Неслышно пробравшись на подоконник, Эдвард долго наблюдал, не раскрывая себя, чувствуя Вейлона не только обонянием, но всем телом. Тот вновь сидел за компьютером, ссутулившись, зевая и выкуривая сигарету за сигаретой. Ужасная примесь, которая совершенно не шла его собственному запаху. На пару минут в его кабинет зашла жена, сообщила, что идет спать, и принесла кофе. Он очень ласково поблагодарил ее, назвав милой, но голос его при этом едва заметно дрогнул, и именно эта деталь сделала очевидным для Эдди тот факт, что он не обращался к ней таким образом всегда. Любил ее, конечно, всем сердцем любил, но в такой приторности она вовсе не нуждалась.

Вейлон лишь повел плечом, почувствовав прикосновение к нему, и не стал отрываться от монитора в первое мгновение.

– Ждал меня?

– А как иначе? – ответил Вейлон с горькой усмешкой, и, наконец, поднял взгляд на Эдварда, усевшегося на краю стола. Вблизи, в полумраке настольной лампы, стало отчетливо видно залегшие под глазами синяки. Вейлон бросил быстрый взгляд на пачку сигарет, но, не притронувшись к ним, откинулся на спинку кресла – не бегущий, бессильный, красиво-обреченный.

– Ждал не как желаемого, но как неизбежного, - продолжил он, вздохнув, и потеребил рукав явно рабочей рубашки – слегка несвежей от трехдневной носки. На его щеках и подбородке виднелась едва заметная, светлая щетина. Глускин ни разу не видел его таким, поскольку Деннис всегда следил за тем, чтобы лицо Вейлона было гладко выбрито, во время пребывания последнего в поместье. В чертах еще проглядывали остатки юной красоты, пускай они расплылись под действием времени, пускай кожа сбилась в неглубокие морщины – Эдвард знал, что все возвратимо.

Подобно цветку, затасканному в девичьей руке, а затем опущенному в воду, Вейлон еще мог расцвести, распуститься – на этот раз для вечности. Он мог бы обратиться в мрамор ручной работы, застыть во времени изящно и тонко. О, как бы он был прекрасен! И все же сейчас его взгляд не выражал ничего, кроме усталости и отстраненности. Эдди приложил палец к губам, и, взяв Вейлона за рубашку, поднял из кресла, привлекая к себе. Тот и впрямь не издал ни звука, но инстинктивно попытался вырваться – Эдди удержал его, обняв ногами и прижимая лишь ближе к себе.

– Ты даже не представляешь, каким поразительным созданием ты станешь, - произнес Эдди.

– Никогда, - прошипел Вейлон, упираясь руками в его бедра, и опустил голову, задушенный невольным всхлипом. Эдди покачал головой.

– Как ты можешь жить, осознавая, что твое время утекает сквозь пальцы? Что каждая секунда приближает тебя к неотвратимому? Неужели смириться с этим проще, чем довериться тому, кто проведет тебя к иному существованию?

– Эдди, - позвал Вейлон на выдохе, - я не хочу бессмертия. Я хочу провести эту жизнь как любой другой человек, и умереть тогда, когда придет мое время.

– Ты знаешь, что я не могу оставить тебя в покое. – Эдди чуть склонил голову, глядя на его смятение. – Не могу позволить исчезнуть бесследно чему-то настолько великолепному.

Вейлон бросил на него взгляд мокрых, покрасневших глаз, и, будто моментально ослабев, упал на его грудь. Задрав рубашку, Глускин прикоснулся к его спине, ощущая мягкую кожу под пальцами, погладил успокаивающе, словно ребенка. Дежавю. Вейлон снова плакал в его руках, снова выпрашивал у него покоя, умолял хотя бы дать ему выбор – наименьшее из зол. Живое сердце – заблудшее, несмирившееся. Еще способное чувствовать так ярко, до зависти. Глускин наощупь расстегнул верхние пуговицы его рубашки, склонился, отводя сопротивляющиеся руки и не слушая шепот «нет-нет-нет», прикосновением губ нашел быстро пульсирующую под кожей вену.

Дернувшись под сомкнутыми клыками, Вейлон хрипло простонал, а пальцы его заскребли по бедрам Эдварда – так что у того не осталось сомнений в том, что произошло. Кровь обжигающе протекла в горло, и Глускин, все также удерживая Вейлона на месте, сделал еще несколько глотков, прежде чем собрать языком остатки и прокусить губу, прижигая раны до того, как уронить хоть каплю на воротник рубашки.

– Этого и впрямь достаточно? – тихо засмеялся он на ухо, прежде чем, наконец, отстраниться.

Вейлон, задыхающийся, потерянный в пространстве, вытер лицо рукавом и невольно бросил взгляд вниз.

– О, Вейлон, - прищурился Глускин. – Даже сейчас… Ты ненавидишь себя за это, правда?

– За это тоже, - согласился тот, понемногу унимая дрожь в голосе, и попросил: - Расскажи мне о Деннисе.

Эдвард цокнул языком, отталкивая его, ослабевшего, обратно в кресло. Неловко свалившись, Вейлон отвернулся, сжав губы и сведя брови: на его ресницах снова мерцала влага. Еще никогда Эдди не отвергал его сразу после укуса, и сейчас сделал это намеренно, зная, что Вейлона это заденет. Тот был уязвим, будто бы не вполне трезв, и без объятий, без привычной ласки ему было неуютно. Это было слабым – но наказанием.

– Расскажи, что ты с ним сделал. Скажи хотя бы, жив ли он…

– Разве это знание что-то тебе даст? - усмехнулся Глускин, наслаждаясь моментом власти. – Тебе, смертному, не понять, но есть вещи куда страшнее, чем быть… не живым, - продолжил он, блефуя почти откровенно – но Вейлон был не в том состоянии, чтобы понять это.

– Прекрати мучить меня! – взмолился он, очевидно прикладывая усилия к тому, чтобы удержать голос тихим, а не сорваться на крик. – Неужели я многого прошу? Боже!

Вейлон упал на стол, уткнувшись лицом в сгиб локтя, сотрясаемый практически беззвучными рыданиями. Глускин улыбнулся, любуясь его бессилием физическим и моральным, трогательной подломленностью. Живой или мертвый – Деннис был для него важен даже спустя столько лет, и это лишь добавляло ниточек Вейлону-марионетке.

– Я не ошибся, - покачал головой Эдвард.

– В чем? – спросил Вейлон, подняв голову, и, прикрывая лицо ладонью, посмотрел на него сквозь пальцы блестящими глазами. Глускин замер. Он помнил этот дикий, потемневший взгляд, яростно танцующие в зрачках блики. Вейлон уже смотрел на него так однажды, и этот взгляд был одной из самых интересных в нем загадок. Под ним было почти страшно – если бы только Эдвард мог испытывать страх.

– В тебе, Вейлон, - наконец, ответил Эдди. – Я выбрал оставить тебя в самую первую встречу, и не жалел об этом ни секунды с тех пор. Любого другого из смертных я бы иссушил в одно мгновение, не удостоив вниманием большим, чем ты обратил бы на глоток кофе. Я хочу провести тебя в вечность – и тогда ты поймешь, что все, что было у тебя в жизни – сущие мелочи. Ты откроешь для себя то, о чем не мог бы мечтать человеком.

– Ты считаешь, что я должен быть благодарен, правда? Что ты относишься ко мне снисходительно? Пойми, я никогда не хотел ничего подобного.

– Не лги себе, - сказал Эдди, спрыгивая со стола. Вейлон, чьи глаза сами собой смыкались от усталости, вновь опустился на стол. Он практически заснул, когда Глускин подошел и положил руки на его плечи.

– Ты еще передумаешь.