На них синими глазами смотрит

И о помощи уже не просит.

Не имеет право даже на слезы,

Ведь мальчики не плачут.

На следующий день на Бои Нила не пускают, чему он удивляется так сильно, что даже забывает обрадоваться избеганию участи. Девушка с пучком на голове кратко объясняет, что господа Морияма позволят ему пропустить одну неделю, чтобы получше развить его способности перед следующим боем, и Нила накрывает осознание только спустя полчаса после того, как он остается в комнате наедине с собой. Облегчение почему-то не приходит — скорее все тело неестественно расслабляется, осознавая, что сегодня можно отдохнуть, но такое состояние кажется неправильным и непривычным.

«Начинаешь радоваться подачкам от Морияма. Молодец», думает он, уже скорее расстроившись, что ему позволили никуда не идти. Приходится убедить себя, что время на «отдых» нужно потратить с пользой и продолжить держать себя в напряжении. Вдруг они обманули? Вдруг они придут за ним? Ну и что, что Восьмой уже ушел, что время для Боев вполне подходящее. Морияма верить нельзя, подвох может поджидать на каждом шагу. Нил жил так долгое время — его мама тоже жила. Он еще помнит такое состояние, поэтому войти в него обратно не так уж и сложно.

Он хочет прочесть книгу, подаренную Ичиро, пусть отчего-то боится к ней прикасаться, однако она оказывается написана строго на японском. В библиотеку Нила не пустят еще минимум пару недель, пока он не перестанет быть здесь «новеньким», а биться над иероглифами он пытается, но быстро осознает всю бесполезность данной затеи. Кое-как разобрав отдельные слова, он закрывает книгу и некоторое время просто лежит, однако затем принимается за тренировку. В следующий раз к нему не будут милосердны, его поставят сражаться несмотря на уровень подготовки, и хорошо бы было хотя бы не потерять сознание в первые минуты боя и по крайней мере научиться защищаться.

Нил упорно взращивает в себе ненависть — ту, которую он испытал на ринге с Натаном — и после долгих попыток ему чудится, что в лисьем обличие у него начинает гореть хвост. В не очень большой комнате, наверное, тренироваться в полную силу не получается хотя бы из соображений безопасности, да и Нил чувствует нечто, сдавливающее грудную клетку и не позволяющее ему отпустить себя. Он всегда контролировал свои эмоции — во всяком случае пытался. Нарочно их вызвать, нарочно вспылить у него не получается, так что Джостен долго вспоминает беседы с Бетси через тупую боль в душе и прочитанные книги по психологии. Некоторое время назад у него получалось говорить о том, что он думает, чувствовать какую-никакую свободу в эмоциях и рефлексировать на тему того, что он испытывает… как сделать это сейчас, когда кругом сплошная несвобода, когда он в плену тотального контроля Морияма?

Пытаясь докопаться до истины того чувства, которое заставило его загореться, он понимает, что, вероятно, сможет повторить его только в самой критической ситуации. На это полагаться нельзя. Он будет продолжать стараться вызывать огонь время от времени, но акцент нужно делать на иллюзиях — они, по крайней мере, у него получались всегда, пусть и не на оборотнях.

Если бы можно было попросить ту девушку с пучком понаблюдать за ним, сказать, получается ли у него хоть немножко менять реальность, было бы гораздо проще, однако Нилу приходится сражаться с самим собой один на один. Взяв ту самую книгу Морияма и положив ее на тумбочку, которая разделяет кровать Восьмого и койку Нила, он внимательно смотрит на нее, положив ладонь на кожаную черную обложку. Иллюзия — это импульс мысли, направленный в пальцы, это сигнал природе о том, что он хочет поменять оболочку предмета или явления, на который она должна откликнуться даже сквозь плотные стены этой бесконечной тюрьмы, и Джостен прикладывает все усилия, чтобы до нее достучаться.

На лбу проступают капли пота, стекающие к подбородку или остающиеся на засаленных волосках у висков, глаза то и дело жмурятся от перенапряжения головы. Нил представляет, что он сам является природой, что невидимая рука самой жизни ложится на книгу и деформирует ее, превращает в нечто иное и скрупулезно перестраивает оболочку, не меняя сущность. Тяжелое дыхание кажется грузом в легких и горле, где застревает сиплым кашлем и жжется; руки начинают мелко подрагивать, и Нил запоздало понимает, что изначально нужно было опробовать иллюзии в облике лиса, как он это делал с огнем. Напряжение пропадает через секунду после того, как он открывает глаза и едва не шарахается назад, увидев черное перо вместо книги. Наваждение сходит на нет практически сразу же, и вместо пера на тумбочке вновь появляется книга, на которую Джостен таращится во все глаза, явно неуверенный, что ему только что это не померещилось.

Превозмогая усталость, он пробует снова — и снова, и снова, пока не изнуряет свой организм настолько, что тело само падает на койку в изнеможении. «Если дело пойдет так дальше, я не успею подготовиться», взволнованно размышляет Нил, глядя на тыльную сторону кисти правой руки. Что-то щелкает в его голове — он останавливается и немного сжимает пальцы, переведя взгляд в безликий потолок. «Надо же, ты стал таким паинькой, Нил Джостен. Или уже Четвертый? Теперь и не различишь да?»

В уголках глаз собираются остатки непонимания, чем он такое заслужил. Оно сменяется цунами негодования, после чего затихает штилем бесконечной грусти. Нет смысла думать об этом. Нет смысла вспоминать прошлое — это никак его не спасет. Послушание, как бы Нилу не приходилось кривить душой, спасти может.

Нил слышит два шага до двери в комнату, которая спустя пару секунд возни раскрывается. Хмурый Восьмой практически сразу идет в ванную, однако Нил успевает заметить повязки на его голове, поэтому поднимается с кровати, превозмогая усталость, и бредет к оборотню. Тот не закрывает дверь, лишь встает у раковины и рассматривает свое слегка подбитое лицо, пытаясь бездумно отковырять пластырь с левой части лба.

— Сильно тебя приложили? — осторожно уточняет Нил, прислонившись к дверному косяку. Отражение Восьмого бросает равнодушный взгляд на Джостена и снова концентрируется на пластыре.

— На ногах стою. Как видишь — не проиграл.

Нилу отчего-то не нравится такой подбор слов, хотя он не может с ним не согласиться. Победой это назвать трудно да и не очень хочется, потому что радость от такого выигрыша совсем не ощущается. Восьмой аккуратно дергает кончик пластыря от себя, затем повторяет это более резко — болячка, чуть поблескивающая мазью на свету лампочки, окрашивается в красный.

— Харви не понравится, если она не заживет, — бормочет Восьмой, тронув рану указательным пальцем.

— Если превратиться в лиса…

— Не смей даже думать об этом! — отрезает тот, включив воду, чтобы омыть руки. — То, что я сегодня принес Морияма определенный процент со ставок, не значит, что мне позволено все.

— Я превращаюсь в лиса. Сегодня превращался! — пробует вразумить его Нил, но на лице Восьмого читается явное недоверие. — Чтобы потренироваться и…

— Ты сегодня даже в Боях не участвовал. Тебе дозволяют больше, но это только пока, не советую зазнаваться. — Еще раз ополоснув лицо, он вытирает его полотенцем и ступает в комнату, толкнув Нила плечом; тот, подавив желание толкнуть в ответ, просто смотрит, как Восьмой откидывается на подушки и закрывает глаза.

— Тебя это бесит? То, что сегодня меня не поставили драться, потому что я бы просто не смог это сделать? Или то, что ты считаешь, что ко мне у Морияма какое-то особенное отношение?

Восьмой не отвечает — лишь выразительно смотрит приоткрытым глазом на тумбочку, где лежит злосчастная книга от Ичиро. Нила это задевает, и ему стоит многих усилий, чтобы подавить маленькое восстание в грудной клетке. «Вот опять ты задвигаешь это глубоко в себя», думает он, переплетая пальцы в замок и неловко замирая на месте. «А ведь надо выплескивать, иначе вызвать огонь не получится».

— Расскажешь хотя бы с кем дрался и какие способности были у соперника?

— Зачем? — Восьмой бормочет это изнеможено, на выдохе.

— Мне было бы полезно знать, с чем я могу иметь дело.

— Да, но почему я должен тебе в этом помогать? Какой там урок — четвертый? — каждый сам за себя.

— Я бы мог сделать что-то в ответ. — У Нила нет ни одной идеи, как он может отплатить услугой за услугу, и Восьмой это знает, так что с его губ срывается смешок. — Чего ты хочешь? Хочешь ответов от меня взамен?

— Опять ты хочешь заставить меня играть в свою дурацкую игру, — сердится тот.

— Могу поделиться обедом, завтраком… не знаю… все, что угодно!

— Даже можешь отвалить от меня с дурацкими вопросами? — интересуется тот. Нил морщится, но кладет руку на сердце:

— Обещаю. Пусть твоя работа состоит в том, чтобы отвечать на мои вопросы, я буду приставать к тебе с ними поменьше.

— Прекрасно. Так что ты хочешь услышать?

Нил бредет к своей койке, задумавшись. Если у него есть только один шанс, как лучше его будет использовать? Уточнить про силы соперника Восьмого нужно, но впереди еще целая неделя. Книгу он может просить переводить… наверное, через целую вечность, ведь он понятия не имеет, сколько тут продержится. Едва не упав в яму апатии, он кашляет, напоследок встряхнув свои мысли, и спрашивает:

— Что ты знаешь о Морияма?

Глаза Восьмого распахиваются так широко, что Нил сразу понимает, что именно услышит в ответ.

— Есть ощущение, что ты — шпион, подселенный ко мне, чтобы выудить из меня какие-то негативные слова о господах и потом отправить меня в камеру. В противном случае, я не понимаю, зачем ты продолжаешь мусолить их биографию так, как будто тебе о них ничего не рассказывали, — медленно протягивает тот, глядя в потолок отсутствующим взглядом.

— Твоя осторожность уже походит на паранойю.

— Не быть параноиком — вот что было бы странно. Я уверен, что, если ты не шпион, то тоже таковым являешься, просто к этому добавляется абсолютное отсутствие мозгов и возможно инстинкта самосохранения.

— Вовсе не так! — ощетинившись, бормочет Нил.

— Все так, иначе бы ты не совал свой нос в дела Морияма!

— Я же говорю, я не был в России лет двадцать, мне вообще ничего не известно о них кроме того, что мне говорила мама или что я находил в книгах сам! — Нил нетерпеливо ерзает на койке, которая отвечает ему протяжным скрипом. — Мне нужно знать…

— Зачем? — просто протягивает Восьмой. — Я уже сто раз повторял тебе тот совет. Лишняя информация бессмысленна, она никак тебе не поможет. Может, ты все еще думаешь, что сможешь использовать знания против Морияма, но тогда ты только занимаешься самообманом. Отсюда не выбраться. Это урок номер пять. Не пытайся строить планы на жизнь после Су — Гнезда. Это совет под тем же номером.

Нил понимает, о чем он говорит. Нил хочет заставить упрямство замолчать навеки и зашить ему рот, однако оно разрезает все путы и продолжает говорить:

— Но ты же знаешь что-то, верно? Оно тебе тоже не нужно, однако ты это не забыл.

— Верно, — подумав, соглашается Восьмой. — Некоторые вещи забыть не получается, однако я делаю вид, что о них не знаю. Когда-то я был на твоем месте — в прошлой жизни, наверное. Тоже всем интересовался. Разговаривал со спонсорами. Харви оказался особо болтливым. Они вообще любят разговаривать, но нужно постараться, чтобы усыпить их подозрения и сделать вид, что ты в них действительно заинтересован.

— Если я не получу ответа от тебя, мне придется просить у них? — Мысль Нилу не нравится. Не нравится она и Восьмому — он вздрагивает от чего-то, и на его безмятежном лице проскакивает ужас.

— Нет. Не придется. Имей в виду, я делаю это одолжение, только потому что мне тебя немного жаль и потому что в мой здравый смысл ты не вслушиваешься.

Глубокий вдох — он закрывает глаза, кивает, отвечая на вопрос невидимого существа, и медленно произносит:

— Историю рода Морияма наверняка знаешь? Знаешь, — услышав звук, выражающий согласие, он повторяет его эхом. — В подробности вдаваться не буду. А знаешь ли ты, что этот род, вероятно, вымирает? Не спеши радоваться. Естественным путем последний Морияма умрет только через тысячелетие, если люди не уничтожат планету раньше, так что это все равно не слишком утешает, однако их осталось не так уж и много. Однажды я задумался над тем, что мы знаем только четырех из них — Кенго, Ичиро, Тэцудзи и Рико, который канул в Лету — и решил расспросить об этом Харви. Он охотно поделился со мной, что их действительно столько и осталось. Настоящих ятагарасу всего четыре — вернее, уже три. Дело в давнем обычае… уже не очень хорошо помню, но это связано с ритуалом неуязвимости, который проходит каждая особь мужского пола в семье.

— Из-за которого их нельзя убить?

— Верно. — Восьмой собирается с мыслями. — Отец Кенго был самым древним ятагарасу, который изобрел этот ритуал. Чтобы его провести через четыре стадии, нужна жертва. Ты видел хоть где-нибудь хотя бы одну девочку-ятагарасу?

Истинный смысл вопроса не сразу доходит до Нила.

— Не говори мне, что…

— Все верно. Именно их и приносили в жертву еще младенцами. Как еще стать неубиваемым, если не пожертвовать кристально-чистую душу черной магии? Штука там забавная, конечно, — Восьмой улыбается, но не очень весело, — у ятагарасу совершенно большие проблемы с размножением. Детеныши от других ятагарасу, даже от других видов воронов рождаются или без способностей, или мертвыми, или девочками, или — в одном на миллион случаев — действительно нормальным ятагарасу. Так появились Кенго и Тэцудзи. Так у Кенго появились Ичиро и Рико. Никому из них, наверное, половину тысячелетия не удавалось сотворить еще одного наследника.

Нил играет желваками, чувствуя мрачную радость и иррациональное злорадство, пусть и понимает, что это несильно увеличивает шансы на успех. «Успех? Успех в чем? Тебе сто раз сказали, чтобы ты не вздумал надеяться. Не надейся. Хватит. Все», говорит он себе, продолжая слушать.

— Харви даже дарил мне книгу о них — похожую на твою, мне кажется. Правда, потом ее изъяли, а меня отправили в камеру, и это последний раз, когда я там бывал, между прочим. — Восьмой, скосив глаза на Нила, очень явно делает недвусмысленный намек. — Может, если бы они не убивали всех девчонок в своем роду, проблем с его продолжением не возникало бы…

— Что еще было в той книге?

— По сути, больше ничего особенного. Только то, как зарождались Бега, или то, что Кенго действительно владеет Заплывами. Кажется, в них больше забирается Тэцудзи, но господин Ичиро тоже частенько там бывает в перерывах между основной работой, так сказать.

— Он весьма… амбициозен, — выкручивается Нил, вспомнив трость из черного золота.

— Странно, что ты проявил осторожность, а не просто напрямую сказал, что он метит на место своего отца. Это все видят, но об этом не говорят. — Кажется, что на этом моменте храбрость Восьмого заканчивается, потому что он нервно хватается за голову. — А я сказал — и мне точно влетит… я утащу тебя за собой, понял? — злится, набрасываясь в ответ. — Мы же напа-а-арники. Получу я — получишь и ты.

— Я знаю, — примирительно отзывается Нил, — я помню. Кенго знает, что Ичиро планирует его сместить?

— Кто ж разберет, что у него на уме. Мы все видим его только на Забегах — и то не на всех. Говорят, что раньше он больше занимался принадлежащим ему бизнесом, но я это уже не застал. Сейчас Кенго в основном пытается продлить молодость, сидя в храмах, посвященных ятагарасу…

— Тоже жертвоприношения там делает?

Этот вопрос почему-то удивляет Восьмого, и он явно задумывается над вопросом, когда кладет ладонь под щеку и чуть пододвигает коленки к груди.

— Честно говоря, не думал об этом… наверное, да? Чем хуже слухи о Морияма, тем более правдивый каждый из них. — В душе Нила поселяется сомнение на этот счет, и он хочет сказать «не так страшен черт, как его рисуют», но все-таки благоразумно молчит. — Может, он вытягивает энергию из существ, что приходят к нему поклоняться — говорят, что ятагарасу действительно могут это делать, однако с их способностями, как и с жизнью обычных людей в Японии, я мало знаком.

«Вытягивают энергию из существ», повторяется в голове Нила, который осознает, что и сам не очень-то уверен в том, что знает о Морияма все. Ятагарасу могут находиться везде и всегда за ним следят — так говорила мама. Они — сама смерть, повторяла она. Остерегайся воронов и беги, напутствовала она. Что этот вид воронов может делать на самом деле, для Нила такая же загадка, как и для Восьмого, на которую у каждого есть только предположительные ответы, содержащие разную степень безумия. Глядя в серую стену напротив, Нил задумывается, что у Морияма может и не быть никаких способностей — и без них они обладают настолько большим влиянием, что их продолжают бояться абсолютно все. Их деньги, их бизнес, их власть управляют простыми жителями страны не хуже, чем маги-кукловоды или оборотни, в чьи способности входит то или иное управление чужим разумом.

— Может, в книге есть подробности? — Джостен кивает в сторону фолианта. — Я попробовал почитать ее, но даже не понял, о чем она.

Восьмой выгибает бровь, всеми силами показывая, что ни капли этому не удивлен, и машинально тянется к книге. Огладив ладонью ее кожаную обложку, он перелистывает страницы, останавливается на первой и легко скользит взглядом по иероглифам. Его лицо в миг меняется; Нил не успевает осторожно уточнить причину таких перемен, потому что тот почти что бросает книгу обратно и принимает сидячее положение, нервно отряхнув тренировочный костюм.

— Ко мне скоро придет гость, тебе нужно уйти, чужое присутствие он не потерпит. И вообще, — взгляд становится жестче, — мы договорились, что больше ты вопросов не задаешь! На кой черт ты мне эту книгу подсунул? Твои шансы на получение ответа исчерпаны! Проваливай!

— Как я могу уйти без разрешения сверху? — уточняет Нил, подавляя встревоженность из-за расстройства, что то и дело мелькает по взгляде сожалеющего о чем-то Восьмого. Тот на секунду перестает смахивать невидимые пылинки.

— Ты прав, — бормочет под нос, после чего добавляет уже громче: — Я забыл об этом их предупредить, не привык к тому, что я не один в своей комнате, но… Мне принесут костюм минут через пять, тогда ты попросишься уйти. Это понятно?

Нилу ужасно не нравится его нервозность, злость и спешка, но сотню всплывающих вопросов приходится подавить.

— Понятно.

— Может, тебя отправят в библиотеку… в лучшем случае. Или в камеру. Посидишь там немного, ничего страшного, — бормочет Восьмой дальше, пройдясь языком по губам. — На ночь тебя уже приведут спать сюда.

«Что может происходить такого, что я не должен видеть? Или под гостем он имеет в виду Харви, своего спонсора?», размышляет Нил. «Не то что бы хочется слушать их приватные разговоры, но… нет, мне это не нравится, что-то тут не так». Через пару минут в дверь действительно кто-то стучится — Восьмой почти мгновенно вскакивает на ноги, чтобы успеть поймать человека за дверью и обрисовать ему всю ситуацию. Тот слушает японскую речь, кивает, что-то говорит в рацию, которую подносит к губам; Нил вскользь задумывается, что в этот момент мужичок в черной маске отвлекся так сильно, что его легко вырубить с целью побега, но продолжает сидеть на месте, пока его не подзывают. Охранник говорит по-японски, но Нил разбирает нечто вроде «иди туда», впрочем, и по жесту его руки можно все понять.

Охранник молча следует за Нилом по коридору; в конце, у поворота, их встречают еще двое, которые в полнейшей тишине идут перед Джостеном, задавая направление. Его все-таки отводят вниз, совсем в подземелье, но Нил не уверен, что это та же самая камера, в которой он когда-то находился — недавно или очень давно. Сетовать на то, что его не повели в библиотеку, как того хотелось, ему не хочется, поэтому он решает отдохнуть перед тем, как снова приступить к тренировкам над иллюзиями и огнем, надеясь, что у Восьмого все будет по крайней мере нормально: больше ему ничего не остается.

На следующий день после Боев у Нила создается впечатление, будто тренировок стало в три раза больше: или он все-таки ужасно необдуманно расслабился вчера, или задачу все же усложнили барьеры, зловеще намекающие на то, что на этой неделе им предстоит бежать дистанцию с препятствиями. Все выходит из рук вон плохо: когда Нил думает, что вполне себе ничего прыгает, то его ноги или лапы, в зависимости от облика тренировки, тут же задевают барьер и вынуждают грохнуться на дорогу; когда ему удается пролететь над высоким заборчиком, он теряет скорость и безумно отстает от остальных. Эдгар гоняет его беспощадно и не забывает напоминать о том, что несговорчивый сегодня Восьмой является его напарником, поэтому тот тоже периодически получает взашей. Справедливости ради, он позволяет Восьмому дать пару советов вслух и перевести еще несколько фраз с японского, но в этот раз Нилу это определенно не помогает.

За обедом он хочет предложить Восьмому выучить пару фраз на языке жестов, чтобы они могли переговариваться в крайних случаях без слов, но тот отчего-то выглядит так понуро, что Джостен не находит в себе сил настаивать. Он пробует аккуратно осведомиться о самочувствии напарника лишь в тихом часу, на что получает сухое:

— Совет седьмой. Не доебывайся до существ со своими расспросами, даже если шило в жопе играет не по-детски. Взрасти в себе чувство такта, наконец. Это уже восьмой.

Нил и правда больше не пристает к нему, и комната стоит в полнейшей тишине все время отдыха. После их обоих забирают на индивидуальные тренировки; с Нилом на этот раз занимается резвый пожилой мужичок Кашикой, кое-как говорящий по-английски; как выясняется, он обычно тренирует самые низкие Десятки спринтеров, и это чувствуется в его более мягком подходе. Он все еще гоняет Нила как в последний раз в этой жизни, однако успевает разъяснять стратегии при беге и увеличивает нагрузку постепенно, чтобы Джостен так же поочередно к ней привыкал. Смесь ломаного английского и японского иногда понять практически невозможно, но под конец тренировки Нилу кажется, что он и сам почти на ней говорит, вырабатывая эдакий новый язык. Все-таки ему как оборотню повезло с хорошей памятью, где пока еще помещаются многие японские выражения и словечки. Или же мозг просто понимает, что, не запомни он все это, ему будет несладко…

Когда Нил собирается на последнюю за этот день тренировку, его почему-то ведут мимо общей раздевалки — только спустя пару поворотов он осознает, что эта зеленая миля ведет его к Рингу. От одной мысли, что ему снова придется увидеть отца, сердце уходит в пятки, иногда подскакивая вверх к самому горлу, и Нил позволяет себе не скрывать это чувство — дать ему волю, выплеснуть, как только он войдет в зал, вновь попытаться убить…

На ринге его поджидает незнакомый оборотень. Нила останавливают рядом с огороженной ареной, и он смотрит на этого лиса — он пахнет сильным мятным жаром кицунэ — снизу вверх, чувствуя, как прежние чувства уходят, уступая место раздражению.

— Где Натан? — Фраза звучит чересчур резко и фамильярно. Кицунэ приподнимает брови, оборачиваясь к Нилу.

— А не слишком ли ты много себе позволяешь, Четвертый? — В его голосе звучит присущая данному виду оборотней надменность, однако он выглядит весьма молодо. — Думаешь, твой папаша только с тобой будет нянчиться? Что у него других дел нет?

«Думаю, что мне без разницы, кого бить, но его было бы бить приятнее», мысленно отвечает ему Нил, залезая на арену.

Лис нападает на него сразу же — Нилу удается отскочить и в полете принять животное обличие. Некоторое время они просто кружат по рингу, время от времени пытаясь напасть, однако никто не применяет способности. Кицунэ превращается в человека и скрещивает руки на груди.

— Так не пойдет. Ты должен атаковать. Или хочешь сказать, что не умеешь?

— Вы и сами в курсе, что у меня ничего не выходит, — огрызается Нил, тоже став человеком.

— Господин Натан не будет заниматься с тобой, пока у тебя не начнет получаться, — отрезает тот. — Делать ему больше нечего.

Нил не понимает, что чувствует от этой фразы — ему вроде бы не хочется видеть отца, но в то же время его отсутствие возмущает и вместе с тем дарит удовлетворение: неужели он так испугался той вспышки, что теперь боится видеться с сыном?

— Если ты не сможешь использовать свои силы — кому ты тут нужен, Ши? — Кицунэ кривится. — Тебя просто спишут со счетов.

«Вот это уже однозначно плохо», думает Нил, аккуратно коснувшись кончиками пальцев своих воспоминаний. «Я не могу… так я всех подведу».

— Господам Морияма тоже не выгодно это делать, поэтому у нас есть парочка способов заставить тебя загореться, — будто прочитав его мысли, ухмыляется лис. В его руке мелькает рация, в которую он говорит несколько слов; Нил успевает узнать только слово «Новичок», поэтому вздрагивает и готовится к худшему. — Первый — воздействовать на страх смерти. Очень многие оборотни только в самые последние моменты умудряются разбудить в себе потаенные возможности — на последнем издыхании инстинктов, так сказать. Второй — воздействовать на страх потерять близких существ.

Двери в помещение распахиваются — человек в маске быстрыми шагами приближается к рингу и отдает непонятное приспособление этому кицунэ. Нил качает головой и отступает, осознавая, что в маску, которую лис держит в руках, из небольшого баллона будет поступать тот самый ядовитый газ.

— Прекрасно. Сейчас мы и выясним, кем ты являешься — эгоистом или альтруистом. — Кицунэ поворачивается к нему и свободной рукой ласково манит его пальцем. Нил стоит на месте, и не думая добровольно подходить к оборотню, у которого в руках содержится нечто похуже черного золота.

Кицунэ закатывает глаза и вдруг оказывается совсем рядом одним прыжком. Нилу удается извернуться, попытаться убежать, однако оборотень явно проделывает это не первый и даже не второй раз: оказавшись за спиной у Джостена, он обхватывает его шею правой рукой, а с помощью левой подносит к его рту зловещую маску.

— Доза маленькая. Она всего лишь вернет тебя в кое-какие воспоминания, в которых мы с тобой вместе покопаемся, — жутко шепчет лис ему на ухо, не позволяя вырваться.

Маска сильно вдавливается в его лицо, перекрыв нос и губы. Нилу хочется заорать, пока тело, перейдя на автоматический режим, старается перенести все силы на то, чтобы выбраться из жесткой хватки. Он не может не вдохнуть хотя бы разок, чтобы это сделать — он не может избежать мучительного саднящего чувства в горле, которое кочует в легкие и плотно заседает там. Нилу кажется, что он напрямую видит, как Новичок попадает в кровь и быстро разносится по каждой вене и артерии, доходит до сердца, обволакивает и его, и мозг; кицунэ все прижимает и прижимает маску к Джостену, и тот чувствует, что больше не может дышать, а когда совершает спасительный вдох — проваливается куда-то назад.

Будто на быстро движущейся дорожке он летит спиной вперед и падает, когда та резко замирает. Вокруг — очертания Лисьей Норы и кустов, огораживающих японский садик; в руках — тело Эндрю, которое дергается и неестественно изгибается из-за воздействия проклятья, пока из глаз и рта идет черная пена. Нил снова держит его очень бережно и снова никак не может ему помочь.

— Нет, — шепчут его губы. Только не опять, только не новая смерть самого близкого существа на свете. Он не может пережить это еще раз, он не хочет, он устал видеть это в кошмарах…

Кошмары, да. Это всего лишь кошмары. Словно отреагировав на эти мысли, вокруг все застилается черным туманом, который нокаутом вышибает Нила еще дальше — теперь уже к темному лесу и поляне, что озаряется ярким пламенем огня и пахнет лавандой. Он только что сжег тело своей матери и стоит на коленях перед этим костром, мечтая войти в него и сгореть вместе с той, что оберегала его всю жизнь.

«Камелина», звучит в голове ласковый голос. Да, он так давно не слышал это имя… он будто бы вырос из него — стал слишком взрослым и беспощадным, чтобы кто-то мог ласково звать его рыжиком.

По щекам Нила начинают течь слезы. Словно глас неба откуда-то раздается:

— Зайдем немножко поближе к нам.

Бах! Выстрелом в голову ударяет новое воспоминание: теперь на диване в квартирке Нью-Йорка лежит бледно-белый Ваймак.

— Держись, — говорит Нил, беря его за ладонь. — Пожалуйста, Ваймак…

— Ваймак? Кто это? Я думал, ты увидишь того пса, из-за которого здесь оказался. Все в курсе, почему ты тут находишься. — Кицунэ говорит это ему в лицо, опалив дыханием кожу, и Нил неуверенно просыпается, дернувшись. Руки пытаются оттолкнуть невидимого соперника, а картинка перед глазами, вращаясь, начинает походить на реальность со серыми стенами и жестким ограждением ринга. — Все в курсе трагичной истории чувств лиса к волку. Не смешно ли?

Взвыв, Нил пытается не шататься и кинуться на оборотня с кулаками, но тот легко уворачивается от дезориентированного лиса и усмехается, положив баллон и маску на пол.

— Нет, так дело не пойдет. Ты знаешь, что тебе нужно сделать. Включай голову, а не кулаки.

Врезавшись в тугие канаты, Нил тяжело дышит и разворачивается к оборотню. Перед глазами все еще стоит тусклая дымка каждого воспоминания — каждого сверхъестественного, которого он потерял, — а в груди закипает лава. Как он посмел коснуться самого святого? Как посмел насмехаться над существами, что спасли Нилу жизнь?

Прыжок — и Нил, превращаясь в лиса, чувствует, что его душа раскалывается на миллионы частиц, каждая из которых вспыхивает, будто облитая керосином. Сзади становится тепло. Кицунэ снова отскакивает в последнее мгновение, потом и вовсе перепрыгивает через ограждение и хватает огнетушитель; Нил уже не обращает на него внимания, чувствуя, что, пока силы не на исходе, ему просто необходимо успеть как можно больше, а потому уверенно настигает валяющиеся на полу баллон и маску. Затормозив, он плавно летит на лапах в сторону вещей и в последнее мгновение выбрасывает вперед горящий хвост.

Едва пламя подхватывает баллон, раздается взрыв; Нила накрывает ударной волной, но огонь не причиняет ему вреда. Больший дискомфорт доставляет пена — кицунэ практически сразу же заливает все, что может, смесью из огнетушителя, и Нил давится ей, чувствуя, что она и правда тушит пожар даже на кончиках его шерсти. Отплевавшись, он получает короткий удар по голове и рявкает, зашипев, пока другой лис смотрит на него свысока и грубо отчитывает:

— Контролировать себя когда научишься? Господину Ичиро не понравится, что ты портишь его имущество!

— Вероятнее всего, влетит именно тебе, а не мне, — бормочет Нил, снова став человеком. Все тело охватывает боль и он морщится. Кицунэ на всякий случай пинает его ботинком, всадив его конец в бок, чтобы потом четко произнести:

— Ты должен сделать так, чтобы это не было случайными приступами, понял? Ты должен вызывать это, когда захочешь. Использовать негативные воспоминания и направлять их в хвост, а потом и во все тело. Во время Боя никто не будет подначивать тебя специально — ты должен уметь распалять себя сам.

Нил сипло и мелко совершает вздохи и выдохи. Одна мысль о том, чтобы каждый раз думать о смерти близких, выкручивает его внутренности и особенно сильно сжимает сердце, а сейчас, после короткого возгорания, кажется совсем невероятной.

— Поднимайся, — гнусно усмехается оборотень. — Мы не закончили. Тебе потребуется повторить это снова, чтобы я убедился в твоей дееспособности и что это не было случайностью. Или мне снова применить Новичок?

— Если я смогу это повторить… — Нил кое-как приподнимается на руках — если смогу… я увижу Натана завтра?

— С чего такой интерес к папаше? — Кицунэ выгибает бровь. — Семейные узы вдруг взыграли? Впрочем, — делает паузу, задумавшись, — если тебя это смотивирует, считай, что я сказал «да».

С губ срывается стон боли и бесконечной усталости, когда Нил поднимается и становится лисом, чтобы повторить трюк. Он вспоминает все, что видел ранее — чувствует всю боль, что уже когда-то испытывал. Видя перед собой лицо Ичиро и Натана, он представляет, как выплескивает ее всю прямо на них, и загорается. Это пламя выжимает из него все соки и вынуждает вскрыть старые раны ножом вдоль длинных вен на предплечьях, но в то же время очищает — по мордочке лиса текут остатки несвободы, когда он смотрит на кицунэ и его лапы дрожат от усталости.

Тот лишь скупо улыбается, все еще держа в руках огнетушитель. Нил прекращает попытки напасть и просто стоит на месте, желая узнать, сколько он может так продержаться. Потом его поглощает темнота, и приходит в себя он в медицинском кабинете, почувствовав, что под носом кто-то водит ваткой с нашатырным спиртом.

Едва ли вникнув в слова врачей о том, что он потерял сознание, Нил просто кивает и позволяет делать с собой все, что нужно. В груди засело плотное ощущение пустоты, с которым у него пока что нет сил бороться. Он собирает себя по кусочкам к следующему дню, готовясь увидеть отца, однако на тренировку снова приходит злосчастный кицунэ будто пустая насмешка над стараниями Нила. Джостену приходится снова ломаться и собираться вновь, чтобы показать огонь и продержаться как можно дольше, но его то и дело останавливает раздражение от того, что Натан так и не появился. Пламя колеблется из-за чувства, которое перевешивает все остальные; Нил невольно вспоминает слова Финстока о контроле эмоций, который включает в себя не только их удержание, но еще и направление в нужную сторону и умение высвободить их, так что старается следовать этой стратегии и успокаивать себя.

Натан все же появляется на тренировке — еще через день. Поначалу он молча стоит у двери, наблюдая за Нилом, который постоянно отвлекается на отца из-за чудовищного волнения, вызванного одним его присутствием, но, когда у Джостена все же выходит воспламенить хвост в облике лиса, Натан одним жестом показывает кицунэ остановиться и сам забирается на ринг, предварительно дождавшись, когда энергия Нила иссякнет.

Нил провожает глазами другого «тренера», отчего-то тут же пожалев, что тот ушел. Ноги его совсем не держат — после долгих Забегов с барьерами, после всех этих тренировок с огнем у него не остается сил даже на то, чтобы поговорить с Восьмым и постараться выудить из него новые ответы, не говоря уже о том, чтобы противостоять отцу.

— Твои попытки вызвать огонь все еще отвратительно ничтожные, — кривится Натан, жестом приказывая ему подняться на ноги. — Встань.

Колени дрожат так, что Нил уверен — они сломаются от одного шага в сторону. На отца он смотрит без каких-либо эмоций, потому что практически ничего не чувствует от изнеможения.

— Для Боя огонь пригодится. Твои венгерские способности станут для других сюрпризом, но имей в виду: это не значит, что ты должен прекращать работать над иллюзиями. Здесь все в той или иной степени являются кицунэ, иначе бы их сюда бы не взяли. Против тебя так или иначе будут применять иллюзии — и тебе нужно им не только противостоять, но и подавлять своими в ответ. Сопротивляйся, — вновь произносит приказным тоном и даже не вытягивает руку вперед, когда обрушивается на Нила всей своей мощью, переданной через один пронзительный взгляд.

Нил падает со скалы, оступившись — в лицо бьют толчки воздуха, а руки беспомощно болтаются не в силах остановится падение. Вот бы на их месте выросли крылья, которыми можно взмахнуть, чтобы взмыть высоко вниз — но у Нила их нет. Земля приближается слишком быстро и кричит на него громогласным:

— Сопротивляйся!

Нил кричит в ответ от ужаса, но голос Натана заседает в голове и переворачивает в ней что-то: будто монетка, на чьей стороне написано лицо страха, вдруг показывает обратную сторону с ясным умом. «Я не падаю», вспоминает Нил, «я даже не лечу, я нахожусь в зале, на ринге…»

Сердце делает кульбит, когда земля поглощает его тело, и он действительно чувствует жесткую поверхность, к которой прикладывается щекой — Натан толкнул его на пол ровно в тот момент, когда он должен был разбиться о камни.

— Плохо. Ты смог отличить реальность от выдумки, но было слишком поздно. Еще раз! — цедит он, затягивая Нила в другое измерение своим голосом.

Все вокруг горит — пожар покрывает голую землю, а черный дым разъедает воздух. Нил не может им дышать, и голову обхватывает паника, пока он не вспоминает, что огонь не может причинить ему вреда. На пробу коснувшись языка пламени, он отдергивает руку — пальцы безумно щиплет, и вздувшаяся кожа становится белой. Нет, это неправильно. Он — яломиште, он не может гореть. Все вокруг неправильное.

— Верно, в этот раз уже быстрее вышло, но сможешь ли ты выбраться в реальный мир из этой иллюзии? — гремит Натан отовсюду сразу. Нил кашляет — что-то сжимает его горло. Картина вокруг иллюзорная, на самом деле он находится на ринге, но он его не видит — а в панике не может представить его очертания в голове, потому что все еще находится посреди единственного пожара, что может его убить.

Он бьет на пробу в пустоту — становится немного легче, и невидимая ладонь перестает держать его горло, сдавливая трахею. Моргнув, Нил озирается по сторонам и усиленно попеременно жмурится и открывает глаза в надежде увидеть очертания знакомого зала. Он собирается детальками, но они рассыпаются из общей картины, не сумев удержаться долго.

— Думай! Прорвись через границы этого мира! — рявкает Натан. — Соображай! Эта битва — в твоей голове!

Нил рычит в ответ, представляя, что повелевает этим миром вместо отца — что это его иллюзия, что это он просит природу менять оболочку пространства, что он сам устанавливает здесь правила. Ему кажется, будто его тело увеличивается в размерах, а голова пробивает невидимый потолок этой сцены с огненными декорациями — и внезапно оказывается внизу, на жестком полу ринга.

Желудок сжимается, и Нил кое-как доползает до канатов, прежде чем выплевывает все остатки обеда из полупустого живота. Натан, убедившись, что тот закончил, отбрасывает его к противоположной стороне квадрата, поморщившись.

— Никому не будет приятно смотреть на это. Держи себя в руках.

— Не могу, — сипит Нил, чувствуя, что находится на грани обморока.

— Не можешь? — повторяет Натан. — Ты знаешь, что тут происходит с теми, кто больше не может?

Нил знает и прекрасно помнит, почему должен продолжать. Если бы от этого зависела только его жизнь — он бы давно сдался и позволил себе наконец-то умереть, чтобы больше не страдать. Он не помнит, в какой момент начал считать смерть освобождением — но помнит, что она все еще не является для него вариантом.

— Никто не собирается тебя жалеть, Четвертый. Может, твоя мамаша так делала, но где она сейчас с таким подходом? — Нил качает головой, едва услышав что-то о матери. Уже давно ясно, что Натан специально выводит его на эмоции, говоря о ней, однако Нил не может не вестись у него на поводу. — Хочешь посмотреть снова? Я покажу тебе, какой она была.

Нет, нет, нет. Нил закрывается ладонями, и ему кажется, что это срабатывает: иллюзия настигает его не сразу, будто наталкивается на невидимый барьер, но все же очень легко его разрушает. Теперь он находится в клетке, однако все внимание обращается к девушке, которую держат сразу трое охранников с массивными черными дубинками.

У нее рыжие волосы и белая прядка с правой стороны. Она выглядит и хуже, и лучше, чем Нил ее помнит, и к такому яркому образу своей матери он оказывается попросту не готов. Он бросается к ней, и железная хватка Натана вынуждает его оставаться на месте; в этот раз отец входит в иллюзию вслед за ним и крепко держит за подбородок, чтобы тот продолжал смотреть.

— Нет! — кричит Мэри, не переставая вырываться из рук мучителей. По ней проходятся дубинками, но она все еще продолжает драться несмотря ни на что и не дает приковать себя к особому приспособлению, напоминающему…

Нет, только не это.

— А она хороша, верно? — вкрадчиво уточняет Натан. — Посильнее тебя будет. Сопротивлялась до последнего. Мы думали, что сломали ее, но она всех обманула и смогла убежать, прихватив тебя с собой. Куда же ты, — он не позволяет Нилу скинуть оковы иллюзии и давит на его голову еще сильнее, — давай посмотрим продолжение. Там вот-вот появлюсь я.

Нил хрипит и дергается, ударяя отца затылком. Картинка смазывается лишь на секунду, которая требуется Натану, чтобы уклониться и снова обрушиться на Джостена с кулаками, но Нил все равно видит, как насильно раздевают его мать и как ее вынуждают лечь на это отвратительное кресло.

— Смотри на нее. Вглядись хорошенько, — говорит Натан с садистским удовольствием, залепив Нилу пощечину. Тот не понимает, происходят ли удары в реальном мире или же только у него в голове, но как заведенный принимается шептать «это нереально». — О нет, дорогой Четвертый, это, — указывает на плачущую Мэри, — как раз-таки вполне себе реальность, которая случилась двадцать три года назад. Кажется, мы сможем застать момент твоего зачатия, давай же, взгляни на это.

По щеке течет кровь — она ощущается в волосах и под черной формой, в которую вцепляются пальцы Натана, чтобы сгрести Нила в охапку и дернуть за пряди за затылке так, чтобы он действительно смотрел. И он действительно видит — огромного рыжего лиса, который, облизнувшись, входит в комнату, чтобы делать свою работу…

— А-А-А-А-А! — взрывается Нил, не сумев стерпеть это. Реальность взрывается с оглушительным хлопком, и Джостен пропадает в этом взрыве, переставая существовать.

Его больше нет. Каждая клеточка тела исчезла в яркой вспышке.

Так хорошо не существовать. Он бы хотел пребывать тут вечно.

По правой щеке проходятся чьи-то пальцы в хлесткой пощечине, затем они же ударяют по левой. Нил распахивает глаза и хватает губами воздух, но кислород просто не лезет в горло. Натан встряхивает его и бьет снова — не с целью поранить, а с целью привести в чувства таким негуманным способом. Тело дергается инстинктивно, но Нил не ощущает с ним связи: он чувствует, будто находится везде и сразу.

— Не выпадай в астрал, дружок, — бормочет Натан, снова от души шлепнув его по щеке. — Иначе в один момент из него просто не выберешься. Ну же.

Осознав, что Нил никак не может начать дышать, он жмет плечами и направляет сжатый кулак в его живот. После нечленораздельного звука и сгибания пополам Джостен включает легкие, и они совершают первый вдох. Связи с миром становятся крепче: он даже чувствует, что его лицо перепачкано кровью, соплями, рвотой и еще чем-то, отчего ему становится совсем плохо.

— Послезавтра тебя ждет Забег, поэтому завтрашняя тренировка отменяется, — преспокойно говорит Натан, поднявшись на ноги и оправив спортивную форму. — Теперь ты знаешь, с чем можешь столкнуться на Ринге, хотя то, что я показал — еще цветочки. Раз или два в неделю мы будем повторять подобные встречи, а пока твоими индивидуальными тренировками будет заниматься Кумико — с ним ты уже знаком.

— Ненавижу, — плюет Нил, уставившись в пол. Это слово едва ли было произнесено вслух, но Натан его почувствовал: повернув голову, он смеряет ослабевшего Нила взглядом, полным равнодушия.

— Что толку от твоей ненависти? Она не будет помощью для тебя, а для нас — помехой. Сумей превратить ее в оружие, тогда и поговорим.

«Правило первое», вспоминает Нил, силясь хотя бы принять сидячее положение, после того как Натан уходит. «Это все несущественно».

Ꝏ Ꝏ Ꝏ

— Готов? — уточняет Восьмой, глядя на Нила через отражение в зеркале. Тот еще раз осматривает самого себя и касается щеки, где почти затянулась маленькая царапина. Перед Боем их повели в особое помещение неподалеку от медицинских кабинетов, где по очереди брили и подстригали волосы тех, у кого они слишком сильно отрасли. Шевелюра Нила практически не пострадала, зато кудри Восьмого заметно поубавились. Тот объяснил, что с ними это делают раз в две недели, а надобность стрижки оценивают у каждого лично и волосы Нила пока еще подходят под параметры, которые никто не знает.

— Никакого напутствия от тебя не будет? — хмуро уточняет Нил, в последний раз проведя подушечкой пальца по ранке. — Советов? Ценной информации?

— Постарайся продержаться хотя бы минут пять — обычно столько времени один бой и занимает, — без тени улыбки отзывается тот. — А еще, когда вернешься сюда, собери свои вещи. Завтра ты уже перестаешь быть моим напарником и становишься самостоятельной отдельной Вещью, поэтому тебя скорее всего отселят в общую комнату, где находятся от двух до четырех оборотней.

— Класс, — только и выдавливает Нил, — ты, наверное, рад, что наконец-то останешься здесь один.

Он отходит от зеркала, а Восьмой поднимается с кровати, замерев рядом с Нилом прямо перед дверью. Ее откроют с минуты на минуту, чтобы проводить их на Ринг.

— Я рад, что продолжаю следовать своему же совету номер шесть — не привязываться, — говорит Восьмой, глядя вперед. — И надеюсь, что ты тоже о нем помнишь.

— Помню, но все-таки буду по тебе скучать. — Губы Нила расползаются в кривой улыбке. — По твоим советам, по твоей помощи… вчера я бы не прибежал девятым, если бы ты не поделился тем лайфхаком, что самую быструю скорость нужно развивать в начале и конце забега, а в остальном держаться посередине.

— Моя работа — тебе помогать, — отзывается тот равнодушно. Нилу становится слегка досадно, но он тоже продолжает смотреть вперед.

— И все равно спасибо. Напарник. Наверное, терпеть меня было тяжелее, чем предыдущего Четвертого.

Восьмой вздрагивает всем телом, и Нил чувствует на себе его взгляд. Он явно сумел попасть в больную точку и понял все правильно. В каком-то смысле даже лучше, что Восьмой вел себя так отстраненно и пытался закрыться от своих же травм, все могло быть и хуже — он мог бы видеть в Четвертом совершенно другого оборотня и привязаться только по этой причине.

Это уже случалось. Кто-то уже привязывался к ложному видению существа из прошлого — кто-то думал, что это был Нил.

— Если кто-то узнает, — начинает Восьмой необычно дрожащим голосом.

— Забей, — просто откликается Нил, качнув головой. — Было и было. Сам говорил: теперь это несущественно.

«Одна вещь сменилась на другую, только номер остался», добавляет он про себя.

Раздается стук, и дверь открывают. Восьмому и Нилу приходится разъединиться — их отводят в раздевалки двух разных Рингов. Сообразив, что, вероятно, участников делят по способностям, сильных ставят с сильными, а слабых со слабыми, и что Нил явно входит не в лучшую половину, он слегка расстраивается, но спешит себя подбодрить, что ему должно быть полегче выжить. Мысли о предстоящем его совершенно не радуют: он осознает, что, если проиграет, то подведет не только себя… Ичиро рассчитывает на него, хочет представить его спонсорам подготовленным, иначе бы он не позволил ему еще одну неделю развивать свои способности, и черт знает, что может ожидать Джостена в случае неудачи.

Из раздевалки постепенно забирают оборотней — по одному за раз. Нил меняет свое мнение, догадавшись, что в другой раздевалке находятся потенциальные противники, из нее тоже забирают одного лиса раз в пять минут, чтобы представить его на Ринге. От мысли, что его могут столкнуть с Восьмым, Нилу становится плохо. По рукам и спине бегут липкие мурашки, а в груди появляется мандраж — не предвкушение предстоящего, а страшная тревожность. «Он щадить меня не будет. Я тоже не должен», решает Нил, только сейчас наконец осознав смысл правила «не привязываться». Даже если это будет не Восьмой — сражаться будет тяжело, ведь Нил собирается бить не Натана, не тренера, а кого-то, кто тоже находится в уязвимом положении, кто тоже дерется только ради выживания и не получает от этого никакого удовольствия. «Этого еще не хватало», стонет Нил про себя, чертыхнувшись. «Нет, никакой жалости. Помни, они все равно хотят причинить тебе боль. Ты убивал тех, кто так делал. Сейчас их нужно только поколотить…»

— Четвертый, — произносит охранник, и ненавистная цифра эхом отражается от стен раздевалки. Нил поворачивает голову в его сторону. — На выход.

Сглотнув, Джостен бредет за мужчиной, ощущая, что вот-вот грохнется в обморок только от волнения. Голову посещает мысль, что все, кто выходил из раздевалки на Ринг, не возвращались — вероятно, их всех уводили или относили в медицинский кабинет. «Справился с Бегами — аж два раза. Справишься и сейчас», решает он, сделав пару глубоких вдохов и выдохов. Его останавливают у приоткрытой двери, через щель которой уже можно разглядеть сидячие места, полностью занятые солидными мужчинами в костюмах, и сам Ринг, с которого уходит последний врач в медицинской форме.

— А сейчас поприветствуем нашего новичка под номером четыре и уже знакомого вам девятнадцатого! — громко и ровно говорит Ичиро. Охранник подталкивает Нила в спину, и тот совершает несколько шагов по дороге, которая ведет на арену смерти.

Шум аплодисментов заглушается отчаянным сердцебиением в ушах. Нил не смотрит на лица зрителей, когда залезает на Ринг и замирает там, где ему показывает молчаливый судья. Он может почувствовать холодный пол даже сквозь измятые под конец недели кроссовки. Взгляд устремляется на соперника, который тоже забирается на квадратную площадку и оценивающе смотрит на Нила в ответ. На его груди — золотая цифра девятнадцать. Нил не уверен, что видел его раньше, поэтому понятия не имеет, что от него можно ожидать.

— Итчи! — произносит судья. Оба лиса встают в стойку, сжав руки в кулаки. — Ни! Сан! Начали!

Нил вздрагивает и, когда судья отбегает в сторону, делает шаг вправо; Девятнадцатый зеркалит его и совершает точно такой же шаг так, что они немного кружат вокруг невидимой оси. Когда судья резко выкрикивает непонятную Нилу фразу, Девятнадцатый воспринимает это как знак к действию и пробует напасть на Джостена. Тот легко отпрыгивает в сторону, не спеша нападать в ответ. Тянуть время кажется такой себе стратегией, потому что она никуда его не приведет, однако инициировать атаку Нилу совершенно не хочется. Возможно, бить будет проще, если он представит себя жертвой ситуации, а не агрессором.

Девятнадцатый смелеет и пробует применить к Нилу захват, дернув за волосы и попытавшись ухватиться за его туловище. Джостен, рыкнув, легко превращается в лиса, вывернувшись из чужих рук и тут же вцепившись зубами в шею врага. Если надавить на сонную артерию не очень сильно — соперник лишится сознания и все тут же закончится. Им обоим будет лучше, если это будет быстрым…

Заорав от боли, Девятнадцатый хватает лиса за шкирку и отбрасывает в сторону — клыки Нила оставляют борозды на его коже, после чего он отлетает на другой конец Ринга и вскакивает на лапы, но не успевает уклониться от новой атаки. В миг приняв облик лиса, соперник бросает в него зеленый свет иллюзии — и Нила поглощает темнота. Вокруг нет ничего, он даже не уверен, что присутствует где-то и его глаза все еще что-то видят, потому что кроме темного оттенка пространство вокруг ничем не наполнено.

Получив удар из ниоткуда, он вспоминает, что происходит, и хочет собраться с силами, но вновь чувствует адскую боль в щеке. Разъяренный, Нил выплескивает напряжение в то, чтобы разрушить иллюзию; едва его глаза вновь видят зал, веки зажмуриваются из-за кулака прилетевшего прямо в нос. Девятнадцатый удерживает лиса на полу и не прекращает бить в его морду, однако не может удержать его, когда Нил начинает сопротивляться и уворачивается от атаки. «Пора с ним кончать», мрачно думает он, не чувствуя лица и собирая остатки всех остальных ощущений и воспоминаний, чтобы заставить свой хвост гореть.

Это выходит не сразу, и Девятнадцатый, тоже став лисом, успевает цапнуть его за бок, прежде чем Нил воспламеняется. По залу проходит возглас удивления. «Подпалю его шерстку. Его успеют потушить, наверное», холодно думает Нил, бросившись на испуганного соперника. Пару секунд их сражение скорее напоминает догонялки; Девятнадцатому удается обмануть Джостена и выиграть для себя пару секунд, которые тратит на подготовку. Его белый хвост внезапно поднимается, обрамленный водным шаром, который лис тут же швыряет в Нила так, чтобы окатить его полностью.

Сзади слышится шипение — ощущение не самое приятное, но Нил скорее пугается того, что его хвост действительно потух из-за столкновения с магической водой. Он ошалело смотрит на довольного Девятнадцатого, осознав, что огненного лиса специально поставили против того, кто непонятным образом повелевает водой. «Как их называют? Вроде из южной Америки… кажется, Нгурувилу», вспоминает Нил, борясь со слабостью в теле. То-то ему показалось, что противник нездорово длинный, а его хвост имеет будто бы змееобразную форму…

Что делать с таким явлением, Нил не понимает, а потом уходит в оборону и старается отскакивать от других попыток швырнуть в него водяные шары или холодные потоки. Сделать это, будучи промокшим насквозь, становится тяжелее. Он прорывается сквозь еще две иллюзии, начиная ощущать, что его силы на исходе, и кружит вокруг Девятнадцатого, который тоже выбивается из сил. «На этом можно сыграть», понимает Нил. Противник столько раз призвал воду, что совсем ослаб — нужно вынудить его сделать это еще раз, а затем атаковать со всей оставшейся мощностью.

Хитрость яломиште включается и начинает работать во всю. Нил подпускает Девятнадцатого к себе и даже позволяет ему вцепиться зубами в бок и разодрать когтями шею, после чего накапливает в себе остатки боли. Сделать это практически нереально — он постоянно отвлекается на щиплющее ощущение в открытых ранах и едва ли может сосредоточиться, но, судя по тому, как с ужасом отскакивает от него Девятнадцатый, вызвать огонь все же получается. Нил думает о маме и о Натане, когда несется вперед и на последнем издыхании уворачивается от шара воды, после чего, издав короткий звук, концентрируется на иллюзии.

Выбрать правильную оказывается сложно. Девятнадцатый пытался загнать его в темноту, Натан же топил в глубоком озере. Нил не может придумать ничего лучше, чем, вспыхнув зеленым огнем, сделать так, чтобы противник перестал его видеть. Он просто стирает себя из пространства — и это работает; глаза лиса недоуменно распахиваются, и он принимается озираться по сторонам, не понимая, куда делся противник.

Нил превращается в человека и хочет воспользоваться дезориентацией Девятнадцатого, но падает на пол практически без сил. Тот реагирует на этот звук — смотрит в сторону Джостена, но не видит его, лишь предупреждающе скалит клыки. На губах чувствуется кровь. Ее же видит Нил, когда хватается за пострадавший бок и подносит ладонь к лицу, выдохнув короткое «блять». Девятнадцатый тут же бросается туда, откуда услышал это слово, но спотыкается о Джостена и ничком падает на ринг; Нил отползает в сторону, задохнувшись от зуда, прострелившего плечо. Скоро противник развеет иллюзию, а на новую Нила просто не хватит, поэтому нужно действовать сейчас.

Он на автомате поднимается на корточки, чтобы прямо так, в человеческом обличие, прыгнуть на лиса и утянуть его за собой. Девятнадцатый сопротивляется и пищит, когда Нил поднимает его в воздух и грубо бьет головой о поверхность пола. Затем повторяет, стараясь игнорировать ужасный писк испуганного лиса. Пальцы разжимаются сами, потеряв способность что-либо держать, и Нил слышит хлопок — кажется, его собственное тело падает рядом. Лис все еще шевелится. Его нужно добить. Весь мир шатается и плывет по кругу, пока Нил пытается нащупать руками пушистое тело и внезапно ощущает, как кто-то оттаскивает его назад. Первым инстинктом становится попытка вырваться — его сжимают только крепче, однако расфокусированный взгляд видит нечто рыжее, лежащее на полу Ринга, перед собой. Его взял не Девятнадцатый — это был судья, который оттаскивает его от противника и который ставит его на ноги, хотя Нил не может держаться.

— Приветствуем победителя — Четвертого! — кричит он, и рука Нила оказывается вздернута наверх.

В сознание врывается шум аплодисментов и улюлюканья. Нил глотает кровь из разбитого носа и полубезумно смотрит на зрителей, явно довольных зрелищем, что предстало перед их глазами. Они веселы, радостны, практически смеются — лишь парочка сетует, наверное, на неудачную ставку, но на лицах остальных он видит чистое удовольствие от происходящего. Что-то побуждает его сделать шаг вперед, но сразу после этого его подхватывают руки охранников и совсем неласково направляют в сторону выхода. Нил не идет, его практически несут вслед за Девятнадцатым, которого положили на носилки врачи.

Ему кажется, что он все-таки теряет сознание в какой-то момент, потому что совершенно не помнит, как врачи осматривали его и обрабатывали все раны. Способность мыслить возвращается к нему, когда охранник грубо толкает Нила в спину и захлопывает дверь комнаты вслед за ним. Знакомая кровать и маленькая койка смотрят на него угрюмо и мрачно; Нилу отчего-то становится совсем плохо, и на негнущихся ногах он плетется в ванную комнату. Его тошнит, но в желудке совсем ничего не осталось, поэтому его просто скручивает в спазме. На глазах проступают слезы, но и они не могут сорваться с глаз. Нил заставляет себя доползти до душа и снять одежду, наплевав на то, что вода смоет все целебные мази и пропитает пластыри. Только под очень горячей струей воды он обретает себя снова, и от этого еще не зажившее тело становится сплошной открытой раной. Нил не может унять дрожь и сдержать рвущиеся наружу всхлипы. Он мог убить его. Убить того лиса. Он по своей воле причинил ему боль, схватил его за хвост, ударил головой о пол, и теперь он не может перестать слышать треск костей в черепной коробке этого Нгурувилу после каждого прикосновения с гладкой поверхностью.

Его руки, лапы, все тело — снова в чужой крови. Он может почувствовать, как она стекает с его ладоней под обжигающим потоком воды, но так и не заканчивается, потому что отмыться от нее невозможно.

Нилу становится страшно от того, что он с собой делает и что будет делать каждую неделю. От него просто ничего не останется, вот и все. Будет существовать какая-то оболочка, даже не та, которой он ощущал себя долгое время со смерти матери, а совсем пустая. Вещь, как сказал Ичиро. Да, в этом есть смысл. Наверное, так будет менее больно — просто быть Вещью. Вещи ничего не чувствуют, Нил был бы рад достигнуть этого состояния…

Сейчас в грудной клетке столько всего и одновременно совершенно ничего, что существовать так совсем невозможно. Нилу хочется плакать и кричать, хочется, чтобы его оставили в покое, хочется убить — убить всех, кто заставил его убивать.

Хочется абсолютно ничего.

Выключив воду, Нил еще долгое время сидит на холодном полу, поджав к груди колени и положив на них голову. Потом он кое-как встает на ноги и бредет к зеркалу, чтобы вновь нацепить на себя форму и устало взглянуть на свое отражение.

Он не узнает себя. Волосы, наверное, жутко выцвели, а единственная белая прядка подрезана слишком сильно, так, что едва ли заметна на фоне остальных. Лицо выглядит лет на сорок, а правый глаз заплыл из-за огромного синяка. Кровоподтеки стали настолько привычными, что их Нил не замечает: гораздо больше внимания приковывают к себе потухшие глаза непонятного цвета. Хочется вытянуть руку вперед, коснуться другого «я» и сделать его прежним, убрать серость, выкрутить все оттенки на максимум и растянуть губы в улыбке; возможно, если бы он не был настолько изнеможенным, он бы создал такую иллюзию — только чтобы сделать вид, что он в порядке. Хочется разбить стекло и взять осколок, который достаточно острый, чтобы…

По ушам режет стук распахнувшейся двери. Нил вздрагивает, покосившись на тени, промелькнувшие в проеме, но не успев заметить, кто там был. Мысль о том, что Восьмой вернулся, перекрывается непонятным причмокиванием и явно посторонним мужским голосом. «Спонсор?» не понимает Нил, едва ли пошевелившись. «Так рано? Или поздно? Совсем потерял счет времени… нужно ли мне уйти? Как мне уйти? Дверь за ними закрыли?»

Кое-как собравшись, он осторожно скользит к выходу и пытается дернуть за ручку, однако дверь оказывается заперта. Сзади вдруг слышится короткий крик Восьмого, и волоски на руках Нила становятся дыбом.

— Прошу, — говорит тот по-японски, добавив еще пару непонятных слов. — Не надо. Медленней…

Нила прошибает током, и он не успевает себя сдержать, потому что им движет какое-то забытое воспоминание. Ноги делают пару быстрых шагов, чтобы Джостен мог выглянуть из-за стены и увидеть то, чего он больше всего боялся видеть.

Грузный мужчина с припущенными штанами продолжает говорить по-японски и явно не слышит, как Нил подходит к нему сзади и со всей силы отталкивает от Восьмого, который расположился на кровати под ним и уже был без футболки. Секунду назад Нил практически ничего не чувствовал, но сейчас его захлестывает такая чудовищная ярость, что он перестает что-либо видеть. Мужчина начинает кричать, и любые слова пролетают мимо Нила, который снова бьет его кулаком в живот.

— Нет! — кричит Восьмой по-английски с ужасом.

— Что он пытался с тобой сделать?! — шипит Нил, схватив мужчину за воротник костюма и впечатав его в стену так, чтобы продолжить методично наносить удары в нос. Он не может остановиться — он не думает, что будет останавливаться. Животное раздражение превышает всякую норму, и ему кажется, что он может воспламениться в человеческом обличие несмотря ни на какую усталость и ни на какие правила.

— Нет, Нил! — снова кричит Восьмой, попытавшись оттащить его от незнакомого мужчины. — Не надо! На помощь! Помогите!

— Не мешай мне! — рявкает Джостен, вдавив пальцы в чужую шею настолько, что его уши улавливают знакомый хруст. Крики о помощи прекращаются через мгновение — в эту же секунду Нил чувствует острые клыки лиса, повисшего на его руке, поэтому отвлекается.

Восьмой зажимает его кожу крепко и висит, раскачиваясь из стороны в сторону, пока Нил окончательно не отходит от незнакомца и не переключается на попытки стряхнуть лиса с себя: только тогда он обращается в человека и загораживает себя руками, потому что Джостен, дернувшись, едва ли не ударяет и его тоже.

— Какого черта ты творишь?! — Нилу кажется, что они задают этот вопрос одновременно. Лицо Восьмого кажется испуганным и умоляющим одновременно.

— Ты не… ты не должен его трогать, ты не можешь его трогать! Это же основное правило! Харви…

— Харви?! — восклицает Нил, едва ли не взорвавшись снова. — Этот мудак и есть Харви?! Он же… он… — Джостен смотрит на Восьмого, и осознание едва ли не заставляет его замолчать. — Он, блять, хотел тебя изнасиловать!

— Он не… я… ты ничего не понимаешь! — Злость, проглянувшая в глазах Восьмого, вызывает неистовое изумление в Ниле. — Он может вытащить меня отсюда! Спонсоры так иногда делают! Я должен… это мой выбор, понимаешь? Я согласен на это!

— Какой к черту выбор?! — Нил действительно хочет ему вмазать, чтобы его мозги хорошенько встряхнулись и осознали всю ситуацию, потому что Восьмой явно сошел с ума. — Что ты несешь?!

Тот не отвечает, скользит мимо Нила и опускается на колени перед тучным мужчиной, прикрыв ладонью рот. Наверное, этот Харви без сознания — Джостен в этом не очень уверен, однако ему действительно плевать. Не плевать ему на Восьмого, который совершенно убежденно говорит:

— Он мог увести меня отсюда! Я почти справился! Ты все испортил, ты… ты не должен был тут быть! Харви, боже, Харви, очнись! — Он хлопает его по щекам, пока Нил качает головой. Перед его глазами ясно стоит лицо Дрейка и те сны, что ему снились об Эндрю — сны, в чью правдивость он так не хотел верить, но сейчас увидел собственными глазами. — Что ты наделал?! Если он подумает, если они подумают, что я был согласен с этим…

— Что ты такое говоришь? О чем ты вообще? Ты разве не понимаешь, что это ненормально?! — Подойдя ближе, Нил берет его за плечо, но Восьмой в ужасе оборачивается и качает головой.

— Это ты не понимаешь! Ты все еще ничего не понял, да? Это лучшее, на что я могу… мог рассчитывать. Это был мой выбор! Теперь ты все испортил! Харви…

— Это не выбор, не понимаешь что ли? Это… ты думаешь, что выбираешь, но в противном случае тебя бы могли убить! — Нил хватается за голову. — Вдолби это в свой мозг! Какой к черту выбор, если одним из вариантов является смерть или…

В коридоре слышатся шаги, и все в Ниле холодеет от осознания, что сейчас произойдет. Восьмой почти воет от горя и поднимает руки вверх, когда дверь почти что вышибают с петель охранники — на этот раз пахнущие как оборотни — и, мигом оценив ситуацию, хватают их обоих.

— Я не виноват! Я не хотел этого! Я звал на помощь! — причитает Восьмой, но не сопротивляется. Его тащат в противоположном направлении: Нила же хотят нести сразу четверо, однако в нем просыпаются новые способности к сопротивлению.

— Нет! — рычит он, пытаясь выбраться, то ли чтобы убежать, то ли спасти Восьмого. Грудную клетку едва ли не ломает черное золото: им же его бьют по спине и шее, вынуждая захрипеть. — Нет…

Во рту от щеки к щеке болтается кончик зуба, норовя проникнуть в глотку вслед за кровью, что Нил пытается глотать с целью не захлебнуться ей. Ступеньки ведут наверх, и волочащиеся ноги больно ударяются о них коленками, однако выразить боль через крик у Нила уже не выходит. Мозг узнает этот коридор и понимает, куда они направляются, однако до последнего отказывается верить в это. Глухие звуки шагов, тяжелые скрипы распахнувшихся дверей; Нила бросают на пол, и он помнит, что нужно подняться на колени, но может лишь приставить руки к груди и поднять голову, так и не сумев отжаться, чтобы встать.

На золотом троне сидит Ичиро — впрочем, он практически сразу с него поднимается и легкой походкой направляется к Нилу. Того сразу берут под руки два охранника, чтобы он не вздумал броситься на Морияма, когда тот оказывается слишком близко. Если бы Нил мог, он бы бросился, он бы избил его так же, как Харви и всех, кто смеет причинять боль его близким.

— Так-так-так, — протягивает Ичиро, — не разочаровавший меня на Ринге победитель все-таки сумел меня разочаровать. То, что тебя не выпроводили из комнаты Восьмого до прихода Харви, конечно, глупая ошибка — преимущественно, самого Восьмого, который должен был об этом помнить. Давало ли это тебе право хотя бы пальцем касаться его гостя?

Он умолкает, словно действительно ждет от Нила ответа. Джостен сплевывает на пол сгусток крови и истерично улыбается, глядя на Морияма.

— Интересно, — вновь тянет он с непонятным блеском в своих глазах, — я уж думал, не дождусь, когда же твоя защита сломается и явит твое истинное личико. Вот же оно — передо мной прямо сейчас. Долго думал притворяться, что являешься послушным мальчиком?

«Он знал», осознает Нил. «Он всегда понимал, что я обманывал его…» Эта мысль под корень срубает остатки столбов, что держали его иллюзорный облик склонившегося перед судьбой оборотня, после чего Нил смеется — прямо так, с окровавленным ртом, глядя в лицо смерти. Ичиро смотрит на него с любопытством, но ему это наскучивает, поэтому его лицо вновь становится гладким. Лишь капля довольства остается чернеть в его глазах.

— Знаешь ли ты, что полагается тем, кто нападает на гостей наших мероприятий? У них отнимают жизнь.

— Да мне плевать, — Нил не может прекратить хохотать, — мне вообще плевать, я вас ненавижу. Всей душой ненавижу, понимаете? Вы все скоро сдохнете. Я сам позабочусь, чтобы вы сдохли самой страшной смертью. Ты, все Морияма, вся ваша контора погибнет от моих рук, я лично прослежу, чтобы от вас ничего не осталось, понятно? Понятно?!

— Вы знаете, что с ним делать, — скупо выдавливает Морияма, не поведясь на провокацию. — Проследите, чтобы доза была достаточной. Он у нас оказывается довольно прочной игрушкой, но любую из них можно сломать.

— Ненавижу! — орет Нил, даже когда его практически несут обратно. — Ненавижу!

Безустанные крики приводят лишь к новым ударам дубинками. Сознание встряхивается от удара о пол маленькой камеры, в которой едва ли есть свет — всего лишь крохотная тусклая лампа под потолком. Нил остается наедине с этой темнотой, и его натужный смех постепенно сходит на нет, хотя улыбка все еще красуется на его губах. Так свободно он еще никогда себя не чувствовал — ему действительно все равно, что с ним сделают дальше, потому что ему кажется, что он просто не позволит кому-либо собой управлять.

В камере вдруг становится невыносимо душно, и Нил даже хватается за горло, тяжело закашляв. Слышится тихое шипение, будто кто-то медленно сдувает воздушный шарик и избавляет его от воздуха. Тусклая лампа мигает, едва не гаснет, но на ее фоне Джостен видит, как помещение постепенно наполняется белым газом, который Нил безошибочно может узнать.

Он ползет к двери, но не успевает ее настигнуть, поэтому стучит кулаком по стене — она оказывается мягкой, так что ладонь едва в ней не тонет, и поглощающей любые звуки. Шипение приближается: Нил только в это мгновение осознает, что происходит.

— Нет… — шепчет он сипло, — пожалуйста-а-а…

Новичок заползает в легкие, глаза и уши — Нил чувствует, что он мешается с внутренностями, охватывает сердце, доходит до разума, после чего начинает его менять.

Он кричит — так громко, насколько позволяют его голосовые связки.

Его никто не слышит.