Вейлон хорошо помнил день, когда ему удалось сбежать. Он испытывал тревогу каждую секунду еще очень долгое время – как преступник, скрывавшийся от правосудия, он старался лишний раз не появляться на людях. Он разучился спать по ночам – только днем измученный организм давал ему отдохнуть несколько часов. Вейлон не сомневался в том, что Глускин уже идет по его следам, ищет его по запаху. Затем началась длинная череда восстановления документов, которые были у него с собой в ту злополучную ночь, когда он перестал существовать для этого мира.

Расследования ни к чему не привели – Эдвард вместе с Деннисом испарился, забрав любые доказательства того, что на самом деле происходило во дворце. Самого Вейлона тоже толком не искали: он никогда не числился ни в какой компании, и никто не делал вызов на адрес, где стоял старинный особняк. Все данные о его стажировке были подтерты с хирургической аккуратностью¬. Проработай он больше пары дней, кто-то обязательно запомнил бы его лицо и имя.

Родители спохватились спустя неделю после того, как он перестал выходить на связь. Они единственные на свете ждали возвращения пропавшего сына – Вейлон думал только о том, как повезло, что их не тронули. Он жил у них полгода, прежде чем встал на ноги, прежде чем прошел через поиски новой работы в совершенно подавленном состоянии. Он никогда больше не работал там, где необходимы были разъезды и командировки. Только офис, привычное рабочее место, выученный маршрут по людным улицам. Три года психотерапии. Знакомство с Лизой. Свадьба.

Его жена знала почти все. Их души были раскрыты друг перед другом, и Вейлона переполняла благодарность за то, что она принимает его. Лиза обрезала ногти по первой же просьбе. Она выслушивала его всякий раз, когда это было ему необходимо. Лиза была абсолютно уверена, что готова связать свою жизнь с ним. Настолько, что сама сделала ему предложение. Как он мог отказать? Первенец родился спустя два года, еще через год – младший сын. У Вейлона была стабильная работа, небольшая квартира в центре города и дружная, любящая семья.

Вейлон не мечтал о большем. Он вспоминал об Эдди, как о страшном сне, о давно пережитом кошмаре. Но все эти годы он просто бежал от волны. И теперь она накрыла его с головой.

В дверь постучали. Вейлон крикнул, что он в порядке – он совершенно потерял счет времени, сидя под душем и пытаясь прийти в себя. Наверное, сколько бы времени у него не было, он бы просто не смог.

– Не думаешь, что стоит чуть меньше проводить времени за монитором? – спросила Лиза, когда он, наконец, освободив ванную, стоял у холодильника и искал что-нибудь для перекуса. Он знал, что наутро его будет тошнить.

– Да, ты права, - рассеянно ответил он, намазывая плавленый сыр на кусок хлеба и отмечая легкую дрожь в руках. Лиза приблизилась с другой стороны стола и взяла его за подбородок, заглядывая в глаза. Он вздохнул, понимая, наконец, причину ее волнения. Одно наложилось на другое, но даже лучше, если она приняла его красные глаза за последствия работы. Он перегнулся через стол, целуя ее в губы, и отстранившись, залил кипятком заварку в чайничке. Обычно он не ел на ночь.

– Просто проблемы на работе, - поспешил объяснить он свое поведение. – Я немного на нервах.

Ее лицо приняло скорбное выражение, и она заключила его в объятия. Вейлон с усталым стоном уронил голову ей на плечо, и она вплела пальцы в его волосы, стремясь успокоить, но он помнил, еще помнил ощущение острых ногтей на коже, так что у него лишь перехватило дыхание. Он постарался скрыть и это.

После того, как Лиза отпустила его, она достала чистую кружку и налила ему чай: некрепкий, без сахара. Она прекрасно знала, как он пьет. Вейлон вздохнул, откусывая от бутерброда и тщательно разжевывая мелкими кусками, изо всех сил стараясь сосредоточиться на этом действии, потому что на самом деле ему совершенно не хотелось есть сейчас – но было нужно, хоть немного. Точно так же он перебарывал себя, когда был вынужден вставать слишком рано, зная, что в ближайшее время подкрепиться не удастся.

Это не было самым худшим. Вейлон знал, что, хотя он вымотан и опустошен, он вряд ли сможет уснуть, и будет ворочаться в постели, перебирая собственные мысли, до глубокой ночи, если не до самого утра. Потом, на работе, не сможет как следует сосредоточиться на задачах. Ему очень хотелось взять больничный прямо сейчас, запереться дома – но он знал, что это совершенно не поможет в его ситуации. Эдвард вернется.

Глускин придет к нему снова, сделает его заложником в собственном доме, будет отравлять его жизнь до тех пор, пока Вейлон, наконец, не сдастся и не согласится на те условия, которые тот поставит перед ним. Годы борьбы с собой вовсе не закалили его – он прекрасно знал свою слабость, знал, что не сможет противостоять Эдварду в этот раз. Ведь, говоря откровенно, той осенью у Вейлона ничего не было, и его собственная жизнь была его единственным козырем. Теперь же у Эдварда была прекрасная возможность лишить его всего обретенного тем или иным способом.

Боже, я этого не перенесу, - подумал он, глядя, как по поверхности чая идет рябь, появившаяся из-за дрожи в его руках. Вейлон еще не знал, что именно Эдди сделает, но предчувствовал ужасное. Если не было предела человеческой жестокости, то жестокости этого монстра – и подавно. Разве его жизнь не была окончена на этом? Разве не проще было бы сразу умереть? Вейлон взглянул на запястья, представил, как полосует их бритвой в приступе отчаяния и ненависти к самому себе, затем быстро стер злые слезы и прикусил губу.

Если не ради себя, то ради семьи. Он должен был держаться, сколько сможет. Попытаться хоть как-то защитить их от той же участи. Если бы они только знали, какой опасности Вейлон их подвергал! Если это их последние счастливые дни, он не посмеет омрачить их, не сумеет высказать, что на самом деле происходит. Промолчать – вероятно, единственное, что он сможет для них сделать.

Стрелка часов неумолимо двигалась к часу ночи. Лиза уже наверняка спала – с рождением детей, когда они месяцами могли лишь обмениваться парой часов сна, по очереди заботясь о младенцах, она отвыкла ждать его и спокойно засыпала в одиночестве. Вейлон допил остывший чай, вытер со стола крошки от хлеба, вновь умылся и неслышно проследовал в спальню.