В голове словно пожар прошёлся. Ничего не чувствую. Ничего не хочу. Наверное, так даже лучше. Хотя бы не больно.

Вроде бы это довольно знакомое чувство, когда эмоции просто выгорают. Не знаю, правда ли я это уже чувствовала или это просто очередная ложь моего больного сознания. В любом случае… Как пусто. Как спокойно. В мире остается только рука носильщика. Зачем он тащит меня куда-то? А, разбираться с той сукой.

…надо, наверное, пойти впереди. Не сказать, что носильщик что-то особенное, но даже если он лжёт, ничего другого просто нет: либо эта ложь, либо просто ничего.

Отвратительно.

Я дернула его на себя и зашагала впереди, перехватив поудобнее нож. Он почему-то так и не отпустил мою руку, хотя меня уже не надо было вести. Думать, почему, не имеет смысла: исходов несколько, и все они не принесут ничего полезного. Моя способность рационализировать нерационализируемое в состоянии полного опустошения поражает. Интересно, так всегда, когда в голове пусто?

Но это всё не важно. Это всё не имеет смысла. История всегда была проста: она свихнулась, она сдалась ментам, она почти умерла. И всё. В чем же мораль? В чем трагедия и смысл? Почему, если история кристально чиста, а исход очевиден, она всё еще жива?

Коридор закончился, и носильщик дернул меня назад. А, растяжка. Без разницы. Я просто сделала шаг вперед, натягивая леску. Прогремел взрыв, и по коже прошлась волна боли. Шестым чувством я чувствовала, как кожа плавится, обгорает, стекает и застывает, а затем отпадает, вырастая снова. Было больно, но боль это ведь просто чувство? Такое же, как и все остальные. Это всего лишь реакция мозга на опасность, так почему она так важна? Это просто чувство. Просто чувство. Просто чувство. Какая разница?

Что-то в голове щелкнуло, и страх заполонил всё. Однако сознание, холодное и бесчувственное, игнорировало страх. Великолепно.

Когда-то я спрашивала себя, ради чего живу, и ответом стал серотонин. Просто гормон… Но его, кажется, больше нет в этой черепушке; и вот игнорировать наличие эмоций можно, а их отсутствие... нельзя. Значит, жизнь бессмысленна?

Суицид. Что я думаю о суициде? Я разбиваю голову об раковину, и осколки застревают в теле. Я бьюсь снова и снова, пока череп не ломается, и его осколки не впиваются в мозг, заканчивая этот спектакль. Это звучит… словно отдых. Никаких чувств. Никаких эмоций и гормонов. Просто темнота. Приятная темнота, не имеющая смысла и цели. А эта жизнь… Эта жизнь причиняет лишь боль.

Ноги идут вперед, я вхожу на склад и чувствую, как тело прошивают пули. Но это не имеет смысла. Меня таким не убить. Убить меня может лишь монстр, как я. Или еще хуже.

Я подхожу ближе и заношу нож. Еще несколько пуль впиваются в тело, но мой нож тоже уже в ней. А, я же хотела попросить заколку, да? Или резинку… Но уже не получится, да?

Я наношу еще удар. Я видела разных людей: они были готовы убить из жалости, другие пытали жертву из страсти. Жалости я не чувствую, так что насчет страсти? Может, хоть в этом я смогу найти чуточку счастья? Имею же я на это право, верно?

Я воткнула нож еще раз, а потом еще. Я смотрела в ее испуганные глаза, слышала ее оглушающий крик. Я тихо засмеялась. Мне не было смешно: я не могла выразить свой страх, потерянность и отчаяние иным способом. Ведь мне было плевать на ее боль.

Ни жалости.

Плюх. Нож с забавным хлюпаньем впивается в мясо.

Ни страсти.

Хрусть. Разломала кость.

Ни-

Хрусть

-че-

Плюх

-го

Почему-то в голове промелькнуло, как я когда-то разделывала мясо. Это было воспоминание, полное детской радости от познания чего-то нового. Это чувство… Так приятно вспомнить. Я хочу вспомнить еще. Даже если это ложь собственного мозга. Чувство, как будто мама взяла на ручки. Всегда хотела это почувствовать…

***

Носильщик коротким ударом вырубил госпожу и тяжело вздохнул, ловя ослабевшее тело. На него с ужасом и в то же время с надеждой смотрела рыжая девушка: она явно хотела либо жить, либо умереть. Неужели госпожа выглядела также, лежа там, внизу с крысами? Нет, явно нет. Она бы плакала или пыталась себя убить сама. Без надежды на чью-то помощь, просто пытаясь облегчить свою боль хоть как-то.

- Прости, Кристин. Но мне слишком хочется знать, что ты мучалась до конца. Прямо как те ребята, которых ты, кажется, пришила, - спокойно бросил он, взвалив подругу на плечо. - В конце концов, даже монстры вроде нее не готовы обречь из собственной печали на смерть всех остальных. Она, по крайней мере, способна на привязанность к незнакомцам. Да, Кристин?

Ответом ему послужил вой, полный боли и мольбы. Он натянуто улыбнулся: ему было плевать, будет ли рыжей от этого только страшнее и больнее перед смертью, но всё же, если кармы нет, то он может ей и побыть немного.

Перехватив госпожу поудобнее, он зашагал прочь, чтобы успеть разминуться с монстрами, которые придут на крики. Монстрами, да..? Он ведь и госпожу назвал монстром.

…надо будет перед ней за это извиниться.

У него не было особых теплых чувств к госпоже. Нет, впрочем, были: пусть он их старательно опускал. Он невольно привязался к этой женщине, которая, не зная ничего об этом мире точно и сомневаясь во всем, боясь аномалий, готова была помереть, но не втягивать его. Это было чарующе в его извращенном понимании. И тем не менее, логически он понимал, что даже если это будет больно, то в нужный момент бросит её, потому что мозг двигает телом, а не сердце.

И тем не менее, было странным то, что он привязался. Много лет он был в своем закрытом мире, а теперь благодаря эффекту подвесного моста позволил странной женщине запасть в душу. Она не была полезной бы, когда они бы выбрались: она и сейчас не слишком сильна или умна, а что будет потом? В мире за стенами зоны было бы тяжело ей найти применение. Сначала нужно заставить ее пройти лечение у психиатра, которое вовсе не обязательно будет успешным, затем чему-нибудь обучить, стереть ее прошлое… Это хлопотно. И тем не менее, при любом раскладе он никак не мог допустить её смерть. Благодарность то была или любовь в странном проявлении, тем не менее, она должна была быть под рукой. Преданность - довольно редкое качество, которым не обладал даже он сам.

Что бы ни лежало в основе этих мыслей, сначала было бы неплохо выбраться. Вариантов было немного: тридцать пятый, чьи способности не были слишком хорошо исследованы, и кто в теории мог помочь, дед, про которого вообще лучше на всякий случай не думать. Если брать из менее известных, то можно попробовать найти те сверхострые виниловые пластинки, которыми занималась Фрюлинг, разумный демон Зоммера, очки-лазеры Хербста…

Нет, вариантов много. Воспользоваться можно вообще чем угодно, надо просто найти что-то из безопасных. Этим можно заняться потом, а сейчас вопрос в том, как привести госпожу в чувство, когда она проснется. То маниакальное состояние, в котором она находится, будет крайне тяжелым испытанием… Ну и что делать с суицидником, которого нужно вытащить в свет?

Воды ей что-ли притащить… Хотя, если подумать, в списке срочных дел есть еще одно неотложное.

Пинком открыв дверь в оккупированную ими комнату, носильщик, уже не чувствуя ноги и руки, подошел к кровати, куда благополучно свалил тело с плеча. Убедившись, что она дышит, парень тяжело вздохнул и, неуверенный, хорошая ли это идея, ткнул ее во впалую щеку. Вообще, было удивительно видеть ее не хмурящейся… хотя бы не так сильно. Что ж, как бы странно то ни было, но этот спектакль становится всё искреннее: её правда хотелось обнять и погладить по голове. Мда, иногда он забывал, что эта мисс была его старше лет на десять.

Напоследок потрепав женщину по голове, он бесшумно вышел из комнаты, предварительно заперев её на ключ, и всё также не издавая не звука зашагал к кабинету, местоположение которого знал наизусть.

Это был кабинет директора зоны. Кабинет его матери.

Наверняка у директора был десяток-другой запасных планов, как смыться из полностью изолированного комплекса. За последние годы эта женщина стала параноиком, для которой даже её сын… нет, особенно её сын представлял угрозу.

С каждым шагом носильщик ощущал нарастающую пустоту, наполняющуюся легкой безнадежностью. Даже войти в этот кабинет было больно. А сейчас… Что, если он увидит там труп директора? Впрочем, неважно. Он всё равно не сможет морально подготовиться.

Коридор перетекал во второй, затем в третий. Носильщик шел, огибая все источники звуков, и просто ни о чем не думал. Он в любом случае должен был прийти в эту несчастную комнату, пошариться и вернуться к госпоже, которая, вероятно, уже будет предпринимать попытку самоубийства.

Немного подумав, парень ускорился.

И вот она, заветная дверь. Приложив к сканеру ключ-карту, сделанную в тайне несколькими годами ранее, он спокойно вошел, незамедлительно закрыв за собой дверь.

- Так и знала. Ничтожество вроде тебя выбраться не могло.

О. Вот как.

В кресле, обитом кожей, сидела директор. Её вымученный вид и полный ненависти взгляд казались настолько обыденными, что сердце невольно сжалось до размеров бусины. Тем не менее, носильщик улыбнулся.

- Даже в такой ситуации… Впрочем, чего я ожидал. Думаю, даже не стоит предлагать тебе помощь, верно?

- Такое чудовище, как ты, мне ничем не поможет.

«Чудовище». Слышит который раз, а почему-то больно как в первый.

- Если ты решила ждать смерти, выбухивая надаренный коньяк, значит, плана, как выбираться, у тебя нет. Надеюсь ты не против, если я пошарюсь по шкафам и заберу у тебя немного водки. У меня кончается антисептик. Кроме того ты наверняка заныкала что-нибудь интересное. О, прости, забыл. Тебя ведь раздражает сам факт того, что я знаю о тебе подобное? Хотя нет, тебя раздражает даже мой голос и существование в принципе, что уж там о таких мелочах.

Ответа не последовало, и парень со спокойной совестью подошел к шкафу, который распахнул и стал перерывать в поисках хоть чего-то полезного.

- Знаешь, два года прошло, а ты так и не смирилась с тем, что я убил отца. Каждый день гнобить меня, называть «чудовищем» за то, что я спас тебя и застрелил человека, который сначала пытался зарезать тебя, а потом и почти убил меня… Ты знаешь, что ты та ещё сука? Говоря тебе это вслух, начинаю думать, что зря вообще задумывался, мог ли я быть неправ. Я почти умер за тебя, знаешь ли, - осматривая бесчисленные бутылки в поисках либо чего-то приличного, либо с хорошим содержанием спирта, спокойно продолжал носильщик. - Так приятно высказать тебе всё это, когда я уже не твой сын или уборщик, а ты уже не директор и не моя мать. Теперь ты просто уёбище, каким был и я в твоих глазах, тебе не кажется? Жаль, тут нет зеркала, чтобы ты в него посмотрелась. Ну, может хоть нахуй меня пошлешь? А то даже скучно как-то. О, коньяк…

На секунду он обернулся, после чего, уловив знакомый взгляд, отвернулся обратно.

- Ты никогда не был мне сыном. Я не могла родить такого монстра.

Было тяжело видеть, как те же глаза, что смотрели на него в детстве с любовью, теперь смотрят с презрением и ужасом, а голос, который читал ему сказки, поливает грязью. Но он уже как-то даже смирился.

- Какая жалость. Почему бы тебе уже не признаться, что он ёбнулся из-за работы? Ты ведь прекрасно знаешь это. Ты знаешь, и я знал, что он больше не тот отец, которого мы помнили.

- Ты убил его. И даже не поморщился. Ты хуже всего, что находится в этом ёбаном комплексе.

- Правда? Ну, что ж. Зато я не превратился из главы биохимических лабораторий, величайшего афериста в истории фонда, лучшего стрелка и наебщика в такую тряпку, как ты. Я хотя бы стал уборщиком, это немного лучше. Просто признай: что до нарушения условий содержания, что после, я всё равно лучше.

- Какая к черту разница… Монстр есть монстр.

- Монстр, говоришь… В последнее время меня больше называли идиотом и дебилом. Я даже отвык.

Забрав из глубин полок болгарку, бутылку спирта и самовосполняющуюся аптечку, которую потеряли после другого массового нарушения условий содержания пару лет назад, носильщик тяжело вздохнул. Не видя смысла искать дальше, он закрыл дверцы и направился к выходу, прислушиваясь с фантомной надеждой на оклик. В конце концов, сейчас они оба понимали, что это их последняя встреча.

Подойдя к двери он положил руку на ручку и в последний раз обернулся. Мать, когда-то яркая и вечно улыбающаяся женщина, сейчас выглядела совершенно пустой. Когда -то трудно было представить её без улыбки, а сейчас… Она смотрела с сухой ненавистью.

Те же черты лица, что и тогда, когда она обрабатывала разбитые коленки. Те же кудрявые волосы, которые парень когда-то заплетал в неаккуратные косички.

- …знаешь, я всё ещё храню того барашка, которого ты мне подарила. Пока, мам.

Он отвернулся, шагнул прочь и захлопнул дверь, после чего, постояв пару секунд, утер слезы того, что осталось от его детских воспоминаний, и поспешил обратно.

***

— Рад, что ты в порядке, хотя бы физически. Госпожа, ты как?

Госпожа ничего не ответила. Она лежала, бездумно пялясь в потолок, и никак не отреагировала на шелест двери.

— Я тут побуду, пока тебе не станет лучше. Ты как? — парень сел на кровать, не особо ожидая ответ, которого закономерно не получил. — Думаю, у тебя сейчас будет чередование депрессивной и маниакальной фаз. Так что... Тебе надо отдохнуть пару дней, не думаешь?

— Я уже отдыхала недавно, — вдруг безэмоционально откликнулась женщина.— Я могу работать дальше.

— Не думаю. Выглядишь так, как будто у тебя нет желания жить.

Госпожа медленно поднялась и села на кровати всё с тем же пустым взглядом.

— Что я должна сделать?

— Прямо сейчас было бы неплохо просто поспать. Или тебе воды принести? Ты голодная?

— Просто скажи, что мне сделать, чтобы всё это закончилось.

— Мда. Тяжёлый случай.

Носильщик придвинулся, положив госпоже руку на плечо.

— Слушай, давай так. Понятия не имею, что у тебя в голове сейчас, но продержись пока немного, окей? Хотя бы ради меня. А потом всё закончится. Мы выберемся, будем жить нормальной жизнью. Ты будешь ходить к психиатру, посидишь на антидепрессантах, начнёшь жизнь заново. И всё, что было здесь, забудется, как страшный сон. Больше никакой боли не будет.

Слова. Это были пустые слова, в которые женщина уже явно не верила, так что носильщик просто потянул ее податливое тело на себя, уронив голову на свое плечо, и тяжело вздохнул.

— Ты мне веришь? —спросил он, уже зная ответ.

— Нет, — пробормотала госпожа.

— Значит, верь хотя бы себе. Верь в мою веру в тебя, или как там было... Всё, давай, проспись хорошо, и все будет нормально. Можешь же мне хотя бы разок поверить?

— Угу.

— Это "угу" как саркастичное "угу", или "угу" как "я уже устала, отстань" "угу"?

— Угу.

Невольно прыснув, носильщик обнял женщину. Наверное, она была первым человеком, которого он наконец смог не особо уверенно, но всё же назвать семьёй.