В четырех стенах очень просто заблудиться,

Замедляя жизни бег.

Не поймет его правды мрачная больница,

Он для них не человек.

С привычным мне миром разорвана связь.

Смотрю в эти лица и чувствую грязь.

С системой я биться готовлюсь, смеясь,

С безумием слиться, уже не боясь.

Жизнь теряет свой смысл, всюду замкнутый круг:

Безнадега, фигуры в халатах вокруг.

Как ломаются люди видали они.

Были тут и мыслители и бунтари.

— Красиво здесь, — говорит Эндрю совершенно спокойно.

Нил поворачивается к нему и долго смотрит в его безмятежное лицо, вдруг осознав, что не понимает, где находится. За белыми волосами Миньярда — чистое голубое небо, его пальцы утопают в зеленых травинках на знакомом холме, и все вокруг пропитано уютом и умиротворением, однако…

— Что? — переспрашивает Нил, моргнув. Он пытается неуверенно смахнуть иллюзию с глаз, пробить потолок невидимой комнаты, но у него это не выходит; видимо, все вокруг является реальностью, которая просто-напросто слишком сказочная, чтобы Джостен в нее поверил.

Эндрю переводит взгляд на него и улыбается — без губ, одними красными глазами, которые сверкают на солнце. Солнце, точно. Нил так давно его не видел, а теперь их целых два…

— Без тебя было бы лучше, — все таким же будничным тоном добавляет Миньярд. — Портишь всю картину.

Резким отлаженным движением руки он вытаскивает нож — черное золото проникает между ребер и заставляет Нила вздрогнуть, после чего наполняет все тело ломающей болью. Вздохнуть не получается, отодвинуться — тоже; Эндрю держит его слишком крепко, чтобы всадить нож в худое тело еще раз и удобно наклониться к самому лбу, невесомо коснуться его губами.

— Надо было сделать так еще в том доме в Алабаме.

— Мгх! — только и выдыхает Нил, обреченно дернувшись в последний раз. Мышцы отказываются ему повиноваться, а в голове только крутится вопрос «за что?».

— Ты знаешь, за что, — прочитав мысли, смеется Эндрю раскатисто, будто гром вдалеке. — Ты разрушил мою жизнь. Я убил всех, кто поступал так со мной до тебя. Почему ты должен стать исключением?

Сознание не теряется, но пытается вытолкнуть Джостена из этого мира. В очередной раз ощутив, что ему нечем дышать, он запрокидывает голову и встречается взглядом с Ичиро — внезапно все вокруг меняет очертания на едва ли озаренные светом из коридора за приоткрытой дверью стены и Морияма с двумя охранниками по бокам. Что-то в мозгах ломается и не дает осознать произошедшее; инстинктивно Нил пытается отползти от опасности, но Ичиро крепко хватает его за подбородок и требовательно встряхивает.

— Ну? Как тебя зовут?

Ответом ему служит надрывной хрип — потом в щеку Нила прилетает холодная трость с намерением твердо вернуть его в реальность.

— Имя! — чеканит Ичиро.

— Нил! — сами выговаривают непослушные губы. — Нил Джостен…

Чужие когти перестают его держать, поэтому он сваливается на бетонный пол.

— И на кой черт вы меня сюда привели? — проносится голос Морияма за ультразвуком. — Он еще далеко не готов. Увеличьте дозу.

Дозу… Они говорят о Новичке. Да, определенно о нем. Вот где он находится. Его заперли в камере, держат тут, пытают…

Нил совершает нечеловеческое усилие, чтобы кинуться к двери, которая захлопывается перед его носом. Щека врезается в холодную поверхность — и Джостен тут же просыпается в реке, хлебнув кислую гадкую воду, тут же протекшую в горло. Ему едва ли хватает сил, чтобы, барахтаясь, выплыть на поверхность и осознать, что он находится у самого берега, хотя его ноги все еще не достают до дна; это берег острова Магрит посреди Дуная, и на небольшом песчаном пляжике, удобно устроившись, сидят все друзья Эндрю. Даже Аарон, зажмурив один глаз, находится на песке и поигрывает плоским камешком в пальцах, чтобы метнуть его в воду в следующее мгновение. Отскочив от поверхности и оставив на ней блинчики, он едва не задевает голову Нила, который, захрипев, мучительно просит:

— На помощь…

— Мне здесь не нравится, — вдруг выдавливает Никки, нахмурившись. Рене активно встряхивает свой кулак, соглашаясь с ним, когда тот жмет плечами и смотрит в воду мимо Джостена. Тот чувствует, что вода будто бы не отпускает его, не дает протиснуться дальше к берегу и вынуждает смотреть на всю картину со стороны.

— Здесь вообще никому не нравится, кроме Нила, — подтверждает Дэн, недовольно цокнув. — Эндрю только прикидывается, что ему тоже, но очень скоро перестанет.

— Помо… — Слова застревают в потоке воды, окатившим Нила с головой. «Ну же! Сопротивляйся иначе сдохнешь!» орет он на себя, пробуя безрезультатно обратиться в лиса.

— Да и Нил сам всем надоел, — вальяжно гремит Мэтт. — Правда надеюсь, что мы от него избавимся. И сбежим отсюда. Еще одна чертова клетка. Как дураки поперлись сюда, думали, будет лучше, а на деле…

— Нора стала таковой из-за него, — дополняет Элисон, глядя почти прямиком на тонущего Нила. — Раньше было лучше. Потом пришел он — и за ним пришли все эти вороны, смерти…

— А-а-а! — кричит Нил, зажмурившись. В отчаянной панике мозг не может собраться в кучу, и только спустя мгновение Джостен вспоминает, что уже когда-то ощущал подобное чувство.

Ну конечно. Это все нереально. Просто видение. Просто…

Уйдя под воду с головой, Нил терпеливо ждет, что это все закончится, но кислорода становится все меньше, а страха прибавляется все больше. «Сейчас сработает. Сейчас все исчезнет!» кричит он самому себе, пытаясь убедить сознание прекратить пытку, однако вокруг него все еще сгущается вода, а тело начинает дрожать в судорожной конвульсии.

«Хватит! Хватит!» Нил не уверен, орет ли он эту фразу сквозь толщу воду, говорит шепотом или выдыхает в воздух, моля о пощаде, потому что он едва ли ощущает что-то, кроме темноты и удушья. Иллюзия, этот мир вокруг него чудовищно реален, он не хочет выходить из строя и сдаваться под напором Джостена, он меняет сознание, вызывает отторжение от всего, что происходило ранее, вынуждает сдаться, но не позволяет умереть от остановки сердца и вытаскивает Нила из воды в самый последний момент одним толчком. В глазах пляшут искры, когда тело больно ударяется о песок на берегу, а до ушей отрывисто долетают голоса близких, которые втаптывают Джостена в грязь.

«Это не по-настоящему», пробует напомнить он себе, однако легче от этого не становится. «Они бы так никогда не сказали».

«Или сказали?» Вздрогнув, Нил слышит свой голос со стороны — он ощущается практически как собственные мысли, но слегка иначе. Эти идеи чужие — или нет? Может, так звучит его совесть, полная сомнений за все совершенные им дела? «Они вполне могли такое сказать у тебя за спиной. Ты их не знаешь. Они тебе чужие. Они тебя ненавидят за то, во что ты их втянул».

«Нет-нет-нет. Это не так». Нил отплевывается от остатков воды и тяжело дышит. «Так», подсказывает сознание. «Ты и сам это прекрасно понимаешь».

— Вот ты где, — раздается мужской голос, после чего ухо Нила больно обжигает чужая ладонь. — Посмотрите на него, развалился тут как на отдыхе!

Взгляд фокусируется на ядовитой улыбке Рико. Младший Морияма просто сияет от возможности вдарить Джостену кулаком в живот, отчего тот сгибается пополам и уже не может даже застонать от боли. Попытавшись убежать, он стукается лбом о невидимую стену; на секунду все вокруг приобретает вид злополучной камеры и бетонной стены с кровавым пятном на уровне глаз Джостена, но через мгновение вновь оказывается пляжем и скривившимся лицом Рико.

— Я — не мой брат, — следует за новым ударом. — Я церемониться и дипломатничать не буду. Я покажу тебе все напрямую. Глянь-ка сюда. — Подтащив Джостена к друзьям Эндрю, он вытаскивает нож. — Вся эта нечисть тебе даже не близка, но тебе будет больно, если я сделаю так.

Лезвие сверкает на солнце, когда Рико хватает Рене, оказавшуюся ближе всех. Раз — и ее кисть падает на песок, а кровь, брызнув на Нила, ослепляет его не меньше, чем немой крик Уокер, которую лишили последней возможности говорить.

— Или так, — нож оказывается в груди Мэтта, — так, — шея Элисон озаряется красным, — видишь? Все твои близкие умрут по твоей вине. Потому что ты — Нил Джостен. Ну и как тебе? Нравится? Куда же ты? — наигранно удивляется он, когда Нил пытается в ужасе отползти в сторону. — Убегаешь от самого себя?

— Имя? — Нил не уверен, что сухой незнакомый голос реален — он даже не успевает подумать, на каком языке к нему обращаются и откуда в его голове появляется это слово. Реальность разбивается на мелкие кусочки, не складывающиеся в пазл, и Джостен закрывает голову руками, бормоча:

— Я не знаю, не знаю, не знаю… что вы хотите? Что вы хотите?!

— Ему нужно надеть… это. — Человек, вдруг появившийся на месте Рико, обводит свой лоб ладонью и смотрит на кого-то рядом с собой. Всхлипнув, Нил едва ли мычит, когда невидимые руки хватают его за плечи. — И сбрить волосы, разумеется, иначе эффект будет меньше. Нам достался крепкий орешек.

Виски словно сдавливает раскаленное железо, и Нил просто падает на колени, не сумев устоять на ногах. Холодное осознание, что он не может победить эту иллюзию, накрывает его жестоко, неотвратимо; он понимает, что не должен сдаваться, но не видит иного выхода. Лучше бы он умер прямо сейчас — в этом песке, или воде, или камере, куда бы его не зашвырнуло собственное «я» под воздействием ядовитого газа — однако ему даже это не позволяют сделать, обрывая возможность остановить сердцебиение за секунду до конца…

— Вставай, милый, — шелестит родной женский голос. Ласковые руки гладят бритую, исцарапанную голову и помогают немного поднять подбородок. Нил глядит в синие глаза матери и начинает плакать, когда та улыбается, нежно и светло. — Мой камелина. Мой храбрый мальчик.

— Мам, — рыдания прерывают его едва ли складную речь, — нет, мам, я не… Я больше не твой рыжик. Я не такой, я не… такой, каким ты меня видела.

— А кто ты тогда? — Рыжие волосы огнем струятся по ее плечам и легонько задевают ладони Нила, когда он пытается удержаться за маму и взмахивает ими, не прекращая плакать. Ему больно, стыдно за свои эмоции, он ненавидит свою боль и стыд, он не хочет ощущать ненависть или что-либо…

— Я просто устал. Я никто. Я больше так не могу, мам. Забери меня отсюда, пожалуйста.

— Как тебя зовут? — Ему чудится, что хватка становится жестче. Да, на это стоило рассчитывать. Это все еще нереально — это все еще пытка, которая хочет доломать его. Сейчас вся нежность, весь покой сменятся на адские страдания. — У тебя есть новое имя?

— Пожалуйста, пожалуйста, хватит… я больше не могу, — бессознательно шепчет он, зажмурившись. — Не могу…

Имя, имя, имя… У него было много имен, он менял их как перчатки, и то, что Нил Джостен остался с ним так надолго — простая случайность. Он может отказаться от этого имени так же просто, как от других.

Он должен это сделать. Не будет Нила Джостена — не будет никаких страданий. Ни у родных, ни у него самого. Он не будет ничего чувствовать, и эта пустота его излечит, она станет спасением.

Он чувствует, как растворяются руки матери, что держали его за горло и душили. С ними пропадает боль — она наконец-то уходит вместе с воспоминаниями, смывается свежим потоком воздуха и очищает голову. Ему не хочется цепляться за прошлое. Ему нужно, чтобы оно ушло навеки так, чтобы от него больше не потребовалось бежать.

Что у него останется? Есть ли у него хоть что-нибудь или лучше вообще ничего не иметь?

Лучше быть никем. Ни человеком, ни лисом, ни оборотнем. Пустышкой. Вещью. Это то, что от него хотят. Это остановит пытку. Нилу Джостену лучше умереть под воздействием Новичка — или по крайней мере, заснуть на долгое-долгое время.

Дверь в камеру открывается — по глазам режет неяркий свет коридора, а до ушей доносится стук золотой трости о бетон и глухие царственные шаги. Он поднимает голову, обнаружив себя в уголке камеры, в которой внезапно появляется свежий воздух вместе со смертью. Затравленный взгляд устремляется в лицо Ичиро, который оценивающе глядит на него в ответ, опираясь на трость. Его тонкие губы медленно приоткрываются, выдыхая:

— Прошло четыре дня с того момента, как ты оказался здесь. Что скажешь? У тебя появился нужный ответ на мой вопрос?

Он смотрит еще пару мгновений. Затем тяжело кивает — мышцы его не слушаются.

— Меня зовут…

— Да?

Сорванных голосовых связок хватает, чтобы выдать одно предложение без запинки.

— Меня зовут Четвертый.

Ꝏ Ꝏ Ꝏ

Два месяца спустя

Лапы превращаются в мотор, работающий на бесконечной неиссякаемой энергии, когда Четвертый делает заход на последний круг. В этом блиц-турнире проиграть нельзя — но он и не может это сделать. Все движения слишком привычны, уже отточены, почти идеальны. Четвертый знает, что нужно ускориться на поворотах и сохранить темп на прямой, знает, что Шестой и Вторая сделают то же самое, поэтому нужно их превзойти и выжать себя до конца. Он привык к ветру как к противоборствующей силе, мешающей всем планам, к тому, что потом подушечки пальцев будут стерты в кровь даже в человеческом обличие; даже к тому, что Девятый придет последним и лишится уже третьей жизни, он тоже привык.

Наверное, эти Бега могли бы наскучить ему, если бы Четвертый вообще что-то чувствовал.

Последний поворот мелькает слишком быстро. Четвертый сосредотачивается только на финишной прямой, не обращая внимания на смазанную публику и рев горна, когда Первый — тоже вполне привычно — оказывается в самом начале быстрее всех. Финальный рывок вынуждает пространство вокруг почернеть и покрыться пятнами, однако Четвертый сокращает еще одну долю секунды, пробегает почти до следующего поворота и только потом тормозит, едва не свалившись на горячую резину.

В этот раз в нем даже просыпается доля любопытства, когда он находит в себе силы поднять мордочку и устремить взгляд на табло с номерами. Первый, затем Вторая, Восьмой — и он, Четвертый, отставший лишь на сотую секунды от соперника. Четвертый на четвертом месте — и точно такая же ситуация была на прошлой неделе, когда Восьмой снова оставил его позади. Наверное, тот был прав, когда сказал, что Четвертый никогда его не перегонит, но соглашаться с этим не хочется. Он самый быстрый лис на планете. Ему не хватает практики, но за восемь недель он смог умудриться не вылететь из первого Десятка и пробиться вверх по таблице с последнего места в первую четверку, а значит, он явно способен на большее.

Аплодисменты зрителей тонут на заднем плане так же, как и разочарованный вопль Десятого — на подобное Четвертый уже давно перестал обращать внимание. Когда он расстался со своей второй жизнью, ему тоже хотелось вопить, но он держал себя в руках и сохранял достоинство, понимая, что заслужил это после дней, проведенных в… Он моргает пару раз, чтобы сбросить те воспоминания и сосредоточиться на настоящем времени, позволяя врачам бегло себя осмотреть. Сегодня он постарался на славу, однако завтра тоже предстоит немало работы: его ждет очередной Бой с неизвестным соперником, после того как неделю назад он едва ли смог победить Вторую и ее сильнейшие иллюзии.

Бросив последний взгляд на табло и вновь ощутив подобие чувства горечи, Четвертый превращается в человека и отправляется обратно в раздевалку вместе со всеми. Холодный душ помогает сбить поднявшуюся температуру тела и неласково зализывает раны на ладонях и ступнях. Они обязательно успеют зажить до завтрашнего дня и не помешают Бою, однако все равно будут мучать его целый вечер — впрочем, как и всех остальных. Четвертый не является исключением. Он точно такой же, как все — тоже Вещь.

— Ты почти обогнал меня, — тихо обращается к нему Восьмой по-английски, когда Четвертый кладет форму в шкафчик и спокойно надевает обычную одежду.

— Почти, — просто повторяет он эхом, добавив: — Снова.

— Мне кажется, в следующий раз ты это сделаешь. — Настырность Восьмого и его излишнее участие уже почти не напрягают — Четвертый игнорирует это так же, как все остальное. Изначально у него была парочка мыслей о том, почему Восьмой так ластится и выслуживается перед ним, но вскоре он отказался и от них. Теперь это уже не важно. — Хотя когда-то давно я говорил, что я в безопасности и что ты никогда меня не догонишь. Забавно, не так ли?

Четвертый просто захлопывает дверь шкафчика и некоторое время стоит на месте, ожидая, пока все остальные тоже оденутся. В голове крутятся лишь сухие мысли о том, что сейчас их поведут на обед, а после этого придется вернуться в комнату с четырьмя койками, где еще помимо них двоих живет Девятый; когда-то там жил и Первый, однако уже три недели он спит в отдельной комнате по милости своего спонсора.

Как Восьмой когда-то.

Четвертый запрещает себе возвращаться к тем воспоминаниям. За те события он уже получил то, что заслужил, более того, мысли о прошлом вызывают тупую боль в висках и грудной клетке. Ему не стоит оборачиваться и глядеть на то, что было, потому что Вещам это не должно быть важно. У них попросту нет прошлого. Будущего, впрочем, тоже, хотя Четвертый иногда к нему прикладывается, позволяя себе поразмышлять о том, что будет происходить на следующий день. О Бое он тускло и не особо увлеченно думает во время ужина, даже не обращая внимания на то, что он жует, и оправдывает это тем, что от мыслей в голове он все равно не может избавиться, поэтому направляет их в более-менее полезное русло. «А избавиться было бы хорошо», думает Четвертый. «Ничего лишнего тогда бы не осталось. Действительно существовал бы только инструмент, которым легко управлять, вот и все». На такой нерадостной ноте звучит горн, оповещая о конце трапезы; спокойно заняв свое место в строю, Четвертый движется к выходу, однако его останавливает и буквально вытаскивает из толпы девушка с пучком на голове. «Тея», вспоминает Четвертый и тут же ругает себя за то, что посмел подумать об этом. Восьмой назвал ее имя еще в первую неделю после камеры, когда пытался вымолить у Четвертого прощение. Об этом думать не стоит — лучше воспринимать эту женщину только как обычную работницу, которая тоже занимается своими делами и сейчас куда-то провожает Четвертого.

Куда? Думать об этом тоже не стоит. Что бы то ни было, Четвертому придется это сделать. Легкое любопытство в груди приходится безжалостно подавить, и лишь язык, прошедшийся по сухим губам, выдает долю волнения перед возможным поворотом событий. «Вот опять. Не думай об этом. Не смей это делать», ругает себя Четвертый, покорно семеня по коридору за Теей и двумя охранниками. «И считать повороты тоже. Хватит. Ты перестал это делать восемь недель назад. Это не поможет…»

Коридор кажется ему незнакомым, но все-таки Четвертый почти ничего по этому поводу не ощущает и хладнокровно следует в непонятную, довольно тесноватую комнатку с огромным зеркалом вдоль длинной стены. «Комната для допроса», отмечает Четвертый у себя в голове. «И зеркало Гезелла». Вопросам он не позволяет появиться даже в закромах сознания — просто откликается на жест Теи и садится на стул перед железным мрачным столом. Наедине с собой его оставляют ненадолго; спустя несколько минут другая дверь, которую Четвертый успел приметить в другом углу этой комнаты, прямо у зеркала, распахивается, и воздух, которого и без того не сильно хватает в этом помещении с одной лампой в потолке, от присутствия Ичиро сгущается еще больше.

— Господин, — равнодушно, но с нотой почтения проговаривает Четвертый, поднявшись на ноги и склонив голову.

— Четвертый. — Почему-то эта цифра сейчас звучит иначе, не так, как обычно; ему даже хочется поднять голову и с удивлением взглянуть в лицо Морияма, чтобы подтвердить наличие того непонятного чувства, с которым Ичиро сейчас говорит. Смелости, или даже дерзости, хватает лишь на то, чтобы взглянуть на трость, которая вдавливается в пол под напором веса ворона. — Лис, который сегодня у всех на слуху благодаря своим достижениям в Бегах. Метишь в первую тройку, верно?

— Стараюсь угодить господам, — бормочет Четвертый по обыкновению. Взгляд Ичиро тяжело ощущается прямо посередине лба, словно ворон хочет просверлить в нем дырку.

— Я думаю, у нас еще будет много времени, чтобы обсудить твои успехи, Четвертый. Сейчас у нас с тобой есть другая маленькая проблемка. Догадываешься, какая?

— Не имею малейшего понятия, господин. — В этот раз даже не приходится врать: он говорит чистую правду.

— Проблемка состоит в том, что некая организация, чье название тебе должно быть очень знакомо, добилась того, чтобы ее представители могли с тобой поговорить.

Четвертый допускает ошибку, осекается — все же поднимает глаза к Ичиро. Тот тут же ловит его, так что тонкие губы растягиваются в подобии улыбки. Четвертому незамедлительно хочется оправдаться, сказать, что это ничего не значит, напомнить, что он все еще Четвертый и что он не позволяет себе даже подумать над названием какой-то там организации, потому что Вещи не должны мыслить о таком, но ему приходится проглотить все слова и лишь попытаться сохранить безучастный вид.

— Такое происходит крайне редко. — Ичиро будто бы смакует каждое слово, продолжая всматриваться в лицо Четвертого. — Мы не позволяем никому вмешиваться в процесс Бегов и тем более пугать наших воспитанников. — Такое новое слово по отношению ко всем лисам в этом Гнезде неприятно бьет в грудную клетку и отдается в солнечном сплетении. — Однако мировую общественность продолжает беспокоить происходящее на Стадионе и за ним. Чтобы не потерять ценных партнеров и влияние, иногда нам приходится идти на компромиссы, и твой диалог с этой организацией именно таковым и является.

— Я понял, господин, — шевелятся онемевшие губы спустя непродолжительную паузу. Четвертый вдруг понимает, что ощущает себя донельзя плохо; кажется, помимо физической боли он обретает способность чувствовать еще какую-то, непонятную, чуждую, давно забытую.

— Буду прямолинейным: от тебя требуется на некоторое время побыть другим существом и ответить на множество вопросов от лица этого существа. Ничего сложного, верно? Всего лишь поменять свой облик для других. Когда-то ты хорошо умел это делать.

Бам! Четвертый чувствует, что над головой только что задвинули тяжелую крышку от гроба.

— Тебе нужно побыть Нилом Джостеном и убедить Службу По Спасению Сверхъестественных, что тебе здесь живется хорошо.

Бам! Теперь в крышку вбиваются толстые гвозди.

Четвертый моргает пару раз. «Нечем дышать», осознает он. «Я же сейчас задохнусь…»

— Тебя кормят три раза в день, отменно тренируют, дают достаточно времени на сон, — размеренно перечисляет Ичиро. — Это можно считать хорошими условиями, не так ли?

— В-все в-верно, — сипит Четвертый, — господин.

— От тебя только и требуется подтвердить все это, а так же откликаться на имя Нил Джостен. Ни больше, не меньше. Потом ты вернешься в свою комнату и никто больше тебя не потревожит. — Ичиро делает вид, что собирается уходить, но затем будто бы вспоминает что-то и дополняет: — Я очень надеюсь, что никаких проблем у нас не возникнет и что мы оба понимаем, куда тебя могут привести неправильные ответы на вопросы, Нил Джостен.

Снова это имя. Чертово имя. Он не слышал его так давно — едва зубы Восьмому не выбил, когда тот попробовал назвать его так сколько-то недель назад.

— Сделаем вид, что твое представление уже началось и что ты уже им являешься. — Вторая ладонь накрывает ту, что сжимает трость, и палец слегка постукивает по коже. — То, что кому-то удавалось отсюда выбраться, не значит, что выйдет у тебя. Мы очень хорошо об этом позаботимся, потому что у нас с тобой договоренность. Мне стоит напомнить о том, что последует за твоим побегом и кто еще пострадает?

Четвертый не узнает себя, не узнает все эти странные ощущения во всем организме; ему требуется целая минута, чтобы сказать тихое:

— Нет.

И даже забыть добавить «господин». Ичиро это, впрочем, несильно волнует; он удовлетворенно кивает и удаляется через вторую дверь.

Только после его ухода Четвертый позволяет себе задохнуться от приступа паники. Неровно дыша, он вцепляется в край стола так, будто это поможет ему всплыть на поверхность и остаться на плаву. Какого черта он так реагирует? Почему вдруг не может собраться? Он оставил прошлое в прошлом. Нет, не так — у Четвертого нет прошлого. Ему нечего вспоминать прямо сейчас, когда разум то и дело возвращается к словам Ичиро. Это был не он. Это было какое-то другое существо.

Нил Джостен. Столько боли способно причинить одно лишь только имя…

Он сможет им притвориться. Это ненадолго. Не навсегда.

«Не думай, не смей вспоминать!» Перед глазами явно предстает образ камеры с ядовитым газом, которая становится последней, о чем Четвертый может подумать, прежде чем в комнату, еще до появления существа, залезает отчетливый запах лиса-оборотня.

Четвертый непроизвольно абстрагируется от всего происходящего, когда смотрит на рыжие волосы и синющие глаза Стюарта. «Он похудел», несмело проносится в голове. «Очень сильно. Сейчас я — Нил Джостен. Я могу это заметить». Тревога в груди пусто обрывается, когда Хэтворд смотрит прямо на него, недоверчиво, невыразимо печально и чуть ли на плача; взгляд приходится отвести в сторону, и теперь Четвертый рассматривает поверхность стола, за который Стюарт присаживается и нерешительно замирает.

— Привет, — все же выдыхает он спустя минуту молчания.

— Приветствую, — вторит Четвертый, едва ли не добавив «господин» по привычке. «Он так не делал», напоминает себе, сжав зубы. «Никто так не делает». Глаза отчего-то начинают увлажняться сами, едва ушей касается ласковое:

— Нил.

Оно звучит иначе, по-новому, почти как чертово «камелина» от матери. Четвертого сшибает потоком эмоций, с которым он не может совладать, поэтому он качает головой, прикрыв веки, и грубо спрашивает:

— Что тебе нужно?

— Я пришел забрать тебя отсюда. — В голосе Стюарта читается недоумение и страх. — Я… прости, что не смог сделать это раньше, но мы старались как могли, и то, что мы вообще смогли оказаться здесь, то, что я тебя увидел — уже чудо…

— Кто сказал, что я хочу уходить?

Тишина в комнате кажется такой густой, что Четвертому снова становится нечем дышать. Стюарт, кажется, ощущает себя точно так же, потому что застывает с приоткрытым ртом, из которого вырывается непонятное хрипение.

— Нил, — он наклоняется поближе, — мы можем тебя защитить, все будет хорошо, ты только…

— Меня не нужно защищать. — Четвертый собирает в себе все силы, чтобы это произнести. — Кто вам это сказал? Мне здесь… нравится. — Голос подводит его, и приходится пару раз покашлять, чтобы прийти в норму.

— Нил, — Стюарт продолжает произносить это слово, будто оно способно пробить броню Четвертого, — тебе стоит… эта встреча записывается, так как я выступаю официальным послом СПСС, у меня с собой диктофон, тебе нужно сказать лишь одно слово о том, что с тобой здесь плохо обращаются, что тебя это все не устраивает, и ты будешь под моей защитой, нашей защитой, понимаешь? Я знаю, что они могли с тобой тут сделать, я знаю, как они умеют запугивать, но все уже почти закончилось, Нил. Эта встреча конфиденциальна, — взгляд Четвертого непроизвольно ползет к зеркалу, и Хэтворд это видит, поэтому наклоняется ближе и понижает голос, — они за нами наблюдают, но не слышат, все правда конфиденциально. Мы с тобой наедине, совершенно одни. Пожалуйста, Нил. — Он вытаскивает из кармана диктофон и показывает его Четвертому, аккуратно положив аппарат на стол аккурат между ними. — Тебе сложно в это поверить, но все уже позади, мы тебя нашли и мы тебя отсюда вытащим любой ценой.

Четвертый буравит взглядом маленькое черное приспособление в центре стола. Крохотную неуверенную мысль тут же сшибает мощным потоком страха — как он вообще мог подумать о таком? Как он посмел даже на секунду задаться вопросом, что будет, если он во всем признается? Перед глазами мелькает картина газовой камеры, и рот тут же пересыхает. Вот до чего его доведет бытие Нилом Джостеном. Он ни за что не может к этому вернуться.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Голос подрагивает, срывается и едва ли работает, но все же произносит слово за словом. — Я никогда не жаловался на условия здесь. Мне не о чем говорить.

— Нил, — упрямо повторяет Стюарт, — тебе нужно мне довериться. Одно слово, всего одно — и тебя отсюда вытащат. Не заставляй нас прибегать к крайним средствам, пожалуйста, пожалуйста, просто скажи правду.

«Нила здесь нет».

— Я говорю правду. Я… я останусь здесь.

Внутри что-то отдает болью.

— Они заставили тебя думать, что ты этого хочешь, — убежденно говорит Стюарт, — они промыли тебе мозги, но мы оба знаем, что тебя сюда притащили насильно, ты не хотел этого, ты ничего не хотел…

— Вы ошибаетесь. — Четвертый не знает, сколько упрямства ему понадобится, чтобы от него наконец-то отстали, но другого выхода он все равно не видит. — Мне надоел этот разговор.

— Вспомни свою жизнь до этого, — отчаянные нотки неприятно режут слух, — вспомни же, давай. Тебе нравилась Лисья Нора. Твои друзья тебя ждут там, все ждут тебя дома, Элисон, Эндрю, Рене…

— Хватит! — едва не сорвавшись, он снова берет себя в руки и мотает головой. — Прекратите. Я сказал все, что хотел. Я сам сюда пришел, это было мое личное решение, меня никто не приводил сюда насильно. Мне нечего вам рассказать. Этот диалог закончен. Сейчас же!

— Нил…

— Нет! — Он вздрагивает, когда Хэтворд пытается осторожно тронуть его ладонь, и протестующе выставляет руку вперед скорее неосознанно, чем понимая свои действия. Стюарт сам дергается как от пощечины, увидев такую реакцию. Его рука нервно накрывает диктофон, так и не включив его.

— Нил…

— Уходите. Оставьте меня в покое. — Четвертому хочется врезать себе за то, как жалко он звучит и как безжизненно ощущается пустота в районе желудка. Ему чудится, что на самом деле он не желает, чтобы этот оборотень уходил. Они же знакомы. Нет, не знакомы — Нил Джостен был с ним знаком. Столько противоречий, неразрешимых конфликтов разрывают его на части, пока он в ужасе пытается закрыться и ломает над ними голову, что ему натурально становится плохо, так, будто его снова морально раздавил Натан, создав слишком сильную иллюзию во время тренировки.

Иллюзия… Если воспринимать это все как неправду, как что-то нереальное, с этим можно справиться. Четвертый умеет разбивать иллюзии и абстрагироваться от них, чтобы сознание продолжало работать. Сейчас сложно, но он и не из таких ситуаций выкручивался. Это его долг. Для этого его здесь и создали.

— Мы… мы еще обязательно встретимся, Нил, но… я вижу, что разговор со мной не даст того результата, которого я жду. — Стюарт говорит это со скорбью и добавляет практически плача: — Я рад, что ты жив, мой мальчик. Это дает мне хоть какую-то надежду, что не все потеряно. — Поднявшись, он оставляет диктофон на столе и кусает губы, прежде чем добавляет: — Сейчас… с тобой поговорит еще один твой знакомый. Может, у него получится тебя убедить. Я… я всегда думаю о тебе, Нил. Я всегда мысленно с тобой. Ты никогда не бываешь один, помни об этом.

Четвертый смотрит на все еще не работающий диктофон на столе и испытывает желание просто смахнуть его — так, чтобы тот разбился о стену, о ту чертову дверь, которая закрывается вслед за Стюартом. В ушах звенит, и ему остается лишь пытаться убедить себя в том, что он просто устал после Забега — а ведь завтра его еще ждет Бой… «Вот так, думай о завтрашнем дне. Эти трудности — временные. Все это закончится сегодня, завтра все будет идти как обычно», уверяет себя Четвертый, сделав пару неровных глубоких вдохов. Зеркало Гезелла мрачно глядит на него тусклым отражением, и он старается не пересечься взглядом с самим собой, потому что это кажется еще страшнее, чем взглянуть на темноволосого парня, появившегося в дверях.

«Последний, надеюсь?», мелькает в голове усталая мысль, когда очередной запах лиса бьет ему в нос и четко выводит в голове слово «яломиште».

— Привет, Нил, — суховато говорит Кевин, пододвинув стул к столу и через пару секунд добавив: — Уже не Нил, верно? Как там тебя? — Он дергает подбородком, кивнув в сторону футболки, в которой Четвертый сейчас находится. Взгляд невольно ползет к золотым цифрам на груди. — Четвертый? Так тебя здесь называют?

Он испытующе и нервно глядит на Дэя, стараясь сохранять непричастный вид. «Что это, реверсивная психология?», гадает он, стараясь взять себя в руки. Это получается не так уж и плохо: кавардак в голове уже можно игнорировать, но в ней все равно возникают миллионы вопросов о том, что здесь происходит. В отличие от Стюарта Кевин не выглядит так, будто вот-вот разрыдается, так, будто ему жаль Четвертого, на его лице нет каких-либо лишних чувств, он максимально серьезен, собран и лишь слегка заинтересован в ответе, который он осторожно озвучивает:

— Да. Четвертый.

— «Ши» по-японски, я помню. — Кевин кивает и непринужденно нажимает на кнопку диктофона, тут же пояснив: — СПСС не примут нас обратно, если в наших руках не будет хотя бы какой-то записи происходящего здесь. Снимать на камеру нам не позволили — и я в принципе вижу, почему. — Скептический взгляд останавливается на едва ли отросших волосах Четвертого, рубцах на его лбу и снова возвращается к его глазам. — Весь наш диалог будет записываться. Скажи, «ши» — это ведь созвучно с каким-то японским словом, да?

— Да. — Четвертому очень не нравится эта отвлеченность темы разговора; появляется ощущение, что он выбалтывает что-то, хотя и ничего не говорит. — Со смертью.

— Интересно. — Кевин немного молчит и будто невзначай добавляет: — Когда я был здесь, мне дали… кажется, седьмой номер. Да, я был Седьмым. Меня били каждый раз, когда я заявлял, что мама нарекла меня Кевином. Но дело даже не в этом — я помню, как Десятый сорвался после проигранного Забега и как его уволокли куда-то, а потом через четыре дня он вернулся и вел себя так, словно его подменили. До этого он был самым веселым из всех, таким озорным шутником, а после перестал говорить вообще, выглядел, как мертвец, и вел себя как… пустышка. Будто он прекратил существовать вообще. На свое настоящее имя — Джереми — и вовсе перестал реагировать. Нечто похожее я наблюдаю сейчас у тебя.

«Вот она», усмехается Четвертый про себя, «суть всей байки».

— Скажи, они тоже отстраняли тебя от занятий на четыре дня, чтобы прочистить мозги? Может, водили в камеры в подземелье?

— Они ничего со мной не делали, — отрезает Четвертый, ощутив, что ему невероятно тяжело это выговорить. Что-то внутри ноет, не соглашается с тем, что он говорит вслух.

— Ты в этом уверен?

— Да.

— И провалов в памяти у тебя нет?

— Не думаю.

— Ты можешь рассказать, что было, к примеру, месяц назад? Или в ноябре? Когда они тебя забрали?

Четвертому кажется, что он видит макушку Нила Джостена перед собой — он может запустить в нее руки и порыться в голове, чтобы увидеть нужную информацию. После минутного колебания он выдавливает:

— Я пошел с ними сам. Они меня не забирали. Господин Морияма сделал предложение, я его принял.

— Если бы мы сделали тебе похожее предложение сейчас, спросили бы у тебя, хочешь ли ты пойти с нами, ты бы согласился? — Дэй все еще говорит четко, внятно, будучи скупым на какие-либо эмоции. — Если бы мы предложили тебе свободу — ты бы ее принял?

— Я. Хочу. Остаться. Здесь. — Четвертый вдруг понимает, что уверяет в этом больше себя, а не Кевина — и тот, вероятно, вполне себе это видит. Сложив ладони домиком и поднеся пальцы к губам, Дэй смотрит на Четвертого в упор, пытаясь достучаться до старого друга, но Четвертый не может позволить ему это сделать.

— Ты абсолютно уверен?

— Да.

— Ты думаешь, господа Морияма отпустили бы тебя отсюда, если бы ты высказал такое желание?

Вопрос ставит Четвертого в тупик: нагло соврать у него явно не выйдет, всем будет очевидна эта ложь, но сказать правду он просто не смеет. Он не хочет задумываться о ее сущности.

— Я думаю, что мне не положено знать, что у них в голове, и это не мое дело, — одними губами произносит он.

— Значит, ты остаешься и жалоб никаких у тебя нет?

— Все так.

— Тогда наш разговор окончен, Четвертый.

Дэй кивает. Его рука тянется к диктофону, и на Четвертого накатывает облегчение, когда красная кнопка мигает в последний раз и погасает. Кевин рассматривает аппарат в своей ладони и задумчиво произносит:

— Я полагаю, что они бы тебя не отпустили, даже если бы ты все еще был Нилом Джостеном и проявил желание отсюда сбежать. С поставками кицунэ в последнее время у них проблемы, ты являешься очень ценным для них продуктом. Меня смогли отсюда вызволить только потому, что кицунэ я не являлся и меня сюда привели по ошибке. С тобой бы такое не прокатило, тут и СПСС было бы бессильно. Я это хорошо понимал, когда сюда шел.

Четвертый моргает, не понимая, куда ведет Кевин. Тот нехотя поднимается на ноги, чтобы наклониться к отпрянувшему Четвертому и тихо сказать на ухо:

— Поэтому у нас есть план Б. Мы еще придем за тобой, Ши. Будь готов.

Тут же отстранившись, Кевин больше не смотрит на Четвертого, который настолько опешил, что не может подыскать слов и ответить на это. «Какой план? План чего? Они придут сюда снова?», непонимающе думает он, пока сердце заглушает мысли, стуча в горле. Ему впервые хочется, чтобы злосчастная дверь не закрывалась, унося за собой все ответы — и в то же время другая его часть молит, чтобы это все поскорее закончилось.

— Четвертый, можешь пройти следом за нашими гостями, — раздается голос Ичиро из динамика под потолком. Он от неожиданности вздрагивает, но его тело тут же следует указу и поднимается на ноги, торопливо побредя к выходу. Свет в соседнем помещении гораздо ярче, и ему приходится поморгать пару раз, чтобы сфокусировать зрение и обнаружить, что ни Стюарта, ни Кевина здесь уже нет. — Как тебе наши гости?

— Они очень любезны, господин, — едва двигающимся языком произносит Четвертый, не глядя в черные глаза смерти. Ичиро нетерпеливо стучит тростью по полу два коротких раза, после чего осведомляется так, будто этот вопрос уже подразумевался в предыдущем:

— О чем они с тобой говорили?

— Они спрашивали, хочу ли я отсюда уехать.

— И ты, разумеется, сказал, что нет. — В голосе проскальзывает довольство.

— Да, господин. — Четвертый кивает.

— И больше они ни о чем тебе не говорили?

Нехотя Четвертый возвращается мыслями к тому самому плану Б, о котором ему ничего не известно. Внезапно появляется короткая болезненная догадка: все происходящее не было реальным, это был очередной тест с использованием Новичка, Ичиро проверял его на искренность, и, если он сейчас скажет «нет», этот тест будет провален… Ему становится нехорошо, и где-то в позвоночнике он ощущает мертвый холод, будто за ним уже стоит его печальная судьба и лишь ждет окончательного решения.

— Четвертый?

— Нет, господин, — выдавливает он почему-то и едва может сохранить отсутствие эмоций на лице, — не говорили.

«Он убьет меня», проносится в голове слегка отстраненно, «или хуже — отправит в ту камеру снова. Я просто не выживу…»

Морияма молчит некоторое время, и Четвертый от безысходности подавляет желание во всем сознаться, сам не понимая толком, почему он это делает. «Все из-за них, этих нечистей прошлого. От них одни беды…»

— Что ж, ты сегодня хорошо поработал, — наконец произносит Ичиро. — Очень надеюсь, что эти СПСС больше тут не появятся и нас обоих не побеспокоят… И я так же надеюсь, что ты вновь забудешь личность Нила Джостена до того момента, пока я тебе не разрешу ее вспомнить.

— Разумеется, господин, — отзывается Четвертый. «Пронесло?»

— Возможно, вскоре тебе это снова понадобится, потому что твой возможный спонсор любит обращаться к своим Вещам по имени, а не по номеру.

Сердце уходит в пятки. «Спонсор. Конечно. Когда-нибудь бы это случилось», думает Четвертый, чувствуя, что нечто, разбуженное появлением Стюарта, снова навеки в нем засыпает.

— Господин находится здесь не так уж давно, но уже был спонсором для двоих, и пару Забегов несколько упорно намекает на то, что не прочь познакомиться поближе именно с тобой. Мне понадобилось время, чтобы удостовериться, что ты к этому готов, Четвертый, и я думаю, оно настало, поэтому завтра, после Боя, у вас произойдет первая встреча. Тебя отведут в особую комнату, которая, возможно, будет твоей и только твоей все оставшееся время. Что скажешь?

«Не вспоминай Восьмого. Не думай о том, что там было».

— Я с удовольствием встречусь со своим спонсором, господин. Мне не терпится это сделать.

— Я в тебе не сомневался, Четвертый. — Ичиро одаривает его скупой улыбкой — его губы едва ли поднимают уголки, выражая одобрение. — Тебя проводят в твою комнату. Возможно, это последний день, когда ты ютишься там еще с двумя.

Четвертый склоняет голову, перестав что-либо ощущать. На него находит болезненное оцепенение — он очень давно не испытывал нечто подобное. Можно сказать, ему даже страшно из-за того, что может случиться — из-за встречи со спонсором. Ему хочется успокоить себя, что это просто волнение перед чем-то новым, внезапным среди всей этой ежедневной рутины, но он прекрасно понимает, что обманывает самого себя, предполагая такое.

Хочется просто отключиться от всего этого. Ни о чем не думать — продолжить существовать, как он делал раньше. Сегодняшний день заставляет его размышлять, оценивать, чувствовать, а он не должен все это делать. Ему казалось, что он забыл, каково это — но Нил Джостен заставил его об этом вспомнить.

В тусклых мыслях о произошедшем Четвертый возвращается в комнату в сопровождении охранников. Там его уже поджидает Восьмой, который, судя по виду, действительно волновался из-за его отсутствия; когда Четвертый просто ложится на свою скрипящую койку и закрывает глаза, он буквально чувствует, как тот стоит рядом, мнется на месте и все же задает вопрос:

— Что они с тобой там делали?

— Ничего. — Четвертый не знает, что еще сказать. Рассказывать о встрече с СПСС — дело гиблое; у Восьмого появятся миллиарды вопросов. — Я в порядке.

— Я не думаю. — Когда Четвертый открывает один глаз и удивленно смотрит на товарища, тот поясняет: — Я не слышал от тебя эту фразу уже лет сто. Ты не говорил ее с тех пор, как…

— Замолчи.

Восьмой кивает и сцепляет пальцы в замок. Четвертый смотрит в его усталое лицо, отчего-то вспомнив, как когда-то все было иначе. Это он донимал Восьмого расспросами, а тот отнекивался и злился. Теперь же — все наоборот…

— Ты почитаешь мне? — как-то аккуратно и неестественно спрашивает Четвертый, сделав кивок головой в сторону невидимого объекта. Восьмой прекрасно знает, что речь идет о той самой книге, и без лишних объяснений. К тому же, это позволит ему не задавать много лишних вопросов: он ухватится за возможность хоть немного подступиться к Четвертому и с радостью согласится сделать что угодно. Он знает Восьмого практически наизусть.

— Конечно. — И Восьмой его не разочаровывает. В этом чувствуется хоть немного стабильности.

Голос Восьмого почти красивый и убаюкивающий, и Четвертому быстро начинает хотеться спать, хотя Первый, занимающий еще одну койку, бубнит, что своим чтением они мешают ему отдыхать. Он все равно до последнего вслушивается в текст о воронах; даже странно, что в книге о «нечисти», которую подарил ему Ичиро, встречаются слова о них и даже о ятагарасу. Восьмой читает по-японски, иногда переходя на английский и поясняя слова, которые Четвертому могут быть незнакомы, и будто специально отыскивает информацию, связанную с Морияма, которая вновь вкручивает непонятные острые шурупы под ребра. Когда-то в этой книге была информация и о лисах, и о вампирах, и о волках… Последние сейчас предстают перед глазами Четвертого вместе с воронами, но он гонит прочь их обоих и просто продолжает слушать старающегося Восьмого.

Всплески чего-то живого в бесконечной пустоте обязательно исчезнут. Он будет в норме.

Завтра новый день.

Ꝏ Ꝏ Ꝏ

Четвертого настигает краткое осознание того, кем будет его соперник, за пару секунд до выхода на Ринг и объявления его противника. Восьмой выглядит так болезненно из-за происходящего, что в голове появляется надежда — он драться не будет, — которая тут же застилается жестоким осознанием реальности. Конечно, их свели друг против друга, особенно после того, как вчера они пришли к финишу практически в одно и то же время. Конечно же этот Бой — как бы окончательная точка в их соревновании, в котором никто из них не хотел участвовать.

«Может, это все-таки наказание от Ичиро», мелькает в голове Четвертого, когда судья дает сигнал о начале Боя. Причина, по которой он сейчас стоит напротив Восьмого, не так уж и важна. Четвертый вспоминает, что когда-то — очень давно — он думал, что в какой-то момент это случится. Именно поэтому Восьмой говорил ему не привязываться. Смотреть в сосредоточенное лицо бывшего напарника и знать, что скоро в него полетит кулак, невыносимо тяжело, но выхода у Четвертого нет.

Сдаваться просто так он не будет, поддаваться — тоже. Он будет делать то, что от него требуется и ожидается, так, как и должно быть. Все эти сантименты и сожаления при попытке обороняться и бить в ответ — лишь отголоски вчерашних переживаний, которых тоже не должно быть.

И зачем он соврал Ичиро? Может, в его голове покопались ли и к этому самому моменту, когда Восьмой подавляет его своими иллюзиями, мозги Четвертого были бы совершенно чистыми и он бы не допускал досадных ошибок. Откровенно говоря, у него была слабая надежда на то, что Восьмой поддастся ему и хотя бы не будет так резок, но винить его за холодную прямолинейность он не будет. Возможно, это шанс для Восьмого — он сможет пробиться наверх, вновь завоевать доверие Морияма, получить спонсора…

«Ему не понравится мое разбитое лицо», думает Четвертый, когда чужие когти мажут по шее и едва не срезают кончик уха. Во всем теле чувствуется навалившаяся усталость; только потом Четвертый понимает, что одной из способностей Восьмого является искусственное создание мышечной дистрофии соперника или, по крайней мере, этого изнеможения, которое мешает сконцентрироваться на своих способностях. Он держится до последнего и сопротивляется довольно долго, но в конце концов Восьмой успевает его добить несколькими ударами по голове, и приходит в сознание он, только когда его уже почти что пинком выпроваживают из медицинского кабинета.

Все тело ужасно болит и кажется поломанным абсолютно в каждой клеточке. Четвертый еще не проигрывал Бой, пусть и бывал в состояниях, когда даже ходить было практически нереально, поэтому краткое напоминание Теи о том, что за ним снова зайдут, чтобы отвести в комнату к спонсору, вызывает желание как следует поплакать — впервые за весь месяц. Какой к черту спонсор, если он выглядит, как один сплошной синяк? «Это будет категорическим унижением», размышляет Четвертый кое-как сквозь звон в голове, рассматривая в зеркале все царапины и вздувшиеся гематомы на лице, которые начинают потихоньку заживать под воздействием целебной мази. «Я просто опозорюсь, вот и все». Обычно Четвертый сразу шел в душ, чтобы отмыться от произошедшего, но сейчас он не уверен, как лучше поступить; раны не заживут до появления спонсора, если он попробует оторвать эти повязки прямо сейчас и смоет мазь вместе с кровью…

Дверь в общую спальню распахивается и захлопывается. Пара вкрадчивых шагов сопровождаются неуверенным стуком кулака об стену из вежливости — потом звучит осторожный голос Восьмого:

— Нил?

Нил.

Четвертый перестает дышать на короткое мгновение. Появившаяся ярость заставляет его проглотить всю боль и выйти из ванной комнаты к кроватям, у которых замер нерешительный Восьмой, чтобы как следует оттолкнуть его от себя.

— Какого черта ты меня так называешь? Я говорил тебе, что будет, если ты еще раз попробуешь меня так назвать?

— Прости, — тот тут же стушевывается и примирительно выставляет перебинтованные ладони вперед, — Четвертый. Ты… ты как?..

— Твоими стараниями — живой. Но спонсору этого не хватит. Опять-таки, твоими же стараниями.

— Сарказм при тебе, значит, все не так уж и плохо, — неловко шутит Восьмой, пожав плечами. Он выглядит не сильно лучше Четвертого, но благоразумно не жалуется на свое состояние. — Слушай, ну… я хочу сказать… прости, что…

— Не надо.

— Я надеюсь, что… — Тот замолкает лишь на секунду. — Что тебе попадется… не такой уж и плохой спонсор. Они… бывают разными.

Четвертый медленно, через силу подходит к своей койке и зажмуривается, чтобы сдержать слезы при попытке сесть. Губы расползаются в кривой улыбке.

— Еще советы будут?

Восьмой действительно обдумывает этот вопрос, после чего садится на койку Четвертого. Тот уже не думает его прогонять — просто не находит в себе сил.

— Попробуй отстраниться от происходящего. В последнее время у тебя это получается так хорошо, что я начинаю скучать по прежнему… тебе. — Он не использует то самое имя, которое причиняет столько боли, лишь слегка его касается, но Четвертый уже чувствует себя дурно. — Иногда помогает стратегия думать о чем-то приятном… о моментах, когда тебе было действительно хорошо. Если ты их представишь, представишь, что ты получаешь удовольствие, спонсоры сами в это поверят… Ты понимаешь, о чем я?

Четвертый молчит, не зная, как точно на это ответить. Он понимает — и в то же время не хочет понимать. Он пытается представить то, о чем говорит Восьмой, но ему тут же хочется вывернуть желудок наизнанку.

— Тебе же есть, о чем вспомнить, да? — продолжает участливо расспрашивать Восьмой с легким испугом в голосе. — Это же… не будет твоим первым разом?

— Я не уверен, — бормочет Четвертый.

Неловкая пауза длится целую вечность. Восьмой то и дело порывается что-то сказать и совершает неровные вдохи, то и дело передумывая говорить, однако затем решившись:

— Если ты хочешь… я могу… я покажу, как надо. Здесь… понимаешь, Вещи не вступают в отношения, но мы и не будем, верно? Все прекрасно знают, даже сами Морияма в курсе, что между лисами такое происходит, именно поэтому девушки живут отдельно, сечешь? — Он начинает ускоряться, бормоча это практически без остановок: — К тому же, никто ни о чем не узнает, а у нас есть время, это будет безо всяких обязательств, честное слово, считай, это как бы извинение за Бой и все такое, я правда не хотел тебя слишком уж сильно приложить, но выхода не было, а сейчас я могу тебе помочь, я готов помочь, понимаешь? Опять-таки, без обязательств, без чего-либо лишнего, это не привяжет нас еще больше, будь уверен, мне это самому не нужно. Только не снова.

Пустота в желудке становится еще больше. Четвертый поднимает взгляд на взволнованное лицо Восьмого и, наверное, впервые рассматривает его так подробно: и вьющиеся пряди, и щетину, и морщинки в уголках глаз, и темные тени под нижними веками. Некоторое желание просыпается в груди — странное и непонятное, неосознанное. «Что-то могло бы выйти?», задается он вопросом, и перед глазами возникает другой образ, совершенно иной: и волосы еще светлее, и глаза краснее, и брови другие, и привычное отсутствие улыбки ощущалось иначе…

Образ болезненный, жестокий, почти забытый, но все еще такой родной.

Если закрыть глаза, то он исчезнет? Или Четвертый может просто убедить себя создать очень искусную иллюзию, обмануть свое сознание и поверить в то, что этот образ будет с ним все это время?

Голова качается, и Восьмой воспринимает ее как ответ на свой вопрос, поэтому произносит:

— Как хочешь. Мое дело — предложить.

Что-то колет в сердце — наверное, сомнение в том, что Восьмой действительно не обижается на отказ. Они просто сидят рядом в полнейшей тишине минут десять, и почему-то ему кажется, что в эти мгновения они пришли к молчаливому понимаю чего-то, разделили на двоих общую боль и посочувствовали друг другу все так же без слов.

Потом в дверь стучат, и наваждение спадает. Четвертый глубоко вздыхает, чтобы лишить себя остатков эмоций, и с помощью Восьмого поднимается на ноги. Тея принесла ему новую форму, просто черную кофту с такими же штанами — Четвертый не видел вещи без золотых цифр посередине лет сто, — которую он быстро надевает. Бросив последний взгляд на Восьмого и легонько ему кивнув, Четвертый отправляется на встречу с судьбой и постепенно замораживает в себе остатки чувств, перестав ассоциировать себя с чем-то настоящим и живым.

Это просто тело, которое должно отвечать на вопросы и делать то, что ему говорят.

Так все будет хорошо.

Его ведут куда-то наверх — наверное, примерно в тот же коридор, где когда-то жил Восьмой. Четвертый спотыкается на всех ступеньках, поэтому охранникам едва ли не приходится тащить его за собой, так что создается впечатление, будто они тоже отчего-то нервничают. Даже Тея напоследок кратко поправляет на Четвертом одежду, смахивая с нее невидимые пылинки, и напутствует:

— Веди себя нормально. Он сам скажет, когда ваша встреча будет закончена, и позовет нас.

После неуверенного кивка со стороны Четвертого Тея открывает дверь и терпеливо ждет, когда он войдет в нее сам. Краешек сознания цепляется за то, что замок не щелкает — пусть отхода все еще есть. «Прекрати об этом думать», приказывает он себе, глубоко вздохнув через рот и сделав еще два шага вперед.

Комната, особенно по сравнению с той спальней, где они ютятся втроем, действительно огромна: в глаза сразу бросается роскошная двуместная кровать с белоснежным постельным бельем и каркасом из темного дерева, у которой задумчиво стоит человек. Все преимущества комнаты мгновенно меркнут, когда Четвертый пересекается с ним взглядом и тут же опускает голову в легком поклоне.

— Добрый вечер, господин, — шепчут его губы слабо и безвольно.

— Здравствуй. — Голос кажется одновременно мягким и стальным, но начинает звучать добрее, едва мужчина переходит с японского на английский: — Ичиро предупреждал меня, что с тобой лучше общаться на английском, чтобы избежать недопониманий. Он твой родной язык?

Четвертый пробует поднять взгляд. Мужчина выглядит довольно обычно, непримечательно — его можно было бы назвать совершенно нормальным, если бы сейчас они находились в другом месте.

— Да, господин, — отвечает он. Правда колышется в темноте сознания, но так и не выходит на свет. Он говорит то, что они хотят слышать.

— И как тебя называли на этом языке?

Он знает ответ, но ожидает услышать его именно из уст Четвертого. «Вот о чем говорил Ичиро», понимает он с некоторым сожалением. «Мне снова нужно надеть ту маску. Что ж, я уже это делал. Во второй раз будет проще…»

— Нил. Меня звали Нил Джостен.

— Присядь, Нил Джостен. — Он сам садится на кровать и вежливо хлопает по мягкому матрасу ладонью. Когда Четвертый выполняет приказ, тот продолжает: — Нравится эта кровать? Она сделана из сакуры. Очень дорогая, но мне хотелось, чтобы все было сделано в лучшем виде. Меня зовут Джеймс Риман. Можешь называть меня просто Джеймсом.

— Хорошо, господин.

— Я прибыл сюда из Германии, Нил. — Джеймс выдерживает паузу. — Специально для того, чтобы посмотреть на Бега и Бои, чтобы познакомиться с их участниками поближе. Я вижу, тебе крепко сегодня досталось, — в его словах даже скользит участие, — да-да, очень жаль, что так вышло. Некоторые традиции здесь, в Японии, кажутся чересчур жестокими, верно?

— Верно, господин. — Соглашаться, соглашаться и снова соглашаться. Четвертый хорошо этому научился. От него не требуется рассуждать о традициях страны, где он никогда не был — лишь кивать и подтверждать слова собеседника.

— Здесь хорошо, но, как говорится, дома все равно лучше. Признаться, я скучаю по своей родной Германии. — Джеймс выдерживает паузу. — Скажи, Нил, ты знаешь немецкий?

— Я… — Четвертый совсем немного теряется. — Я думаю, что… я очень давно на нем не говорил, господин.

— Я почти уверен, что у тебя неплохие знания моего родного языка. — Джеймс чуть касается его плеча, и Четвертого коробит от этого прикосновения. — Здесь никто и слова не может мне сказать, а я так скучаю по родной речи… Мне бы очень хотелось, чтобы мы перешли на немецкий. Или хотя бы попытались. Что скажешь? Попробуем освежить твои знания языка?

Четвертый не хочет вспоминать немецкий и моменты, когда он использовал его раньше. Это вообще был не он — это был Нил Джостен. Ему нужно притворяться тем существом, всего лишь прикидываться, а не пропускать всю его жизнь и мысли через себя. Это слишком больно.

— Конечно, господин, — уже привычно льются слова через его рот. — Я постараюсь поддержать беседу как смогу.

— Чудесно. — Джеймс переходит на немецкий практически сразу же, и в этом одном слове Четвертого что-то поражает. Оно звучит практически без акцента, но все же с ним что-то не так, и такие догадки подтверждаются следующей фразой, которую он едва разбирает: — Я хотел перейти на немецкий, чтобы уважаемые господа за дверью, подслушивающие нашу беседу, не смогли понять, о чем мы с тобой говорим, Нил Джостен. Все в порядке. — Он зачем-то отодвигается от Четвертого, увеличивая расстояние между ними, и слегка смеется. — Все прошло лучше, чем я думал. Ты можешь расслабиться, за тобой никто не наблюдает, в этой комнате нет камер, а мою речь они не понимают. Скоро они успокоятся и уйдут, оставят нас наедине.

— Господин?.. — Четвертый забывает перейти на немецкий от неожиданности и лишь удивленно моргает, не понимая, что происходит.

— Ты можешь понимать то, что я говорю, верно? — После кивка Джеймс продолжает: — Тебе необязательно отвечать мне на немецком, если ты действительно его подзабыл, но на английский или японский переходить не стоит. Просто кивай или качай головой, хорошо? — Четвертый снова кивает. — Я очень давно хотел с тобой познакомиться, Нил Джостен. Я думаю, мы во многом с тобой похожи. Мне тоже приходилось долго притворяться другим существом и делать страшные вещи, чтобы добиться своей цели. Сейчас мы оба можем сбросить свои маски и перестать это делать. Я нахожусь здесь для тебя, Нил Джостен. Я знаком с твоим дядей — и я помогаю ему вытащить тебя отсюда.