Первый звоночек проступает совершенно случайно. Вадиму всего тридцать восемь, он ещё полон сил, но боль в простреленным плече отчего-то сильнее, кровь в венах гуще, звёздочки перед глазами ярче и, когда он лежит в своей спальне в особняке Дагбаевых, последнее, что ему хочется, это криков и шума.

Он дышит тяжело, лёгкие немного болят, сломанное ребро даёт о себе знать, но, едва он думает об этом, как хохот лезет из горла, причиняя ещё большую боль. До рычания, до чертыхания, до сломанной спинки кровати. Перевязанный грудак не скрыт одеялом, расцарапанная татуировка красуется в свете настольной лампы — единственного источника света.

Но, какая ирония, только дверь скрипит, даже лампа мигает опасно. И Вадим точно знает, кто к нему зашёл. Этот запах духов ни с кем не спутаешь, магия науки: резкая спиртовая настойка, стоит лишь ткнуться под линию роста волос и густые длинные косы, превращается в самый нежный аромат полевых ромашек. Вадим усмехается, принося себе дополнительную нотку боли, слегка приоткрывает серые глаза. Под ними разломы мешков, посеревшая кожа, сухие губы и в целом вид не очень. Очень не очень.

Алтан смотрит словно сквозь него. Ему двадцать шесть, он ходит по психиатрам, посещал психолога, начал разбираться с проблемами, он принимал то, что должен был и это причина, по которой Вадик ему больше не нужен. Но запах есть. Винный аромат разносится по комнате, Алтан эти духи приобрел не так давно, они словно красная строка для начала новой жизни. Дагбаев переступает порог тихо, пока ничего не говорит, только отодвигает с минимальным шумом стул и присаживается полубоком у ног. Его костюм явно помят. Волновался должно быть.

— Можешь не пытаться, я все равно не сплю, — хрипло выдыхает Вадим.

Полные губы приоткрываются, но звука не издают. Алтан молчит. Они вдвоем молчат. Тишина густая, и заполнена стрекотом кузнечиков, шелестением деревьев за бронированным окном. В этом доме все окна пуленепробиваемые. На Алтане лица нет, его косы дерганные, с одной едва не сползает застёжка. Смотрит красными глазами — понимайте, как хотите — в пространство меж Вадимом и полом, почти в дерево самой постели.

— А… — Начинает он тихо, и тут же закрывает рот.

— Плечо в порядке. — Дагбаев взгляд поднимает, продолжает молчать. В порядке, конечно же. Ещё бы оно не было в порядке. Алтан ведь в срочном порядке всех семейных врачей созвал, обозвал кусками дебилов, заматерил на чем свет стоит и лично проследил, чтобы больше ни одной капельки крови не вытекло.

Алтан ведь такой: холерик чертов, его реакции быстрые и сильные, он чувствует остро, чувствует много. Дагбаевы, они все поголовно такие. Чувствительные. И этот не исключение, на иголках просидел, пока доставали гребаную пулю, вводили инъекционную губку. Много же крови босс потерял, — бормотали тогда подчинённые, запуганные яростью Алтана.

И вот они здесь.

— А ты? — Просипел Дагбаев, заглядывая в приоткрытые остекленелые глаза.

— А я выберусь, — ухмыльнулся Вадим.

Даже не соврал, правда ведь выберется. Только благодарность за сохранность тишины перестанет прорываться наружу, и сразу выберется. Вадик руку, лежащую на торсе, раскрывает неторопливо, тянется вперёд, Алтан эту руку с готовностью своей раскрывает и наконец не стесняется. Но выдерживает не больше пары секунд: Вадим не успевает отреагировать, да и не может, когда Дагбаев рьяно нависает над ним, опираясь по обе стороны от головы, спускается и жадно тычется в холодноватые губы своими, сминает так, словно вечность только этого и ждал — с их мини-операции всего-то часа два прошло.

— Ты такой идиот, — шепчет отрывисто, опирается коленом в матрас, ладонями придерживает за скулы и ненасытно покрывает губы звучными поцелуями. — Придурок… Зачем задерживался, что там, сокровищница твоя лежала? Не мог со всеми приехать? Зачем людей отослал? А если бы никто не вернулся? А если бы я не сказал проверить территорию ещё раз? Зачем жизнью рисковал? Конченный ты идиот, господи, какой ты идиот, я не могу с тебя… Придурок, — целует жарче, отстраняется от неудобства, убирает собственные свисающие косы с чужих плеч, гладит большим пальцем по скуле; Вадик под ним улыбается сыто, довольный, растекшийся, так и не скажешь, что при смерти был.

— Чего разнервничался, золотейшество? — Хмыкает смешливо Дракон, хмурится от боли и Алтан спешит отойти, чтобы не мешать, но его руку бесстыдно прихватывают. — Подожди. Вернись.

Голос у него больше не дурашливый. В секунду посерьёзнел, сволочь, играет своим поведением, как хочет, а Дагбаеву потом сиди страдай от этого. И ведь приближается, возвращается в прежнее положение — руки по обе стороны, лбом в лоб.

— Я может… Компенсацию себе хочу. За ущерб. Пять тыщ поцелуев.

— Ты сентиментальный баран, ты знаешь об этом? — У Алтана уже смех на нервной почве проявляется, но он все равно целует. Горячо, сладко, влажно.

***

Второй звоночек случается, когда он промахивается на учениях. Это ничего такого, он даже не обращает внимание на ситуацию: девятнадцать из двадцати пуль попали ровно в подвешенную цель, все отлично, он все ещё профессионален до мозга костей и наемников его уровня днем с огнем не сыщешь. Только вот…

— Ого, — усмехается один из группы молодняка, стаскивает наушники для тренировок и, просвистев вслед уезжающей на тросе мишени, добавляет: — Акелла всё-таки промахнулся, а? — Шутку поддерживают его товарищи, всего пара человек.

И Вадим ухмыляется им, щурит опасные глаза предупреждающе, остерегающе.

— Понадобится, — урчит он медом, — подстрелю тебя в полете.

Смешинки прекращаются мигом. Зашуганные, молодняк покидает корпус и, не успевает Вадим выдохнуть, как позади раздается обеспокоенный голос:

— Босс? — Он оборачивается лишь слегка, незаинтересованно смотрит через плечо — один из заматереллых его подчинённых стоит, опустив руки вдоль туловища. — Все в порядке?

— Что? — Недовольно бурчит Дракон в ответ.

— Ну… Вы так…

Только замолкает больно быстро. Кидает стыдливое «Я потом скажу, дела зовут…» и убегает быстрее, чем у Вадима появляется желание его отозвать обратно. Он сам толком не понимает своей реакции. Агрессия никогда не была его коньком, более того, после пубертата и вставших на место мозгов, у Вадика совершенно отпало какое-либо желание нарываться на неприятности или ссоры и жил он среди гражданских лёгким и безоблачным котом Леопольдом — детишки, давайте жить дружно!

Крови, кишок, ссор, раздоров и острых ощущений поголовно хватало в рабочее время, даже с Алтаном. И все попытки задеть у Вадика были лишь задором, шпилькой не имеющей под собой ничего, кроме желания глянуть на реакцию. Все драки на слабо, все попытки взять на понт, все, что можно взять на лишние никому ненужные свистопляски с последующими отхаркиваниями сгустков крови остались там, в далёком прошлом. И вместе с ними осталась там же неумолимая обида. Как же он был обидчив в детстве… Даже смешно от того, что от девятнадцатилетнего Вадима толком ничего и не закрепилось, кроме привычного любопытства.

Дракон расправил плечи, вставил Хеклер в кобуру, щёлкнул кнопкой. Тяжесть внезапно налилась в груди, он ладонью поднажал на область сердца и, тряхнув головой, вышел из тренировочной площадки.

***

Третий случай, последний, забивший гвоздь в гроб его олимпийского спокойствия, произошел когда ему исполнилось сорок.

Такое забавное число, а на деле почти половина жизни прошла. Их отношения с Алтаном продвинулись за годы знатно, Вадим целовал его жадно, целовал медлительно, грубо и нежно, тягуче и резко, чмокал и вылизывал рот, и неизменно раз за разом чувствовал в себе то, что не должен был. Стал больше бояться, больше волноваться.

Ошибки продолжались, Дракону жизни не давало это — едва дернув бритвой, он скользнул лезвием по щеке и капелька крови выскочила, только отвёл руку от лица. Алтан рядом сплюнул зубную пасту, нахмурился.

— Сейчас гель дам.

— Не надо! — Вышло жёстче, чем планировал. Дагбаев замер, потянувшись. В одних штанах от клетчатой пижамы, с распущенными волосами, он смотрел с абсолютно искренним удивлением, Вадик никогда — никогда — не повышал тон голоса в негативном ключе.

Он был громким в смехе, в спорах, он был громким, потому что хотел этого, но то, с каким рычанием вылетело слово из глотки, то, как застекленели серые глаза, замерло все тело и несильно видные шрамы на груди будто проявились чётче, едва стоило Вадиму схватить Алтана за руку без зубной щетки. Та с глухим стуком выпала в раковину. Дагбаев смотрел на него широко раскрытыми глазами, совершенно ошеломлённый и до него даже толком не дошло, что случилось. Вадик подрывается с места, отбросив бритву, подхватывает Алтана под ягодицы и резво опускает на стиральную машину, затыкая влажным глубоким поцелуем, но Алтан дёргается.

— Ва… — Он ерзает, его хватают за талию, прижимают ближе и Дагбаев бы не сопротивлялся, но нутром чует, что что-то не так, вырывается из хватки, рычит, едва отлипнув от губ: — Вадим!

Дракону приходится отстраниться. Красные глаза едва не молнии метают, в них обеспокоенность пляшет, черные брови нахмурены, крепкая хватка на собственных щеках сменяется настойчивой лаской, Алтан привычно практически усыпляет его поглаживанием по щеке, поднимается от скул, к виску и макушке, заставляет взглянуть на себя.

— Что с тобой? — Спрашивает он, сосредоточенно заглядывая в душу.

И снова это ощущение давит Вадика, протаскивается сквозь ребра наружу, связки отказываются работать. «Ничего», — хочет ответить он, но вместо этого выдавливает жалкое: «Совсем не хочешь меня?». Алтан едва не обзывает его придурком. Сдержался буквально за пару мгновений до того, как слово вылетело, прикусил щеку изнутри. Вместо этого молча приник к губам, чувствуя себя озадаченно от того, с каким жаром Вадик ответил ему, как прижал к себе, крепкими руками зажав талию, как вкусно перешел к шее, обновляя свеженькие отметины под адамовым яблоком. Он уже не стеснялся их, совершенно не стеснялся, светил отметинами, на улице, конечно, прикрывал, но дома никто и пикнуть на это не мог, Алтан испытывал иррациональное наслаждение от этого. Словно каждая отметина — временное кольцо на безымянный палец.

Облизнувшись, он прикрыл глаза, пробрался шаловливыми пальцами к кромке домашних серых штанов, проникая под белье и сжимая в кольце пальцев ещё совсем мягкую плоть. Дракон только сильнее раззадоривал, горячий и мощный, он позволял практически улечься на себя и свободно надрачивать.

Но, когда у Алтана высвобожденный из-за пижамы член истекал, как и обычно, готовый ко вкусному утреннему сексу, Вадим оставался мягким. Реакции ниже пояса не было никакой.

Не чувствуя в этом подвоха, Алтан хотел было в очередной раз пошутить про возраст, провести по головке нежно, но застыл, едва ощутил, как закаменело тело Вадика. Не член, нет. Сам Вадик. Отстранился, молча уставился в никуда мертвым взглядом и тогда Дагбаев понял, что это начало конца.

— Ва…

— Помолчи.

Алтан бы сказал, что подобное случается из-за стресса. Собственно, это он и отметил позже, вечером, перед сном. Спросил, что его так волнует, пригладил по плечу и оседлал, долго и вкусно вытрахивая из головы наверняка глупые мысли, залегшие там. Вадим ведь по-своему глупый — надумает, и никому не скажет, сам всё решит, сам сделает. Все сам, никогда ни с кем не делился ни проблемами, ни переживаниями. Кто бы мог подумать, что главным упертым козлом в их паре окажется не Алтан с его тараканами, а вполне себе психически здоровый Вадик. Наверное в том и была его загвоздка. Всегда сам.

И в конце, казалось, у него получилось избавить любовника от напрасных сокрушений — той же ночью Вадим вторым заходом взял его с новыми силами, выкачал из тела дурь, напомнил кто он на самом деле, и Алтан малодушно поверил, что все вернулось на круги слова, но в итоге? Ведь это было так очевидно. Настолько, что, кроме смеха на грани истерики, Алтана больше ничего не гложет: он просыпается следующим утром один, завтракает один, обедает один, ужинает один, засыпает в кровати один. И, понимая необходимый минимум, не чувствует в душе ничего. Разве только телефон разбивает об стену, но это мелочи.

По сравнению со сбежавшим Вадимом это действительно мелочи. Мелочами были, мелочами останутся. Хоть… Пять тысяч таких телефонов разбей, Дракона, если тот сам не захочет, нигде не получится найти.

Ведь, несмотря на все заскоки, на все страхи, несмотря на отвратительную привычку отрекаться от любых связей как только те становятся рисковыми, Вадим действительно являлся профессионалом, каких мало.

— Какой же ты… Тупой. Тупой. Придурок. Идиот. Ненавижу тебя.

Дагбаев хрипит в воздух, сидит на кровати и, медленно прокручивая в голове все, забывается в осознании, ероша распущенные ко сну завитки волос.

***

Но, конечно, даже он не знал всего.

Мысли, гложущие его, всколыхнулись напрасно: очередная зачистка в начале все того же дня, совершенно ничего необычного, такие происходили сотнями за день, Вадим проходил их постоянно. Затем даже не поменялось особо ничего, разве только осадок в душе от нарастающих факторов. Он промахивается. Он не успевает целиться. Его скорость низка, его работоспособность снижается, стресс влияет на его возможности, его возможности, ныне ограниченные, влияют на стресс, и это превращается в омерзительный замкнутый круг, который изнутри не сломать. Вадим приступает к заданию, заранее готовый ко всему, просчитавший все пути, как привык за долгие годы. Ведь, в первую очередь, он наемник. Опытный.

Его сердце не трогала ничья смерть, никто не был способен растрогать Дракона, у него не было ни одной уязвимой точки и тем страшнее воспринимались те крохи защиты, которые он начал с грехом пополам проявлять в сторону Алтана. Самое малое, что он мог себе позволить, и так показывалось под соусом шуток и дурачеств, но, стоило лишь задуматься о том, что в сердце малодушно просыпалось желание закрыть Алтана собой не столько ради стабильной зарплаты, сколько ради обычной человеческой заботы, — било по всем установкам. Это риск. Это опасно. Это слабости, ненужное, это шелуха, это пренебрежение и собой, и всем остальным, и это совершенно не было в его планах. Влюбляться в сорок… И в кого! Хах. До чего же жалкая выходила картина.

Но со временем, пусть слегка начиная принимать собственные чувства и эмоции, он держался на том, что способен, если не дать Алтану больше, чем тот имеет, то хотя бы сохранить это в целости. Ведь охранять Дракон как раз умеет на высшем уровне.

А потом пропало и это. «Акелла всё-таки промахнулся, а?». Настолько сильно ударить по его состоянию, это ж надо было постараться, и накапливающаяся волна ощущения собственной ненужности возрастала в нем по мере продолжения работы. И, наконец, назрел вопрос.

А чем Вадим вообще тут занимается? Делает что? Спасает кому-то жизни, защищает, предает кого-то, может он просто хороший собеседник или?.. А толку от него, такого, сколько? А есть ли вообще? И, если есть, где он, этот толк, что Вадик его в упор не видит, не замечает совершенно, пусть в пустоту пытается заглянуть, а там за гранью нет ровным счётом ничего. Он же как в «Моей ужасной няне». Как только в нем нет нужды, ну что поделать… Так складываются звёзды.

Но судьбоносным все равно остаётся тот самый день.

Когда он едва пересилил собственные ограничения, едва успокоил себя: он нужен, а, если и нет, можно просто найти новую работу, найти место, где от него будет польза, это не сложно. Он вернул себе душевное равновесие, напоминая, что ничто в этой жизни не способно отяготить его и держать на месте. Он задушил в себе любые проявления слабости, убил уже не совсем зародыш сомнений. Не нужен? Ну и черт с ними. Он всегда будет нужен. Главное место найти. А искать Вадим умел точно, собирая кропотливо информацию, добиваясь собственного влияния, делая это не показушно — ему к дьяволу не нужно было выделяться, чтобы доказать собственную исключительность и необходимость, он ощущал это, даже находясь в тени и чувствовал себя вполне отлично, прекрасно зная у кого в руках необходимые ниточки. Вот что давало ему удовольствие.

Он все ещё контролировал себя. Все ещё оставался собой. Он шутил, дурачился, вернул Алтану то, что делало его спокойнее — Дагбаев теперь не волновался за него, все ещё называл идиотом и обещал убить, но не столько реже, сколько более шутливо. Все вернулось на круги своя. И на миссию ту, злополучную, он вышел собой-прежним.

Так он считал.

Здание практически очищено, люди, живущие здесь, не столько не заслуживали жизни, сколько не угодили определенным людям, перешли особые границы, вот почему Вадим находился здесь. С ребятами он проник в здание, те рассыпались, а он пошел прямо на главу семейства. В огромном особняке, огороженном от вселенной толстым высоким забором, за многие мили от населения, произошло массовое убийство: ни один член семьи не выжил. Золотце будет доволен, — хмыкал про себя он, вытирая нож от остатков крови. Труп лежащий перед ним не вызывал эмоций, он как был, так и оставался всего лишь куском мяса. Насвистывая, Вадик спустился вниз, вокруг лежали трупы, лёгкий запах чужой крови витал в воздухе, он затянулся им поглубже и с шумом выдохнул. Все в порядке. Он в порядке.

Парни прибирают последних людей, проходит обход территории на нахождение спрятавшихся детей, которых так же необходимо убрать — покалеченные, они могут вырасти и отомстить. Вадик усмехается от этой мысли, один покалеченный ждёт его дома. Он не видит смысла задерживаться кроме, сейчас уберут товарищей-трупов подальше и там же закопают, а дом приедут сносить, однако удобно. Буквально единственное, что его тогда остановило — детский плач.

В этом огромном пустом доме, где кроме него, и парней нет предположительно ни одного живого существа, детский плач слышался раздирающим эхом прошлого. Вадик, не следя за ногами, свернул в сторону, откуда он доносился, и, с ноги выбив дверь, застал одурачивающе забавную картину: на светлом пеленальном столике лежал совсем ещё кроха, худенький, щупленький, в две вадимовы ладони. Тронуло ли его это? Нет. Больше волновал наемник, стоящий напротив. Ужас на его лице невозможно описать: широко раскрытые глаза напополам с отвратительно разинутым в испуге ртом, дрожащая рука, которая держала Кольт, словно впервые, а на полу неподалеку тело убитой женщины-служанки. Вадим чертыхнулся:

— Ну? — Хмыкнул он, складывая нож и цепляя за пояс. — Долго мяться будешь? Стреляй!

— Босс… — Хрипло пролепетал мужчина, едва переведя на него взгляд. — Я не…

— Стреляй!

Не сказать сколько сил потребовалось тому и что именно заставило так встрепенуться, но дитё орало, как резаное, хоть Вадик и отсюда видел, что оно цело-целёхонько. Очередной малыш, что не так? Считай, всего лишь поздноватый аборт, всем от этого легче, чем оставлять травмированного человеческого детёныша. Но мужчина медлил. Вадик едва зубами не заскрежетал:

— Профи, блять, профи… Ушел отсюда! — Рявкнул он, приближаясь широкими шагами и отбирая из рук несчастный Кольт. — Пошел зачищать территорию, чтоб я твоего духа не видел. — Наемника, как след простыл.

Один из новеньких, конечно, ещё не привык к подобному. К убийству детей в принципе сложно было привыкнуть, это ему понадобилось минимум десять лет, чтобы не ощущать остатки совести, давящие на осколки человечности изнутри. Вадик цокнул вслед новичка, покачал головой, наставил кольт на дитё лёгким движением руки. Один чик и нет человечка. Трупный запах, ещё не совсем успевший разнестись по комнате, не отталкивал — раззадоривал. Он всмотрелся безразлично в искривленное в плаче лицо, отметил только огромные карие глаза и пробивающуюся копну темно-каштановых волос. Спущенный курок упирался в палец, Вадиму достаточно было одного незаметного касания к спусковому крючку и пуля разорвет тельце, прикрытое лишь памперсом.

Но что-то… Его маленькие ручки дергались агрессивно, ноги были поджаты и двигались, словно он пытался ударить вполне себе видимого врага или добраться до дула пистолета. Вадик даже сам не заметил, как усмехнулся.

— Ну бандит, — хохотнул он, не контролируя своих действий; опустил оружие, поднял курок, подошёл к столику в два шага и, ухмыляясь уголком губ, коснулся указательным пальцем лапки. — Или всё-таки… — пробормотал задумчиво, дулом отодвигая незастегнутый кончик подгузника, нахмурился картинно. — Всё-таки бандитка.

Он смотрел эту девочку в замешательстве, запоздало ощутил запах чужого… мокрого дела, скривился.

— Ты ещё и воняешь, — фыркнул, наблюдая за тем, как она пыталась мстительно укусить его за палец двумя молочными зубками. — Ну что за… Не бери в рот каку, — девочка очевидно не собиралась его слушать, она хвасталась ладошками за него и отчаянно пыталась бить по нему, ударяла ногами по руке, зло пыхтела, сопела, всеми маленькими силенками старалась дать отпор страшному дяде, пока сам страшный дядя безуспешно силился не пропускать в голову то, что гложило его уже два с чертом года. — Забавно…

Он проговаривает это, припустив веки, отставляет Кольт в сторону и, подхватив дитя, поднимает в воздух. Она все ещё агрессивная, ещё злится, но уже не кричит, хмурит совсем маленькие бровки, шлёпает его по рукам, голову держит уверенно.

— Какая резвая, ты посмотри на себя, — коротко смеётся, прикладывая к торсу.

И тогда мысли, которые он гнал от себя, от которых считал себя полностью свободным, которые вроде как искоренил, просыпаются вновь. Они наплывают на его горячей волной, но почему-то не обжигают, а наоборот — отдают морозной свежестью, на контрасте со всем, что он испытывал, словно хлесткая пощёчина, заставляющая повернуть голову на сто восемьдесят градусов, пока не получится оценить всю ситуацию. И тогда Вадим видит себя.

Ему сорок. Половина жизни прошла. Он сидит в особняке людей, которых убил, это совсем не удивляет его, но как долго он сможет повторять то, что сделал сейчас? Прошлые ошибки накладываются друг на друга, Вадим понимает, что теряет хватку, его убьют, если он продолжит делать то, что делает. А затем что? А Алтан что? Захудалые капельки влюбленности, желание заботиться, нежность, так некстати успевшая проявиться, и необходимость в горячих успокаивающих поцелуях, словно Вадика торкает каждый раз от мысли, что с Алтаном что-то случится. И он прекрасно знает, что сам Алтан испытывает ровно то же. Неконтролируемый душащий страх.

Внезапно так захотелось оказаться рядом с ним, притереться, чтобы затребовать свою незаконную ласку, приникнуть к рукам, провести по талии и вжать в себя. Но перед ним не Алтан — перед ним чужой ребенок. Маленький и беззащитный. Крохотный, полностью тонущий в его объятиях, Вадик прижимает дитя к себе и в летний жаркий день она никнет к прохладному покрытию черной кожаной куртки. Малышка.

— Принцесса, — с толикой потрясения проговаривает он, похватывая рукой кусачую девчонку удобнее.

«Человеческий детёныш» успокаивается быстрее, чем, наверное, мог бы, имея чуть больше мозгов. И ценности в ней вообще никакой. Совсем ничего из себя не представляет, пустышка, чистый лист. Но Вадим тычет пальцем второй ладони в пухлую щеку и «детеныш» недовольно бухтит на это, тянется укусить снова.

Позорная мысль развивается в голове в геометрической прогрессии — а ведь это выход! Самый настоящий! Он хватает ребенка, укутывает в мягкое бежевое полотенце, забирает пеленки подмышку и, словно тень, выскальзывает от группы зачистщиков незамеченным. Садится за руль собственного ярко-алого джипа, уложив ребенка на колени, набирает одному из парней сообщение — «Ушел по срочному делу, вернусь через полчаса, закончите работу и уезжайте».

***

И правда вернулся. Никого уже не было, Вадик остался один, свое сокровище он надёжно спрятал туда, куда никто не пошел бы искать, даже если бы Дагбаевы отправили своих лучших людей на поимку девчонки. Возвращается он в пустой особняк забрать документы, проникает в здание, ворошит все, поднимает с ада все возможные папки, копается везде — времени мало, скоро придут сносить, потому он и спешит, кропотливо проверяя каждую щёлочку, каждую чёрточку, каждую ямочку на нахождение необходимых бумаг. Он находит их на чердаке за картинами, а, когда спускается к выходу, натыкается взглядом за тощего мальчика, держащего в руке забытый им Кольт.

Иронично, — проплывает мысль в голове Вадима.

Мальчик совсем слабый, видимо, страх сковал его, подчинил, в то время, как сам Дракон ощущал собственную силу как нельзя лучше.

— Не сможешь. Выбрось игрушку, — мирно говорит он, делая шаг вперёд. — Тебе нужна чужая кровь на руках, пацан?

Но тот не слушается, в паре метров от Вадима, в пустом коридоре. Как только выжил? Или это его пацаны подвели — слепые придурки оставили в живых ещё одну ошибку аборта. Дракон кривит губы от мысли, свое он забрал, а этот кому сдался? В нем все ещё ни единой капли человечности больше необходимого минимума, его совершенно не трогает ничьё испуганное лицо и этот мелкий наглый засранец не вызывает в его сердце ничего, кроме равнодушного спокойствия. Он приближается неторопливо, выхватывает из хлипких пальцев оружие, молча разворачивает ствол и рукоятью бьёт дитё по виску.

А затем спокойно закапывает рядом с остальными трупами. Ни толики даже пародии на сострадание.

Эта девчонка — «принцесса» — разбудила в нем с новой силой вспыхнувшуюся мощь. То, что и делало его собой. По-настоящему собой.

Теперь, когда в нем вновь появилась необходимость, Дракон ощутил прилив энергии покруче прорвавшейся платины. Пусть он будет бесполезен на собственной работе, пусть не сможет дать человеку, которого полюбил, ничего, но в нем наконец вспыхнуло прежнее «Я», делающее его неуязвимым. Загорелись серые глаза, налились кровью крепкие руки, огонь поднялся из недр к груди, будто живой воды испил и ночью, после своеобразного прощания с существом, за которого готов жизнь отдать без лишних раздумий, он уехал.

Снял деньги со счета, прихватил девочку — Тому, как окрестили родители — которую день держал у знакомого врач-педиатра, и уехал.

Все так просто.

И смех, и грех.