– Пятая поправка!

– Она об уголовном свидетельстве, а не о...

– Правила Миранды!

– Вы не задержаны и не...

– Я имею право хранить молчание!

– Бесспорно. А если по теме билета?

– Привилегия против самообвинения!

– Я уже не так молод, чтобы работать до подозрительной активности раковых клеток, – профессор Ши сдвигает очки на лоб, мягко надавливая на глаза подушечками пальцев. – Пересдачи моего курса обычно ставят на конец мая. Свободны.

– Но... – начинает было говорить второкурсник, явно привыкший брать преподавателя на измор.

– Пятая поправка, сеньор Перес, – профессор Ши неспешно поднимается со своего места, подбирая со стола экзаменационные табеля. – Увидимся в следующем году.

Воспоминания классифицируются как относительно неприятные, плотным слоем опавшей листвы оседая на задворках долгосрочной памяти.

Расщепление сознания – штука невероятно полезная. Ши Цинсюань хотел бы обучиться ей самостоятельно, но техника явно шла в комплекте с преподавательской деятельностью, так что жаловаться на обстоятельства было бы по меньшей мере глупо с его стороны.

– ... такими же качествами в свое время наделялись практически все пророческие фигуры, а также те, кто так или иначе способствовал становлению философии прижизненной ему эпохи. Из наглядных примеров: Моисей, Будда, Сократ и, с допустимой натяжкой, Христос.

В этом году полный курс набрался всего за несколько часов. Вопреки их с лао Се опасениям, общая масса студентов была со смежных специальностей, а дюжина ребят с факультета точных наук явно отличались большой и чистой любовью к философии искусств. Аудитория формулировала вопросы четко и ясно, не всегда со знанием дела, но ни он сам, ни его коллега того от курса не требовали. В конце концов концепт тематической боевой готовности в понимании профессора Ши убивал остатки интереса, и без того чудом выживающего где-то между вечным стрессом от учебного процесса и нервным срывом из-за количества домашних заданий.

Экран лежащего на столе телефона загорается, весело высвечивая поверх заставки входящее сообщение:

‘Сократ мне друг, но и пиву я не прочь.’

Цинсюань безмерно любил, нет, обожал, когда su mar делал так. Обычно немногословный, прямолинейный, кажущийся скупым на эмоции, доктор Хэ обладал поистине уникальным чувством юмора и восхитительной в своей простоте харизмой. Способный довести до состояния абсолютного изнеможения одной колкой фразой, он редко прибегал к этому своему умению, и такие моменты обретали особую ценность в мировоззрении Цинсюаня, заставляя того вновь и вновь без памяти влюбляться в нелюдимого ученого.

Возникающее вслед за ними чувство никогда не было острым или будоражащим, не лишало дыхания и не запускало сердце в полет печально известного шмеля, нет. Вместо этого оно мягко укрывало теплым морским ветром, с безмерной любовью покачивало на волнах Эгейского моря, пронося за собой изящным шлейфом умиротворение и дивный покой.

‘Заберу тебя в шесть.’

Цинсюань широко улыбается, скользя беглым взглядом по уведомлению. С трудом возвращая мысли к концепту кросскультурной метафоричности, он набирает в ответ привычное:

‘Quiero verte.’

И зависает на мгновение, прежде чем отправить следом сорвавшееся с кончиков пальцев:

‘Te amo.’

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀•••

Дорога пешком от бара до дома занимает около получаса. И они, конечно, могли бы вызывать такси, но только ради того, чтобы столь же тщетно плутать по близлежащим дворам. Хэ Сюань останавливается посреди переулка, пытаясь выровнять предательски-рваный ритм биения сердца.

– Постой.

– Да?

– Мне нужно поговорить с тобой. Прямо сейчас.

– Я слушаю.

– Твой старший брат...

– Я знаю. Сочувствую, – перебивает  Цинсюань, мгновенно меняясь в лице. Небо, затянутое плотными темными облаками, невольно становится единственным свидетелем их напряжённого разговора.

Он знает.

И он знал все это время.

Взгляд Хэ Сюаня темнеет, и ему впервые за долгое время так невыразимо сильно хочется закричать. Он вздрагивает, когда Цинсюань подходит ближе, берет его руки в свои.

– Не тебе. Ему, – продолжает он, отводя взгляд в сторону. Облака теперь неспешно плывут на север – лунный свет опускается сатиновой маской на кожу, заостряет внимание на напряженных скулах и побелевших губах. Глухая боль и вынужденная отстранённость, – Профессор Павич однажды сказал: ‘бежать против запада – потерять победу в битве, бежать против востока – потерять голову’. В этой жизни ты всегда был востоком, mi mar. А мой брат... Не его вина, что он не смог того понять.

Хэ Сюань молчит, перекатывая на языке несостоявшееся покаяние. Его руки дрожат, и Цинсюань сжимает их крепче, делая ещё один шаг навстречу. Теперь их лбы соприкасаются, и нет ничего удивительного в том, как быстро это стало для них привычным, единственно верным.

Тогда, много лет назад, молодой судья Ши изменил судьбы многих семей, фигурирующих в крупном, иронично проплаченном деле о коррупции. Так или иначе, одной из них оказалась его собственная. И никто до сих пор не знает, какой ценой далась ему эта победа.

Сейчас его младший брат невесомо целует губы и щеки человека, утратившего в том деле все, потерявшим самого себя. Пальцы сжимают ладони, душа зарывается в душу – на обломках их общего прошлого белоснежными стигмами распускаются хризантемы. Вечные символы скорби и сожаления, они, едва наклоняя бутоны, краями резных лепестков шепчут слова благодарности вслед уходящей печали.