил умеет нападать грязно, чтобы выжить, но Натан кажется профессионалом своего дела. Так противно его слушаться. Тот наверняка упивается моментом. Странно, что продолжает говорить с Нилом по-английски — он бы не удивился, если бы к нему обратились на японском, а потом хорошенько отчебучили за то, что он нихрена не понимает.

— Ты должен показать мне, что умеешь, — сухо заявляет Натан. — Твои навыки боя. Все способности.

Способности. Нил нервно моргает. Он имеет в виду иллюзии и пламя?

— Что в моем вопросе тебе непонятно? — после минутной тишины уточняет Натан с таким выражением лица, будто Нил не доживет до вечера, если ответит неправильно.

— Вы имеете в виду иллюзии или… просто бой? — Выдерживать грань между вежливостью и смелостью практически нереально, и Нил ходит по краю, надеясь, что не оступится.

— Все — значит все. Мозги при этом выключать не надо. Я жду, — снова напоминает он. — Долго еще я должен смотреть на то, как ты просто стоишь и даже не пытаешься?

«Да пошел ты». Нил вкладывает в свою мысль всю накопленную ненависть, желая, чтобы Натан это услышал, и вместе с тем надеясь, что тот не читает мысли. На него накатывает осознание абсурдности происходящего — только сейчас оно наконец доходит до Нила так несвоевременно и жестоко как пощечина от руки матери. Все это не должно было быть так. У Нила должна была быть нормальная семья, тихая, спокойная жизнь где-нибудь в Венгрии или в Канаде. Любящий отец, любящая мама, которая не будет делать из сына солдата. Размеренная идиллия, полная любви и теплоты.

Не мертвая мама.

Не жестокий отец, который хотел, чтобы его сын оказался в самой ужасной тюрьме на всем свете и который сейчас вот-вот начнет его бить.

Надо сосредоточиться. Поймать в себе эту эмоцию и направить в нужное русло. Нил не тренировался последние пару дней, но все еще помнит, как это делается. Рука тянется вперед, и порхающее чувство летит в направлении кончиков пальцев в сторону Натана, пока в голове пульсирует мысль, меняющая пространство. Природа должна откликнуться на его зов — но природы здесь нет.

— Это все? — Натан не меняется в лице или в голосе, но его фраза приводит Нила в отчаяние. Он снова дергает рукой, пытаясь изменить в окружающем пространстве хоть что-то, хотя бы цвет пола или веревок по периметру ринга. «Должно сработать, должно!», думает он, кусая губу и сосредоточенно глядя на свою руку. Обманывать людей всегда было легко, но навести иллюзию на сильнейшего кицунэ — занятие бессмысленное.

Еще один взмах — потом Нил летит назад и падает. Натан подходит к нему и бьет снова, едва Джостен пытается встать на ноги, не давая ему подняться. Кулак влетает в челюсть, и щеки простреливает боль, но от следующего нападения Нил уворачивается — только чтобы отползти к другому краю ринга, тяжело дыша. Если до этого он все еще был помятым и заспанным, то теперь сон как рукой сняло, страх и горящая кожа на лице пробуждают не хуже любого кофе, который Джостен пил в последний раз сто лет назад, а вместе с сознанием просыпаются и силы. Нил не бьет в ответ — лишь снова проворно уворачивается, но Натан успевает схватить его за шкирку и бросить в стенку ринга; она прогибается под весом оборотня, повисшего на ней и задумавшегося, почему бы ему просто не убежать и отказаться в этом участвовать.

— Ты должен сражаться. Не бегать тут, как испуганная поганая мышь, а бить в ответ! — будто прочитав его мысли, хрипит Натан, кружа вокруг Нила, который все же поднимается и слегка пятится назад. — Никому не интересно смотреть на такую размазню. Ты должен показать всем, что ты умеешь.

«Показать кому?», едва успевает задуматься Нил, прежде чем неуклюже отбивает атаку и снова, пронырнув мимо Натана, оказывается позади него.

— Что, если я не умею? — срывается с его губ болезненная правда. Признаться, что у него все же не получается наводить иллюзии на оборотней, невероятно тяжело и стыдно, но крупица сознания надеется, что честность убережет его от бессмысленной драки.

Натан останавливается лишь на секунду — его лица искривляет жаркая брезгливость, когда он окидывает сына взглядом.

— Тогда ты умрешь, — произносит он, прыгнув. Боль загорается в левом боку, когда Нилу не удается проскочить мимо него несмотря на свою изворотливость. — Не от моей руки, не сейчас — но послезавтра на Ринге, когда тебе придется драться с другими. Ты умрешь, потому что такому сопляку здесь делать нечего, и плевать я хотел на слова Ичиро насчет его планов на тебя.

— Ему не понравятся твои слова, — только и выдыхает Нил, скрючившись. На кончиках пальцев появляются когти — он понятия не имеет, можно ли ими пользоваться, но больше не хочет пытаться драться честно. Натан смотрит на него высокомерно и свысока, а его лицо темнеет и багровеет от злости.

— Вздумал меня шантажировать, щенок? — взревев, говорит он, легко оказавшись совсем рядом. Нил бьет наугад и старается прорезать когтями как можно глубже, но тот будто этого не замечает, превосходя сына по росту, силе, мощности и способностям. — Мелкий гаденыш! Я не собираюсь тебя щадить, даже если бы этот Ичиро умолял не портить тебе лицо перед Бегами!

С его рук срываются зеленые искры, затем выплескивается настоящее изумрудное пламя, от которого Нил убежать не может: оно врывается в его голову и сжигает в ней абсолютно все, все мельчайшие воспоминания. Нил чувствует, как они проскальзывают сквозь пальцы и все родные существа рассыпаются пеплом; лица Эндрю, мамы, Стюарта, всех друзей становятся черными от копоти и пузырятся, как испорченная пленка, после чего Джостена швыряет куда-то в сторону и он начинает тонуть. Фантомная вода заполняет рот и лезет в легкие, он пытается вынырнуть и вдохнуть нормальный кислород, но чужая рука давит на лоб и топит, загоняет все глубже и глубже под воду.

— Как трогательно. Все твои воспоминания видны мне как на ладони, а ты даже не можешь сопротивляться мне.

Голос Натана звучит отовсюду, он является этой водой, что заползает в глаза и уши, он является иллюзорным пространством и каждым ощущением беспомощного Нила, который пытается выкарабкаться. «Это нереально!», хочет сказать мозг, но мысль уползает в уголки сознания и прячется за волной паники — разум уверен, что кислорода ему не хватает, поэтому в истерике заставляет тело дергаться и пытаться выплыть на поверхность несуществующего моря. Нил пытается закричать так, чтобы вода не пролезла дальше, машет руками; кажется, это помогает и он задевает что-то, потому что чужая рука перестает толкать его вниз, а пространство вокруг взрывается хриплым рыком. Джостена совсем немного отпускает, но этого хватает на один большой вдох; легкие горят и ревут мокрым кашлем, пока очертания воды меняются на ринг и темноватое помещение. Тело ползет в сторону скорее машинально, чем будучи в состоянии слушаться уставший мозг. Постепенно Нил приходит в себя, вырвавшись из плотной схватки иллюзии и понимая, что вторую такую он может не пережить — она настолько сильна, что может убедить сознание покончить с собой, — но видит, что Натан снова возвышается над ним, пусть и не спешит нападать.

Нил кашляет, протестующе вытянув руку вперед и понимая, насколько жалко он может выглядеть сейчас. Натан будто бы благосклонно дает ему время на передышку, хотя может сотворить иллюзию прямо сейчас и раздавить Нила окончательно; вместо этого он садится на корточки и, глядя поверх головы Джостена, жестко произносит:

— Не можешь создать иллюзии, не можешь им сопротивляться… Кто ты такой? Определенно не мой сын. Мои сыновья всегда лучшие во всем — если выживают. Может, твоя шлюха-мать залетела от кого-то другого? Ее ведь не только со мной пытались спарить.

— Н-не смей… — Нил собирает всю угрозу в своем голосе, но он все равно звучит тихо и не впечатляюще. Надломленное тело болит целиком, но Джостен собирает волю в кулак и кое-как прыгает, обратившись в лиса. Натан хватает его за хвост и бросает в пол, поднявшись на ноги.

— По окрасу вроде мой, но по характеру — тупая жалкая тряпка, а не боец. Наверное, больше в мать пошел, чем в меня, верно? В свою никчемную мамашу, от которой тебе передались самые худшие гены.

«Заткнись!» С пасти срывается короткий предупреждающий рык, но Нил все еще не спешит нападать. Натан посылает в него пробный заряд, от которого удается отскочить в сторону и пролететь мимо, однако слова застигают его врасплох не хуже любой другой атаки:

— У всех были на тебя такие большие планы. Ичиро думал, что ты его не подведешь и сделаешь его главным. Твоя мамаша считала, что ты, наоборот, выберешься и сможешь жить нормально. Твой дружок, из-за которого ты здесь, надеялся, что ты сможешь продлить ему жизнь. А в итоге что получилось? Такой слабак как ты не справился ни с чем. — Когти Натана разрезают шерсть, но не входят слишком глубоко; Нил шипит и лает, дернувшись в сторону и чувствуя, как по бокам начинает течь кровь. Увидев это, Натан добавляет с усмешкой: — Мне сказали не превращаться в лиса и пощадить тебя, но они поймут, когда я объясню им, с чем столкнулся. С разочарованием. С пустышкой, на которую слишком много поставили.

Шерсть на спине встает дыбом, все тело напрягается: Нил понимает, что ни за что не умрет здесь и сейчас, чтобы это не сыграло на руку самому отвратительному существу во вселенной. Попытку сопротивления Натан не оценивает, лишь по-своему кривит губы и продолжает:

— Твоя мать умерла из-за тебя. Твой дружок умрет из-за тебя. Потом умрешь ты. Получается, все, что ты пережил, было… несущественным. Незначимым и напрасным. Вот какой ты — бесполезный. Даже для этого места.

«ЗАТКНИСЬ!»

Мысль в голове звучит так громко и ярко, что Нил, по ощущениям, глохнет, когда его тело начинает гореть в прыжке, а глаза слепит яркая вспышка. Натан уклоняется — лис врезается в стенку ринга, мигом разворачивается, скаля клыки, и хочет напасть снова, чувствуя, как ненависть разъедает каждый волосок его ярко-рыжей шерсти, однако останавливается в изумлении. Спортивное облачение Натана горит — горит настоящим пламенем, который тот удивленно пытается сбить своими ладонями. Загорается и сам ринг: пламя ползет по веревкам, в которые врезалось тело Нила, охватывает все больше места и оставляет все меньше выхода, сокращая путь на свободу по периметру изгороди. Становится душно, дым ползет по воздуху, но Джостен не чувствует запаха гари: он измученно переводит взгляд на свои лапы, смотрит на хвост и видит новые языки пламени, не просто обрамляющие его тело, а исходящие из него.

Он горит, но огонь не причиняет ему вреда. Он и есть огонь — он стал им, когда ярость заменила воздух и дала толчок нужной реакции.

Нил переводит взгляд на Натана — тот успевает сбить не разгоревшийся пожар на одежде и выглядит слегка потрясенным, но лишь одно мгновение. Его лицо превращается в каменную маску, и он резво достает из кармана кофты крохотное приспособление вроде рации, быстро произнеся пару слов по-японски.

Нил глядит на него в упор и понимает, что тот огнем не является, а значит, может сгореть.

Он несется прямо на Натана, ни о чем не думая. Отец успевает увернуться лишь один раз — во второй Нил все-таки в него врезается, но тут же оказывается в плену непонятной белой пены. Она тушит запал, охлаждает тело и дезориентирует так, что Нил теряется и путается. Кто-то хватает его сзади и тянет назад, подальше от Натана; Джостен вырывается и даже превращается обратно в человека, только сразу падает, ощутив невероятную слабость. Некоторое время уходит на то, чтобы собраться и протереть глаза, убрав слой пены: перед ним открывается картина потушенного пожара, нескольких охранников и Натана, который отплевывается от белых пузырей. Заметив взгляд Нила, он поворачивает голову и оценивающе смотрит на него, но его испачканное лицо не выражает никаких эмоций — впрочем, Джостен не успевает вникнуть в это, так как изумление заполняет опустошение в его душе и окончательно тушит остатки огня.

Боль в вывернутых руках Нил чувствует не сразу — его довольно жестко сжимают и вынуждают выйти из зала, когда Натан говорит что-то по-японски. «Смог? У меня получилось?», отстраненно думает Джостен, ощущая бремя изнеможения. Казалось бы, он недавно проснулся, а теперь хочет спать снова — просто тотальное бессилие принимает его в свои объятья, и Нилу хочется благодарить всех богов за то, что его отводят обратно в комнату. Ему даже хочется заплакать от счастья, что его пока что трогать больше не будут, хотя все еще есть вероятность, что его заберут на очередную тренировку совсем скоро. Шмыгая носом, он засыпает и спит крепко-крепко, не видя никаких снов долгое время, пока в нем не начинают пробуждаться воспоминания.

Палата тускло освещена, но Нилу на это плевать: он видит перед собой только Эндрю, который в ужасе распахивает глаза и хочет сказать что-то Джостену — возможно, желает попросить остаться. Нил сам хочет остаться, до жути хочет, ему не следовало уходить, не стоило оставлять Эндрю там, он не может поступить так с ним и с собой, он должен остаться… Тело предает его. Руки отпускают ладонь Эндрю, губы неотвратимо шепчут:

— Меня здесь тогда уже не будет, зато… зато будешь ты. Ты заслужил побыть тут еще немного, согласись. Потому что… ты был потрясающим. Да. Вот.

Ноги неумолимо делают шаг назад. Он уходит — почему он уходит? Ему нужно остаться. Пожалуйста, пусть он останется. Ему будет очень плохо, когда он уйдет.

Нил кричит, но это помогает лишь сменить картину происходящего: теперь он сам лежит на той же койке, к его рукам подключены приборы, не позволяющие встать и освободиться от пут проводов, голова гудит под налетом лекарств, а взгляд не фокусируется ни на одном лице существ под медицинскими халатами, лишь блуждает туда-сюда и выискивает кого-то.

— Где он? Где он?! — кричит сорванный хриплый голос. Он не принадлежит Нилу, но Нил прекрасно его знает — он так надеялся услышать его вновь наяву, а не во сне, но приходится довольствоваться хотя бы этим. — Вы обязаны, обязаны сказать!

— Его здесь нет, — успокаивает тихий голос врача, — к сожалению, он не здесь.

— Тогда где?! Я знаю, что вы что-то скрываете! Я знаю, что с ним что-то случилось! — Вопль режет по ушам, все тело вздрагивает и резко пытается подняться; его запястья прижимают к койке и заковывают чем-то холодным. Нил брыкается, не сдается, не позволяет связать себя полностью и вколоть что-то в шею; голосовые связки болят и срываются, но он не прекращает орать: — Вы не можете так со мной поступить! Вы немедленно должны сказать мне, где он! Я не успокоюсь, пока не узнаю! Нет, нет! — рычит он, когда ощущает легкую боль в шее: игла входит под кожу и попадает в нужный сосуд, впрыскивая в него непонятную жидкость. — Не смейте! Нет!

Его держат сразу четверо несмотря на прикованные к койке руки и начинающее действовать лекарство. Нил сопротивляется до самого конца и едва не падает на пол вместе с койкой — тогда его голову сильно прикладывают к подушке и легонько нажимают на горло и висок, чтобы он не дергался.

— Где он… — на глазах выступают слезы бессилия, — куда вы его дели…

— Он ушел, — доносится фраза через плотный туман. Мир начинает скакать перед глазами со стабильной периодичностью, и Нил не видит, кто именно решается сказать правду. — Или его забрали Морияма. Он исчез прошлой ночью, но… оставил записку…

Он помнит. Он помнит, что тот, о ком они говорят, обещал оставить записку. Он помнит другие обещания — другие слова. Это был Нил, и он обещал, что все будет в порядке. Нил сейчас лежит на койке вместо Эндрю и видит мир его глазами, понимая, что ничего в порядке не будет.

Нил просыпается, лишь приоткрыв веки и так и не подняв голову с подушки. Лицо стягивают начинающие засыхать дорожки слез, так что ему приходится протереть глаза и устало взглянуть на Восьмого, вышедшего из ванной.

— Проснулся? Как раз хотел тебя будить, ужин через десять минут, — протягивает тот без эмоций, но осекается, увидев состояние Нила. Что-то в его лице легонько меняется, и, потоптавшись у своей огромной кровати, он уточняет: — Сильно замучили на тренировке?

— Плохой сон, скорее, — отзывается Нил, приняв сидячее положение и облокотившись спиной на стену так, чтобы его койка при этом не поехала вперед. — Но и тренировка не из разряда приятных.

— Тут каждую тренировку так можно назвать. Хотя странно, что тебя все-таки так… отмутузили перед Бегами. — Он рисует пальцем круг, как бы обводя лицо Нила. — Ичиро бы такое не одобрил.

— Но Натан сказал, что не будет его слушать. — Нил говорит это совсем тихо, однако Восьмой приподнимается на локте и уточняет:

— Твой отец готовил тебя к Бою?

— К Бою? — Нил интуитивно понимает, о чем ведет речь и куда действительно вела та тренировка, но все же уточняет: — Что это такое?

Восьмой осуждающе качает головой и поправляет еще не высохшие кудри.

— Я думал, все, кто сюда попадают, в курсе этого. В тех лагерях в России вроде должны объяснять…

— Я уже говорил, что пришел сюда не из лагеря, а… — Горло сжимает спазм. — По своей воле.

Восьмой отмахивается от его оправданий, криво улыбаясь, но, подумав, все же решается объяснить:

— Бега — это не только еженедельные Забеги на том стадионе. Как ты думаешь, действительно ли влиятельным людям со всего мира интересно смотреть на то, как каждые семь дней одни и те же лисы бегают по стадиону? Нет, эта часть придумана лишь для сующих не в свое дело нос всяких волонтерских международных организаций и для того, чтобы держать нас, Бегунов, в узде. Вся та фишка с четырьмя жизнями заставляет нас не расслабляться и обеспечивает какую-никакую «текучку кадров». — Он невесело усмехается. — Забеги — лишь прикрытия настоящей сути всего этого: Боя. Каждую неделю, на следующий день после Забегов нас заставляют сражаться друг с другом — вот где крутятся реальные ставки, вот на какое зрелище реально готовы смотреть богачи. Я не уверен… я не смог понять, по какой схеме выбирают противников, пытался посчитать количество побед, сходство и различия в силах, но не увидел никакой связи. Возможно, они делают это лишь ради зрелищности или совершенно в произвольном порядке.

— До смерти? — просто уточняет Нил. Восьмой качает головой.

— До потери сознания. Несчастные случаи происходили, но жестко пресекались. Им невыгодно терять столько оборотней, да и особо жестокие убийства… скажем так, не пользуются популярностью у зрителей. Им должно нравиться на это смотреть.

Нил потирает лоб. Каждую неделю ему предстоит не только бежать так быстро, насколько это возможно, но еще и сражаться — каждый раз с новым оборотнем, в то время как он все еще не владеет своими способностями уверенно. Внезапно он осознает, что такая дикость, как бои без правил между лисами, его уже нисколько не удивляет; даже наоборот, это кажется чем-то вполне себе логичным для такого места.

— Не может быть, что никто в мире, никакая организация не в курсе происходящего здесь, — все же выговаривает он, вспоминая СПСС.

— Может, и знают, только поделать ничего не могут. Все связанное с боями жутко засекречено, Морияма очень тщательно проверяют гостей, не пускают кого попало, журналисты изредка появляются только на Забегах, но об их приходе предупреждают заранее, так что у них эта схема уже отлажена. Я… уточнил этот вопрос у Харви, как бы невзначай, он ничего не заподозрил, — он чуть краснеет и отворачивается, будто эта тема ему неприятна, — спонсоры не любят обсуждать дела, но иногда они разговорчивы.

— Это не отменяет того, что кто-то может знать…

— Но доказательств у них никогда не будет, — отрезает Восьмой. Нил поджимает губы и нехотя кивает, соглашаясь. «Весь мир может быть в курсе, но доказать они это страшное преступление не смогут», думает он. «Учитывая то, что есть несколько счастливчиков, которых вытащили отсюда СПСС, и что даже их рассказы, если они конечно что-то рассказывали, не стали весомым аргументом, никто точно ничего не может сделать»

Он смотрит на свои руки с поврежденными костяшками и парой царапин на тыльной стороне кисти. Ему предстоит драться, но он не уверен, что сможет. Сегодняшний случай был случайностью, не более. Иллюзии у него так и не получается наводить…

— Ты что-о-о! — испуганно гремит Восьмой, схватив его ладони, когда Нил пытается создать хотя бы малейшее искажение реальности, используя для этого подушку. — Сдурел? Тебе нельзя делать такое не в присутствии кого-то из тренеров!

— Почему? — Нил вспоминает, как упражнялся в иллюзиях, сидя в камере, и ведет плечами не очень уверенно. — А как тогда я должен подготовиться к бою?

— На тренировках, конечно! Если они узнают, что ты тут что-то замышляешь, нам обоим не поздоровится! Прекрати это! — Восьмой встряхивает его ладони и отпускает. Джостен, все еще сомневаясь, что тот говорит правду, а не просто волнуется из-за паранойи, замечает:

— У меня была всего одна тренировка на Ринге, которая закончилась не очень удачно. Когда, по-твоему, мне еще тренироваться в иллюзиях? Послезавтра я выйду на Ринг и ничего не смогу сделать!

— Значит, проиграешь. — Восьмой звучит так же спокойно, как Натан, который говорил про смерть Нила, и это ему не нравится, поэтому он снова хочет сосредоточиться на работе. Чужие ладони ощутимо бьют по его рукам, и Восьмой отпрыгивает к кровати, едва Нил инстинктивно хочет ударить в ответ. — На будущее: не советую тебе делиться ни с кем-либо, ни со мной, какие у тебя способности и какое у тебя происхождение.

— Почему? — Нил звучит злобно, и его даже малейшее желание делиться чем-то с Восьмым пропадает после его резких попыток остановить Джостена, но он все равно задает этот вопрос скорее машинально, привыкнув пользоваться моментом, чтобы узнать новую информацию.

— Потому что на Ринге твоим основным оружием будет эффект неожиданности. Тебе будет легче, если противник не будет знать, что от тебя ожидать. Даже если это буду я — а по закону подлости в какой-то момент это обязательно окажусь я.

Восьмой говорит это с упреком. Нил, поморщившись, соглашается с ним лишь про себя, но не спешит выразить согласие вслух.

— После ужина у нас всегда много свободного времени до отбоя, и мы не занимаемся ничем полезным — просто лежим и смотрим в потолок, пока нам не выключат свет. Его можно было бы потратить на попытки улучшить свои навыки и способности для Боя. Я намерен делать это до тех пор, пока мне в лицо не скажут, что так делать нельзя.

— «Не занимаемся ничем полезным», — передразнивает его Восьмой, фыркнув. — Ты себя слышишь? Ты становишься таким же, как это место. Может, со временем ты начнешь ценить время отдыха чуть больше. А вообще… в этом здании есть библиотека, но новеньких туда не пускают. Только тех, кто пробыл здесь больше месяца и все выдержал. А еще там все на японском, — ехидно добавляет он, когда видит заинтересованность на лице Нила. — Может, если ты заведешь спонсора и как следует его попросишь, он не откажет тебе в уроке японского.

«Не нужны мне спонсоры», думает Нил. Это слово ему не нравится, хотя он понятия не имеет, в чем конкретно заключается смысл существования спонсоров помимо того, что у Восьмого появилась приличная спальня. «Хотя… недели через две мне скажут, что мы с Восьмым больше не напарники, и меня отсюда вышвырнут обратно в ту клетку, что тоже не самый лучший вариант. Лучше не ссориться с Восьмым, пока он мне помогает. Пусть и вынужденно…»

— Ты бывал в библиотеке? Читал там что-нибудь?

— В основном там японские путеводители или традиции. Я не думаю, что им выгодно держать там что-то помимо них вроде классической литературы, потому что это… — Он запинается, пытаясь подобрать нужные слова.

— Сделает нас менее «Вещами»? — тихо добавляет Нил.

Восьмой кивает, уголки его губ, вздрогнув, опускаются вниз.

— Это возможно? Действительно сделать нас Вещами? Ты хоть раз действительно чувствовал себя не существом, а предметом?

— Да. — Восьмой жмет плечами, и его глаза затуманиваются картинами прошлого. В груди Нила вертится ноющая боль. — Моментами, но не всегда. Я думаю, это именно то, что им нужно. Чтобы мы были вещами хотя бы иногда. Или притворялись ими — особой роли не играет.

— Я не думаю, что я так смогу, — позволяет себе откровенность Нил, поджав коленки к груди.

— Если они увидят, что ты не можешь — они просто завалят тебя тренировками настолько, что ты не будешь желать что-либо помимо сна как сегодня. Или… или просто будут пытать. Тут это распространено. Я не проходил, но слышал многое… поэтому советую тебе посвятить свободное время сну, — подытоживает он, поднявшись с кровати. — Сейчас нас уже заберут на ужин.

— Для них было бы еще хуже, если бы я спал вместо тренировок, — ухмыляется Нил кратко и болезненно. — Я же вижу во снах свое прошлое. У Вещей не должно быть воспоминаний.

— Все лисы так или иначе видят прошлое во сне. — Восьмой не улыбается этой шутке. — Пусть виды разнятся, но род у нас общий, а значит, проблемы тоже. Они в курсе этого. Те, кому это мешает, проходят особую терапию.

Нил тоже поднимается на ноги. Слово терапия ужасно напоминает ему о Дрейке, так что по коже проходит мороз. Он надеется, что ему никогда не придется пройти через это так, как это пришлось пройти…

«Не думай о нем».

— Тебе тоже снится прошлое? То, которое было задолго до Японии? Или только это место к тебе во снах и приходит?

Восьмой морщит нос. Думает довольно долго, прежде чем отвечает:

— Случается иногда, но все реже и реже. Прошлое, оно… все-таки прекрасное далеко и уже настолько расплывчатое, что даже нельзя сказать точно, вижу ли я нечто выдуманное или настоящее. Хотелось бы думать, что все-таки настоящее.

— Что именно? — Нил видит, как Восьмой жмется и не хочет откровенничать, хотя в то же время какая-то его часть мечтает поделиться тем, что на душе лежит. Вероятно, та искра, что казалось блеклой, разгорается и побеждает сомнения, потому что оборотень все же выговаривает:

— Я часто вижу огромное желтое поле колосьев и реку посреди него. Узкую, но такую синюю реку. В ней отражается небо. Я думаю, я там жил, но в этом не уверен. Так хочется думать, что когда-нибудь я снова ее увижу… Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, — в его голосе появляются злые напряженные нотки, — то я…

— Не расскажу. — Нил поднимает руки, показывая, что он безоружен. — Никому не расскажу.

Взгляд Восьмого буравит дырку в его лбу, однако слегка смягчается.

— Спасибо, — исправляется, — лучше забудь все, что я тут наговорил.

Звучит звук горна, отправляющий всех на ужин.

Ꝏ Ꝏ Ꝏ

Арена встречает их ярким светом, создающим иллюзию того, что они находятся на природе, но Нил оказывается не готов не к этому, а к шуму зрителей: кажется, весь стадион забит полностью, каждое маленько желтое кресло занято каким-либо существом, которое восторженно хлопает в ладоши и что-то кричит. В нос ударяют разные запахи — ароматы обычных людей, оборотней, колдунов и даже незнакомых Нилу видов забивают ноздри, дезориентируют и заставляют остановиться. Восьмой тычет в его спину пальцем, напоминая, что нужно идти ровным строем, так что Джостен совершает еще пару неровных шагов, глянув на место, откуда ему понадобится бежать, и затем снова переведя взгляд на трибуны.

Все эти существа собрались здесь, чтобы посмотреть на Забег. Все они в курсе того, что здесь происходит на самом деле. Все они пришли с деньгами и ради зрелищ. Возможно, все они потом будут смотреть и Бои.

Нил ощущает, как злость начинает чернеть и переполнять сознание колючим ядом, поэтому заставляет себя посмотреть в сторону. Он ничего не может с этим поделать — но за все время, которое он здесь провел, он так и не смог смириться с собственным бессилием. Когда-нибудь оно его подведет и вынудит оступиться, так что последствий будет не избежать, и Нил мысленно готовиться к худшему, но старается сосредоточиться на главном. Он знает, что скорее всего придет последним, однако все равно будет стараться пробежать как можно быстрее.

Бегунов выстраивают в шеренгу, перпендикулярную финишной прямой. Нил напрягает зрение, всматриваясь в трибуны напротив: там, в высокой и самой роскошной ложе, появляется Кенго Морияма, прижав ладонь с белым платком ко рту. Рядом с ним неизменно стоит Ичиро, услужливо поддерживающий отца. Когда он убеждается, что тот вполне себе стоит нормально, он кидает взгляд вниз, на Бегунов, и вдруг, взмахнув руками, облачается в ворона. Нил моргает несколько раз, не успев заметить момент перехода: вот был Морияма — вот к ним уже летит огромный трехлапый ворон и, зависнув рядом с Эдгаром, вновь становится Ичиро. Все это происходит в одно короткое мгновение, как кажется Нилу, который так изумленно распахивает глаза, что Восьмому приходится кашлянуть, чтобы он вспомнил, где находится.

Кенго что-то говорит — наверное, открывающую Бега речь. Нил не разбирает слов, хотя они звучат отрывисто, тихо и грузно, будто старший Морияма вот-вот уснет в процессе или подавится своим кашлем. За это время Бегунам раздают повязки и крепко закрепляют их поверх спортивной формы. Ичиро почти не смотрит на оборотней, однако его взгляд задерживается на Ниле; его губы трогает спазм, будто бы там могла проклевываться улыбка, и, когда Эдгар быстро обвязывает приспособление вокруг Нила, он вдруг медленно говорит:

— Помнишь о моем маленьком обещании? Если ты прибежишь не последним, получишь от меня подарок. Что бы тебе хотелось получить? В разумных пределах, разумеется.

Нил моргает. «Он не забыл? Он это серьезно? Что еще за подарок?» — сотни мыслей крутятся у него в голове, но время поджимает; он хорошо помнит, что Ичиро нельзя заставлять ждать, поэтому, склонив голову, бормочет:

— Я не успел подумать на этот счет… господин. — Его коробит, но предательскую дрожь в теле сдержать удается. Мысли скачут в разные стороны и рикошетят о стенки сознания, не в силах собраться. Нил вспоминает спонсоров, Восьмого, их вчерашний разговор, библиотеку, и с его губ нехотя срывается спустя мгновение: — Я был бы рад…

— Чему? — Морияма выгибает бровь.

— Книге, — тверже заявляет Нил. — Я был бы рад книге. Об истории Японии.

«Так будет безопаснее. Может, я смогу найти в этой книге что-то о Морияма, об этой семье, что-то, что поможет…»

Поможет чему? Его прошибает током от осознания, как странно изменились его мысли. Он все еще ищет пути побега и при этом потакает Морияма с его подарками. Он не может убежать. Он не должен принимать никакие подарки от этого мерзкого, противного, ненавистного ятагарасу…

Он здесь из-за Эндрю. Если он не справится, Эндрю умрет. Вот что должно его мотивировать. Он побежит так быстро, как сможет, не ради какой-то книжонки.

— Книга? Что ж, — Морияма усмехается, явно прочитав долю мыслей на лице Нила, — будет тебе книга.

Нил кивает через усилие воли. Ичиро вместе с Эдгаром подходит к следующему Бегуну под номером пять, и только тогда плечи Джостена опускаются, отпустив напряжение. В голове все еще царит хаос, который нужно убрать как можно скорее: на табло уже высвечиваются их порядковые номера прямо под красными цифрами, обозначающими время, и Нил удивляется тому, что они все еще показывают ровно семнадцать ноль-ноль. Смутное подозрение закрадывается в душу, когда он встает на нужное место и принимает нужную позицию.

Кенго произносит еще несколько слов, прежде чем объявляет о начале Бегов. Краем глаза Нил замечает темную тень Ичиро, взлетевшую к трибунам, после чего смотрит вперед.

— Ichi! — невнятно и едва уловимо говорит Кенго.

Нил подпрыгивает, обратившись в лиса, приземляется на четыре лапы и глубоко вздыхает. Он будет бежать, пока не упадет. Он сможет вырвать победу зубами и когтями.

— Junbi!

«Ради него. Только ради него».

— Don!

Нил надеется, что это был не фальстарт — по сравнению с тренировкой он сорвался с места слишком рано и сразу погнал так, что соперники на секунду остаются позади. Дистанция сокращается уже на следующем повороте, вперед вырываются другие лисы, но Нил не спешит отчаиваться сразу. Кажется, подушечки на лапах беспощадно стираются о резину, поэтому Джостен летит по кругу высокими и длинными прыжками, словно практически не касаясь пола. Глаза раскрыты широко, но вместе с этим они не видят практически ничего, кроме дорожки, которая мешается с рыжим и белым оттенком. Шум стадионов пропадает за заднем плане. Лишние мысли — тоже. Впереди — лишь дорога и финишная прямая, которую нужно успеть пересечь через много кругов не последним.

Его обгоняют еще пара лисов — он ускоряется, но так, чтобы сил все-таки хватило до самого конца. С пасти срывается отчаянный рык, мышцы раздуваются от напряжения, Нил группируется так, чтобы воздух не мешал бежать еще быстрее.

Минуты пролетают как секунды, однако тело теряет силы гораздо быстрее. Нил позволяет себе отвлечься на мысли, которые будут его подбадривать, и приспускает темп — так, чтобы бежать наравне с другим лисом. Третий, увидев это, обгоняет его слева, набрав скорость, и теперь держится впереди на добрый десяток метров, который кажется ничтожным расстоянием, но слишком сложным, чтобы быстро его сократить. Нил не сдается, но внутренне понимает, что должно случиться чудо, чтобы он смог вырваться вперед Третьего. Пока у него еще есть шансы не проиграть — он бежит наравне с Пятым и Десятым, которых видит периферийным зрением.

Толчок, прыжок, вдох, четыре толчка, выдох. Язык начинает свисать с пасти, обветриваясь и осушая весь остальной рот. Нил пригибается, жмурится и несется вперед, пока в ушах стучит бешено скачущий пульс. Пятый то и дело вырывается вперед, но равняется с Нилом на поворотах; разум полностью сосредоточен на беге, но какая-то часть вдруг задумывается и оценивает эту особенность, не отвлекаясь слишком сильно. Джостену кажется, что он сейчас загорится как тогда, на ринге, что огонь появится из ниоткуда и при этом сожжет его самого, оставив за собой лишь пепел; шерсть под глазами вдруг становится мокрой от слез, потекших из-за огромного напряжения и усталости, и Нилу приходится тряхнуть головой, чтобы вновь начать видеть.

Он смотрит вниз, на лапы, и помимо белых концов, где начинают расти когти, замечает белую полосу, обозначающую край дорожки. Почти прямо по ней бежит Пятый, чуть впереди, прямо перед предпоследним поворотом финального круга.

Звучит горн — кто-то уже пересек финишную черту в последний раз. Нил моргает, вдруг решившись на что-то. Тело выбивается из сил, но нужно сделать финальный рывок. Джостен тявкает, перегнав Пятого, сдерживает болезненный стон, едва не оступившись и подбегает к последнему повороту.

«Нужно решаться. Сейчас!»

Финишная прямая уже видна, и она приближается слишком быстро. Шаг, второй — затем Нил прыгает чуть вправо, но остается в пределах своей дорожки, лишь поставив лапы совсем рядом с белой линией. Ему кажется, что время замирает и растягивается, превращая действия окружающих в слоумо: Пятый, оступившись и едва не врезавшись в Нила, на короткое мгновение теряется и остается позади; Десятый ускоряется, перегнав Нила, и тот выжимает себя до конца, с криком летя вперед…

Он бежит еще немного, когда раздается последний горн, после чего все-таки тормозит, идет некоторое время и сразу падает. Через пару секунд его грубо поднимают, ставят на лапы и хлопают по морде — Нил разлепляет глаза и видит врача, который, быстро осмотрев лиса, удовлетворенно отходит к следующему Бегуну. Джостен моргает несколько раз; по ощущению, он пережил сотрясение мозга, так что весь мир вокруг скачет и не может собраться воедино, а сознание готово ускользнуть из этого мира в любой момент. В странном порыве он сходит с дорожки на асфальт, прикрывает глаза и опускает голову вниз, потянувшись; мышцы отзываются болью, неохотно растягиваясь по команде и позволяя дыханию наладиться побыстрее.

Когда Нил поднимает взгляд на табло, его все еще слегка шатает, поэтому он не сразу разбирает цифры на нем. Взгляд сразу ползет к самому низу, но не видит там заветного номера, поэтому поднимается чуть вверх.

Цифра четыре красуется на восьмом месте.

«Что?», проносится в голове Нила. Он моргает, хочет протереть глаза, но вспоминает, что находится в лисьем обличие, поэтому просто снова смотрит на табло.

Трибуны взрываются ликованием и аплодисментами, в которых Нил тонет, все еще не веря в происходящее. Ведь действительно, его номер не последний, даже не предпоследний — он выше Пятого и Десятого, хотя его время отличается с Десятым на доли секунды, а с Пятым — аж на целых две.

Это нереально. Это не может быть реальным.

Нервный смешок слетает с губ, а по щекам начинают снова течь слезы — теперь уже облегчения. Зачем Нил слышит нечеловеческий вой и оборачивается.

Пятый лежит на коленях, схватившись за голову, и вновь кричит — с ужасом, болью и ненавистью. До Нила не сразу доходит, что это значит — он и свою маленькую победу толком не успел осознать. «Я не лишусь жизни, но он лишится», думает Джостен, почувствовав комочек совести в животе. «Но по-другому… по-другому никак. Тут или я, или кто-то другой…»

Будто услышав его мысли, Пятый вдруг поднимает голову и резко вскакивает на ноги. Нил успевает лишь попятиться, когда тот подлетает к нему и бьет в нос со всей силы. Коленки подгибаются от усталости, и Нил, рухнув на асфальт, оказывается придавлен к нему весом другого Бегуна, чьи руки смыкаются на его шее.

— Ты! Все ты! Все из-за тебя! — кричит тот по-японски, дернув руками так, чтобы затылок Нила встретился с асфальтом. Джостен пытается освободиться, однако тело слишком устало и не может напрячься как следует; еще один удар кулаком в нос откидывает голову назад, и от удара об асфальт в глазах темнеет. — Ненавижу! Ты не должен был… не должен!

Них хрипит, отчаянно пытаясь достать обидчика в ответ, но к ним уже побегают врачи с охранниками и разнимают. Пятого держат несколько охранников, тогда как Нила лишь слегка удерживают на месте двое, потому что он и не особо рвется в бой. Гневные крики Пятого нарушаются холодным:

— Что здесь происходит?

Ичиро звучит как Смерть — вот теперь Нил видит настоящего Морияма, который холодно обводит взглядом лисов и задерживает его на Пятом. Тот под таким беззвучным давлением теряет всю свою смелость; его еще держат четверо охранников, но он уже не рвется в драку, лишь заискивающе прячет взгляд в асфальте и бубнит:

— Господин… господин, я…

— Ты? Ты забыл, кем являешься? — Нил вздрагивает, когда Ичиро переходит на английский. На лице Пятого написано недоумение, но он все же покорно опускает взгляд, мелко кивая, пока Морияма продолжает: — Забыл кем является твой товарищ? Вы оба — Вещи. Разве может одна Вещь портить другую Вещь по собственному желанию? Разве можешь ты, — он поддевает подбородок Пятого пальцем, и Нил только сейчас замечает, что у него нет с собой трости, — наносить вред моему имуществу?

— Н-нет, господин, нет… — шепчет тот едва слышно. На его глазах появляются слезы. — Пожалуйста…

— Верно. Ты не можешь. А знаешь, что будет с тем, кто наносит вред моему имуществу? — Ичиро наклоняется поближе и говорит это в лицо Пятого. — Срок годности уменьшится на одну жизнь. У тебя же их еще две? Хотя постойте, — он поворачивается к табло и слегка щурится, а его губы трогает тень улыбки, — кажется, после сегодняшнего Забега уже одна?..

— Нет! Нет! Пожалуйста, господин, пожалуйста, не надо! — взвывает тот, когда Ичиро щелкает пальцами и безразлично произносит:

— Уведите его. Вы знаете, что делать.

По коже Нила проходит мороз, а на языке остается привкус чего-то ужасно неизбежного. Сопротивляющегося Пятого действительно волочат куда-то, уносят с поля, и никто точно не знает, что с ним будет — быть может, он умрет, и Нил явно не желал ему такой участи, пусть его нос сейчас кровоточит и болит. Ичиро оборачивается к Джостену, медленно подходит ближе; Нил подавляет желание отвернуться, когда тот берет его за подбородок и бесцеремонно осматривает ровным взглядом. Его лицо, кажется, смягчается, даже голос звучит по-другому:

— Жить будешь, Четвертый. Пятый поплатится за то, что собирался сделать. Никому не позволительно нападать на другого Бегуна. В медпункте тебя подлатают. Ты заслужил немного отдыха после этого Забега. Не подвел меня, так что мое предложеньеце все еще в силе.

Он делает паузу, выжидая чего-то. Нил, встрепенувшись, склоняет голову, пробормотав:

— Спасибо, господин.

К горлу подкатывает тошнота. Ичиро кивает.

— Мне нравится, что ты меня не разочаровываешь.

Нилу хочется назло ему сдаться, сделать какую-нибудь пакость, но он лишь утирает кровь, попавшую в губную ложбинку, и давит в себе этот порыв, осознав, что больше ничего не чувствует.