Вейлон уснул на его плече ближе к часу ночи ночи. Измотанный, обнаженный, положивший сжатую в кулак руку ему на грудь, он выглядел по-детски умиротворенным. На его шее не осталось ничего, кроме подсохших пятен крови, и это было удовлетворительно. Деннис согнул ногу, рассматривая собственное изменившееся тело, и понимая, что появление в нем Марии было предрешено с самого начала. Она была закономерным ответом психики на мысли о неповиновении, об ослушании, которые сам он вынести не мог.

Своим появлением Вейлон перечеркнул, выпотрошил и вывернул его существование, самую его суть, внушенную ему в далеком неосознанном детстве – Деннис не мог его винить. Они оба были жертвами обстоятельств – обстоятельств, которым больше сотни лет назад дал толчок Эдвард Глускин. Дело не в том, что тот не думал о последствиях, скорее, они были такими неважными, незначительными для обладателя всего времени мира: еще одним экспериментом, проведенным наживую. Забавные экземпляры в его коллекции ненароком загубленных жизней.

Деннис пропустил в пальцах длинный темный локон, обвивший розовый сосок на искусственно вылепленной груди. Женские очертания не пугали и не отвращали его: в конце концов, он не знал в жизни ничего, кроме смирения. Каждую секунду он находился в чьем-либо подчинении: брата, отца, деда… Глускина. Марии. Это был не худший вариант. Бунтарка по натуре, яркая и броская, невероятно сильная девушка – так разительно отличавшаяся от него, что у Денниса смелости не хватало назвать ее выдумкой и плодом собственного воображения. Обманщица, вторгшаяся в его сознание так мягко и незаметно, что он до поры до времени не подозревал о ее существовании.

Дрожащий тонкий юноша в синем халате, прижимающийся к углу забора из желтого кирпича – первое, что он увидел, когда столкнул Марию со света. Она не боролась – растерянная и испуганная, она оцепенела где-то рядом. Вейлон не смог бы уйти далеко, и они оба прекрасно это знали. Ослабевший телом, босоногий, едва ли одетый под пронизывающим ветром – юноша ждал, пока Деннис двинется на него, ждал, чтобы пробежать последние сто метров, прежде чем его схватят, и знать: он сделал все, что мог, он сражался до последнего.

Этот образ еще не один раз всплывал перед глазами Денниса: в мыслях он сотни раз видел, как срывается с места, догоняет Вейлона за считанные секунды, скручивает и ведет, рыдающего, обратно в поместье. В реальности он остался у ворот. Расплывчатой и неоформленной была мысль, что Деннис, в каком-то смысле, выпустил Вейлона сам. Что сам – хотел этого. И невозможно было не признать, что до Вейлона у Денниса не было желаний.

Лишь когда Глускин появился в гостиной, Деннис понял, что впервые пропустил его пробуждение, углубившись в собственные мысли. Эдвард потянул воздух, и, поняв все без единого слова, произнес одну фразу:

– Нужно уходить.

Деннис знал, что наказание неотвратимо. Он ждал его каждую минуту, пока убирал дворец, стирая каждый отпечаток, сметая каждый волосок. Он ждал, застрявши в неопределенности, все последующие дни, когда они перебирались из города. Такой просчет не мог быть легко прощенным. То, к чему Деннис шел всю свою жизнь, то, к чему шли его предки, было безвозвратно испорчено, и три разъяренные личности внутри него прекрасно это знали. Он кидал все оставшиеся силы на то, чтобы сдержать их, не дать им пересечься с Эдвардом, хотя, казалось, положение усугублять некуда.

– Скажи, ты все еще рассчитываешь на обращение? – спросил Глускин однажды, вернувшись с очередной охоты.

Деннис внутренне напрягся, предчувствуя подвох, который Эдвард мог ему подготовить. И все же по большей части за него говорила инерция.

– Я хотел бы этого, господин. Любой ценой.

– В таком случае, - продолжил Эдвард, чуть прищуриваясь, соединяя кончики пальцев, - Я хочу обратить тебя в теле женщины.

Деннис кивнул. Это было не тем, что он мог ожидать, но теперь, произнесенное вслух, условие имело для него смысл. Он знал, что эта идея завязана на Марии, и не сложно было догадаться, что Эдварду попросту интересно, что получится. Деннис должен был быть счастлив, соглашаясь на это: он все еще мог стать вампиром. Не исключено было, впрочем, что Эдвард так и не выполнил бы свое обещание, вдоволь наигравшись с ним, но Деннис был готов цепляться за любой, самый крохотный лучик надежды.

И тогда он сам воззвал к Марии, вложил в ее руки поводья и отдал ей свое тело. Не будь у него контакта с ней, они бы ни за что не прошли комиссию перед переходом. Пускай она была совсем молодой личностью, но ее слова и откровенность внушали доверие, к тому же, она была достаточно умна для того, чтобы скрыть присутствие других в этом теле. Гормоны были назначены, волосы отпущены, и спустя два года с приказа Эдварда над телом Денниса была проведена необратимая трансформация.

Деннис первым очнулся в новом облике – впервые с шести лет он рыдал, осознавая произошедшее с его плотью. Глубоко внутри он с самого начала знал, что совершенно не готов к этому. Уменьшение волос на теле и отрастающие кудри ни в какое сравнение не шли со взрезанной и выпятившейся грудью, покромсанными и вывернутыми наизнанку половыми органами. Он впервые осознал всю глубину ужасной истины: он не принадлежал себе. Не смотря ни на что, он оставался лишь вместилищем для собственных предков, податливым материалом для любопытства Глускина – его тело, его жизнь была положена лишь на слабую надежду об обращении.

Он ни слова не смог возразить Глускину, когда тот явился в его палату и потребовал предстать перед ним обнаженным, когда Эдвард проводил кончиками пальцев по нечувствительной еще коже, а внимательные глаза рассматривали его в самых сокровенных местах. Он боялся, что Глускин проникнет в его мысли, выявив глубокое чувство омерзения, которое он испытывал, хотя тот ни разу не подал виду. Возможно, Глускин все почувствовал; возможно, он этим наслаждался. Чувствовал ли Вейлон то же самое, когда господин уединялся с ним в той комнате?

– Ты растягиваешь себя здесь? – спросил неожиданно Эдвард, сметив пальцы к зияющей дыре между его ног.

– Я выполняю предписания врачей.

В темноте сверкнула улыбка, и кружевные манжеты коснулись внутренней стороны бедра. Глускин выправил пряди его волос, доросших до плеч, склонил голову, оценивающе рассматривая получившийся образ.

– О, Галатея… - мягко усмехнулся он. – Ты станешь еще прекрасней после обращения.

Когда Эдвард ушел, Деннис зажмурился, пытаясь унять подступившую тошноту. Он ненавидел это тело, ненавидел швы под грудями и между ног, ненавидел набор дилататоров для неовагины. Это было – не его. И он совершенно не знал, как с этим справиться.

– Мария, - прошептал он, едва сдерживая слезы.

«Я здесь», - ответила она откуда-то изнутри. Деннис смог выдохнуть. Пока она была с ним – все было в порядке.