«// Бар напротив работы, 21:30. Пятница. Условие: обменяйтесь кровью». Вейлон заметил этот комментарий, записанный прямо в коде программы, лишь когда проснулся в три часа ночи от боли в спине – он уснул прямо за столом. Его все еще мутило, когда он добирался до кровати, и его мозг не придал значения этой записке. Осознание пришло работы на следующий день, когда он, вернувшись с работы, вновь заглянул в собственный код. Его моментально охватило волнение. Назначенная встреча могла прояснить вопрос, который мучил Вейлона с момента появления Глускина в его квартире.

Вейлон посмотрел на экран телефона, проверяя время: без десяти минут. Ему пришлось задержаться на работе, а потом еще час просидеть в баре, дожидаясь назначенного времени. Он соврал Лизе про корпоратив. Он был почти уверен, что та не поверила, потому что это не было в его стиле: остаться на шумную вечеринку, которая бы поздно закончилась. Вейлон ненавидел быть вне дома в ночное время, и его едва ли можно было вытащить в кино на поздние сеансы: когда солнце заходило, он неизменно чувствовал себя беззащитным.

Он почти не обратил внимания на последний, весьма подозрительный пункт. Само условие было ясным, как день – но он понятия не имел, какие за этим стоят последствия. Так что он не думал об этом ровно до последних пяти минут перед встречей. Что бы ни произошло – он выкрутится. Ему нужно знать. В тот самый момент, когда Вейлон посмотрел на часы, отсчитавшие половину десятого, в полумраке перед ним мелькнул чей-то силуэт. Он поднял глаза на девушку, усевшуюся за его столик – хотя черты ее лица что-то смутно напоминали, в остальном она была совершенно ему незнакома.

– Извините?

– Рад тебя видеть, Вейлон.

– Что… - начал тот и обомлел. Каштановые волосы спадали до плеч плавными локонами, светлые глаза были обрамлены в яркий макияж, а в декольте черного платья явно виднелась грудь. Этого просто не могло быть. Вейлон приложил руку ко рту, уставившись на ее лицо с прыгающими бликами от диско-шара, чуть прищурился, присматриваясь, помотал головой.

– Деннис, - наконец выдохнул он, и тот слегка дернул бровью без тени улыбки на розовых губах. – Боже мой. Я думал, что убил тебя.

– То, что тогда произошло, было моим решением, - возразил Деннис.

Вейлон протянул руку, и Деннис посмотрел на нее с секундным непониманием, прежде чем медленно положить на стол свою ладонь с длинными ногтями. Вейлон сжал ее, и ужас осознания накрыл, как только он почувствовал, что рука, которую он держал, была холодной, а заостренные ногти не были просто женским маникюром. Деннис был обращен. С ним все же свершилось то, о чем он мечтал – думал, что мечтал – всю жизнь, для чего был предназначен с самого первого вдоха. Но Вейлон не мог представить, какую цену Эдди мог выставить за это.

– Что он сделал? – упавшим голосом спросил он.

– Приказал мне совершить переход, - просто ответил Деннис, – прежде чем он бы обратил меня. Он злился после того, что произошло, но новый эксперимент увлек его. Ему было интересно, перетерпит ли мое тело трансформацию, или отвергнет измененную плоть в процессе. У него получилось. Кроме того, - Деннис поднял свободную руку и коснулся виска, - обращение могло повлиять на мое расстройство.

Вейлон зажмурился и прикусил губу – мысль сделать из Денниса женщину пришла в голову Эдди не случайно. В теле Денниса жили, по крайней мере, еще четверо, и среди них – Мария. Пожертвовавшая собой ради спасения Вейлона, подарившая надежду, позволившая ему жить почти счастливо все последующие годы вплоть до того момента, как Глускин его вынюхал. Если бы только Вейлон знал, что у него нет будущего, он бы никогда не оставил ее там: одну, любящую его больше собственной жизни, запертую в теле верного слуги этого чудовища; в теле, ей отвратительном.

– Только не говори, что ее больше нет, - покачал головой Вейлон.

Деннис не стал отвечать: он медленно закрыл глаза, и через мгновение лицо его расслабилось, уголки губ вздернулись, а когда трепещущие веки наконец поднялись, серые глаза сверкали искорками. Вейлон еще никогда не заставал на этом лице сам момент трансформации, но в этот раз увидел его очень четко. И все равно – не верил, и сердце подпрыгнуло, прибавив ходу, когда Мария подалась к нему через стол, чтобы прижаться к губам. Вейлон выдохнул в ее холодные уста, отвечая на поцелуй, чувствуя восковой вкус ее помады, чувствуя, что она не переставала любить его ни минуты с тех самых пор, как вынуждена была расстаться с ним.

Мария любила его ровно настолько, чтобы быть способной оторвать себя от него, зная, что может никогда больше его не увидеть. Их руки были крепко сжаты, и Вейлон чувствовал, как в его кожу едва впиваются ее острые ноготки, но не мог отдернуть свою ладонь, потому что знал – Мария жила все это время только ради этой встречи. И Вейлон целовал ее, помня, что дома его ждет жена – но семья казалась такой далекой, несбыточным счастливым сном, который он мог бы увидеть, оставаясь в плену Глускина. Так и получалось.

– Я так ждала этого… - произнесла она, прижавшись к его лбу, не в силах еще отстраниться, разрушить их близость. – Так долго! – В глазах ее блеснули алым слезы, губы дернулись в полугорькой улыбке.

– Я знаю, милая, - прошептал он в ответ, едва ли выговаривая слова, едва ли дыша.

Она отвернулась, промакивая уголки глаз салфеткой, затем подняла руку, щелкнула пальцами и выкрикнула:

– Выпьем за встречу! «Кровавую Мэри», пожалуйста!

Вейлон усмехнулся каламбуру и слегка расслабился, не переставая глядеть на нее, игривую и радостную, так наверняка изменившуюся за это время. Вейлон видел ее рождение собственными глазами, и за время разлуки она успела отвоевать тело, ей изначально не принадлежавшее, изменить его в угоду себе, детально вписаться в обретенную форму. Он хотел уединиться с ней, спрятаться от посторонних людей, громкой музыки, мерцающего вспышками света.

– Я сняла номер в отеле для нас, - улыбнулась она, будто бы читая его мысли.

Они поднялись на этаж в том же здании, повалились на кровать и продолжили целоваться и ласкать друг друга, пока не оказались полностью обнаженными. Вейлон изучал ее заново, обводя контуры тела: она по-прежнему была крупнее его, ее выдавали большие ладони и широкие плечи, но округлившиеся бедра и грудь выделили талию, создав необычную, однако привлекательную смесь двух начал. Рассматривая ее в хмельном забытьи, оглаживая ее бледную холодную кожу, Вейлон испытывал нечто сродни гордости за то, чем она стала.

– Помнишь про условие? – вдруг спросила Мария.

Вейлона будто окатило ледяной водой – он совершенно забыл о нем, а вспомнив – не имел ни малейшего понятия, что имел в виду Глускин. «Обмен кровью» - он ведь не хотел, чтобы Мария его обратила? Даже будь это так, Вейлон бы согласился ради этой встречи; согласился бы, может быть, стать вампиром, если бы только Мария подарила ему последний укус вместо Эдварда. Глядя на его перепуганное лицо, она рассмеялась и поспешила объяснить:

– Нет, конечно, он бы не позволил мне обратить тебя. Пары глотков вполне хватит, чтобы попробовать.

Вейлон помнил про необычные свойства вампирской крови: Эдвард не раз с ее помощью заживлял его раны. Если бы только она могла исцелить и душу, - с горечью подумал он.

– Но зачем ему это?

– Он играет с нами, - пожала плечами Мария. – Из-за связи, возникшей между нами, он может заставить нас сделать что угодно… Покарать нас за неповиновение. Он позволил нам встретиться только затем, чтобы вновь разлучить. Думаешь, мы этого заслуживаем?

Вейлон покачал головой, переживая приступ ненависти к Глускину, ненависти к самому себе.

– Как мне остановить все это? – прошептал он, путаясь пальцами в завивающихся густых локонах Марии.

Ответа не было. И не могло быть. Вейлон приглашающе провел пальцами по шее, доверяя ей, как себе самому. Ее зрачки сузились, дыхание оборвалось, и с коротким «прости» она впилась в него, прижимая к постели, прорывая клыками плоть. Вейлон закричал, забился под ней, как пойманный ястребом кролик, которому вот-вот перекусят шейные позвонки; он испытывал стыд за эту несдержанность – но, боже правый, ему никогда в жизни не было так больно.

Он очнулся лежащим пластом, пытающимся сфокусировать взгляд на безнадежно расплывающихся очертаниях комнаты, ощупывающим рваные раны липкими от крови кончиками пальцев. Вейлон боялся приближения Марии, когда ее силуэт вновь подался к нему, не мог понять сквозь шум и звон в ушах, что она говорит, и лишь на инстинктах облизнул губы, почувствовав на них теплые брызги. Вскоре он уже сам продолжал глотать из ее запястья этот яд, разливающийся по рту, горлу, груди и животу, чувствовал трепет под кожей и нестерпимый жар в глубине тела.

Когда Мария с заметным усилием отняла руку от его рта, Вейлон, наконец, вновь смог увидеть ее четко: обеспокоенную, с извинением во взгляде. Они оба задыхались, оба были в крови, и Вейлон продолжал сглатывать остатки обжигающей жидкости вместе со слюной. И тогда он понял смысл этого обмена, понял, зачем Глускин подстроил все это. Когда Мария пила его, он не чувствовал ничего, кроме боли, не хотел ничего, кроме как закончить все это. Да, она тоже была вампиршей, и весьма соблазнительной для него, но его обессиленное тело не выдавало ни капли вожделения. Как наивно было думать, что это его отвратит! Как наивно – считать, что он променяет на плотские наслаждения то, что их действительно связывало! Их любовь измерялась не прикосновениями и ласками – она измерялась жертвами, на которые они готовы были друг ради друга в моменты отчаяния и безнадежности.

– Я чувствовала тебя, - прошептала Мария, укладываясь рядом. – Читала тебя, видела твои воспоминания. Я… Не знала про Лизу.

Вейлон вздрогнул, услышав имя жены из ее уст, имя, которое она до сих пор не знала и не должна была знать. Он сам потянулся к ней для поцелуя, облизывая ее клыки с оставшимся металлическим привкусом, сам запустил пальцы в волосы, желая убедить ее, что все в порядке. Ничего не имело значения, когда он знал, что все безнадежно, когда уже чувствовал себя умирающим. Ему отчаянно хотелось заглушить внутреннюю боль, унять эту мучительную агонию, и Мария была единственной, кто мог понять его в этом.