Лань Цижэнь шел по дорожке, ведущей от библиотеки, так стремительно, как только дозволялось правилами ордена. Множество дел и бесчисленное количество вопросов ожидало его решения. Голова пухла от собственных проблем, а в душе давно и прочно поселилась тревога за племянников.

      Ему совершенно ни к чему были воспоминания, которые всколыхнула в нем маленькая женская фигурка, кинувшаяся прямо на него, простирая в мольбе руки.

      — Оставьте его мне! У вашего ордена уже есть наследник, оставьте маленького мне!

      Лань Цижэнь, не останавливаясь, прикрыл глаза и со свистом втянул воздух. Семнадцать лет прошло, а он все так же отчетливо помнит этот отчаянный вопль.

      Правила ордена Гусу Лань запрещали испытывать низменное чувство ненависти — и Лань Цижэнь очень старался не ненавидеть свою невестку. Получалось из рук вон плохо, и потому он пытался как можно тщательнее анализировать свои эмоции. Эта женщина была виновата в смерти их старейшины и наставника. Эта женщина стала причиной того, что его брат отказался от мира, лишив Лань Цижэня единственного родного и близкого человека. По ее вине, из-за того, что наставника не стало так рано, Лань Цижэню пришлось занять его место, не достигнув толком даже восемнадцати лет. У него было множество причин питать к ней неприязнь — и по личным причинам, и как представителю своего ордена.

      Однако за свое преступление перед орденом госпожа Лань уже расплатилась. Брат назначил ей наказание — и старейшины, скрепив сердца, подтвердили его. Значит, и Лань Цижэнь не имел права больше ничего испытывать по этому поводу. Ненавидеть же по личным причинам казалось еще более презренным, и потому он старался сдерживаться, раз за разом назначая наказание самому себе.

      Лань Цижэню постоянно приходилось следить за своими чувствами, дабы они не переходили границы дозволенного. Встречаться с невесткой он был вынужден, каждый месяц по несколько раз. Регулярно — отводя к ней и забирая от нее А-Хуаня, время от времени — по иным официальным делам. Иногда это казалось смехотворно глупым: он, Лань Цижэнь, видел свою невестку чаще, нежели ее собственный муж. Подобные мысли порождали раздражение, а то, в свою очередь, очередной всплеск ненависти.

      Но в тот морозный январский день, так отчетливо врезавшийся в память, ненависть впервые за четыре года отступила. Ненавидеть надменную, горделивую, вздорную госпожу Лань было легко. Ненавидеть сломленную, отчаявшуюся, умоляюще протягивающую руки мать — невозможно.

      Она молчала и держалась с достоинством, когда у нее забирали А-Хуаня. В дни посещений она возвращала его спокойно, лишь слегка улыбаясь на прощание. Она никогда и ни о чем не просила.

      Но в младшего сына она вцепилась подобно волчице, и на ее красивых, светлых до прозрачности глазах впервые на памяти Лань Цижэня выступили слезы.

      Он поддался болезненному очарованию этого горя и взял на себя смелость обратиться к старейшинам. Можно ли, спросил он, оставить госпоже Лань младшего сына — и получил отказ. Госпожа Лань, ответили ему, женщина порочная, и ничему хорошему научить сына не сумеет. Это лишит мальчика возможности стать достойным адептом родного ордена, и он, даже повзрослев, будет вынужден продолжать оставаться в заточении. Другим же концом подобное решение ударит по А-Хуаню, ибо как объяснить трехлетнему ребенку, почему его брат может оставаться с матерью, а он сам — нет? Так что, вынесли вердикт старейшины, если Лань Цижэнь не хочет лишить младшего из сыновей своего брата будущего, а старшего — матери, следовало подчинить их общему порядку.

      Лань Цижэнь подчинился сам и вынудил подчиниться невестку. Он приводил к ней обоих сыновей раз в месяц — и обоих забирал обратно. А-Хуаня госпожа Лань по-прежнему отпускала спокойно, а маленького А-Чжаня держала на руках до последнего мгновения, словно никак не могла расстаться с надеждой, что на этот раз ей его все-таки оставят.

      Наблюдая за этой привязанностью, Лань Цижэнь не мог немного не смягчиться. Даже то, что младшего сына госпожа Лань явно любила сильнее, не могло нарушить этой странной семейной идиллии, ибо А-Хуаню каким-то чудом даже в столь юном возрасте хватило благородства не ревновать материнской привязанности. Наоборот, он самостоятельно додумал, что об А-Чжане надо заботиться больше, ведь он такой маленький, и ему нужнее. Сам он, со всей силой своей светлой детской души, любил всех.

      А вот госпожа Лань в конце концов сдалась — и ненависть, уже почти было уснувшая в душе Лань Цижэня, поднялась с новой силой. Он с таким трудом простил ей появление в жизни своей семьи и своего ордена, однако простить уход оказалось еще тяжелее. Госпожа Лань была молодой женщиной и сильной заклинательницей — Лань Цижэнь не сомневался, что она могла бы победить свою болезнь. Наверняка могла бы, если бы любила своих сыновей — хотя бы даже одного из них! — еще хоть чуточку сильнее.

      Лань Цижэнь не кривил душой, говоря Сичэню, что в грехах между мужчиной и женщиной виноваты оба. И в том, что наследники ордена Гусу Лань вынуждены были расти и без отца, и без матери, вины брата было ничуть не меньше, чем его жены. Однако отца худо-бедно им сумел заменить сам Лань Цижэнь, хоть он и думал не раз, что из его брата отец вышел бы гораздо лучше, а вот на роль матери не нашлось никого. Их с братом собственная мать погибла много лет назад на Ночной охоте, а иных близких родственниц у них не оказалось. Едва А-Хуань и А-Чжань перестали нуждаться в кормилицах, они остались практически полностью без женского влияния.

      Почти.

      У них имелся один-единственный день в месяц, когда они встречались со своею матерью. Это было необходимо им обоим, необходимо почти как воздух. И пусть кое-кто из старейшин уже начинал поговаривать о том, что А-Хуань стал достаточно взрослым, чтобы больше не нуждаться в подобных посещениях, Лань Цижэнь был твердо настроен отстаивать права обоих племянников до последнего. Он решил, что, пока его слово хоть что-то значит, его племянники будут встречаться со своею матерью, даже когда они повзрослеют окончательно.

      Однако госпожа Лань распорядилась своей судьбой и судьбой своих сыновей по-иному. Она прекратила борьбу, выбрав уход. Это был для нее единственный способ покинуть место своего заключения, и она покинула его — вместе с сыновьями. Эта разлука моментально сломала что-то в А-Чжане — и это видели все. Сломала она, как Лань Цижэнь понял только уже много позже, что-то и в А-Хуане. Тот не замкнулся в себе, как младший брат, и не перестал улыбаться, однако то, как явственно он потянулся к чужому семейному счастью, чересчур отчетливо подсказало, насколько же ему не хватило любви собственной матери.

      Госпожа Мэн, как увидел и осознал Лань Цижэнь сегодня, не бросила бы своего сына никогда. Она боролась бы за него до последнего — собственно, она и поступала так всю свою жизнь. Маленькая, хрупкая, не владеющая и каплей духовных сил, она сама, без помощи со стороны, вырастила из своего ребенка достойного человека.

      Лань Цижэнь вынужден был остановиться, прижимая ладонь к груди и пережидая приступ острой боли. До отвращения знакомый вкус крови сгустился во рту, и его пришлось сплюнуть. На так некстати выпавшем снеге алая кровь расцвела уродливым цветком. Отдышавшись, Лань Цижэнь поворошил немного снег сапогом, скрывая самые явные пятна. Ему казалось, что если он еще раз услышит совет «не волноваться», то нарушит не только правило, запрещающее гнев, но и правило, запрещающее убийство. Уж лучше он просто помедитирует… Немного позже. Когда у него появится время.

      Лань Цижэнь продолжил свой путь уже медленнее. Усилием воли он попытался изгнать из собственного сознания и воспоминания о невестке, и образ госпожи Мэн. Ему предстояло написать ответ Сичэню, и для этого следовало сосредоточиться на…

      Он замер резко, будто натолкнувшись на стену. Запутавшись в своих мыслях, он машинально направился к своему прежнему дому. Дому, от которого нынче остался только обгорелый остов. Та часть территории Облачных Глубин, что была предназначена для проживания одиноких мужчин, пострадала сильнее всего; полностью уцелели лишь общежития учеников. Почти не менее пострадавшей оказалась общественная территория, и именно на ее восстановлении решили сосредоточиться в первую очередь. В конце концов, большинство мужчин и юношей сейчас находилось вместе со своим главой за пределами Облачных Глубин, а немногим оставшимся вполне хватало места в освободившихся общежитиях.

      Заставив себя отвернуться от пепелища, Лань Цижэнь развернулся и отправился в сторону своего временного пристанища.

      Весна вступала в свои права, и все вокруг расцветало. В такие дни казалось, что Облачные Глубины действительно накрыло облако — ароматное, состоящее из лепестков. Снега и туманы отступили, позволяя яркому солнцу сиять с бездонно голубого неба.

      Если бы не катастрофа, случившаяся осенью, Лань Цижэнь готовился бы принимать экзамены у приглашенных учеников. А те, забыв обо всем — и в первую очередь о собственно экзаменах — носились бы по округе, нарушая правила десятками.

      Что бы он ни отдал за то, чтобы в этом году все было так же, как и всегда!

      Однако осенью пострадавшие Облачные Глубины впервые за многие десятилетия не открыли ворота для приглашенных учеников. Эта весна, ранняя, теплая, солнечная, как будто проходила впустую, ибо некому было ей радоваться.

      Вести с военных полей тоже никак не способствовали хорошему настроению. Судя по всему, Вэнь Жохань наконец сумел поверить, что все творящееся на землях Поднебесной — это не сиюминутная прихоть несдержанного главы Цинхэ Не и не попытка всех прочих кланов выцарапать себе поблажку-другую. Вэнь Жохань потерял уже обоих сыновей, лишился наблюдательных пунктов в Юньмэн Цзян и утратил влияние над несколькими мелкими приграничными кланами.

      И, мобилизовав уже по-настоящему все силы своего мощного ордена, он начал ответное наступление.

      Письма от Сичэня теперь приходили гораздо реже: летать над территорией противника было крайне опасно. Да и писал резко повзрослевший на войне племянник теперь короче, четче формулируя свои мысли и касаясь только самых насущных вопросов. О себе и брате говорил очень сухо, вскользь, и Лань Цижэнь учился читать эти послания между строк. Однако он был благодарен уже за то, что ему хотя бы было что читать: госпоже Мэн, например, не доставалось и этого.

      Лань Цижэнь помнил, как, получив второй пакет от Сичэня и отложив письма от семейных мужчин к их родным, он машинально поискал конверт для госпожи Мэн. Ее сын ведь наверняка тоже должен был воспользоваться оказией и написать матери если и не такой же трактат, как в прошлый раз, но хотя бы несколько строк. Однако госпожи Мэн среди адресатов не оказалось, и Лань Цижэнь, сам не зная почему, почувствовал разочарование. Неизвестный ему Мэн Яо наверняка был жив, иначе Сичэнь в своем письме обязательно сообщил бы о несчастном случае.

      Именно это он неизвестно зачем и попытался донести до госпожи Мэн, когда в очередной раз заглянул в библиотеку проверить ход работы. Работа, как и всегда, шла пусть и не слишком быстро, но на весьма высоком уровне, а госпожа Мэн неизменно поддерживала образцовый порядок. А вот Лань Цижэню впервые за много лет не удалось выразить свои мысли достаточно связно, словно желание уберечь от разочарования перевесило отточенное практикой умение четко доносить информацию.

      — Спасибо, — ответила госпожа Мэн, когда наконец поняла, к чему он вообще клонит. — Мне стоило бы самой об этом подумать.

      — Вы… не удивлены? — от неожиданности Лань Цижэнь даже позабыл о запрете на проявление неуместного любопытства.

      — Я… должна была этого ожидать, — вздохнула госпожа Мэн. — А-Яо писал мне, что глава Не предложил дать ему рекомендацию к отцу, и спрашивал моего совета. Я посоветовала ему согласиться, но не подумала о том, что из расположения ордена Цзинь А-Яо уже не сможет больше послать мне весточку.

      — К отцу, — зачем-то повторил Лань Цижэнь.

      Из мягких, обтекаемых объяснений Сичэня он отчего-то сделал вывод, что человек, сделавший госпоже Мэн ребенка, если и жив до сих пор, то является фигурой не слишком значительной. Однако слово «рекомендация» подразумевало, что этот человек может дать юноше не меньше, чем глава Не, — а таких людей имелось не слишком-то много.

      Из задумчивости Лань Цижэня вывел напряженный голос госпожи Мэн.

      — Кажется, я сказала лишнее…

      Он перевел на нее взгляд и успел заметить, как она усилием воли берет себя в руки. Выпрямляет свой по-девичьи тоненький стан и слегка приподнимает подбородок. Почему-то именно сейчас Лань Цижэнь с растерянностью отметил, что госпожа Мэн — удивительно красивая женщина. В ее чертах не было холодной гармонии, присущей членам семьи Лань, каждая линия выглядела более нежной и одновременно более чувственной. Наверное, в юности госпожа Мэн была особенно хороша собой, однако и сейчас ей во многом удалось сберечь изящное очарование.

      Вот только глаза ее потеряли свою безмятежность, приобретя настороженное выражение. Мягкие, чуть припухлые губы плотно сжались, словно боясь вымолвить еще хоть одно лишнее слово.

      — У любого ребенка есть и мать, и отец, — досадуя на собственную оговорку, медленно произнес Лань Цижэнь. — Зачать по-иному просто невозможно.

      Госпожа Мэн опустила взгляд и тихонько вздохнула. Ее руки упали вдоль тела, бессильно скользя пальцами по небесно-голубой ткани.

      — Я очень старалась не нарушать правил Облачных Глубин, — сказала Мэн Ши, не поднимая глаз. — Я прочла их и запомнила. Я знаю, что ложь запрещена, однако глава Лань сказал, что промолчать — не значит солгать.

      Лань Цижэнь краем сознания отметил, что с Сичэнем необходимо будет провести беседу. Ложь бывает разная, и недомолвка вполне может быть одним из ее видов. Правилам надо следовать по духу, а не цепляться за буквальное написание. Однако вслух сказал иное:

      — Мой племянник несколько вольно интерпретировал наши правила, госпожа Мэн. Впрочем, в данном конкретном случае я не вижу особого вреда в умолчании. Нашим ученицам, например, действительно лучше не знать об отношениях подобного рода, а что касается меня… Сичэню я уже сказал, что вина мужчины здесь ничуть не меньше, а его вина как заклинателя — даже больше вашей.

      — Его… вина? — госпожа Мэн невольно подняла на него взгляд, в котором отчетливо плескалось изумление.

      — Да, — отчего-то под этим янтарным взглядом Лань Цижэню стало неуютно. Он в принципе не был привычен вести с женщинами подобные разговоры, и лишь возраст их обоих давал ему возможность не чувствовать себя чересчур развратным. — Заклинатели время от времени практикуют парное самосовершенствование, и, если они не желают каждый раз в результате этого обзаводиться детьми, могут временно перекрывать свою возможность к… оплодотворению. Обычно за этим следит сама женщина, но если ее уровень духовных сил недостаточно высок, то об этом должен позаботиться мужчина.

      К его удивлению, госпожа Мэн возмущенно вскинулась.

      — Нет! — воскликнула она. — Нет! Старший наставник Лань, о многом я жалею в своей жизни — но только не о том, что в ней однажды появился мой А-Яо! Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы его не существовало! Даже если глава Цзинь никогда не признает его, даже если он не сумеет стать настоящим заклинателем — это все неважно! А-Яо — мой сын, и само его рождение — это уже счастье!

      Цзинь Гуаншань.

      Что ж, это многое объясняло. Ланьлин Цзинь стал одним из великих орденов не только благодаря своему богатству. Пусть Цзини и были не самыми трудолюбивыми заклинателями, однако врожденный талант они имели неплохой. Ничего удивительного, что отпрыск Цзинь Гуаншаня, не получивший от него ничего, помимо жизни, сумел сформировать золотое ядро, не прибегая даже к зачаткам обучения.

      И все же столь влиятельный и богатый человек мог бы и позаботиться о своем ребенке и женщине, которая его родила. Пусть и говорили — эти сплетни проникали даже за глухие стены Облачных Глубин, — что любовниц у главы Цзинь бесчисленное множество, а все-таки хорошим потенциалом разбрасываться не след.

      Лань Цижэнь сам не понимал, отчего на его плечи будто опустилась каменная плита. О том, что у этой женщины был любовник, от которого она вне брака родила ребенка, он знал уже несколько месяцев — отчего же имя этого любовника отозвалось такой горечью? Правила Гусу Лань запрещали осуждать, однако не запрещали делать выводы и давать трезвую оценку. Цзинь Гуаншань не был порядочным человеком. От общения с ним всегда оставались какое-то липкое, если не сказать гадливое ощущение и горячее желание тщательно вымыть руки и лицо. Однако красоты у главы Цзинь было не отнять. Он мало кому нравился из мужчин, но большинство женщин было от него без ума.

      Возможно, устало подумал Лань Цижэнь, ему просто грустно осознавать, что такая женщина как госпожа Мэн, за которой он уже признал ум и душевную организованность, тоже пала перед развратным обаянием этого человека. Правда, в ту пору она должна была быть весьма и весьма юна — и это несколько утешало. Юные девы, как, впрочем, и юноши, еще не умеют мыслить рационально. Общаясь с другими людьми, они опираются не на разум, а на глупое слепое сердце — и горе тем, кого не сумеют остановить вовремя.

      Госпожу Мэн, по-видимому, остановить было некому. Как и брата Лань Цижэня. Как многих и многих тех, кто мотыльками полетел навстречу опаляющей страсти.

      — Вы правы, — отгоняя непрошенные образы, произнес Лань Цижэнь. — Хорошая мать никогда не пожалеет о рождении своего ребенка. Мне не стоило… формулировать свою мысль так, чтобы задеть вас.

      Госпожу Мэн, казалось, слегка успокоили эти слова. По крайней мере, ее плечи расслабились, а с нежного лица исчезло столь неподходящее ему воинственное выражение. Она перестала быть похожей на маленькую птичку, отбивающую свое гнездо от хищника.

      — Вы не задели меня, — ответила она, улыбнувшись так горько, что в груди невольно защемило. — Поверьте, старший наставник Лань, вы, и ваш племянник, и весь ваш орден были добрее ко мне, чем… чем практически все люди, встреченные мною ранее. Я знаю, что я падшая женщина, и никогда не посмею забыть об этом, но…

      Он остановил ее жестом, не в силах сразу совладать с голосом.

      — То, что кто-то другой был к вам более жесток, не дает мне право не следить за собственными словами, — произнес Лань Цижэнь, когда наконец сумел сделать это. — Если бы не ваш сын, возможно, у меня сейчас уже не было старшего племянника, поэтому не мне укорять вас за… проявленную некогда несдержанность. Поэтому, если Цзинь Гуаншань не оправдает возложенных на него вами надежд, то я подтверждаю слова Сичэня: вашего сына всегда будут рады видеть в Облачных Глубинах.

      Губы госпожи Мэн шевельнулись, словно она собиралась что-то сказать, но все же с них не слетело ни слова. Она лишь потупила взгляд и благодарно склонила голову.

      Лань Цижэнь поднялся и направился к выходу, чувствуя, что свежий воздух ему сейчас нужнее всего. Однако на пороге он замер, а затем, обернувшись, спросил:

      — Вы сказали, что прочитали все правила на Стене Послушания?

      — Да, разумеется, — подтвердила Мэн Ши. — В первые же дни.

      — И вы сказали, — поколебавшись, уточнил Лань Цижэнь, — что запомнили их?

      — Да, — вновь ответила госпожа Мэн.

      — Все три тысячи?

      Мэн Ши с готовностью кивнула и поинтересовалась:

      — Вы желаете, чтобы я их перечислила?

      — Не стоит, — взяв себя в руки, отказался Лань Цижэнь. — Вам не было нужды их учить…

      — Я не учила специально, — Мэн Ши улыбнулась, и Лань Цижэнь ни за что бы не признался, что очаровательные ямочки, пришедшие на смену прежнему отчаянному выражению, стали буквально бальзамом для его сердца. — Но у меня хорошая память, и прочитав правила, я их просто запомнила.

      Эта женщина не переставала его удивлять.

      В очередном послании от старшего племянника Лань Цижэнь наткнулся на странные строки. Он даже перечитал их несколько раз, прежде чем убедился, что действительно правильно их понял.

      Начало было неплохим: Сичэнь просил передать госпоже Мэн, что ее сын жив и здоров. А вот дальнейшее повергало в замешательство. Сичэнь несколько путано, однако весьма пространно размышлял на тему, что подвиги можно совершать не только на поле боя, что некоторые решения и поступки требуют особого мужества, что к великой цели помимо прямых есть и косвенные, но, возможно, куда более важные пути…

      А завершался весь этот вдохновенный опус просьбой как-нибудь помягче сообщить госпоже Мэн, что ни писем, ни даже простых весточек о сыне она не получит до самого конца войны.

      — Чудесно, — наконец убедившись, что он не ошибся в трактовке написанного, произнес вслух Лань Цижэнь. Письмо он отложил очень аккуратно, ибо на него еще предстояло ответить. — Чудесно. Племянник желает, чтобы я сообщил матери его друга, что тот ввязался в опаснейшую авантюру. Я даже догадываюсь, в какую. И если я догадываюсь правильно, то это почти равносильно самоубийству.

      Лань Цижэнь потер пальцами виски, пытаясь отвести подступающую головную боль. Все-таки что-то в воспитании старшего племянника он упустил. Даже если авантюра была не его идеей — Лань Цижэню очень хотелось в это верить, — то даже согласие на нее предполагало излишнее легкомыслие. Глава ордена просто не имел права быть настолько слепым.

      Их мальчишки сведут их в могилу.

      Лань Цижэнь, замерев, недоуменно сморгнул. В какой момент ему в голову пришла именно такая формулировка: «их мальчишки»? Сам он никогда даже не видел этого Мэн Яо и знал о нем в основном со слов Сичэня и — совсем немного — от госпожи Мэн. Интересно, почти против воли подумал Лань Цижэнь, как хоть выглядит этот молодой человек? Отчего-то очень хотелось верить, что он пошел в мать. Скорее всего, это вполне могло быть именно так — иначе Сичэнь наверняка уловил бы связь с главой Цзинь.

      Нет, Мэн Яо почти наверняка не был похож на отца. И орден Ланьлин Цзинь не принял его, в этом не было сомнений. Иначе молодому человеку не было бы нужды ввязываться в опасное предприятие. Напротив, если бы их отношения с Цзинь Гуаншанем сложились, Мэн Яо наверняка нашел бы способ передать матери радостную весть. Прямой связи между орденом Ланьлин Цзинь и Облачными Глубинами в данный момент не имелось, но о таком важном событии можно было бы сообщить через Сичэня.

      Тот ведь, даже не передавая ничего конкретного, все равно в каждом письме умудрялся посвятить своему другу хотя бы небольшой фрагмент. Среди важных вопросов, обсуждений, обмена решениями и планами, Сичэнь находил время и место, чтобы похвалить что-нибудь в Мэн Яо. Какие-нибудь его слова или поступки, или же просто наблюдения Сичэня и его рассуждения о друге.

      У Лань Цижэня была хорошая память и большой опыт общения с недорослями. Своих племянников он знал отлично, и даже закрывая на что-либо глаза, всегда помнил об их, возможно, даже неосознанных хитростях. За Сичэнем с детства водилась эта несколько наивная, но по-своему милая привычка аккуратно нарабатывать приятное впечатление. Он несколько раз применял эту свою «секретную технику» для пользы брата. Сичэнь редко просил за Ванцзи напрямую, однако не жалел сил, в каждом разговоре упоминая, какой достойный человек его брат, как он старается, как много прикладывает усилий в учебе и послушании…

      И в какой-то момент оказывалось, что не уступить просто невозможно. Конечно, дело облегчалось тем, что Ванцзи и правда являлся практически идеальным, и пойти ему на уступки в мелочах было несложно.

      Больше никого Сичэнь так старательно не выгораживал. Возможно, оттого, что в его окружении не имелось людей, за которых ему хотелось бы вступиться. Ведь у Лань Сичэня, наследника ордена, умного, доброго, благожелательно настроенного мальчика с лучезарной улыбкой не было ни одного друга. Его любили и уважали, и в тех делах, где требовалась командная работа, он слаженно действовал вместе со всеми — однако в остальное время всегда оставался в стороне. Самым близким человеком для него являлся Ванцзи, но тот уже сам держался от брата на расстоянии.

      Лань Цижэнь никогда не видел в этом ничего дурного. Он сам не был общительным человеком: ни сейчас, ни в юности, ни в детстве. У Лань Цижэня было много возможностей наблюдать за приглашенными учениками, и он раз за разом приходил к выводу, что все эти приятели только отвлекают от учебы и подстрекают к нарушению правил. Сам Лань Цижэнь любил лишь своего брата — и считал это совершенно достаточным.

      Как считал нормальным и то, что его племянники тоже чуть прохладно держались друг друга. А вот теперь оказалось, что Сичэнь нашел кого-то, кто стал ему не менее дорог, чем брат, — и тем страшнее было, что он, возможно, не понимал, какому риску тот себя подвергает.

      Нет, решил в итоге Лань Цижэнь. Он ничего не станет сообщать госпоже Мэн. Разве что упомянет о том, что войска сменили дислокацию, — что являлось совершеннейшей правдой, — и связь между орденами значительно ослабла.

      Впрочем, через некоторое время выяснилось, что при всех своих многочисленных способностях конспиратором Сичэнь был никудышным. В его дальнейших посланиях, пусть и не столь явно, как прежде, но все же нет-нет да и проскальзывало восхищение талантами его нового друга. Он не писал напрямую, чем тот занимается, однако благодарность сквозила в каждом иероглифе.

      Лань Цижэню оставалось надеяться только на то, что письма главы Лань никогда не будут перехвачены противником.