Пробуждение, а особенно после пьянки, когда было хорошо и благостно, бывает не слишком добрым и желанным. Придя в сознание, Чес ещё долгое время не мог открыть свои слипшиеся глаза; когда смог это сделать, с удивлением посмотрел вокруг себя, обнаружил, что его любовница так же легко и ловко исчезла, как и появилась, и, откинув тяжёлую голову на подушку, жалобно простонал: он ничего, кроме приятного конца и расплывчатых черт девушки, не помнил. Ему казалось, что дел натворил он самых ужасных и преступных — только сейчас до Креймера дошло, что он переспал с какой-то шлюхой из-за отчаяния, навалившегося на него после встречи с Джоном. Это всё казалось ему глупо, неразумно и совсем по-ребячески; взрослые люди так навряд ли поступают. Стало стыдно, ещё хуже, чем было в какой-то момент секса; он, вскочив с кровати, нашёл взглядом свою одежду разбросанной по полу и одеялу, коим его заботливо укрыла Рокси. Это для нас она Роксана — Чес же не помнил её имени, хоть убей; да даже лицо было будто в тумане, а остался в памяти лишь её светлый конский хвост.

      Креймер усиленно тёр виски и собирал волосы в кулаки, грубо сжимая их и чуть ли не вырывая. Ему хотелось вспомнить, что было: может, это случившееся не так ужасно и всё не зашло дальше обыкновенных ласк?.. Но нет, он, хотя ничего и не вспомнил, убедился по собственным ощущениям, что хорошенько развлёкся с девушкой, как нужно. Только легче от этого отнюдь не становилось — наоборот, стало тошно, а ощущение внутри оставалось такое, будто он кого предал. Голова не то чтобы раскалывалась, а давно уж раскололась на две большие части, собрать которые нужно, но никак нельзя; Чес тихонько взвыл от боли, от того, что его жутко мутило (хотя такое вполне нормально для похмелья), вновь принял горизонтальное положение, проклял себя и свою… как бы мягче это обозвать — крайнюю неразумность. Хотя Чес назвал это по-другому: кретинизмом. Он накрылся с головой подушкой и издал что-то похожее на стон — стон этот напоминал обыкновенное восклицание пьяницы во время похмелья, который в сотый раз божился, что не притронется к бутылке ни разу, а на следующий же день уже напивался вдребезги. Креймеру было ужасно как физически, так и морально; всё же он решил для себя, что спонтанный секс удовольствия не приносит никакого. Зато потом совесть ноет. Правда, из-за чего? Он хотел думать, что всё-таки из-за его прирождённой порядочности, но не знал, что дело не только в ней.

      Полежав минут пять под подушкой, Чес вскоре вскочил и бросился куда-то опрометью — к горлу подступила какая-то дрянь, живот просто выворачивало от нестерпимой боли. Он едва отыскал дряхлую, с облезлой краской дверь, за которой был треснутый и заплесневелый унитаз, и наконец смог освободить рот от неприятной жижи; тошнило его ещё минут десять. Сидя на коленках на каком-то осыпавшемся, кафельном полу, Креймер, голый, продрогший, с грязным ртом и худым мертвенно-бледным лицом, тысячу раз проклял себя и свою затею, которые привели его, как он сам выражался, к такому жалкому состоянию. Чес ненавидел себя в тот момент так, как только может человек ненавидеть что-либо. Развернувшись и усевшись на ледяной кафель разогретой в кровати пятой точкой, он запрокинул голову на ободок унитаза и глянул наверх, на серый, бывший когда-то белым потолок с трещинами и островками желтоватой плесени. Голая лампочка мерно покачивалась на ветру; кто-то открыл все окна настежь, поэтому комната сплошь состояла из прохладных потоков воздуха. Сквозняк стелился и по полу в туалете, доставая его; но тот уже не обращал внимания ни на что, прикрыв глаза и ещё приходя в себя. Голова мало того, что болела, так ещё и кружилась: но это ничего, считал Чес, по сравнению с тем, что клокотало в его душе.

      Гнев. Не злость, но ещё и не ярость, а именно гнев. Гнев к самому себе. Креймер глубоко сожалел, что прикоснулся к девушке, но причину не нашёл, хотя и пытался смутно её для себя придумать. И дело было явно не в его принципах, не позволявших связываться с шлюхами, и не в излишней порядочности, а в чём-то явно другом.

Как бы ни было его нынешнее состояние после похмелья отвратительно и жалко, Чес готов был напиться ещё раз — только теперь уже с горя и в одиночку. Ему хотелось помучить себя, вновь заставить себя страдать от нестерпимой головной боли и ураганов в животе. Он считал, что виновен в чём-то, но в чём и почему — вопросы, так и оставшиеся тайной. Думая об этом хладнокровно и в другой раз, Креймер бы, может, и понял, что такое состояние вполне приемлемо и нормально после выпивки и развлекалова, но только не сейчас — сейчас ему казалось, что он совершил самое низкое преступление. Даже курение виделось теперь ему не таким уж и страшным, как-то, что произошло. Там, хотя бы, причина была героическая, даже рыцарская, а здесь… Он рьяно ненавидел себя в тот момент и если бы было такое возможно, то покинул бы своё тело на пару часов, чтобы прийти в себя. Но оставалось Чесу довольствоваться лишь глупым лежанием на полу в каком-то отвратном туалете…

      Пришёл в себя он довольно скоро, встал, пошатываясь, и огляделся, заметив, что кроме побитого унитаза, была ещё здесь и узкая душевая кабинка, у которой одна стенка куда-то делась, а по второй уже пошла глубокая трещина. Креймер поспешно забрался под душ и включил прохладную воду, решив взбодрить себя; это пошло на пользу, потому как мысли стали чуть яснее, и даже начали вспоминаться некоторые нюансы сегодняшнего дня… Нет, не те, что произошли прямо в этой комнате, а немного другие, ещё слишком ранние. Чес вышел из ванной мокрым — полотенца нигде не было — и присел на край кровати, начиная тихо собирать свои вещи с пола. Благо, что почти всё было в нормальном состоянии, лишь футболка слегка разорвалась на рукаве, но это, кажется, незаметно. Он бросил взгляд на комнату, медленно натягивая на себя трусы: помещение было похоже на номер в хостеле, только в слишком убогом и дешёвом хостеле, ибо всё здесь дышало смрадной трухлявостью и однообразием. Комнатка была сама по себе маленькая, а тёмные громоздкие шкафы и комоды делали из неё вообще какую-то крохотную норку. Чес тускло и без интереса проводил своими усталыми глазами с предмета на предмет, постепенно одеваясь, а в мыслях будто что-то силясь вспомнить. Ему казалось, что ближе к вечеру у него что-то намечалось… Кинув взгляд за окно, он оторопел, увидав темнеющие тучи над городом и серый, уже как будто вечерний свет. Надевая футболку и лёгкий джемпер, Креймер уловил взглядом коричневые часы с чёрным циферблатом и белыми стрелками прямо над дверью; время было полвосьмого. Что-то вдруг стукнуло в его голове, и он с неприятным холодком по коже вспомнил, что в восемь Джон приглашал его к себе… Если начать бежать прямо сейчас, то можно успеть оказаться там кое-как к восьми. Чес присвистнул, выдохнул, запустил ладони в волосы, немного оправил их, сделал зачем-то пять кругов по комнате и наконец отыскал мутное зеркало, в котором увидел себя в версии мертвеца: и синяки под глазами, и волосы никак не укладывались и не расчёсывались, и губы какие-то потрескавшиеся и синие, и глаза не чище самого стекла, в которое он смотрел. Плюс ко всему прочему от него разило алкоголем и теперь неприятным ему самому приторным запахом духов. Да и походка была нетвёрдая, к тому же мысли прояснились не до конца — поспать бы ему ещё часика четыре, несмотря на то, что позади него где-то около десяти часов сна. И всё бы пришло на круги своя. Но — нельзя; это Креймер отчего-то чувствовал. Нельзя опаздывать. И этот вывод шёл не из тех размышлений, что Джон не любил опозданий, а из чего-то явно другого. Из какого-то глупого предчувствия.

      Чес, конечно, заметил, что кошелёк, добрая половина его сигарет и славная зажигалка пропали безвозвратно, но времени (да и желания) сокрушаться над этим не было. Он припомнил, что денег у него было, слава богу, не так много, но и не так мало, чтобы простить себе такую распущенность; но он уже устал ругать свою грешную личность, поэтому решил, что будет корить себя за это когда-нибудь позже. Креймер, выбегая из душного зала, уловил на себе ядовитый и дико насмешливый взгляд бармена, который показался ему в два раза хуже разгневанного взгляда Константина. В голове всё скрипело и жужжало, каждая мысль отзывалась каким-то скрежетом и болью. Чес не мог, но бежал, иногда его заносило в другую сторону, но он предостерегающе хватался рукой за стену или за столб. Так и прошли для него впопыхах следующие тридцать минут.

Вот уже Чес, тяжко дыша и жуя мятную жвачку от неприятного запаха, свернул на знакомую улицу. Даже собственный дом не казался ему таким родным, как этот — хоть и обставленный рядом однотипными домишками, но всё же одинокий; как и его владелец. Креймер любил и эту улицу, и эту квартиру, и всё в ней… но до конца ли всё? Этого он не знал, уже подбегая к двери и увидев часы на противоположной стороне улицы, на которых было пять минут девятого. Чес вздрогнул. «Господи, уже пять минут девятого!..» — не без ужаса пронеслось у него в голове, и он ощутил на своей шкуре, что значит «кровь застыла в жилах». Несколько раз он лихорадочно нажимал на звонок, пока за дверью не раздался привычный, почему-то успокоивший его, но всё же раздражённый голос Джона:

      — Да хватит трезвонить, дурак!

      Пока тот открывал дверь, Креймер понял, что расчувствовался от этих слов. Ему казалось, из-за всех его приключений сегодня, что прошло не полдня, а вечность — столько, думалось ему, не видел он Константина. Чес не знал, откуда у него такое желание, но он очень хотел увидеть сейчас Джона — от его пускай грубого, но такого родного лица всегда веяло чем-то тёплым. Точнее, не совсем всегда, но сейчас он не мог думать иначе. Он бы в сию секунду по-хорошему и обнял напарника, но побоялся, ибо чего-чего, а такие нежности могут стоить ему жизни.

      Когда дверь начала приоткрываться, Креймер услыхал гулкие, нетерпеливые стуки своего сердца, ощутил, как в голову ударило что-то такое пьянящее, хотя алкогольный эффект должен был давно пройти. Дверь наконец открылась, и слегка недовольная мина Джона встретила его. Чес чувствовал, как подкосились ноги, и просто ввалился в прихожую, слегка оперевшись о него и проговорив каким-то жалким и дрогнувшим голосом:

      — Я действительно дурак, Джон! Ты прав… — тот хмыкнул, попытался отойти, но, увидав, что без него Креймер может рухнуть, с напускной брезгливостью придержал его за плечи.

      — Это, конечно, всё правда. Ты был и есть дурак. Но с чего это ты вдруг стал признавать это? — Чес усмехнулся, ощущая, что что-то в его словах вскоре должно выплеснуться наружу. Что-то важное, но вместе с тем и ужасное. Ему стало как-то спокойнее, когда руки пускай далеко не нежно, зато надёжно удержали его. Это было куда лучше тех объятий девушки. Он ещё раз нервно улыбнулся и, не удержавшись, опустил голову на плечо Джона.

      — Я сегодня всё понял… насколько я ужасен и отвратителен. Мне плохо. Ты не представляешь, что я натворил с утра пораньше, — Константин дёрнул плечом, заставив голову Чеса вновь принять вертикальное положение, и далеко не удивлённым голосом произнёс:

      — Ну-ну, я тебе не плакательная жилетка и вообще не для того позвал. А насчёт того, что ты сделал утром и над чем сокрушаешься, так я примерно представляю, судя по такому вкусному запаху женских духов и так и не скрытому — от алкоголя, что ты повеселился на славу. Что ж в этом плохого? — Джон пожал плечами и слегка отошёл от него, продвигаясь вглубь прихожей и словно заманивая парнишку туда. Голос его не дрожал предательски, он действительно говорил это спокойно и, как знать, может, и откровенно. Креймер изумился, а внутри как-то туго и протяжно завыло. Константин на секунду обернулся, хмыкнул и последовал дальше, к знакомой коричневой двери, ведущей на кухне. Ему казалось, что он не видал её уже год, но спешить туда не хотелось; Чес ловко подбежал к нему и схватил его за рукав пиджака, заставив остановиться. Точнее, Джон пошёл бы дальше и не обратил должного внимания на эту мелочь, но что-то всё-таки заставило его приостановиться…

      — И зачем это? Чего ты хочешь? я не понимаю. И, кстати, уже давно перестал понимать тебя, — Джон слегка повернул голову и глянул на него из-за плеча; в полумраке Чес не смог разобрать этого взгляда, но отчего-то ощущал, что тот был ясным, прямым и до жути пристальным. Однако от него уже не веяло холодом или той неприязнью; Креймер бы не променял этот пускай не ласковый, зато такой родной взгляд на тысячи нежных и влюблённых взглядов красоток. После случившегося — уж точно.

      — Чес, да что с тобой? — после минутного молчания, в которое парнишка так и не отпустил рукава, вдруг спросил Константин; уже некоторая тревога слышалась в его голосе. А Чес и сам не знал, что с ним. Он бы с радостью спросил у себя так же, как его спросил Джон, и послушал бы ответ, какой-то ровный и чёткий ответ, только со стороны. Увы, такого в этой жизни не предусмотрено и изволь самому разбираться с собой. Прошло несколько секунд, отщёлканных стрелкой на часах в прихожей, и он не вытерпел, поддавшись вперёд и осторожно высвободив свой рукав из пальцев Чеса. Тот оживился, только сейчас догнав, что ситуация начала принимать нелепые обороты.

      — Джон, я сам не понимаю, что такое происходит. Кто бы дал понять… — Креймер не узнавал своего подавленного голоса. «Да что ж я раскис-то как тряпка?..» — со злостью спрашивал он у себя, и ему вдруг стало стыдно. А Константин не остановился, пройдя в кухню, и только оттуда, когда тот уже не ожидал ответа, громко сказал:

      — Кроме тебя самого, больше никто тебе не расскажет о том, что делается в твоей душе. А особенно я. Ты же знаешь, от меня это всё далеко, — Чес вздохнул, покачав головой и поняв, что Джон говорил правду. Всегда. Пускай изредка это и казалось цинизмом, но это была сама правда жизни.

      — Я могу только спустить тебя с небес на землю. Вот и всё… — Константин говорил всё тише и вдруг задумался, почесав подбородок. — Ну, чего же ты стоишь? — начал он. — Садись. Мне нужно будет тебе кое-что рассказать. А потом закурим на дорожку.

      Креймер не совсем услышал его, потому и просто прошёл за стол, сев за своё привычное место. Джон разлил в это время заранее приготовленный чай и вскоре подал на стол две аккуратные дымящиеся чашки. Чес понял, чего ему так недоставало в последние несколько часов — крепкого напитка, только на этот раз уже безалкогольного. Константин сел напротив и, некоторое время понаблюдав за своим подмастерьем, вдруг выдал:

      — Хорошо же ты повеселился! В темноте было не разобрать, но теперь я вижу прекрасно, что время с утра ты провёл не зря, — Джон как-то слабо, но обязательно ядовито улыбнулся.

      — Что, так сильно видно? — Чес похлопал себя по лицу, стараясь взбодрить; собеседник усмехнулся, кивнув, и отпил чаю.

      — Ты не представляешь, как я себя отвратительно чувствую от этого… — он безвольно упал головой на стол, звонко стукнувшись и ойкнув. Со стороны собеседника он услыхал тихий смех.

      — Да ладно тебе врать-то! Уж можешь говорить это кому угодно, но только не мне — я прекрасно знаю, каковы бывают ощущения после такого отдыха, — Джон, как показалось Креймеру, довольно натянуто улыбнулся. Да и вообще его движения, да даже походка стали какими-то… напряжёнными, что ли. Куда-то пропало былое величие. Ну, или так виделось Чесу на его воспалённый рассудок. Хотя всё-таки хотелось верить, что Константин хоть на денёк скинул свою приевшуюся маску.

      Он тяжко выдохнул, запил свои безумные мысли чаем и слегка опёрся о стол, внимательно глянув на собеседника. Взгляд того, в отличие от слов, был также прям и ясен.

      — Нет, ты не понимаешь, Джон… — тихо начал Чес, опустив глаза и голову. — Прости, что заставляю тебя слушать всё это, но у меня такое чувство, будто я кого-то предал этим своим поступком и…

      — Чес, — перебил его начавшую становиться жалобной речь Константин, выпрямившись, — Чес, посмотри на меня, — Чес нехотя поднял глаза, исподлобья теперь на него посматривая. — Скажи, разве я похож на задушевного собеседника или друга, или психолога?.. Ты же знаешь, что, рассказывая всё это, ты получишь только насмешливый ответ и ничего более. Зачем ты доверяешь мне, такому чёрствому человеку? И вообще, зачем терпишь?

      — Я не знаю это. Я знаю лишь то, что ты называешь насмешками, зовётся хорошими советами. Лично для меня. И, кажется, ты сегодня больно разговорился, Джон, — Креймер улыбнулся своей традиционной, немного слабой, но такой милой улыбкой. — Что-то на тебя не похоже.

      — Может, так оно и нужно… — неожиданно холодно проговорил Константин, вытащив из кармана пачку сигарет. — Я забыл тебе сказать: я уезжаю нынче.

      Чес оторопел, и на секунду ему показалось, что он просто заснул и услышал в этом сне нечто фантастическое. Будто какая ледяная сталь коснулась его сердца и больно прижгла какое-то теплеющее чувство. И всё какое-то, всё непонятное. Он несколько раз поморгал, потом невидящими глазами уставился на отвернувшегося в сторону и разглядывающего пейзаж за окном Джона и заметно охрипшим голосом спросил:

      — Как… уезжаешь? Куда? — потом добавил ещё тише: — На сколько?..

      Константин как ни в чём ни бывало повернулся к нему и едва видимо сжал губы.

      — В Лион, во Францию. Пока не знаю, на какое время — минимум рассчитываю на полгода. Не меньше, — спокойно и как бы невзначай (ровно также он оповестил о своём отъезде) проговорил Джон, вертя в руках откуда-то взявшуюся зажигалку. Креймер вперил взгляд в одну точку на столе, не смея шевельнуться или заговорить и молча переваривая эти прозвучавшие набатом в его голове слова. Возникли сразу и куча вопросов: «Зачем? Почему не сказал раньше?», и злость на то, что вся правда о его бесполезных жертвах открылась слишком не вовремя и слишком больно, как старая рана, и, конечно, тянущая грусть под вновь развороченным и растревоженным сердцем, и жалкое понимание того, что теперь навряд ли ему улыбнуться как обычно, проглотив и эту боль — такое никак не проходило в глотку, застревая где-то твёрдым куском и заставляя задыхаться, а силы на прежний оптимизм испарились вместе с алкогольным опьянением. Только сейчас, видя это немного нервное равнодушие, Чес наконец открыл глаза на происходящее всё это время; и имя этому всему было одно — глупость. Он едва заметно усмехнулся: теперь уже пустое слово значило для него когда-то важную цель, на которую затрачено было много и сил, и времени, и здоровья. Ладно, со всем этим, но то, что казавшееся раньше главнейшей целью теперь имеет название «глупость» — этого Чес не мог принять никак. Он тихо сжал пальцы, постарался встряхнуть себя и взять в руки. Уж он давно понял, что далеко не настоящий мужчина, но сохранить хоть остатки мужественности в этой ситуации стоило. Нужно было что-то ответить, молчанию уже скоро должна исполниться аж целая одна минута, а такое непозволительно. Особенно с Джоном.

      — Вот как… — прокашлявшись перед этим и тем самым избавив себя от сдавленности в голосе, спокойно, но как-то нервически сказал Креймер, до боли в мышцах сжав кулаки. — Понятно… понятно. А что такое случилось? Что-то срочное? — он попытался изобразить улыбку и с удивлением обнаружил, что получилось довольно неплохо. «Кажется, я начинаю учиться у тебя этому равнодушию. Или его маске. Только если у меня это — маска, то у тебя — стиль жизни. Поэтому-то я и не смогу быть твоим вторым „я“, Джон…» Константин как-то странно хмыкнул, немного прищурив глаза, и отложил зажигалку, теперь взяв своими пальцами чашечку с недопитым чаем и начиная ею тихонько вертеть.

      — Да, срочное. В последнее время оттуда стали приходить странные слухи и приходить очень часто. Я обязан с этим разобраться, — Чес понимающе закивал, также обратив внимание на свою чашку с чаем и отпив из неё прохладные остатки, чего делать не любил, но сейчас всякое движение было спасением, ибо он боялся, что за отсутствием действий сможет ляпнуть нечто абсурдное. Что вот уже как год, или два, а может, неделю или месяц или день роится в его голове. Что это, когда возникло — вопросы явно не для его случая.

      — Один едешь? — зачем-то спросил Креймер, хотя ответ был ему давно известен. Просто этим он хотел дать себе время на то, чтобы немного скорректировать голос и убрать ту ненужную никому горечь в нём — когда-то однажды, когда подходила к концу их вторая затяжка, Константин заметил это. «Господи, раньше это было проблемой!» — недоумевающе ужасался Чес, теперь лихорадочно вспоминая о сегодняшнем положении. Может статься, когда-нибудь и оно покажется смешным, но явно не в этой жизни. Или спустя какие-то серьёзные испытания. Но только не сейчас…

      — Естественно один. Тебя брать опасно — боюсь, во второй раз не донесу, — Джон усмехнулся своей привычной, холодной усмешкой — будто всех тех едва теплеющих улыбок, которых силой добивался Чес, в один момент и не стало. Будто они вновь закоченели и превратились в ледышки. Константин сейчас намекнул на прошлый раз, из которого Креймер едва выбрался живым. Если честно, сейчас ему было всё равно — он готов на смерть и во второй раз. Хотя, наверное, это слишком ребяческие мысли…

      — Ну, а что, если я не буду попадать в передряги? Я только останусь твоим водителем и там? Просто буду тихо себе сидеть в машине и дожидаться тебя… разве так нельзя? — Чес чувствовал, как опасно ходил по грани, за которой можно без проблем сорваться на ураган, на вихрь совсем бесполезных слов. Он опустил руки на колени, до побеления костяшек сжав их, и, весь как струнка натянувшись, пытливо смотрел на тяжко вздохнувшего Джона. Тот покачал головой, искривил уголок рта в будто бы улыбке и как-то совсем ясно, прямо, много говорящим взглядом уставился на него. Креймер сразу понял, что невозможно… что ничего в его жизни невозможно.

      — Нет, — слишком просто для своего непростого взгляда быстро и легко ответил он, вытащив зачем-то пачку сигарет и оперевшись о стол локтями. — Ты же знаешь, если бы я был уверен, то взял бы тебя с собой. Но так… нет, я точно знаю, что тебе там не место. Я даже сам не могу знать, вернусь ли…

      — Вернись, — перебил его Чес, чувствуя своё неровное дыхание и горящий взгляд, а в мыслях подумав «Мне нигде не место…». — Лучше вернись, Джон. Да ты и не можешь не вернуться. Ты же повелитель тьмы. Ты всё сможешь… — произнёс совсем тихо, уже опустив глаза. Константин вновь по-своему усмехнулся и кивнул, замолчав. А Креймер ощущал ту напряжённую атмосферу, видневшуюся для него во всём: в туго отворяющейся от ветра форточке, в хмурой, неприветливо тёмной кухне, в пепельно-серых невзрачных лучах, ложащихся на их стол, в наконец, них самих, так остро чего-то не договаривающих. Он сам знал, что вся эта пустая болтология до этого — лишь какая-то глупая и не очень уместная прелюдия. Только как начать саму кульминацию? Чес и не знал, стараясь смотреть на всё, кроме Джона, хотя взгляд беспрестанно падал на того. Некогда бывшая родной кухня на него теперь неприятно давила, и хотелось встать и разом что-то прокричать. Какие-то смутные слова, которые, кажется, должны остановить. Но должны остановить любого, а Джон не любой. С этого и начинался его ком нераспутанных проблем…

      Часы непривычно глухо отбивали драгоценное время; Чес бросил на них быстрый взгляд и с удивлением отметил, что уже скоро половина девятого. Появлялась в душе паника и призыв к действиям, к разговорам, к хоть чему-нибудь, лишь бы потом не сокрушаться над потраченным зря временем.

      — Когда поедешь в аэропорт?

      — Через час, наверное. — «Боже, всего один час! Время, ты неисправимо». Константин немного помолчал, а после оживился, будто и сам нехотя заметил, что остался всего час и нужно как-то развлечь себя разговором с этим мальчишкой, а то впереди долгие двенадцать часов перелёта и поговорить будет не с кем… Так подумал сам Креймер, когда тот заговорил, и даже охотно поверил в это придуманное нечто.

      — Я потому тебя и позвал, что не хотел уезжать, не попрощавшись. Да и десятую затяжку я тебе обещал, помнишь? Жаль, конечно, — продолжил он, доставая из пачки тонкую беленькую сигарету, — что так мало покурили. Но ты, я думаю, среди своих друзей найдёшь много курильщиков. Сейчас это повальная мода. Будет с кем затягиваться, уж не переживай, — Чес и хотел бы верить в эту обнадёживающую, приторно хорошую речь своего кумира, но не мог, ибо ни друзей, ни желания продолжать дальше курить у него не было. И это никак не радовало, но лживую улыбку на своих губах было не остановить. Нужно было показать Константину, что всё хорошо, что он думает также, а не иначе. Чес достал свою практически пустую пачку и вытащил сигарету.

      — Можешь уже потихоньку переходить на что-нибудь посущественнее. Но это так, на будущее. Вдруг пригодиться, если ты продолжишь курить… — Джон говорил сегодня всё ровной, но какой-то немного напряжённой интонацией, словно выверял каждое слово и неспешно допускал его во всеуслышание.

      — Конечно продолжу. С тобой курить было, конечно, веселее. Да и те учебные затяжки, помнишь? — Чес усмехнулся, кладя сигарету в рот. — Это было забавно! Однако навряд ли что-то теперь сможет отучить меня от курения… Кстати, Джон, я тут опять всё потерял… — он виновато опустил голову, но лишь для вида, всё равно улыбаясь. — Не дашь ли свою зажигалку?

      — Потерял или украли? — пытливо спросил он, хитро на него глянув. Креймер сдался, разочарованно вздохнув.

      — Украли… — Константин усмехнулся.

      — Ты бы был поосторожнее со всякими шлюхами, так ничего бы и не терял, — Чес вытащил сигарету изо рта, чтобы было удобнее говорить.

      — Я напился… был очень пьян, — Креймер чувствовал, что как будто оправдывался, и становилось стыдно-стыдно, что аж щёки вновь краснели. Джон присвистнул, отодвинув свою чашку в сторону и нагнувшись вперёд, словно заинтересовавшись.

      — Ого, а вот эти подробности я не знал. Тогда всё понятно, — он слегка распрямился с видом знатока. — Скажи ещё спасибо, что жив остался. Ибо эта категория девушек так коварна, что способна на всё. Смею догадаться, что у тебя пропал ещё и кошелёк. Немного хоть там было?

      — Немного… — Чес совсем опустил голову, ощущая себя младшим братом, которому было почему-то стыдно даже от таких неказистых речей старшего.

      — Что ж это ты, три бутылки выпил что ли? — насмешливо спросил Константин, уперевшись одним локтем и слегка развернувшись в сторону. Креймер резко вскинул голову и весь зарделся.

      — Какое там! Одну не допил — уже ничего не помнил, — Джон искренне удивился и покачал головой.

      — Ничего себе. Какой ты… странный! Теперь я знаю, как добиться от тебя правды, — оба усмехнулись.

      — Ты думаешь, я буду говорить правду? — удивлённо, с улыбкой спросил он, внимательно вглядываясь в собеседника. За таким разговором начиналась забываться главная беда сегодняшнего вечера…

      — Я уверен. Расскажешь всё подчистую. А вообще ты, кажется, хотел закурить. На! — Джон, бегло взглянув на часы, напомнил тем самым ему об ограниченном времени. На минуту поднявшееся настроение Чеса мигом упало, и он неохотно взял в руки пододвинутую к нему зажигалку. Он хотел было зажечь свою сигарету, но неожиданная мысль, словно огненная искра, чиркнула в его сознании, и Креймер протянул руку с зажигалкой обратно.

      — Ты первый, Джон. Я буду после тебя, — Джон лишь повёл бровью, подозрительно на него глянул, но зажигалку всё-таки принял. Закурив и пустив к потолку первое грязное облако дыма, он молча передал свою зажигалку обратно скрестившему руки на груди и явно о чём-то задумавшемуся Чесу. Тот первые секунды прожигал безумным взглядом этот изящный предмет, а потом, подумав, что, раз сегодня их практически последняя затяжка и можно делать что угодно, резко встал, упираясь руками о стол, и с грохотом отодвинул стул. Неторопливая, тихая атмосфера в кухне пошатнулась и разом вся осыпалась; говорят, с таких моментов начинается совсем иная «жизнь». Или «микрожизнь» — как в их случае. Константин всё также безразлично на него посматривал, но уже с небольшим вниманием.

      — Знаешь, Джон, для того, чтобы сказать следующее, мне нужно будет стать немного смелее, — Креймер ощущал, как руки его мелко тряслись, а голос то и дело неровно мотался из тона в тон. Он понимал, что говорит глупости, делает глупости, живёт по глупости, да и, «став немного смелее», усугубит это всё ещё в два раза, но чувствовал в себе то безрассудство, которому, кажется, отчего-то стоит следовать, иначе профукаешь ты всю свою дальнейшую жизнь в скукоте и серости. Чес, подходя к небольшому шкафчику над вытяжкой около плиты, не ручался за себя и свои слова, не знал точно, в какую сторону развяжется его язык, но точно верил, что сейчас это необходимо. Для храбрости, так говорят? Да-да, он помнил, но вновь бесполезно об уроках прошлого, о том, что слишком много ему нельзя, что последствий потом — ой-ёй-ёй, не разгребёшь до конца дней своих, но мог ли остановиться, когда порыв души снова нашёптывал ему, что это единственно верное решение? Да, возможно, сегодня утром идти в тот бар было не самой лучшей идеей, но ведь то произошло по совсем другой причине — от какого-то странного отчаяния. А сейчас что? Креймер, открывая ящик и осматривая все разнообразные запасы алкогольных напитков у Джона, вдруг призадумался: а сегодня, сейчас, не от того ли же он хочет приложиться к бутылке? Если да (а кажется, что да), то глупых последствий ему не миновать. Он это знал, знал всегда, но ведь нужно было как-то поддержать свой статус безбашенного парнишки? Для Джона? Напоследок?

      — Эй-эй, парень, не слишком хозяйничай в моём доме, — предостерегающе промолвил Константин, уже серьёзно и даже немного беспокойно. А Чес ловко вытащил зелёную бутылку абсента, развернулся и стал нагло улыбаться, потрясая ею в руках.

      — Это поможет мне развязать язык, Джон. Точнее, я хочу стать немного смелым. Сегодня же можно всё, верно? Мы навсегда прощаемся, я тебя больше не увижу. Так почему бы не выпить по рюмочке? — отчаяние уже не то чтобы сквозило в его словах, а каждое его слово было просто пропитано им и звучало только им. Каждый бы, кто услыхал эту речь, без раздумий сказал, что движет этим человеком. А Константин лишь вновь скептически дёрнул бровью, как-то презрительно, но вместе с тем тревожно наблюдая за своим подмастерьем. Тот, захватив из того шкафчика две рюмки, направился обратно, ощущая дико пульсирующую кровь в голове. Поставив их на стол, Чес быстро откупорил бутылку и налил сначала себе, потом ему и, не дождавшись, выпил залпом полную рюмку. Джон малость угрюмо, малость неспокойно на него посматривал, не прикасаясь к рюмке.

      — Чес, ты это… не налегал бы. Мне же уезжать скоро. Что с тобой прикажешь делать, если ты напьёшься в стельку? — Джон напряжённо присел на стуле, поглядывая на него своими тихими, серыми глазами. А Креймер, чувствуя приятное тепло по телу после первой рюмки и получая удовольствие от резкой горечи во рту, уже наливал себе вторую, совсем позабыв, что напиток перед ним далеко не джин… В голову уже что-то ударило, всё начало казаться достигаемым и возможным. Чес не смог допить, так как Константин не вытерпел, вытащил сигарету, резко встал, отобрал у него рюмку и отправил её в долгий путь в сторону шкафов, о которые она звонко и разбилась. Только этот яркий звук будто вернул Чеса из затягивающего его болота пьянства и заставил посмотреть на Джона. А в нём всё говорило о его если не злости, то хотя бы встревоженности.

      — Прекрати, Креймер, — спокойно произнёс он, взяв обеими руками своего водителя за ворот и встряхнув его. — Я знаю: это не приведёт ни к чему хорошему. Ты напиваешься от отчаяния. Только от какого? По какому поводу? Знаешь, мне совсем это неинтересно, но… — Чес как во сне видел его лицо в десятке сантиметров от себя и от подступившей дури к голове мало чего понимал, — но я, пожалуй, одно узнаю точно. Чего. Ты. Хочешь от меня? — с расстановкой докончил Константин, теперь уже пристально, совсем недружелюбно на него смотря. Чес откинул голову назад, громко засмеялся и, продолжая находиться в цепкой хватке, промямлил:

      — Я, Джон, много чего хочу… Я хочу улететь с тобой, навсегда, в Италию… или куда ты там улетаешь? — язык уже не поддавался, слова выходили скомканными и непонятными, думать о чём-либо разумном было невозможно. Константин тяжко вздохнул, крепко встряхнул его и грубо отбросил на стул, о спинку которого Чес больно ударился.

      — Джон, зачем же ты так со мной? я же так…

      — Ты пьян, кретин! — не зло, но уже с подскочившей интонацией воскликнул Константин; зато глаза его метали искры. Креймер на это заявление лишь глупо улыбнулся, потёр свои раскрасневшиеся щёки и нелепо икнул. Джон с минуту смотрел на него, потом перевёл взгляд на часы и вскоре хлопнул себя по лбу.

      — На свою голову пригласил, чёрт! — тихо, себе проговорил он, уселся на свой стул и глубоко задумался. А Чес, чувствуя в себе необыкновенную весёлость и лёгкость, немного нагнулся вперёд, уперев локти в стол, и начал:

      — Ну, Джон, не сердись. Ты сердишься, а я не хочу так… — гневный взгляд в его сторону заставил на секунду потупиться и приумолкнуть, но лишь на секунду. — Лучше выпей вместе со мной и давай уже закурим. Я ведь, кстати, ради этого и выпил немного, чтобы суметь сделать кое-что… Только закури ещё раз, а то так, от этой сигареты, не получится, — Константин продолжал быть безмолвным и лишь изредка кидал настороженные взгляды в его сторону. Пару раз с его губ слетело что-то вроде «И почему ты так быстро пьянеешь?»; а Чес, поначалу ожидавший какого-то ответа, потом вовсе устал и положил голову на руки, пока ещё не засыпая, но словно ожидая чего-то. Ему хотелось сделать что-нибудь, но он боялся — видимо, мало абсента в себя влил — и потому решил пока подождать до поры до времени. Ситуация начинала принимать слишком комичные обороты, и Джон не мог долго находиться в ней, ведь это было не в его характере, поэтому через пять нудных минут упорных размышлений выдал следующее:

      — Так, Чес, я не то чтобы о тебе волнуюсь, но всё же… Я вызову такси, посажу тебя, и ты поедешь домой, хорошо? Сам не смогу с тобой возиться, ибо мне через пятнадцать минут уже выходить нужно. Договорились, горемычный ты пьяница? — Джон пытался говорить спокойно, это было видно, но лишь пытался — какая-то паника мелко проскальзывала в его выражениях. Он смотрел прямо на своего приподнявшего голову на столе водителя; тот глупо заулыбался, что говорило о его явной несерьёзности.

      — Уже выпроваживаешь меня, Джон? А как же десятая затяжка? — приторно грустно заговорил Креймер, проводя пальцами по зелёной бутылке. Константин хлопнул себя по лбу и выдохнул.

      — Не будет никакой десятой затяжки, о чём ты! Ты сейчас еле языком ворочаешь. Твоим достижением сегодня будет хотя бы добраться до дома живым и невредимым, — он встал и направился в прихожую. Чес лениво проводил его глазами, что-то подумал у себя в голове и тут же выдал с хитрой улыбочкой на губах:

      — А что, разве сам Джон Константин обо мне заботится? В твоих словах теперь только и слышно: ты, ты, ты. Совсем куда-то пропало «я»! — Креймер усмехнулся и встал с довольным видом, решив пойти вслед за собеседником в прихожую. — Почему ты стал таким, Джон? Где твой эгоизм, наплевательское отношение ко всем? Я жажду их, потому что мне они нравятся!

      Он хотел проследовать за ним, а в итоге где встал, там и остановился, опёршись о стол рукой и не сводя глаз с тёмного проёма. Где-то там, во мраке прихожей, что-то искал напарник, отвечая пока спокойным молчанием на его вызовы. Когда его силуэт резко выделился на фоне тьмы и вдруг появился на кухне, Чес трусливо икнул, только глянув на него — если бы жизнь была не жизнью, а комиксом, то в нём бы Джона нарисовали с кроваво-огненным ореолом вокруг. Ибо гнев так и пёр чем-то невыносимым на него; и дело было не только во взгляде, а, казалось, во всём.

      — Чес Креймер, — начал не то чтобы холодно, а даже леденяще Константин, продвигаясь вперёд, — заткнись. Ты можешь наговорить сейчас кучу всего ненужного, а за себя я не ручаюсь: возможно, ты и не выйдешь после своих слов живым. Поэтому тебе сейчас лучше прикрыть свой ротик и следовать моим действиям, — он подошёл ближе и брезгливо посмотрел на него. Сначала Чес боязливо сжался, а потом, будто припомнив, что он пьян и ему можно чуточку больше, чем обычно, смело выпятил грудь вперёд и воинственно глянул на напарника.

      — Не переводи тему, Джон! Я же спросил и хочу знать ответа… И дашь ли ты мне наконец сегодня закурить? — Креймер с манерной усталостью уселся обратно за стол и достал откуда-то свою первую сигарету. Константин остался безмолвным и лишь поднёс к его лицу зажжённый огонёк; Чес, видно, что недовольный, закурил, пуская дым хаотично во все стороны и морщась.

      — И всё же я не понимаю, как ты это любишь… — скривившись, говорил Чес и пару раз закашлялся. Джон отошёл к кухонному столику и упёрся об него, что-то набирая в телефоне.

      — Будто ты это не любишь. Добровольно же пошёл курить, а значит, не можешь не любить это дело, — Креймер хмыкнул и тут же встал, направившись к нему. Когда мобильный уткнулся в грудь Чеса и толкнул его самого, Константин удивлённо оторвал взгляд от каких-то расплывающихся для того циферок и буковок. Креймер видел когда-то его лицо слишком близко, чтобы говорить, что сейчас был так уж рядом с ним; однако даже и эти десятки сантиметров, и твёрдый мобильный телефон, и этот грозный, предостерегающий взгляд не смогли остановить Креймера от того, чтобы он не взял и не коснулся лбом его подбородка, опустив голову ему на плечо (сигарета была, конечно, предварительно перед этим выплюнута). Джон не успел и слова сказать от такой неожиданности, как Чес глухо начал говорить; его почти было не слышно, он и сам знал, из-за того, что слова ударялись в плечо и не разлетались эхом.

      — Эх, Джон, а я так и не смог сделать того, чего хотел сделать перед твоим отъездом. А ещё желал тебе сказать всяких красивых слов о том, что ты мне дорог, но я знаю, ты этого не любишь. Вместо этого я веду себя как полный кретин. Впрочем, ты был прав. И нет, я не трезвею, Джон, — добавил он чуть громче, повернув голову в сторону шеи. — Я бы вечно ходил пьяным, если бы мог говорить так прямо и не стесняясь. Но даже так я не мог выплеснуть всех тех слов, которых по-хорошему и не знаю. А понимаешь ли ты, о чём я? Человек, которому ты высказываешь заведомо неизвестные себе мысли, называется…

      — Не знаю, как он там называется, и знать не хочу, — на ухо прошептал ему Константин, отстраняя от себя за плечи ослабшее тело. — Мне ничего это неинтересно. Ты просто напился и несёшь чушь. Пускай довольно сознательную, но чушь.

      — Сознательную чушь!.. — тихо усмехнулся уголком рта Креймер и прикрыл глаза. — Теперь это называется сознательной чушью! Великолепно!

      — Креймер, встань на ноги, — призыв был благополучно проигнорирован, и Джону пришлось придерживать его за плечи. — Я вызову такси, хорошо? А ты сядь пока, не вечно же мне тебя держать!

      Но Чес, вновь насилу открывший глаза и уже ощущающий в себе сонливость, зевнул, помотал головой и, не беспокоясь за свою жизнь, беспардонно опёрся рукой о его грудь, а потом и вообще занял головой прежнее место на плече. Константин вновь как язык проглотил, и он решил этим воспользоваться:

      — Джон, а ты такой тёплый… Раньше я не позавидовал бы твоей девушке, а теперь бы облился чёрной завистью. Но её у тебя, конечно же, нет, — он ощутил, как сильные пальцы больно сжали его плечо, явно намекая на скорейшее отставание. — Ай, Джон, не спеши меня убивать. Дай мне хоть в последний раз ощутить это… а что это, чёрт его знает! Я и сам не знаю, веришь, нет?

      — Чес, отойди от меня, — Константин был пропитан ледяным негодованием, а это лживое тепло Креймер себе придумал: от тела веяло холодом, от слов веяло холодом, от самого его существования уже было ощущение, будто ты на северном полюсе. А тому хоть бы что: верно говорят, пьяному и море по колено. Он лишь сильнее вжался, чувствуя, как тот невольно отступает назад, но назад некуда, поэтому медленно садится на стол всё больше и больше.

      — Ты такой грубый, Джон. Но даже так я обожаю тебя. Обожаю, Джон, слышишь? Нет, даже не так… — Чес задумался, потерев лоб об его плечо, и сильнее сжал в пальцах ткань пиджака. Он чувствовал, что наполовину счастлив, и даже не знал, что лишь несчастье ждёт его в конце. Пока Креймер думал, обожаемый им Джон медлить не стал, в одну секунду отделив безвольное тело от себя, развернулся, держа его за плечи, и нагло, больно, резко усадил на стол, нечаянно заставив его удариться головой о верхний шкаф. Чес ойкнул, принявшись потирать затылок, и обиженно, как-то совсем по-детски посмотрел на своего кумира. Константин вдруг поубавил силы, увидав, что ударил своего водителя, хотя вовсе того не хотел, однако ж злость его была ещё сильна. Он, сжав его плечи до скорых синяков, заглядывал ему в глаза и ежеминутно встряхивал, словно стараясь согнать с него пелену алкогольного опьянения и добиться правды.

      — Хватит нести чушь, придурок! Ты можешь помолчать хотя бы пять минут? — Джон выпрямился, отошёл от Чеса, вскинул руки и нервно начал зарывать пальцы в своих волосах, при этом шепча: — Господи, ну зачем ты пьян, зачем вообще прикоснулся к этому абсенту, зачем я его купил? — Креймер недоумённо сидел на кухонном столике и, пару раз икнув, глядел на ходящего кругами. Видимо, всё-таки услыхав его последние вопросы, он поспешил ответить:

      — Хочешь знать, почему я пьян? Почему стал курить? Почему всё это время терпел тебя?.. — Константин резко замер на месте и недоверчиво на него посмотрел. Вопросы, с улыбкой думал сам Чес, выдались соблазнительными, и ответы на них не помешали бы Джону, да только ради этого последнему нужно было нехило так переступить через свой характер. Креймер сидел на столике и ждал ответа, безумно улыбаясь и покачивая ногами. Тот скоро разморозился и равнодушно ответил:

      — Нет, не хочу знать. Потому что и так знаю. — Нет, это, кажется, слишком всем приелось «слова ударили словно громом». Да и эти слова не были так красивы, чтобы ударять громом: они просто ударили, грубо, жёстко, как будто кулаком в живот или ещё ниже, заставляя корчиться от боли. И Чес бы хоть сейчас упал и закорчился бы от боли, да оставшиеся после всей этой истории клочки гордости не позволяли. Да и пьяная завеса как будто открылась от этих неожиданных (или ожидаемых?) слов, хотя это пока что очень условно, и вообще навряд ли такое могло произойти столь быстро.

      — Знаешь?.. Значит, во всё это время ты знал? — дрогнувшим (теперь эта слабость разрешалась) голосом спросил он, сжав пальцы в кулаки и нервически перебегая взглядом с пола на собеседника. Джон тихо проговорил, будто себе: «Я не понимаю, о чём ты конкретно, но положим, я знаю и вижу много», а потом добавил громче: «Да».

      — Всё знал и никак не реагировал? — изумлённо посмел спросить Чес, благодаря вовсю свою пьяную головушку за практически отсутствие робости и за возможность спрашивать что угодно. Джон хмыкнул, несколько секунд подумал, а после пододвинул к себе стул и сел на него, вальяжно развалившись и вновь закурив.

      — Если бы я счёл нужным что-либо отвечать или что-либо делать, то давно бы уже ответил или сделал. Но, как мне кажется, это очередная твоя глупость. Не более, — Креймер послушно принимал все те ножи, что плотно входили в его сердце и в его надежды с каждым новым словом и звуком. Он не мог противиться, не мог сказать «Прекрати, Джон!» или «Не называй это так!», ведь сам считал это не более чем глупостью. Хотя да, чего он удивляется: это прозвучало ещё в начале разговора. Всё это — глупость, разве сам Креймер не знал? Представлял, но как-то отдалённо, всё ему казалось, что это не про него; а когда правда вновь прозвучала, деваться стало некуда. Это уже не отчаяние, а глухое, слепое уныние; его, увы, уже не зальёшь алкоголем и не закуришь сотнями сигарет — его можно вычистить только в Аду. На деле же Чес только беспокойно повёл плечом, повернул голову в сторону, хмыкнул, засмеялся нервическим смехом, потом встал и молча направился к выходу.

      — Тогда всё понятно. Тогда прости, Джон, что тратил твоё время. Только почему ты не преломил тогда это всё на корню, в самом начале? — горечи в голосе уже не было — горечью звучало каждое слово; Креймер остановился около дверного проёма, повернув голову. — Ты же был так близок к этому. Почему не прекратил?

Чес постарался сделать равномерный вдох, чтобы успокоиться, но получилось нечто сдавленное, беспокойное. Думаете, внутри него всё закипало и буянило? Как бы не так: лишь тихая подавленность и угнетённость напрочь засели там, иногда проявляясь в виде срывающегося голоса снаружи. Он действительно научился некоему внешнему равнодушию от Константина; а может, лишь делал вид этого, но факт оставался фактом: внутри, как обычно, не было фонтанирующих всплесков эмоций. Он чуть-чуть развернулся, чтобы глянуть на Джона и понять, стоит ли ждать ответа; хоть даже через темноту он понял, что тот навряд ли удостоит его какими-либо словами. «Наверное, вновь считает это глупостью. Хотя это, безусловно, и правда: всё глупость».

      — Ах, тебе же было, наверное, интересно понаблюдать за мной. Понять, чего же я хочу добиться в конце концов, — вновь начал Чес, решив сегодня сказать всё. — Ну, вот ты и добился своего; поздравляю, ты стал вновь свидетелем чьего-то поражения. Но всё-таки было бы лучше, если ты прекратил бы это сразу…

      — Чес, я не совсем понимаю, о чём ты, — с тяжким вздохом и хладнокровно произнёс он, потирая лоб и отчего-то не поднимая головы. — Лучше сядь, и давай последуем моему плану…

      — Нет, мне ничего не нужно: ни твоей помощи, ни такси, ни денег. Я всё понял!.. — усмехнувшись и всплеснув руками, воскликнул он и развернулся. — Я понял, что хочу сейчас для полного счастья: я хочу напиться. Ещё бы парочку рюмок абсента, и жизнь заиграет…

      — Только через мой труп ты прикоснёшься к этому чёртову абсенту, — жёстко перебил его Джон, встал с места, взял в руки бутылку и отнёс её в шкаф. Креймер издал полушутливый, полусерьёзный разочарованный возглас и опёрся о косяк.

      — Джон, ты всегда был жестоким. А впрочем, мне хватит и того, что я выпил, сполна. И всё-таки… — Чес с усилием заставил себя вновь приподняться и направился к нему, — и всё-таки, Джон, знаешь что? Десятая затяжка у нас с тобой не получилась, — говорил он и медленно шёл, спотыкаясь на ровном месте и ударяясь о стулья. — Это плохо, так плохо, ведь я надеялся. Ведь ты был прав, чёрт бы тебя побрал, что я возлагаю на это красивое число какие-то надежды, думаю, что затяжка станет особенной. А в итоге, — он развёл руками и смешно икнул, — в итоге я опять в пролёте. Впрочем, тебе не знать, каково это — проигрывать! — Креймер сделал слишком торжественный упор на последнем слове и едва удержался за край кухонного столика, рядом с которым неподвижно и молчаливо стоял и смотрел на него Константин. Он уже оставил попытки заткнуть разговорившегося таксиста, заставить его сесть и следовать своим советам; он просто решил, что вызовет машину незаметно и также незаметно сгрузит бренное тело парнишки туда. Но порой даже решения самого Джона расстраиваются из-за каких-то глупых проделок… Чес же понял давно: раз такая ситуация, нужно говорить как можно больше всего. Говорить, конечно, но не заговариваться, однако попробуйте объясните это пьяному человеку.

      — И знаешь, как нынче зовётся наша затяжка? — он хитро глянул на Константина. — Затяжка номер девять с половиной! Не может быть такого, верно? А вот в нашем случае может быть всё что угодно! — Чес полностью облокотился на столик и усмехнулся. — Только, Джон, не вызывай для меня психушку — на самом деле я нормальный. Лишь немного дурак и ублюдок, а впрочем, не немного.

      Константин слушал молча, угрюмо скрестив руки на груди и сурово глядя на него. Креймер не мог этого не заметить, не почувствовать, поэтому вскоре заткнулся и полностью уперся о стол. Вновь повисло молчание, вновь тиканье часов раздражающе действовало на рассудок, и так помутнённый, вновь Чесу казалось, что перед ним совсем незнакомый человек, такой злой и жестокий. Он потихоньку начинал понимать, что своим немногословием Джон намекает на самое явное, что здесь может быть — Креймер здесь лишний. Был им он, собственно говоря, всегда, но сейчас осознание будто остро врезалось ему в спину, резко заставив дойти до того, до чего в неторопливой обыденной жизни он дошёл бы нескоро. А сейчас, с каждой тяжёлой секундой и просто невыносимой минутой, Чес начал понимать это. Вздохнув, он слегка приподнялся, глянул на часы, так и не поняв, сколько сейчас, но почему-то ощутил, что Константину выходить нужно будет именно через пять минут, и тихо, спокойно заговорил, тоном и голосом вовсе не выдавая в себе и капли пьянства, но на деле же смутно соображая о своих действиях:

      — Джон, осталось совсем мало времени. Ладно, забудем про затяжку… я другое хотел сказать. Поверь, трезвый Чес такое навряд ли выдаст, так что слушай, пока есть возможность, — Креймер улыбнулся — уже не безумно, а грустно, тихо, одиноко, как улыбаются перед чем-то не слишком радостным, но этой самой улыбкой пытаются доказать, что они сильные люди.

      — Может, я не хочу это слушать? — ядовито спросил Константин, засовывая руки в карманы и опираясь о стол. Его взгляд скользил острым лезвием по Чесу; тот было стушевался, но тут же собрал свои силы.

      — Чего это тебе стоит? Всё равно улетаешь. Да и я быстро — не смею задерживать вашу персону, — ухмыльнулся и сделал насмешливый поклон. — Просто, Джон, я хотел сказать, что возлагал что-то особенное не только на десятую затяжку, а на все. Ты уже это знаешь, зачем я повторяю — не знаю, но скажу, что курить я начал по кое-какой причине — здесь лжи не было. Но ложь была в том, что я отнекивался от твоих предостережений насчёт дружбы, мило улыбаясь и постоянно говоря, что это вовсе не моя цель, — Чес выдохнул, отёр лоб, нечаянно икнул и продолжил: — О чём я говорил? Ах да, ложь… я врал тебе, поверишь ли, Джон? Тебе! — он усмехнулся уголком рта и потряс головой. — Я знал, что ни до чего хорошего моя затея не доведёт, но слепо верил. В первую очередь, тебе. Признаться, Джон? — Чес подошёл ближе, чувствуя, что с каждым словом всё больше падает в яму невозврата.

      — Не нужно, — сухо процедил тот, скрестив руки на груди и как-то странно на него посмотрев. Чес звонко рассмеялся и подошёл ближе: теперь между ними было менее полметра.

      — Я хотел стать твоим другом, представляешь? — с отчаянной улыбкой произнёс Креймер, ощущая предательскую дрожь во всём теле и непреодолимый жар в груди. — А может, я и сейчас вру и чего-то недоговариваю? Как думаешь? А я ведь только ради твоей дружбы пошёл на это курение, пропади оно пропадом! — он со злостью вытащил почти пустующую пачку и бросил её на пол, растоптав. — Я никого не виню, кроме самого себя, ты не думай, Джон. Я лишь просто зол, что позволил такой слабости взять над собой контроль. Прекрасно же понимал, как нелепа идея, затея, что ты жуткий социопат, что сам сто раз говорил мне, что тебе не нужен никто, а лишь какая-то цель… Знаешь, — голос слегка охрип, поэтому ему пришлось прокашляться, а потом он вновь смело и прямо взглянул на собеседника, — знаешь, я бы хотел даже стать этой целью любой ценой. Чтобы быть тебе нужным — только ради этого. Но это невозможно. А какой человек станет интересен самому повелителю тьмы? — горько усмехнулся, всплеснув руками. — Да никакой, ровным счётом, если это не какая-нибудь полицейская с модельной внешностью!

      В глазах Константина на секунду вспыхнули яростные огоньки; Чесу показалось, что ещё мгновение, и он получит по морде. Но его это не страшило — хоть убей его Джон прямо здесь, ему было бы всё равно. Он уже и сам себя убил. Своими собственными словами. Своим жутким признанием.

      — Ну, вот ты наговорил мне тонну чего-то ненужного, а мне-то что прикажешь делать? Пожалеть тебя? Типа «Ах, какой несчастный Чес Креймер, что мученически вынес эти испытания не по своей воле ради дружбы, так и не свершившейся!» и «Ай-яй-яй, какой плохой Джон Константин, который игнорировал бедного своего водителя как мог и всячески унижал»? Так получается? — Джон на секунду приостановился, сузив глаза. — Ты желаешь слишком глупых вещей. Лучше бы о своей будущей жизни подумал, ей-богу. Всё, что надумал обо мне, ложь. Правдой во мне являются только сарказм, цинизм и равнодушие; больше, слышишь, ничего. Я ни добрый, ни милый, ни хороший, я ужасный и прогнивший изнутри. Ты судишь слишком поверхностно. И, как мальчишка, жертвуешь всем ради ничего. Я это знал… — Чес стоял, жадно слушая каждое слово — редко тот говорил так много и о важном. Сказанное заставило его даже слегка протрезветь, но он понял, что это не лучший выход, ибо горечь легче принимается на пьяную голову, поэтому если не в действительности, то хотя бы вымышлено он захотел изобразить, что мало чего понимал. Джон же дышал слегка напряжённо, пытливо смотрел на него и будто бы ждал ответа. И тот не заставил себя ждать.

      — Вот как… Я не прошу жалости — это мерзкое чувство, — твёрдо начал Креймер, вздохнув. — Я же говорю, что вообще ничего не прошу и не просил. Уже привык ничегошеньки от этой жизни не получать. Точнее, не получать сильно желаемого и невозможного. Ты говоришь, что я глуп и добиваюсь глупой цели… — Чес улыбнулся, на пару секунд прикрыв глаза, — не буду спорить, ты прав. Господи, я говорю, кажется, совсем как трезвый, правда? Это плохо… Но: ты можешь называть мои цели глупыми сколько хочешь, однако они будут моими. И продолжат так же, как и обычно, много значить для меня. Понимаешь, я чувствую, что совсем-совсем не мужчина и не веду себя так, как предписано моему статусу… — Креймер почесал голову, отведя глаза в сторону, — но вместе с тем я хочу думать, что некоторая мужественность во мне всё-таки есть. Мне кажется, не каждый ненавидящий курение так запросто в один момент сможет переменить своё мнение и начать курить. А впрочем, я всё жалею себя и говорю не по теме.

      Он подошёл ближе к отодвинувшемуся от него Константину и, приподняв голову, пристально взглянул на него.

      — Но ты, Джон, в одном ты ошибаешься. Ты другой… я верю, я знаю. Да, пусть я не отличаюсь ни особой сообразительностью, ни наблюдательностью, ни знанием людей, но… — Чес слышал, как неровно скакал его голос, а нервы уж, наверное, и подавно все истратились — по крайней мере, было такое ощущение, — но у меня есть на душе такое ощущение, что ты хороший человек. И оно из того рода ощущений, которые навряд ли могут ошибаться. Уж я-то знаю… — голос невыносимо хрипел, он вновь прокашлялся.

      — Однако, видимо, — начал чуть позже он, подняв голову и горько улыбаясь, — это теперь всё не имеет значения. И никогда не имело, — тут же поправился. — Ни все эти затяжки, ни мои глупые затеи, ни пару лет знакомства. Ничего это не могло заставить самого повелителя тьмы сдружиться с кем-то. Да и заносчивый водитель много чего требовал. Ужасный эгоист! А теперь ещё и напился и несёт всякую чушь, не давая уехать. Я понял, знаешь, я понял. Всё понял, — улыбка уже на грани срыва в отчаяние… хотя стоп: Чес уже там давно. — Моё простое желание оказалось слишком жёстким требованием, так? — мягко спросил Креймер. — Я соглашаюсь со всем, что ты сказал, кроме одного, но ты это уже знаешь… Я хотел, чтобы мы распрощались дружно, но это было бы очень скучно. Но прости. Прощай, Джон, — с этими словами он стал делать широкие шаги назад, уже не имея возможности остановить дрожь во всём теле. — Кажется, тебе скоро нужно выходить. О такси не заботься: станет меньше на одного пьяного — ничего страшного!

      Чес стрелой выбежал из душной кухни, всё теперь давило здесь на него: и стены, и запах табака, и родной стол, и Джон. Он чувствовал, как ежесекундно что-то подступало к горлу; он прикрыл глаза, словно боясь чего-то, поэтому бежал вслепую, лишь только по звукам машин поняв, что оказался на улице. Хотелось бежать как можно быстрее, хотелось развить скорость, как у самолёта, и вылететь, желательно из своего тела, и лететь, лететь; лишь бы скорее, поскорее от этого места. Бежать, и всё равно, что творится вокруг, сколько сбито им пешеходов, сколько сотен раз засигналили ему машины. Но это метафорично; на деле всё оказалось куда проще и быстрее. Креймер не знал, сколько уже бежал — часы в его голове сломались уже давно. Он также не знал, куда бежал: сквозь плотно закрытые веки лишь изредка просачивался резкий свет фонарей или чего-то ещё. Чес лишь помнил, что куда-то слишком резко свернул, далее яркий свет откуда-то слева резанул по глазам, громкое, прямо истошное бибиканье заставило его будто бы проснуться, а какая-то сила быстрым рывком откинула его назад. Креймер приоткрыл глаза, провожая глазами уехавшую машину, и не понимал, почему остался жив. Рывок был не его, а искусственный. Чья-та рука ощущалась на затылке. Чес усмехнулся, подумав, что кто-то только зря сжалился над бедолагой, — уж лучше, по его мнению, ему было дать умереть. Ибо это довольно непросто, когда неожиданно понимаешь, что всё, к чему стремился, полная лажа и чепуха. Нет-нет, Чес не был суицидником, но если бы смерть наступила сейчас легко и внезапно, то смиренно и без сожалений он принял бы её холодные объятия.

      — Ублюдок, так и знал, что ты чуть не сдохнешь! — но родному раздражённому голосу Креймер всё понял, улыбнувшись. Его жёстко развернули, грубо схватили за одно плечо; Чес увидел сквозь пелену дождя (Господи, был ещё и дождь?) полыхающие неестественной злостью глаза, а после какого-то резкого маха не удержался и повалился прямо в лужу, ощущая пульсирующую боль на правой щеке. Во рту стал ощущаться неприятный привкус крови, Чес сплюнул её, едва удерживаясь на локтях. Его вновь подняли сильные руки, заставляя встать; Креймер старался увидеть Константина, но видел лишь расплывчатый силуэт и чувствовал исходящий от него гнев. Он искренне не понимал, что происходит: лишь дождь глухо бренчал по крышам, слышались надрывные вздохи и мерный шум проезжавших мимо авто. Люди, если и были, наверняка поспешили отойти от них; Чес бы с радостью последовал за ними, если мог, ибо Джон Константин в злости — зрелище не из приятных.

      — Креймер, твою мать, так и знал, так и знал! Гадёныш мелкий!.. Сначала что-то боробит не своё не наше, — говорил уже далеко не спокойно Джон, схватив его за грудки и с каждым словом грубо встряхивая, — а потом бежит под машины! Дурак, идиот ты, понял? Суицидник грёбаный! — Чес не ощущал боли, не ощущал стыда, лишь какое-то приятное удовлетворение внутри — ведь Константин сейчас заботился, пускай жутко по-своему, но заботился о нём. Он принял с улыбкой даже второй удар по левой щеке, только на этот раз его удержала от падения крепкая хватка. Ему нравилось чувствовать эти удары, заставлять вечно равнодушного Джона сейчас так беситься. Может, «беситься» слишком громкое слово, а «раздражаться», наверное, в самый раз.

      — Ну, что, доволен? Из-за тебя я опоздаю на самолёт… чёрт бы тебя побрал, глупый мальчишка! — Константин больно схватил его пальцами за подбородок и сжал его, приблизив лицо к себе и вглядываясь в него. Его дыхание, ощущал с горящими щеками теперь уже не от смущения Креймер, было неровным, к чертям сбившимся, но таким тёплым и приятным, что он не смог сдержать улыбки.

      — Что ты улыбаешься, кретин? Тебе, конечно, смешно! Но мне не до смешного, когда такое происходит! — Джон отпустил его подбородок, жёстко толкнув руками в грудь так, что Чес едва устоял на ногах, а потом вообще подошёл ближе к готовому ударить его хорошенько ещё раз Константину, не боясь быть насмерть избитым. Пока тот был в замешательстве, Креймер решил использовать эту возможность, потому и, легко поднявшись на носочках, взял напарника за ворот рубашки и, добравшись до его уха, быстро прошептал что-то, из чего сам понял только начало: «Джон, прости, но я…» Чес не понял, что было дальше, кажется, он отключился, упав головой на плечо Джона с беспечной улыбкой на губах; сквозь угасающее сознание к нему гулко прорвалось: «Креймер, чёрт возьми, нет!» Ему уже стало всё равно, какой бред он там шептал, чем потом всё закончится, где он очнётся — на душе появилось чувство удовлетворения. Наконец натянувшаяся и готовая порваться в любой момент струнка в нём ослабла; наконец он смог заснуть спокойно, зная, что что-то важное он всё же брякнул. Пускай Джон вновь сочтёт это глупостью, зато на душе было легко.

      Чесу уже даже во сне казалось, что вся история завершилась, хотя он не знал, что всё только начиналось…