Научи меня - VI-X

VI-X

Цукишима валится головой на локти. Она нещадно болит, — ещё немного и расколется пополам. Поясница едва чувствуется, ведь он проводит весь свой день за столом, но никогда не жалуется — с недавних пор он считает, что ему попросту не на что.

Он проверяет домашнее задание своей ученицы. Ханна, между прочим, способная девушка, но преподаватель-расист никак не хочет ставить ей хорошие оценки, и Кей всеми силами пытается найти то, к чему старик придерётся в этот раз. На пальцах едва не появляются мозоли, потому что вместе с телефоном у него в руке всегда имеется ручка. Он с трудом отрывает себя от стула, когда сотовый на тумбочке начинает вибрировать.

— Да, мам, заеду завтра, — без приветствия отвечает он, когда мать вновь начинает досаждать тем, что они редко видятся.

Цуки ни в чём её не винит, нет, просто устал от того, что все думают, будто он полон сил всегда. Потому что это далеко не так, даже сейчас он очень хочет свалиться в свою узкую холодную кровать и проспать в ней неделю, скрываясь от всего мира и самого себя.

Немного погодя, он набирает номер Ханны, но она не отвечает и из динамика он слышит лишь её автоответчик.

— Это Цукишима. Я хотел передать, что завтра отошлю на этот номер ваше домашнее с отмеченными ошибками, но перед тем, как сдать его, отошлите обратно, когда переделаете.

Он отправляет сообщение и со стуком кидает телефон обратно на тумбочку. Ему бы сейчас разгребать документы, но кресло отца такое удобное, а стол кажется лучшим ложем для сна, так что он почти сдаётся. Папа прибьёт его, если узнает, чем он занимается в рабочее время. Ведь его посылают сюда за помощью, — да и это хорошая возможность показать себя, пока он ещё учится, чтобы потом работодатели уже знали то, как усердно он старается.

Отец мечтает, чтобы они работали в одном офисе, а Цукишима не знает, о чём ему можно мечтать.

Когда всё же находит в себе силы закрыть кабинет на ключ и оставить его охраннику, Цуки покидает офис и решает прогуляться по ночному городу.

Он всё ещё не до конца отошёл от ситуации и признаёт это. Но время медленно затягивает его раны, даже немного лечит — кажется, он не плакал целую неделю.

Телефон легко умещается в его светлой ладони, когда он, не останавливаясь, открывает галерею. Он прокручивает все фотографии: их совместные, где они вдвоём, а затем доходит до снимков Тобио одного. Тот всё такой же красивый.

Цуки до сих пор влюблён, глупо отрицать. Но уже давно наступил конец их истории, он помнит, что жизнь идёт дальше. Так что он хочет тоже попробовать — набирает Акитеру.

— Хей, помнишь… Да-да, всё хорошо, я хотел узнать, ты… Недавно предлагал мне сходить с твоей компанией в бар? Я, — если предложение ещё в силе, конечно, — согласен. Почему бы и нет?

Они говорят немного; брат спрашивает, как дела, затем сообщает ему адрес и дату, и Цуки в голове копирует эту информацию, запоминая её для следующей пятницы.

Свет ночных фонарей слепит его, когда он ловит попутку, чтобы добраться до деревни. Женщина за рулём приятна ему — она не особенно разговорчива, Цуки тоже, но они немного толкуют о музыке, потому что их вкусы сходятся. Дорога почти пуста, когда они выезжают из города, и ночное небо освещает им путь, а дорожные знаки блестят в свете фар.

Цуки любит машины. Ему нравится смотреть на дорогу, чувствовать руль под ладонями; но ещё больше он ценит моменты, когда кто-то везёт его. Когда он может просто любоваться пейзажами, горящими заправками, птицами. Его успокаивает эта тишина, он не любит шум, так что этот тихо играющий рок придаёт ему ещё большей сонливости.

Он не идёт на кладбище, нет. Сразу проходит к кафетерию, заказывает какао и просто смотрит на него. Смотрит и не понимает, почему по щеке вновь бежит слеза.

— Я боялся этого момента.

— Я знаю, Цуки, но ты должен меня понять.

— Я понимаю.

Хината склоняет голову.

— Когда он… когда вы первый раз поругались, он пришёл ко мне, потому что был в шоке. Он не хотел так вести себя, поверь мне. Но ситуация была совсем не такая, как ты думаешь.

Что с тобой происходит?

Цуки помнит этот конфликт, с него начались все проблемы, а потом снежный ком было не остановить. Помнит его крики и просьбы, но это было не со зла, он понимает сейчас, — это было от адской боли.

Из мыслей его вырывает спокойный мелодичный голос Шоё:

— В этот день он узнал, что врачи всё не могут поставить диагноз. Они ждали, пока из отпуска вернётся нейрорентгенолог, который сможет сделать максимально точное заключение, потому что хирург боялся рисковать, — рука Цукишимы замирает в этот момент, и время останавливается. Он чувствует, как медленно раскрывается его рот, но не может пошевелиться. Брови съезжают к переносице, и Цуки просто не может отвести взгляд от барной стойки, понурив голову. — Ему позвонили, и он… Он был так взбешён. Он очень сильно устал уже к тому времени, потому что из-за опухоли у него появились провалы в памяти, он постоянно ощущал слабость в теле и иногда падал или спотыкался на ровном месте. Все эти два года она росла, не переставая, а когда он всё же пришёл в больницу, чёртового рентгенолога на месте не оказалось.

— Откуда ты всё это знаешь? — спрашивает Цукишима. Его голова почти вибрирует от перенапряжения, он пытается затолкать слезы обратно в себя, прижимая к уголкам глаз пальцы.

— Ты не думай, что не был ему дорог, потому что он почти ничего тебе не рассказывал. Он потерялся и очень хотел, чтобы ты не утонул в этом болоте вместе с ним.

Ему лишь нужно последний раз поговорить с ним. Он помнит, что Кагеяма не ответит, да, ни на секунду не забывает. Но это необходимо ему, как кислород, так что он не смеет отказать себе. Всё кажется бредом, но было ли в его жизни вообще что-то не бредовое после Кагеямы? Цуки понимает, что он заменил собой всё, заполнил пространство без остатка, и не остаётся ничего, кроме как пытаться жить с этим. И это ненормально, но он никогда не умел решать свои проблемы.

— Ты говорил, что все получают то, что заслужили. Но так ли это по-настоящему?

Он почти спокоен; у него лишь трясутся пальцы, но это так привычно, что он не обращает внимания. Цуки никогда не боялся самого Кагеямы, но страшился того, что тот может сделать. И даже сейчас, стоя у его могилы, зная всю правду, он представить себе не может, что Кагеяма натворил.

— Заслужили ли мы с тобой это? Ты заслужил?

В этом бою Тобио не был один. Лишь поначалу у него не было никого, пока в его жизнь не ворвался Цукишима. И ему было очень сложно, так что, хватаясь за последнюю надежду в его лице, он не заметил, как тонуть начали они уже вдвоём. А затем, поняв это, любыми способами постарался вытолкнуть его наружу, забыв про самого себя, потому что на ноге уже образовались кандалы, которые не отпустили бы его.

— Почему ты? — к пальцам присоединяется дрожащая челюсть, но, боится Цуки, это вовсе не от холода. — Я стою здесь, блять, не просто так! — кричит он. — Так какого чёрта, Кагеяма? Скажи мне!

Он падает коленями на промёрзлую землю, сгибаясь под тяжестью тоски и боли, которые медленно пробирают его всего, от начала и до конца. И его лицо краснеет, глазные капилляры лопаются, но он помнит, что это конец. Он помнит всё, начиная от их первой за долгое время встречи, заканчивая последней ссорой. Каждая проступающая на лице парня морщинка ярко отражается в его памяти, как и каждое злое слово, которое проникло глубоко в его сердце. И он кричит от безысходности и боли, словно раненный в бою зверь, и уже не надеется, что когда-нибудь забудет это, потому что всего слишком много, но он будет стараться так сильно, как только сможет.

— Ты не рассказал мне об этом. Ты всегда молчал, когда я хотел знать. Я знал о тебе так мало, ты… ты знал обо мне всё.

Его плачь эхом отдаётся в этой глуши. Никого здесь уже нет, потому что время давно перевалило за полночь, но Цуки всё ещё сверлит взглядом эту табличку с его именем и пытается докричаться.

— Я клянусь, обещаю, что больше не буду таким. Я клянусь! — из горла вырываются жалобные хрипы, похожие на скулёж и вой, и Цукишима валится головой на подставленные локти, словно поклоняется блядской могиле. Но он ненавидит её. И ещё больше ненавидит себя за то, что несмотря на всё, он вновь здесь, — Кей не заслуживает и не должен. Кагеяма бы не хотел, чтобы он был здесь, и Цуки так сильно корит себя за то, что не может не приходить.

— Почему ты не послушал меня? Я просил, но ты так и не послушал, — его голос ломается на последних словах и с всхлипом он бьёт кулаком по грязи. — Ты никогда не слушал меня, и я не могу перестать спрашивать себя — почему? — у него больше нет сил. Тобио заставил его возвести рядом с собой такие стены, и Кей не может разрушить то, что сам же и создал, но он никого не винит в этом, кроме себя самого. С каждым разом он стирает о них свои костяшки всё больше и больше. — Прости меня, Кагеяма, но я всё ещё так сильно хочу, чтобы ты вернулся.

Он хочет услышать его голос таким, каким он был в последний день. И проклято то, что он говорил ему тогда, Цукишима не хочет об этом думать. Но он желает снова поговорить с ним и сказать то, что так долго не мог выразить словами. И его чувства уже никогда не смогут обрести свободу, это место прямое тому доказательство, но он не справляется и чувствует, как медленно рушится на кусочки.

Он немного удивился, когда в его дверь позвонили. Потому что на часах полночь и он уже собирался в кровать, надел домашние шорты и взял с собой тёплого молока. Совсем немного клонило в сон, — у Цуки был тяжёлый день, который повторится завтра, и ему хотелось заснуть на ближайшие лет сто. Настроение плавало где-то на дне грязного стакана.

Ещё сильнее он удивился, когда увидел на крыльце Кагеяму.

— Заходи быстрее, холодно ведь, — через секунду колебания он отошёл с прохода, запуская его в дом. На улице действительно холодало; поздний сентябрь не радовал погодой. Поднялся ветер, который всполошил чёрные волосы, и лёгкий дождь впитался в его тонкую толстовку. Цуки тихо буркнул на его наряд, и изо рта вырвалось облачко пара, когда он закрывал дверь.

— Кагеяма? Всё в порядке? — Цуки обнял себя руками, озадачено сводя брови на переносице.

Тобио точно не выглядел как человек, у которого всё в порядке. Круги под глазами почти сливались с цветом глаз, ещё ярче выделяясь на непривычно бледной коже, а потухший взгляд заставлял сердце Кея сжиматься в волнении. Он будто не спал целую неделю, это похоже на какую-то болезнь, слишком плохо он выглядел — из-за обычного плохого дня так не бывает.

— Цуки, пошли к тебе? — произнёс он.

А Цуки был немного в шоке, потому что вчера Кагеяма говорил, что не хочет его знать, просил оставить в покое; казалось, что искренне ненавидит. Так что Кей чуть сильнее сжал руки на своих плечах и через силу кивнул, опустив взгляд в пол. Он не мог оставить его одного, один на один с таким состоянием. Разве можно было не простить Кагеяму? Такого хорошего, красивого, просящего.

— Пошли, — Кей обошёл его и направился в свою комнату, не имея возможности выбраться из паутины собственных мыслей — он в них тонул, обволакивающих и липких, а Тобио на его фоне выглядел тем самым милым, маленьким паучком, который с виду и мухи не обидит. Цукишима в его сетях и был той самой мухой и представить не мог, обидит ли его Кагеяма.

Тобио повалился на его чуть скомканное одеяло, закрыл глаза и глубоко размеренно задышал. Цуки медленно сел рядом.

— Можно я побуду с тобой? — Цукишима напрягся ещё больше, его вмиг охватило волнение и беспокойство. Кагеяма на себя не был похож; всегда он был радостным и весёлым, если они переписывались; всегда охотно отвечал на его звонки, если Цуки хотелось поболтать. А сейчас из него словно всю душу высосали, таким грустным он ему казался.

— Ты же знаешь, что можно.

— Да, но после вчерашнего я должен был спросить, — Цуки не понимал, как расшифровать его слова правильно. Это не было похоже на извинение, но что тогда? Неужели он хочет, чтобы они вдвоём просто забыли это, отпустив? Была ли эта ссора для него пустяковой? О чём он сейчас думал?

— Кагеяма, — тот в ответ медленно открыл усталые глаза. — Я всё вижу, дурак. Что случилось?

Цуки аккуратно отклонился и лёг напротив. Их лица были снова очень близко друг к другу, и он понимал, что соскучился. Кагеяма улыбнулся обыденному обращению.

— Я… думаю, ты просто очень нужен мне. Слишком, я бы сказал.

Цукишима дёрнул уголком губ, ибо это не могло не радовать. Возможно, они и правда просто-напросто забудут повышенные тона. В любом случае, ему бы этого хотелось.

— Это хорошо, потому что ты мне тоже.

Кагеяма прикрыл глаза и начал медленно успокаиваться. Его сердце больше не билось так быстро, как сразу после трёх кружек кофе, и, кажется, тошнота прошла. А сейчас, когда Цукишима был так близко, что он мог поцеловать его, и волны в душе наконец перестали бушевать. Он себя за это винил, но ничего не мог поделать. Оставить Цукишиму казалось невозможным. (Но он будет стараться так сильно, как только сможет).

— Я одолжу тебе свою пижаму. Уже холодает, так что даже не проси шорты, — Кей поднялся с места и подошёл к шкафу. Он у него был очень аккуратный и опрятный, не слишком забитый вещами, но разнообразный. Пижама на Кагеяму точно будет.

Когда Тобио переоделся в тёплые серые штаны и лёгкую белую толстовку, Цуки уже ждал его под одеялом. Там было тепло и мягко, нежно, точно так же, как у него на сердце. И он очень хотел сейчас обнять его, прижать к себе и поцеловать за ухом. Сказать, что больше не позволит такому случиться, что не оставит его никогда. И когда тот действительно лёг рядом, спиной к нему, как бы намекая, что нужно делать, он поспешно придвинулся ближе и обхватил того за талию, потянув на себя. Почему-то он никогда не чувствовал себя неловко рядом с ним; ему всегда казалось, что их связь правильная, и не должно быть в ней какой-то неуверенности.

Теперь между ними была только их одежда, ни сантиметра пустоты, и Цуки уткнулся в его шею, водя по ней носом и собирая мурашки. Он знал, что почувствовал, когда Кагеяма взял его ладонь в свою, — влюблённость. Он очень хотел больше вот так лежать с ним вдвоём, шептать друг другу приятности на ухо, целоваться до сбитого дыхания и слышать каждый вздох.

— Цуки.

— Да?

— Я так пьян.

Цукишима усмехнулся; пьяный Тобио это всегда весело и умилительно, но иногда это было что-то вроде «о, Господь бог, спаси меня», потому что он также умел быть очень горячим. Кей под его взглядом всегда плавился похлеще, чем под самым ярким солнцем.

— Зачем ты напился? — он не знал, почему шептал это, ведь родители давно спят, их вряд ли услышат. Но не хотел останавливаться.

— Я… — Кагеяма прокашлялся. — Нет причины. Я просто хочу сказать тебе, что… ну, я делаю это не из-за алкоголя в крови, ты же знаешь?

— Конечно, я знаю, — его слова горячо обожгли Кагеяме плечи.

— И это всё было не просто так. И никогда я не притворялся с тобой, — сказал Тобио. Сердце в цукишимовой груди вдруг забились быстрее, потому что его слова настораживающие, словно предвещают что-то плохое. Ему очень не хотелось, чтобы случилось подобное.

Кагеяма повернулся в его руках, заглянул в глаза. Этот взгляд глубокий и очень искренний, — Цуки чувствовал, — и по нему видно, каким уставшим он был.

— Я хочу ещё раз попросить тебя…

— Нет, — он перебил.

—… о том, о чём просил вчера. Пожалуйста, прислушайся к этому. И прости, что пришёл сегодня.

Цуки было очень больно от его слов. Он в действительности не понимал, почему, и не мог быть с ним согласным. Не мог подчиниться его просьбе, потому что это было выше его сил. Но Кей помнил, чем это кончилось вчера, так что просто хотел, чтобы это прекратилось сейчас. Чтобы он перестал просить.

— Давай спать.

Кагеяма колебался недолго. Погрузился в свои мысли не больше, чем на минуту, пока Цуки изучал его лицо снова, любовался полноватыми губами и чёрными-чёрными глазами. Тобио первый потянулся к нему; будто обессилено к губам прижался, нежно сминая их в поцелуе долгие мгновенья, а затем вздохнул и уложил лохматую голову на грудь Цуки.

— Не хочешь сходить в душ? — в ответ послышалось тихое отрицательное хмыканье. — Не хочу, чтобы ты заболел, — тот снова что-то пробурчал себе под нос, а Цуки лишь сильнее сжал его плечо.

Они медленно провалились в сон, чувствуя, как их сковал невидимый канат — казалось, затянулся он так сильно, что ни один нож не прорежет.

А затем случилось то, чего Кей ожидал меньше всего.

Кагеяма, сидя на краю постели, выглядел очень странно. Он до боли сильно вжал голову в оголённые плечи, и даже в темноте Цуки видел, как по его спине стекал пот. Острые лопатки, торчащие, словно обрезанные крылья, подрагивали, когда он услышал тихий скулёж, что и разбудил его.

Парень проморгался и потянулся за очками, боясь дышать. Вцепившись в волосы и с силой их оттягивая, Тобио дрожал, и, заметив это, Цуки начал паниковать. Он немедленно придвинулся к нему, мысленно обвесив мир всеми нецензурными словами, сел сзади, прижавшись грудью, и свесил ноги вокруг его бёдер.

— Тобио? — он провёл грубыми ладонями по его плечам, очертил лопатки, массируя мышцы, и пытался заглянуть в его глаза.

— Я не могу, я… — его дыхание сбилось, Кей чувствовал это свои телом — он задыхался. — Цуки, мне так больно, я не могу терпеть это.

Цуки хотелось спросить — «что происходит?»

Вместо этого Цуки спросил:

— Что я могу сделать? — потому что было не время для вопросов; потому что Кагеяма выглядел как человек, который действительно готов умереть от боли. Он видел это в скатывающихся слезах и зажмуренных глазах.

Его рыдания становились всё громче, вместе с ними росла и паника Цукишимы. Он чувствовал себя таким беспомощным, один на один со своим непониманием и таким Кагеямой. Который, к слову, прямо сейчас был на грани. Подорвался, вырываясь из крепких объятий, и раскрыл дрожащие губы в немом крике.

— Не трогай меня.

Снова это — Кагеяма уходил от него; снова просил не трогать.

Лицо застыло в уродливой гримасе мучений и боли, но понять его Цуки не мог — он никогда не испытывал такие сильные физические страдания, никогда даже палец себе не ломал, не считая травм на волейболе, и происходящее было для него таким шокирующим, что он не смог даже встать с кровати. В нём словно просыпалось забытое цунами; оно накрывало его с головой, топило, заставляло проваливаться ещё ниже, глубже, сильнее. Какого чёрта здесь вообще происходит?

— Что с тобой происходит? — озвучил он свои мысли, и это всё, на что хватило его сил.

— Какого хрена, Кей? — Кагеяма грубо провёл рукой по своим мокрым глазам, размазал слёзы по всему лицу и боролся с желанием распороть себе вены. — Какого чёрта я не могу с этим справиться? Зачем ты сделал это?

— Что, Кагеяма? Я не понимаю, — его тревога достигла своего апогея, потому что он видел его лицо, когда Тобио снова начал говорить. И он правда хотел бы стереть это из своей памяти, ослепнуть, как-то избавиться от того гадкого липкого ощущения грязи на собственном теле после его тяжёлого взгляда.

— Ты испортил всё, что только можно было. Ты… ты должен остановить это и сваливать, пока не поздно.

Непонимание раздирало ему душу. Он не мог смотреть на самого дорого себе человека, не зная, что делать. Как остановить эту бурю в нём, что сделать, чтобы выяснить причину? Он мог бы пожертвовать всем, сделать всё, что тот захочет. Но только не оставить его одного.

— А сейчас… — из последних сил продолжал он. — Дай мне таблетку.

Кагеяма просто не мог терпеть это. Ему хотелось положить свою голову в гильотину, разбить её кирпичом; сделать хоть что-то, чтобы она больше не болела. Это была адская мука, которую он терпел весь вчерашний день, из-за которой поругался с Цуки. Она сводила его с ума, он понимал это, но не мог научиться контролировать. Слёзы обжигали его щёки, скатывались на голые ключицы, Тобио не контролировал их. Ему хотелось завыть, закричать, что есть мочи, сломать что-нибудь, хоть бы как-то избавиться от этого. Его словно разъедало изнутри этой пыткой, срывало кожу, оголяло кости. Она была резкой и режущей, не как раньше — когда та лишь накатывала и пульсировала, теперь муки были по-настоящему невыносимы.

— Где? Где они, какие таблетки? — забив на всё, спросил Цуки. Его взгляд панически бегал по Кагеяме, искал ответы. Главным для него являлось утешение для Тобио, потому что неважно было, что он там говорил в таком состоянии. Он не мог сконцентрироваться и успокоиться, пока тот так чувствовал себя, но мог понять, что сколько бы вопросов он ни задал, внятного ответа не будет.

— В кармане моих штанов, жёлтая баночка, — произнёс Тобио и повалился на колени, больно ударившись ими о холодный пол. — Пожалуйста, быстрее.

Цуки слетел с кровати, глазами нашёл чёрные брюки, которые валялись на полу, и босыми ногами подбежал к ним. В них была не одна баночка, а три, и лишь в одной было две таблетки.

Он обернулся к Тобио. Тот всё так же цеплялся за свои волосы, морщил лоб и с силой сжимал губы.

— Сейчас принесу воды, — произнёс он и подполз к нему.

— Нет, — проговорил он, закидывая в рот две капсулы. — Это не обязательно, — проглотил на сухое горло. В ужасе Цукишима наблюдал, как тот медленно повалился набок, сжался в комок и крупно вздрагивал всем телом.

Он быстрым шагом прошёл к окну, открыл его, впуская в комнату холодный воздух, и полез в нижнюю полку ящика, чтобы достать оттуда плед. Он старенький и потрёпанный, подаренный родителям на его рождение, но очень мягкий и тёплый — Кагеяма завернулся в него по самый нос, медленно успокаиваясь в объятиях Цуки.

У него пальцы были ледяные, а стопы и вовсе собирались отвалиться, но рядом с Тобио он не обращал на это внимания. Чувствовал, как под его руками, под ласками, тот понемногу расслаблялся, но не смел спросить, прошла ли боль. Он глубоко дышал, а Цуки шёпотом вместе с ним считал по пять на вдох и семь на выдох.

— Увези меня отсюда, пожалуйста, — шептал Кагеяма. — Пожалуйста, Цуки. Но не привязывайся, — противоречил тот сам себе. Цуки с сожалением поджал губы, опуская взгляд.

Как понять Тобио? Что им двигало в тот момент? Он просил держаться подальше, но сам пришёл к нему. Хотел отстраниться от Цукишимы, громко кричал, умолял, но каждый раз влюблённо улыбался.

— Хорошо, — тихо ответил он.

У него были права, но своей машины нет. Акитеру всегда с радостью предоставлял ему свой фольксваген, который купил совсем недавно, так что Цуки подхватил парня на руки, завёрнутого в плед и безумно тяжёлого, и, подцепив в коридоре ключи вместе с двумя парами кроссовок, вышел из дома.

Путь до автомобиля недолгий, но босые ноги ещё как успели замёрзнуть. Цукишима усадил его на переднее пассажирское, пристегнул и сел за руль. Машина холодная, поэтому он сразу включил печку и потянулся к заднему сиденью, протянул Тобио толстовку брата.

— Надень.

— Не хочу, — устало и сонно возразил он.

— Надень, говорю.

Кагеяма, на удивление, послушался.

Цуки надел свою обувь, а кагеямовы бросил тому под ноги. Они ехали по безлюдным улицам, колесили одни и те же места, не всматриваясь в дорогу. Машина приятно гудела. Цуки переключил порядком десяти радиостанций, но в конечном итоге, остановившись на светофоре, подключил сотовый и открыл свой плейлист. По салону разнёсся лёгкий бит, а затем и приятные слова солиста. Впервые за вечер Кей выдохнул, сосредотачиваясь на музыке.

В один момент он просто не свернул, выезжая за куда-то за пределы населённой местности. Где-то здесь должна быть река, он знал это и хотел послушать её шум. Потому что тишина в авто пугала; Кагеяма, казалось, даже не дышал, а игравшая песня стала чем-то вроде белого шума, потому что сконцентрироваться на ней не получалось: парень сбоку от него время от времени болезненно стонал, и даже отсюда он мог разглядеть его редкие судороги.

Из-за ветра в воде образовались волны; они накатывали на каменный берег, почти долетая до машины, и сильно шумели. Цуки смотрел на них сквозь лобовое стекло, слушал, как они бьются о него же, и не мог не думать. Где-то в центре него всё ещё была сквозная дыра, — он чувствовал, словно через неё проходил ветер.

— Не останавливайся, — произнёс Кагеяма.

Сердце его тоже ныло, очень сильно. Он знал, что Цуки просто не понимал, потому что ему никто ничего не рассказывал, но всё равно чувствовал, как раздражался. Всякий раз, когда он просил его уберечь себя, тот отказывал. Но он не хотел, чтобы Кей страдал. Он хотел, чтобы его услышали и поняли, поверили.

— Хочу побыть здесь.

— Я говорю тебе не останавливаться, — стоял на своём Тобио.

— «Какого хрена, Кей?» — помнишь это? — всё так же холодно пялясь на реку, спросил Цуки. Потому что невозможно больше терпеть. — Я всё ещё не понимаю, Кагеяма. Всё не могу перестать думать, ты знаешь это? Иногда мне тоже хочется спросить: «какого хрена?», но я не могу Тобио. Я не могу оставить тебя.

Звенящая тишина между ними повисла ещё на десять минут. Они молча смотрели на бушующую реку, слушали её всплески, а на фоне всё так же играла музыка.

Солист пел о чём-то неудавшемся; а Цуки слушал, слушал, слушал и мысленно переводил его слова.

«Думаю, мы обречены. И сейчас нет пути назад», — раздалось из динамиков вместе с приятной игрой барабанов.

Он резко отключил магнитофон, потому что песня давила на него, драматично заставляя сопоставлять происходящее с собственной жизнью. Отстегнул ремень, его грудь и без того сдавливало что-то невидимое, и закрыл глаза.

Кагеяма рассматривал его бледное, почти белое лицо, и в голове крутилось одно Цуки, Цуки, Цуки. Он так сильно винил себя за то, что не смог стерпеть и напугал его. Кагеяма лишь хотел уберечь его, правда, в мыслях его не было ничего эгоистичного. Он знал, что умрёт. Знал и продолжал тонуть в Цукишиме, ибо был слишком слаб, чтобы выносить всё в одиночку. Ему нужно было закончить их недо-отношения, чтобы потом Кею было легче справиться, но он никогда этого не хотел и цукишимов отказ ещё сильнее его подкосил.

— Хочешь поспать? Голова ещё болит? — отвернувшись к окну, спросил Кей. Под очками снова собирались мелкие слёзы, — они блестели в свете яркой луны.

— Да, хочу.

Цуки немедля вышел из машины и открыл дверь со стороны Кагеямы. Он натянул на его ноги кроссовки, удивительно лёгкие, для такой-то погоды, отстегнул и подхватил на руки. Вряд ли он мог почувствовать, как стыдливо в этот момент сжалось сердце Кагеямы, но тот правда чуть не заплакал, когда вдруг так чётко осознал, что Цукишима заботился о нём всегда, как бы Тобио не отпирался. Цуки пару секунд поразмыслил и понял, что на задних сиденьях определённо больше места и они могли бы разместиться там прямо вот так, поэтому он, скривив руку, открыл машинную дверь и лёг, повалив на себя завёрнутого в плед Тобио. Ногой он хватился за дверь, неудобно вывернув лодыжку, и захлопнул её, согнув колени, а тот ладонью схватился за его шею.

— Цуки, я…. Не знаю, как всё тебе объяснить.

— Прямо и просто, можно даже коротко. Скажи уже.

— Во мне сейчас алкоголя больше, чем ты за всю жизнь выпил, поимей уважения.

— Раньше тебе не было дела до уважения.

Удивительно, как быстро Кагеяма понял, о чём он говорил; возможно, они оба слишком много думали о вчерашнем. Возможно, проблема была в том, что они думали о них самих так часто, что ничего другого, кроме как понимать друг друга с полуслова, не оставалось.

— Забудь уже этого официанта, умоляю.

Цуки замолчал, надеясь, что этим даст ему собраться.

— Я, кхм… Наверное, стоит начать с самого начала, — он вздохнул, выдавливая из себя так тяжко идущие слова. — Примерно через год после окончания школы у меня начались сильные головные боли. В обычной больнице, когда я пришёл туда, сказали, что это простые мигрени. Ну, ты знаешь, растущий организм и всё такое, — Цуки медленно запустил руку в его волосы, помассировал, чтобы тот немного расслабился. — Я вообще пошёл туда из-за Мивы. Она заставила меня, сказав, что это может повлиять на волейбол. Так что после этих слов я на какое-то время забил. А потом, в один вечер, я просто упал от боли. Сестра говорила, что я очень сильно кричал, но я не особенно помню этого.

Атмосфера в машине успокаивающая; глубокий, тихий голос Кагеямы почти шептал ему что-то сокровенное, не перебиваемый ещё более тихой песней. Капли воды продолжали редко стучать по стёклам авто, а ветер снаружи немного разбушевался — Цуки слышал его завывания.

— Меня отвезли в больницу и там… в общем, выяснилось, что это не просто мигрени. У меня опухоль, Цуки.

Цукишима на миг выпал из реальности, не сумев сдержать редкие слёзы. Но Кагеяма больше ничего ему не сказал.

VII

Цуки ватными ногами плетётся к автобусной остановке. Он очень уставший и сонный, его день прошёл до боли скучно.

Утром — универ; он всё ещё невыносимо сильно старается в учёбе, выкладывает всего себя, но иногда случаются промахи и Цуки уходит с пар очень злым и растерянным. Как, например, сегодня: его преподавательница по профильному предмету снова требует так много, что он правда начинает думать, что не способен на это. Она хвалит его, конечно, — Цукишима один из лучших на потоке. Но эти её слова: «очень хорошо, хотя ты можешь лучше», наверное, должны мотивировать, а на деле лишь медленно роют ему яму.

Днём он посещает тренировку по волейболу, на ней же ему сообщают о том, что тренер назначает скорый дружеский матч с какой-то университетской командой. Цуки выдыхает, прикладывая ко лбу ладонь, потому что это значит лишь одно, — от него не отстанут, пока их блок не превзойдёт каменную стену. На него полагается команда и тренер, даже капитан говорит, что без него ему не справиться, — всё-таки, он из Карасуно. Но это давит, очень-очень сильно, потому что последнее время у него то ли нет сил, то ли желания играть — он сам давно не понимает себя.

А после неё единственное, что он успевает, это заказать себе чёрный кофе, перед тем как телефон в сотый раз взрывается вибрацией и он слышит взволнованный голос Бокуто-сана.

— Слушай, нужна помощь, — запыханный, говорит он. — Мой напарник взял отгул, но я не справляюсь. У меня сейчас мозг взорвётся, Цуки! — хнычет Котаро.

Без лишних вопросов Кей приезжает к нему на работу, — Бокуто детский тренер по волейболу. Начинающий, конечно, — он педагог совсем маленьких игроков, но, по его словам, это ещё хуже, чем если бы у него была группа постарше. Цукишима, наверное, понимает его — дети никогда особенно не нравились ему.

— Они монстры! — Бокуто повисает не его плече, когда Цукишима проходит на площадку.

Кругом — мячи, сорванная сетка, наколенники и бутылки с водой. А в углу, рядом со столом, сидит мальчик, грустно хлюпая носом и хватаясь за своё колено.

— Бокуто-сан… — Цукишима почти закатывает глаза.

Кей командует, что пока он сам будет разбираться с проблемой посерьёзнее, Бокуто должен прибраться в зале. Цуки подходит к столу, сначала не обращая на ребёнка никакого внимания, достаёт из шкафчика аптечку и присаживается у его ног.

— Хей? Я Цукишима, — мальчик поднимает на него грустные блестящие глаза. — У тебя здесь небольшая рана, можно я?.. — он тянет к его колену пропитанную средством вату, настороженно хмуря брови.

Но тот не начинает кричать или паниковать, как Цуки предполагал. С его глаз даже не текут слёзы, когда он начинает обрабатывать царапину зелёнкой.

— Папа говорит, что нельзя плакать, — зачем-то произносит он.

Цукишима на мгновение замирает, упираясь взглядом в кисти своих рук и небольшие красные пятна на них.

— Не всегда. Иногда можно, знаешь. Когда ты упал очень сильно — можно.

Потому что в детстве ему тоже говорили, что нельзя плакать; его наказывали, если обижался, говорили, что он должен уметь постоять за себя. Отец многому пытался научить его, но Цуки уже не уверен, что эти вещи были правильными. И сейчас, обрабатывая содранную в кровь кожу, он хочет, чтобы в этих маленьких жизнях никогда не было таких проблем, которые он сам испытывал в свои восемь лет. Потому что плакать можно и даже нужно, особенно когда сильно упал. Слёзы для Цукишимы — способ показать самому себе, что он всё ещё здесь, живой, даже в какой-то степени идущий вперёд.

Когда за мальчиком приезжает разволновавшийся отец (Бокуто такого ему наговорил, что Кей готов убивать), Котаро уже давно стоит в убранном зале с одним единственным мячом в руках.

— Поиграем?

Цуки через силу ухмыляется.

— Поиграем, — он стаскивает с себя свитер и кидает его на пол, затем стягивает неудобные ботинки, а вместе с ними носки.

Гладкий паркет холодный, — он неприятно ощущается на голых стопах, но Цуки не привыкать. Он почти сразу понимает, что наряд не самый подходящий, но, когда штанины и рукава закатаны, становится немного легче.

Кей не замечает, как пролетает час, а за ним и второй. Его руки до жути болят, мышцы ног — туда же, но единственное, о чём он думает, это то, как ему легко сейчас. Как он почти готов кричать, что не чувствует той боли.

Так что, да, сейчас он идёт на автобусную остановку, устало улыбается и стягивает с себя очки. Небо над головой уже почти чёрное, на нём ни единой звезды; повисшая в воздухе тишина не режет слух, даже наоборот, — ему нравится, когда в городе на мгновение испаряется эта суматоха и на смену ей приходит успокоение.

Когда он садится на лавочку под стеклянным навесом, ему на телефон приходит звонок с неизвестного номера. Кажется, уже сотый раз за сегодня с ним хотят поговорить, но у него хорошее настроение и он решается поднять трубку, чтобы потом не томить себя мыслями о неизвестном человеке.

— Цукишима Кей?

— Да, здравствуйте.

— Привет, Цукишима.

— Кто это?

Девушка на том конце провода мнётся, но он терпеливо ждёт, потому что плохое предчувствие и тревожность не оставят его в покое, если он скинет звонок прямо сейчас.

— Это Мива. Кагеяма Мива.

Цуки резко выдыхает, его челюсти сжимаются, а глаза закрываются. Его словно выбивает из колеи этими словами и осознанием, что сейчас что-то произойдёт. Он пытается не беситься и не позволить этому злить себя, но у него не получается. Пока он слышит эту фамилию, у него не получается.

— Я, в общем-то, звоню не по делу. Мне просто нужно знать, как у тебя дела, — она делает порывистый вдох, и Кей слышит, что она отводит телефон от лица, всхлипывая. — Не знаю, почему, но мне важно знать. Как ты, Цуки?

— Что… что за хрень?

Он снова выдыхает холодный воздух и поправляет на себе небольшую сумку, вставая с лавки. Кей не знает, почему ноги не слушаются его.

— Просто я… — она тоже делает выдох, а за ним Цуки слышит глубокий вдох и следующую за ним почти как скороговорку: — Прости, Цукишима, прости нас.

Он не смотрит под ноги; идёт вдоль дороги, немного шатаясь, и не обращает внимание ни на сигналящих водителей, ни на бегающих собак. Он просто слушает все эти слова из динамика своего телефона, проклиная свою жизнь, и не может справиться с эмоциями.

— Прости, что не позвали на похороны. Прости, что не говорили, где его могила. Прости за все те слова, Цуки, я прошу тебя за них.

— Почему?

— Что? — девушка резко останавливает свой поток мыслей, прислушивается к Цукишиме.

— Почему они сделали всё это? — он думает, что действительно заслуживает знать, что произошло. Он хочет хотя-бы услышать причину, по которой его лишили всего этого, потому что на самом деле, даже несмотря на то, что ему удаётся жить, не вспоминая об этой участи, его мучает повисший в глубине души вопрос.

— Потому что наш… отчим, Цуки, он не признавал вас, понимаешь? Ваших отношений. Он не хотел, чтобы ты был там, и никто не мог с ним спорить. Мне очень жаль.

— Но это же я сообщил вам, где лучше… хоронить его. Он сказал об этом мне, не вам, — ему сложно даются слова о похоронах, но ещё сложнее ему говорить о нём в прошедшем времени. Так, словно он умер. Ужас прошибает его каждый раз, когда в голове проносится эта мысль: «он мёртв».

— Мне правда очень жаль.

Цуки знает, что ей жаль. Чувствует это в сбитом дыхании и охрипшем голосе, но какой смысл в её сожалении? Он слишком долго терпит, — этот шар готов вот-вот лопнуть, так что Цуки, не жалея, скидывает звонок.

Длинными шагами он проходит улицу за улицей, но даже через пять километров, когда ноги забились настолько, что он чувствует эту тяжесть при каждом шаге, он не может думать об этом. Его разум почему-то настоятельно избегает этих мыслей, цепляется за всё, что попадётся на глаза, путает настолько, что голова начинает кружится. Он хочет всё обдумать, поразмыслить и прийти к верному решению проблем, но сосредоточиться не получается, как бы он не старался.

— Всё будет хорошо, — сказал Кагеяма.

Чёрные лавочки неудобные до ужаса, давят, и вообще Цукишиме на них не сидится. Он ёрзает, сжимая в руках рукав своей толстовки, и старается выдохнуть. Он должен был успокаивать Кагеяму, а не Кагеяма его, — всё-таки, это ему сейчас предстояло провести с врачом тет-а-тет неизвестно сколько времени, но где-то в животе у него неприятно скручивался комок нервов и переживаний, вынуждая чувствовать тошноту.

Цуки всегда ненавидел больницы, но сейчас в нём не было того отвращения, скорее какой-то страх. Он так сильно боялся за Тобио, его здоровье и то, что их ждёт дальше. Сердце разрывалось с каждой секундой, проведённой в ожидании. Что скажет мужчина в белом халате, обрадует ли он их? Каковы проценты и шансы, что можно сделать, как спастись? Цуки днями и ночами изводил себя этими мыслями, не мог найти себе место, почти не спал. Но Кагеяма всегда просто отмахивался.

Сжимая его руку, Кей медленно просматривал фотоплёнку. Кагеяма улыбался, глядя на кадры, смеялся, вспоминая их общие моменты. За прошедшие две недели что-то между ними точно поменялось, и будни Цукишимы перевернулись с ног на голову. Не было больше никакой рутины, скуки и стабильного режима. Вместе были каждую минуту; они, кажется, обошли пешком весь город, побывали во всех кофейнях и заполнили вложения чата нескончаемыми картинками с котами. Теперь перед походом в университет у него была одна задача, — написать Кагеяме. Цуки с дрожащими пальцами ждал каждого ответа, подтверждения, что всё в порядке. Он стал параноиком, иначе не объяснить, и Тобио смеялся над этим так, словно всё в порядке вещей. Ему было очень сложно признать, что ничего не в порядке.

Цукишиме не то чтобы становилось легче, когда Кагеяма улыбался. Тот словно был полон сил всегда, смеялся, шутил и верил, что всё обойдётся. Цуки очень хотелось последовать его примеру, но на это у него может уйти долгое время. Слишком трудно это, — верить и ждать. Цуки прочитал где-то, что «не ждать нужно, а бороться», но так тяжело было отделаться от мысли, что счастье временно. Перестать по несколько раз прокручивать в голове слова врача, следить за каждым кагеямовым движением, сдувать с него пылинки — невозможно.

Наверное, Цукишима даже слишком нервничал. Сильнее, чем сам Кагеяма, гораздо больше его волновался, сжимая кулаки. Он даже не мог перестать трястись, пока ждал на этих гребаных больничных креслах. Всё здесь было таким раздражающе белым и чистым, словно это правильно, — вот так надеяться и крестить пальцы.

Но когда Тобио вернулся, его попустило. Тот шёл с лёгкой улыбкой и немного дрожащими пальцами, рассказывая, как всё прошло. Он сказал, что в беседе с врачом выяснилось, что, кажется, всё идёт хорошо. Цукишима прямо там подхватил его на руки, крутил, вызывая боль в животе, и смеялся. А медсёстры улыбались им, когда они выходили, шурша бумагами. И солнце резко засветило ярче, а пение птиц приятно грело слух, потому что Кагеяма всё ещё здесь — целовал его щёку, обнимая за плечи.

Они оба были немного не в себе, когда Цуки вдруг застал себя тесно прижатым к постели. Прохладные простыни обжигали горячую кожу, а сбивчивое дыхание всё шептало и шептало о чём-то, что он не мог разобрать. Красный от штор свет еле давал разглядеть широкую грудь; Кей провёл по ней тонкими пальцами, наслаждался интимностью момента, уже не чувствуя ног. Крышу снесло за секунду, и даже огненно-горячие поцелуи, почти лениво скользящие по его лицу, не возвращали не землю. Кагеяма мягко и глубоко двигался в нём, ласково смотрел в глаза и резко подхватил за руки, заводя их кверху, сплёл тонкие пальцы в замок. Если бы на нём были очки, то они точно запотели бы от его частого сбитого дыхания; Тобио одной рукой перехватил его ладони, а второй провёл по плечам, переходя ниже, на пресс, немного задел чужой член, дразня его лёгким касанием, и вывел Цукишиму на тихую ругань. Перед глазами плыло от удовольствия, и даже в такой близи он не мог разглядеть его лица без линз, но, если бы его зрение и было лучше, ничего бы не вышло — зрачки застелила пелена слёз.

— Не плачь, — прошептал Кагеяма и провёл рукой по его щеке. — Сейчас. Сейчас, малыш, ещё немного.

— Пошёл ты, — с дрожью.

Плавный, медленный темп его руки не члене, приятная наполненность внутри и следующая за ними темнота в глазах. Цуки перешёл черту.

Ему нравилось после лежать с Кагеямой на кровати; чувствовать каждый его вдох и дышать так же тяжело тоже нравилось, потому что несмотря на всё Цуки был влюблён до потери разума.

А затем душ, одна на двоих бутылка газировки и зеркало. Тобио на полу, Цукишима — на кровати, с машинкой в руках и сдвинутыми бровями. Руки дрожали неимоверно, было страшно до потери пульса, но Кагеяма снова кивнул с уверенным «давай», и Кей не смел сопротивляться. С неприятным, почти режущим звуком, она включилась и, пока не передумал, Цуки аккуратно провёл ей по голове Тобио. Волосы вмиг посыпались на пол, под светом лампы оседая вниз, и он провожал их вздохом.

— Тебе не жаль их?

— Нет.

Взгляд у него был разбитым; удивительно, как быстро его настрой изменился, улыбка пропала с лица, и лишь жёсткая уверенность осталась там, в самом корне его души.

— Ладно, — ломано прошептал Цукишима. Нет значит нет. Он в пару секунд сделал ещё несколько дорожек, оголяя белую кожу его головы, витая мыслями совсем в другом месте. — Это слишком странно.

— Что?

— То, что я не могу сейчас нормально думать.

— Хэй, — Кагеяма обернулся к нему, сжал большую ладонь и медленно выдохнул. Слишком много всего было в его глазах, настолько, что Цуки потерялся. — Это не твоя забота.

Прошло пару секунд, прежде чем они продолжили, а затем Кей опустил взгляд и тихо сказал:

— Никогда так не говори, слышишь? Мы вместе, а значит, это и мои заботы тоже.

Тобио мелко улыбнулся, закрыл глаза и попросил остаться на ночь. Конечно, Цукишима ему разрешил.

VIII

Горячий стаканчик кофе грел его ладони, но не мог согреть душу, заполнить ту дыру в нём, что неприятно пропускает сквозь себя ветер, словно создав внутри него сквозняк. Заткнуть чем угодно — вот, что ему нужно. Цукишима для этого сейчас сидит в полупустой электричке, с таким же полупустым рюкзаком. В нём его ноутбук, несколько документов и немного вещей.

Цуки отчаянно надеется, что новая обстановка поможет ему, но даже несмотря на то, что его немного попустило, тоска продолжает держать его в своих толстых, душащих лапах. Он чувствует, как она не хочет ослабить хватку, оставляет на душе синяки и раны, и Кей не знает, кто сможет их излечить. Время, возможно, оно сумеет, но сколько бы его ни проходило, легче не становится.

Телефон надоедливо вибрирует; непонятно, сколько отцовских звонков он уже пропустил, но Цуки всё равно. Включает режим «не беспокоить» и почти засыпает под рассветными лучами, робко выглядывающими из-за частых деревьев. Детские голоса в паре мест от него наконец стихают, и женщина позади тяжело вздыхает. Отец семейства несколько раз поправляет падающий с детей плед, приобнимает жену за плечи и закрывает глаза, и это толкает его на определённые мысли: могла ли быть у них с Кагеямой семья? Было ли бы у них будущее, если бы не опухоль? Цукишима никогда не любил и по сей день не хочет иметь детей, но разве это преграда? Они с Тобио могли бы просто купить домик где-нибудь в Европе, потому что он всегда мечтал туда переехать; могли бы завести большую пушистую собаку, ездить к родителям на праздники и играть за одну команду.

Цуки питается этими «если бы»; лелеет все их возможности несмотря на то, что ничего уже не будет. Сложно принять то, что это конец; почти невозможно не мечтать о том, что Кагеяма сейчас мог бы сидеть с ним рядом.

Не мог бы. Кей знает и не может принять. Не мог бы, потому что Тобио не разделял его желаний; он много кричал, плакал, и не только от головной боли, но и нежелания разрывать Цукишиме сердце. Он, Цуки, не создан для боли, Кагеяма знал. Но он так же знал, что тот слишком упрям и глуп. Глупый — вот, что о нём думал Кагеяма. Иначе цукишимово поведение объяснить было нельзя.

Цуки ждал его у себя дома. Сегодня он собственноручно прибрался, опрыскал дом духами и приготовил ужин. Они с Кагеямой почти никогда не были на свиданиях, но он очень хотел именно сейчас предложить ему это — себя, своё окружение и официальные отношения. Цукишима готовился предложить ему стать его парнем, чтобы уже полноправно после представить родителям; чтобы, ничего не боясь, знать, что Тобио с ним, готов принимать его помощь и поддержку.

Лёгкий стук в дверь заставил его нервно выдохнуть и одернуть на себе футболку. Наряжаться он не стал, всё-таки, Тобио уже видел его и без одежды, к чему эти формальности? По ногам пробежал лёгкий ветерок; на улице шёл небольшой снег, предвещающий о начале зимы. Кагеяма шмыгнул носом, разматывая на себе шарф, и Цуки предвкушающе стянул с него пуховик. Тобио первый потянулся к его губам, с такой надеждой и тревогой в глазах, что Кею не осталось ничего, кроме как согласно оплести его талию длинными руками.

— Что-то не так? — он пару раз провёл по его спине тёплыми ладонями в попытке согреть.

— Может для начала выпьем? — Кагеяма отстранился от его губ, почти касаясь своим носом с его, и в ответ огладил узкие плечи.

Цукишима согласился.

Вино красным отбрасывало свет на белый мраморный стол под гнётом луны, и всё это до боли правильно — мясо в их тарелках, касающиеся под столом стопы, бьющиеся о керамику вилки. Но неправильного тоже было много: наголо бритая голова Кагеямы, например. И его опущенный взгляд, и такой же тревожный цукишимовый. Тишина мерзкая, давящая на голову сплошным грузом.

— Кагеяма, — тихо позвал Цуки. Тот в ответ перестал бессмысленно ковырять вилкой в тарелке, поднял глаза и еле заметно прикусил изнутри губы. — Вообще-то я… Э-э, я хотел предложить, — он мялся, не зная, как подобрать нужные слова. Тревога медленно росла, ведь Цуки видел — его что-то тревожило, но понимал, что сейчас говорить об этом не стоило. Им обоим необходимо отвлечься, и их отношения стали бы лучшим лекарством, потому что счастье лечит, а рядом с Кагеямой Кей был по-настоящему счастлив. — В общем, что ты думаешь о нас?

Вилка из ладони Кагеямы со звоном упала на тарелку. Взгляд его был абсолютно холоден, без доли замешательства или неприязни, и через страх Цуки продолжил:

— Я веду к тому, что… ты не хочешь попробовать что-то типа отношений? Со мной?

Кадык на шее Тобио дёрнулся вверх, но он всё так же оставался словно глухим. Кагеяма чувствовал, как вокруг него словно вырос невидимый звуконепроницаемый шар, создающий вакуум. Дышать вмиг стало сложнее.

— Я просто подумал, что раз уж мы с тобой зашли так далеко… и я уже влюбился в тебя, и посмел предположить, что ты тоже чувствуешь ко мне что-то? Мы могли бы попытаться, если ты хочешь.

Взгляд его на секунду опустился, но затем он протянул свою ладонь к руке Цукишимы, всё ещё держащей вилку. Он оплёл его руку своими пальцами и едва ощутимо погладил. Тихий вздох вырвался из его дрожащих красных губ. Наверняка, у них был вкус вина, который Цуки с удовольствием бы попробовал.

— Мне сказали сегодня, что я должен лечь в больницу, — прозвучало виновато и убито, потому Тобио вновь на секунду закрыл глаза и покачал головой.

— Это… — Кей сжал его пальцы, опустив глаза. Было сложно чувствовать тяжёлый взгляд Тобио на себе, и где-то в подкорке его сознания неприятно сдавило. В ворохе мыслей он пытался собраться, но получалось с большим трудом, и Цуки просто терялся в непонимании. — Мы ведь можем обсудить это позже, да? Не подумай, что я ставлю себя выше твоего здоровья, просто ты сказал это так неожиданно и резко, будто больница как-то может повлиять на… нас?

Светлые брови трогательно заломились, выдавая его растроенность с потрохами. Цукишима не то чтобы обладал каким-то шестым чувством, скорее наоборот, но в этот момент что-то словно отчаянно кричало внутри него: ничем хорошим их вечер не закончится. Хотя надежда на отрицательный ответ теплилась в его груди, потому что думал, что Кагеяма не способен причинить ему боль. Он правда считал, что Кагеяма его любит.

— Ты не понимаешь то, что я всё это время пытаюсь до тебя донести, — его жёсткий взгляд пригвоздил к стулу ёрзающего Цуки, на секунду лишая кислорода. — Я крупно облажался перед тобой, ты не представляешь, как я сожалею. Но никогда не поздно, ведь так? Ты ещё можешь оставить меня и двигаться дальше.

— Что ты несёшь? Ты снова за своё, да?

Тобио с сожалением опустил глаза; это вошло у него в привычку, — чувствовать страх и вину перед Кеем. Он тоже терялся в их отношениях и собственном самокопании, но это казалось правильным (хотя никогда таковым не являлось).

— Это… связано с больницей? Опухоль ухудшилась?

— Почему ты не слушаешь меня?

— Я слушаю тебя! Я слышу тебя, Кагеяма. Но это не значит, что мне сразу всё понятно. И это так же не значит, что я соглашусь с тобой и просто уйду.

Ладонь Тобио вдруг напряглась, сжимая руку Цуки настолько, что тот зашипел от боли, но длилась та недолго: с хлопком Кагеяма встал из-за стола, закрыв глаза. Ладонь покраснела от удара, а стол под её силой затрясся.

— Давай опустим это. Пожалуйста, давай обойдёмся без этого, — его дрожащая челюсть никак не сходилась с ледяным взглядом, который выжигал в Кее медленно растущую дыру непонимания. В порядке вещей у них были ссоры, но бытовые, почти никак не связанные с их отношениями и кагеямовым здоровьем, и Цуки был в таком шоке, что злость сдерживать не получалось. Его ладони против воли упёрлись в стол, отталкиваясь от него, и стул со скрежетом отъехал назад. Пять секунд на вдох, семь на выдох. Помогало с трудом.

— Я сейчас ничего не понимаю, и ты знаешь, что это вызывает у меня злость. Но я правда не хочу с тобой ругаться. Почему ты не можешь закончить геройствовать? — его плечи немного дрожали, а локти подкашивались, и он упал руками на стол, ладонями ища в нём опору.

Меж его бровей пролегла уродливая складка, говорящая о всём сожалении и боли, что тот сейчас чувствовал. Кагеяма так сильно хотел разгладить её своими пальцами, обнять его и успокоить, но рассудительность всегда брала верх, и сейчас он понимал, что та играет с ним злую шутку. Это самое правильно выражение, подходящее им — «злая шутка». Судьба смеялась им в лицо, и хотя Тобио никогда не верил в неё, судьбу эту, считая, что люди сами делают выбор и создают свой путь, он не мог винить никого, кроме неё — выдуманной социальной конструкции, так нагло рушащей ему их путь. Он не мог винить даже себя, что уж говорить о Цукишиме — в его голове и отголоска мысли о том, что Кей обрёк их на эти страдания, не было.

— Я просто хочу, чтобы ты был в порядке! Я… блять, да! Да, я не говорю тебе всех этих слащавых слов, не признаюсь в любви, не отвечаю тебе сейчас не предложение вступить с тобой в отношения, но это всё просто нужно, понимаешь?!

Голос его дрожал до невозможного; лицо стыдливо покраснело, потому что Тобио правда готов был расплакаться прямо здесь и сейчас, и он сожалеюще помотал головой, думая о том, как же сильно хотел умереть.

(Проблема была в том, что он знал, — это и так скоро случится. Без желания или с ним, смерть его неизбежна, а вместе с ней придут и страдания для Цуки. Вот, чего он боялся на самом деле).

— Ты останешься? — голос Цуки не сломался, за что он очень был ему благодарен, потому что показать Кагеяме свою слабость, — значит признать поражение. Цуки не желал сдаваться, он просто хотел закончить этот глупый скандал, потому что знал, что тот ни к чему их не приведёт.

— Что? — на выдохе спросил Тобио.

— Ты останешься на ночь?

Кагеяма знал, что ему некуда пойти; дома его вряд ли кто-то ждал, но это было не единственной причиной, почему он согласился; просто чувствовал в себе вину, несравнимую размерами ни с чем в его жизни, и хотел всё ещё быть с ним рядом. Даже в такой момент, когда видел в цукишимовых глазах полное разочарование. Потому что Кагеяма тоже без ума, с головой в этом болоте под названием любовь.

— Мама вернётся рано утром, так что придётся лечь в одной комнате. Тебе не сильно помешает моё присутствие? — раздражённо спросил он. В нём сейчас было столько злости, которая топила его, заставляя себе подчиниться, что грубость вырвалась само собой, но не то чтобы он сильно сожалел об этом.

— Взаимный вопрос, — невозмутимый, насмешливый ответ.

Его поражало то, как быстро кагеямов гнев сменился на милость, и восхищало одновременно, потому что невозможным казалось вот так просто — взять и забить. Тем более, с характером Короля.

Цуки сквозь силу усмехнулся.

— Пошлите уже, Ваше величество.

Матрас прогнулся под весом двух тел, и Кей сразу же отвернулся к стене. Сквозь приоткрытое окно он слышал звуки улицы: гуляющий ветер, далёкий смех и одновременно с ними повисшую звенящую тишину. Глаза не закрывались, хотя он ненавидел эту расплывчатую пелену перед ними, вызванную не столько слезами, сколько его отвратительным зрением. Прошло порядком десяти минут и Кагеяма, кажется, тоже не спал, поэтому Цукишима почувствовал на своих лодыжках лёгкое прикосновение. Наверное, Тобио подумал, что он уже спит, потому что оставался неподвижен, и по-свойски закинул на его бёдра ногу, ближе притягивая за живот. Лёгкий поцелуй где-то за ухом заставил его содрогнуться, но Кагеяма не подал вида, что понял его бессонницу. Спать совсем не хотелось.

Он жалеет, что их последний разговор прошёл так. Жалеет отчаянно и винит себя каждую минуту своей никчёмной жизни, ибо забыть слишком сложно. Страшно осознавать, что когда извиняется, сидя на его могиле, никто не слышит этого. Кроме пролетающих над головой птиц и охранниковых кошек он не позволяет кому-то находиться рядом, когда приезжает туда. Это слишком личное и всегда остаётся под запретом — разговоры в никуда. Он никогда не обсуждает этого даже с Хинатой и Ямагучи, его единственными, казалось бы, друзьями. Цуки даже не уверен, посещают ли они его могилу, не говоря уже о частоте визитов. Никто и никогда не будет так же сильно тосковать по Тобио и надеяться, что могильный камень как-то сможет облегчить стенания; он превосходит даже ту трагичность, что нам обычно показывают в грустных фильмах. Когда один персонаж неожиданно умирает, а другой красиво и драматично плачет в объектив камеры. Только в фильмах всё всегда заканчивается хорошо: кто-то да приходит на спасение одинокого героя. Это одно из немногих отличий его жизни от второсортной драмы; всё ещё нет этого кого-то.

В последнее время Цукишима много читает. Кроме универа и работы у него ничего и не остаётся. И никого. Он занимает себя этим каждый день и даже не бывает в социальных сетях, в которых так яро зависают его ровесники, и проблемы в этом не видит (как будто он вообще может думать о чём-то другом сейчас).

«Раскаяние самая бесполезная вещь на свете. Назад всё равно ничего не вернёшь», — Ремарк.

Цукишиме кажется это правильным, но от своих извинений он не отказывается. Они дают ему глоток воздуха, когда он смотрит в небо с глупым, хмурым лицом и шепчет: «ты был прав»; дают надежду, что кто-то там сверху его простит за все слова и поступки, за детскую глупость. Только вот этого было недостаточно, чтобы он полностью мог освободиться. Потому что на небе никого нет — ни Бога, ни Кагеямы. Второй сейчас гниёт под землёй, окутанный червями и сыростью.

Дешёвый номер в мотеле чужого города отдаёт запахом сигарет и секса, но здесь не так уж и плохо. Его новенький ноутбук, подаренный родителями, отлично подходит под учёбу, а другим он мало интересуется. Разве что иногда пропускает пару бокалов вина под какой-нибудь детектив-триллер, пытаясь заткнуть пробоины в душе.

Текстовый документ уже не такой пустой, как два дня назад, и он по-настоящему гордится этим, потому что самое трудное для него — начать. Взять себя в руки у него забирает много сил, так было и до Кагеямы. Он годами выращивает в себе силу воли, стараясь не поддаваться своим юношеским слабостям. Раньше было легко забыться в алкоголе и сигаретах, отдавая всего себя веселью и тёплым чувствам, а теперь совесть не позволяет — это как безмолвное наказание самому себе за вину перед Тобио.

Раскаяние. Он много думает об этом слове, пытаясь понять, раскаивается ли он по-настоящему. Что есть извинение? Слова «мне жаль, прости» или, может, примирительные подарки? Цуки считает, что искреннее извинение синоним к слову раскаяние. Потому что все слова — это просто сбор пустых звуков, которые никогда не смогут излечить боль, нанесенную человеку. Цукишима раскаивается, и чувства эти дарят ему немного успокоения. И всё равно недостаточно. Всегда будет недостаточно, он принимает свою боль и знает, что она будет преследовать его всю жизнь.

Он раскаивается, когда пьёт из стакана разведённый соком виски и фотографирует закат, неловко держа в руках тлеющую сигарету без кнопки. Раскаивается, когда с захмелённой головой садится обратно на «кровать» (насмешка над словом мебель, — маленькая, скрипучая и дешёвая подстилка для сна) и начинает заумными словами писать курсовую работу.

Правильные эти слова, про бесполезность. Назад ничего не вернуть и никому не нужно его раскаяние, кроме него самого.

В тот день Цукишима проснулся в объятиях Кагеямы, обиженный и расстроенный, и медленно выпутался из чужих рук. Пол неприятно холодил голые стопы, остужая его тело снизу вверх, постепенно заглушая и ощущение огня в тех местах, где ночью его держал Тобио.

Они позавтракали в безмятежной тишине и Цуки почему-то показалось, что скандал разрешился сам собой. Просто он так любил его, как можно злиться на Кагеяму и думать о нем что-то плохое? Ему просто сложно, ужасно трудно тянуть это все в одиночку, и Кей решил во что бы то ни было помочь ему. Пройти это вместе с ним, чтобы после вспоминать с сожалением лишь бессмысленные ссоры, и нежиться в его руках, несерьёзно ругая.

Кагеяму положили в больницу в этот же день. Цуки помог перевезти ему некоторые вещи, взяв машину брата, и провёл с ним время до самой ночи, смотря фильм, потому что врач любезно разрешил им провести этот последний вечер вместе в спокойствии.

Неделя тянулась за неделей, и Цуки часто приходил к нему, чтобы подурачиться, поцеловаться и поболтать ни о чём. Странно, что он уже тогда не заметил, как побледнела чужая кожа и потухли синие глаза. Возможно, его подсознание просто заблокировало эти домыслы, ограждая от стресса и плохих мыслей, ибо хотело верить, что дела шли хорошо. Кагеяма ведь под наблюдением за тем, чтобы его состояние не ухудшилось, так?

Но затем наступила пора, когда не только физическое, но и душевное состояние Кагеямы ухудшилось. Он стал нервным, дёрганным, даже немного злым, и Цуки так сильно старался не принимать это близко в сердцу, но в отчаянии захлёбывался слезами каждый раз по возвращении домой.

И вот он снова был здесь, уставший и совершенно вымотанный после университета, надеясь поднять себе настроение компанией Тобио. Цуки любовно обвёл его спину взглядом, поздоровался и с улыбкой принялся выкладывать фрукты в вазу на тумбочке. Тело Кагеямы в больничной сорочке сжалось, а затем тихий голос прошептал:

— Почему ты не послушал меня?

— Что?

— Почему не оставил меня тогда? Я умолял тебя.

Цукишима в недоумении смял пластиковый пакет, сдуваясь словно шарик, проткнутый иголкой. Это так эгоистично с его стороны, так грубо. Как он мог его оставить? Как мог позволить себе уйти, бросить его одного с этим, обрести на муки в одиночестве и двигаться дальше без Тобио? Он и так почти умирал каждый раз, когда не засыпал рядом: не видел его, не знал наверняка, что тот в порядке. Цуки не мог, даже если бы хотел.

— Ты не знаешь, о чём говоришь.

— Нет, это ты не знаешь! Ты всё испортил, Цуки! Хватит, я прошу тебя, — Кей никогда прежде не видел его таким злым и резким. Кагеяма ни разу не кричал на него так, не обижал настолько сильно. И сначала душу заполнила пустота, он растерялся и не знал, что должен говорить, а затем накрыло волной боли и разрушения, потому что, когда Тобио произнёс это, в шею Цуки словно вцепилась костлявая рука, ужасно сильно сдавливая глотку. Он почти чувствовал, как всерьёз начал задыхаться, но помнил, чему ему учили — по пять секунд на глубокий вдох и медленный выдох.

Это не совсем помогло. Потому что у его сердца словно была стеклянная оболочка, которая появилась, когда он влюбился в Кагеяму, и сейчас она начала трескаться с надломленным, режущим звуком. Разбилась, но осколки не отлетели в сторону, а будто вонзились глубоко внутрь, и, пока не стало поздно, Кей принялся вынимать их. И не постеснялся отправить в ответ.

На лице Кагеямы отражалась ужасная злость, из-за которой он выглядел почти уродливо, но Цуки было не до его красоты сейчас. Хотя теперь он определённо не мог не обратить внимания на то, как тот побледнел и как играли желваки на его челюсти.

— Я… когда я просил тебя, ты послушал? Ты поверил мне, хоть на чёртову секунду, когда я говорил, что всё будет нормально? Ты никогда не слушаешь меня. Ты ведёшь себя так, будто ты один справляешься со всем этим! Ты никогда не замечал никого, кроме себя самого, как ты не понимаешь? — его переклинивает. У него на лице было написано: «осторожно, крайне опасно, произойдёт взрыв», но Кагеяма никак не хотел резать красный провод. — Я просил тебя сказать, как мне убежать от этого. Как, чёрт возьми, можно держаться от тебя подальше?! Но ты никогда не отвечал мне! Ты… я столько раз просил показать мне.

У Цуки голову с плеч сорвало, он себя не контролировал. Говорил под влиянием эмоций, навеянных резкими порывами, которые вызвали гнев и жгучая обида. Они долго скреблись в его груди, не отпускали, ломали изнутри. И казалось, что, вот сейчас, всё, конец — эти чувства проломили его рёбра и раздробили их в порошок.

— Ты слышишь себя?

— Нет, поверь мне, это ты себя не слышишь. Я прекрасно знаю, о чём говорю, и мне мерзко. Это всё так мне надоело, — голос сорвался на последних словах. Он, казалось, даже не произнёс их, лишь проговаривая губами, но Кагеяме никогда не нужно было много усилий, чтобы услышать.

— Тебе мерзко и неприятно меня слушать сейчас? Или себя, м, Цуки? Ты же знаешь, что я с этим дерьмом долго не протяну и в один день… — Кагеяма не закончил своё предложение, но Кей знал, что он имел в виду. Глаза Тобио горели ядовитым пламенем. — Тебе надоело жалеть меня, надоело делать вид, что всё в порядке. Ты строишь из себя рыцаря, но тебе самому от себя мерзко, потому что ты знаешь, что я-то всё вижу. Я с проблемными мозгами, да, но я не слепой. Сколько можно этой драмы?

Цукишима не мог больше слушать его бред. Ему было обидно, он снова задержал дыхание и в его горле образовался ком, который он не мог проглотить. Ресницы намокли, белые стены вокруг начали расплываться перед глазами, а уши заложило. Казалось, что ещё секунда, и сердце попросту перестанет биться. Он чувствовал себя таким злым и униженным, потому что всё, что говорил Тобио — неправда. Он был готов поклясться в том, что всё время был искренен. Но теперь не был уверен в Кагеяме.

— Неужели это всё не имело для тебя значения?

Кагеяма понял, что имел в виду Цукишима. Потому что невозможно было не понять, не помнить, не придавать значения, — их связь была для него самым дорогим.

— Нет. Никогда не имело. И для тебя тоже, не обманывай самого себя. Твой комплекс героя уже поперёк горла мне стоит.

Кажется, я начинаю влюбляться в тебя.

Вдруг он почувствовал, словно начал терять сознание. Ему стало так сильно плохо (он не понимал, почему), но Кей не позволил бы себе упасть на колени. Только не перед ним.

Не нужно, Цуки. Не надо.

Но как? Я не могу это контролировать.

Он закрыл глаза и не увидел, как до боли сильно поджал дрожащие губы Кагеяма. Ещё секунда, и его головная боль станет настолько нестерпимой, что он начнёт панически искать кнопку экстренного вызова врача.

Научись держаться подальше от меня.

Научи меня.

— Ты такой… идиот. Ты не знаешь, что говоришь.

Кагеяма с силой толкает в себя слёзы обратно.

— Заткнись и проваливай.

— Я приду завтра, — Тобио уже не ответил ему. Резко сел на свою постель, помогая себе не свалиться на пол руками, пока Цуки, обращая взгляд к яркому светлому потолку, собирался с силами, чтобы уйти.

Кей не стал хлопать за собой дверью; не стал больше устраивать истерик и не пришёл на следующий день, потому что это воскресенье. Попасть в больницу было почти нереально, этим ему и не нравились визиты на выходных. Он отложил встречу до понедельника, но и в понедельник не пришёл. Потому что первый звонок ранним утром был от Хинаты — тот сказал ему, что приходить больше нет смысла:

Кей как обычно заварил себе крепкий кофе с каплей молока, сделал тосты с джемом и зашёл в мессенджер. Затем отправил привычное сообщение Кагеяме и начал проверять беседу с парнями на наличие новостей. Мысленно настраиваясь на продуктивный разговор с Тобио, он ответил на настораживающий звонок Шоё.

— Цукишима, привет! Я… с не очень хорошими новостями, — он глубоко вздохнул, срывая голос не середине фразы, и шмыгнул носом. — Ты можешь не приходить сегодня к Кагеяме. Это больше не нужно.

— В каком смысле? — брови Кея медленно сошлись на переносице.

— Я… мне очень жаль, Цуки. Это случилось в 6:47 утра.

— Что?

— Мне так жаль, Цуки. Мне очень жаль, — Хината на том конце провода начал разрываться в плохо сдерживаемом плаче. — Врач позвонил мне только что.

У Цуки в глазах побелело. Его рука с силой сжалась на ручке забавной кофейной кружки, но до него ещё не до конца дошло. Он надеялся, что всё это ему показалось.

— Нет, это… это же неправда, да? Не может быть правдой.

— Цуки, это правда. Он умер. Прости меня.

С треском выпав из руки, разбилась его любимая чашка.

Он умер.

Цуки, это правда.

Это случилось в 6:47 утра.

И ему, правда, было очень-очень жаль, что последняя его встреча с Кагеямой прошла так. Потому что он мог взять всю вину на себя, мог сказать «да, прости меня, я такой идиот» и всё уладить, но сейчас Цукишима думал лишь над тем, что всё не могло закончиться так. Что они ещё столько всего не попробовали, не успели; у них ведь было так мало времени и так много чувств.

Втягивая воздух носом и часто моргая, он убежал в ванную за половой тряпкой.

Проходит год с того момента, как Цукишима начинает новый абзац. Никуда не уходят и учёба в университете, и новые заботы, и даже редкие прогулки наедине с собой. Сеансы с психологиней проходят регулярно, они помогают ему понимать и принимать то, что на данный момент он двигается в одиночестве и это нормально, потому что не всегда нужен кто-то рядом. Кей отпускает всё, что творилось с ним до того, как он принял смерть Кагеямы. Тоска по нему не уходит, но сейчас это определённо не то, что было когда-то. Без него рядом порой тоскливо и скучно, но Цуки продолжает медленно таскать из своего сердца осколки стекла.

Цуки знает, что ему нужно отпустить чувство вины, простить себя за то, что не провёл с Кагеямой его последние часы, но он не может обратить время вспять и исправить это, как бы сильно не хотелось. Ведь солнце продолжает сиять днём и уступает место луне лишь ночью, ничего не меняется даже после ухода Тобио (хотя раньше ему так, конечно, не казалось).

Цукишима откладывает профессиональный волейбол до лучших времен, сосредотачиваясь на учёбе и собственном состоянии, чувствуя, как растёт с каждым днем. И Кагеяма был бы рад за него, он ведь так отчаянно желал, чтобы Кей был в порядке, так что Цуки находит в воспоминаниях о нём мотивацию двигаться вперёд. Тобио много чего ему говорил, и, хотя мозг Цукишимы отчаянно пытается прогнать воспоминания, он всё равно всегда будет помнить, как они были счастливы. Но и как мучился он тоже будет помнить, ведь так легко сойти с этой ровной дороги, вновь падая в безумную, больную любовь. Он может создать новую, светлую жизнь с чувством того, что с небес на него смотрит любимый когда-то Кагеяма Тобио. Цуки фотографирует каждый закат и бережно хранит всю фотоплёнку.

Его врачиня помогает принять, что не стоит полностью отказываться от Кагеямы, как он сам когда-то думал. Потому что Тобио играл важную в его жизни роль, и закопать воспоминания о нём навсегда всё равно не получится. Лучше принять, что всё, что произошло — было взаправду, и Цуки прошёл через это, сделав себя сильнее. Теперь Кагеяма — не боль, не страшный сон и не истерика. Кагеяма — это тёплое воспоминание, глаза цвета моря и сладкий горячий шоколад. Цуки любит всё то, что от него осталось, и боль, через которую они прошли, уже не так важна.

Сейчас у него вновь есть цели, к которым он стремится, и мечты, посещающие его ночами, ведь те больше не забиты пустым уничтожением самого себя. Он продолжает становиться взрослее и пытается принять, что ему может быть хорошо и одному. Цуки не отказывается от друзей, но благодаря истории с Кагеямой теперь знает — ничто не вечно, и, возможно, он и правда страдал именно от того, что старался спасти уже заранее обречённое. Кей анализирует их историю сам, неожиданно приходя к выводу, — они оба любили слишком сильно. И теперь он понимает, что Тобио руководствовался почти теми же принципами, что и сам Кей.

Цукишима готовится к первой сессии второго курса и заново влюбляется в свою профессию, позволяя себе дышать. Ведь рука на горле на самом деле слабее, чем он, а осколки разбитого сердца легко и охотно поддаются воссоединению. И, хотя маленький его кусочек всё же всегда будет принадлежать Тобио, Цуки делает глубокий выдох.