Когда архидьякон вышел на прогулку в сопровождении Квазимодо, уже стемнело.

      Только сейчас, в густых августовских сумерках, скрыв лицо под капюшоном, Клод Фролло позволил себе сбросить привычное суровое выражение лица. Морщины, избороздившие его лоб и щёки, разгладились, но цепкий взгляд не стал мягче. Фролло смотрел по сторонам, будто озираясь, а не созерцая.

      Он никогда не шёл каким-то определённым маршрутом. Пугающая пара свернула в переулок. Чем дальше они удалялись от Собора, тем больше — то слева, то справа — становилось огней. Фролло повернул наугад.

      Дверь таверны постоянно открывалась, и от запахов наскоро состряпанной еды, кислого вина и ещё какой-то дряни священник невольно поморщился. В ту же минуту на улицу выскочил юноша — эту белокурую взъерошенную голову было трудно не узнать.

      — Жеан!

      Бедняга Жеан! Девка, липнувшая к нему, тотчас убежала, едва увидела архидьякона; а школяр поперхнулся и с невыразимым страхом в глазах обернулся:

      — О, братец! Что вы здесь делаете в такой час? Может, зайдём внутрь и пропустим по паре кружек?

      — Ты уже закончил здесь?

      — Видите ли, дорогой братец, — замялся тот, комкая в руках шапочку, — у меня совсем нет денег! И к тому же я задолжал этим добрым людям десять су.

      — На что же ты гуляешь, раз ты совсем без денег?

      — Потому я и хотел повидаться с вами завтра, — виновато, но беспечно улыбнулся Жеан. — Учёба и редкие радости жизни разорили меня! Знаете ли вы, как тяжела жизнь сироты? Только посещения таких чудесных мест способны принести немного счастья в моё тоскливое существование!..

      — Мне прекрасно известно, сколько стоит учёба, которой вы уже давно не занимаетесь, — голосом, не терпящим возражения, прервал его архидьякон, — и я могу представить, сколько стоят ваши частые посещения этих… Так значит, десять су? Что ж, я заплачу за вас. Но сейчас вы идёте со мной.

      Жеан, подобно приговорённому к смертному битью, обречённо вздохнул и ссутулился. Клод же, не мешкая, скрылся за дверью кабака, расплатился с хозяйкой и вышел на улицу ещё более недовольный и мрачный, чем прежде.

      — Я уже говорил, что у меня есть к вам разговор? Я очень недоволен вами, — холодно сказал архидьякон. — Мне ежедневно приходится выслушивать жалобы на вас.

      — Но брат…

      — Молчи! Молчи — или будет хуже. Когда последний раз ты появлялся на учёбе, на которую, по твоим словам, уходит столько денег? Или, может, ты учишься вовсе не тому, что я определил тебе? Может, все деньги уходят на этих презренных грешниц? Я всё делаю для тебя, но что я получаю в ответ? Твою нерадивость в учёбе, твои вечные долги и просьбы денег да жалобы от учителей. Так ли надлежит отвечать на заботу о себе? Знай, что эти десять су были последними, что ты получил от меня. Раз ты вырос для улицы Глатиньи, то достаточно вырос и для работы. Что ты изберёшь? Станешь лакеем? подмастерьем? или, может, пехотинцем? или станешь побираться и примкнёшь к Двору Чудес? Выбирай!

      Он взглянул на Жеана: тот побледнел и беззвучно открывал рот, едва ли решаясь произнести хоть слово.

      — Но к чему это всё, Клод? Я буду учиться, я клянусь тебе! Дорогой брат, я буду учиться, я обещаю тебе! Я больше не пойду в кабаки и к девкам!

      — Жизнь вояки тебя не слишком прельщает, верно? Хорошо, у меня есть одна мысль. Либо это, либо ты можешь идти на все четыре стороны. Слушай: отныне ты будешь жить со мной, в клуатре. И я лично буду следить за тобой, за тем, как ты учишься и как выполняешь данные мне обещания. Если согласен, то пойдёшь со мной в клуатр сейчас же.

      — Ты не оставляешь мне выбора, — Жеан горестно всплеснул руками и поник головой. — Что за выбор между голодной смертью и тюрьмой в монастыре? Но я согласен. Будь по-твоему!

      Когда они вошли в дом Клода в клуатре, было совсем поздно. Он провёл Жеана на третий этаж и поселил его в такой же скромной комнате, как и его собственная: кровать, стул, стол, пара подсвечников, сундук, очаг и Распятие на стене. С этого вечера у Жеана начались серые будни.

      И вместе с этим прибавилось забот у Клода: Жеан пусть и добрый и умный парень, но такой легкомысленный, такой несерьёзный… Его легко могут выгнать из коллежа, если он не сдаст экзамены. Это окончательно разрушит всё, что Клод возводил столько лет упорным трудом, не обращая внимания ни на что, кроме учёбы. Допустить такой позор невозможно.

      Увы, прошло меньше полугода до злосчастного зимнего утра, когда архидьякону Жозасскому сообщили, что этой ночью Жеана видели в «Яблоке Евы» и на улице Глатиньи. Тогда он сдержанно поблагодарил за известие и направился в дом, отложив дела.

      — Молодой человек! Вашего прилежания не хватило даже на полгода. Собирайтесь и идите вон. Вы не сдержали своего обещания. Вам было известно, что будет в противном случае. Но распутство и пьянство оказалось важнее. Что же, вы сами выбрали свой путь. Надеюсь, вам достанет остатков благоразумия, чтобы не соваться ко мне за деньгами. Отныне вы кормите себя самостоятельно, — Клод казался спокойным, как и всегда, но глаза его горели диким огнём, а руки сжались в кулаки. Он вышел на улицу, резко захлопнув дверь, оставив Жеана в полнейшем смятении.

      На улице было холодно; архидьякон посильнее закутался в свой плащ и пошёл наугад. Так он миновал Отель-Дьё, свернул на Пти-Пон, пропетлял по знакомым улочкам Левого берега, прошёл по мосту святого Михаила, повернул на улицу Варерьи, пока наконец перед его глазами не выросла громада собора. И вдруг то ли сбоку, то ли позади себя он услышал козлиное блеяние и перезвон бубна.

      — Джали, Джали, куда же ты! — раздался звонкий девичий голос, и Клод обернулся на этот голос и вздрогнул: это была она. Эсмеральда мелькнула на мгновение — и скрылась, продолжая звать козочку.

      Клод прикрыл глаза, отгоняя глупое видение, и вернулся к размышлениям. Конечно, решение справедливо, но Жеан не просто брат, не просто единственный родной человек — он любимое взлелеянное дитя. Тем больнее видеть, как он падает на самое дно. Он пытался достучаться до него, посвящал, насколько считал нужным, в дела, не скрывал доходы… Избавил от многих сложностей — и к чему это привело? Всё, к чему тянулся Жеан, — это распутство и пьянство. Значит, иного выбора больше нет.

      Ветер усилился, и Клод поёжился. Он двинулся вперёд по улице и вышел на соборную площадь. Там царило настоящее веселье: толпа зевак кого-то облепила и присвистывала, кричала, хлопала… Знакомые звуки бубна! Архидьякон подошёл поближе и узнал ту, что плясала на ковре, — это была она.

      Он ловил каждое движение, заворожённо глядел, как вздымается её юбка, сияющая миллионами огоньков, как из-под неё показывается маленькая ножка в туфельке… Что-то было во всём этом такое, что заставляло отца Клода задумываться: из Рая или из Ада послана эта девушка? Что-то в ней не давало ему ни отвести глаз, ни пошевелиться — он стоял точно заколдованный. Наконец музыка закончилась, и плясунья остановилась, обводя толпу взглядом, — Фролло поспешил спрятать лицо в тени капюшона. Впервые он чувствовал что-то, чему не мог дать определения.

      Архидьякон запахнул плащ и развернулся к Собору, принявшись читать молитву, как вдруг на площади с другой стороны показались стражники под предводительством капитана де Шатопера. Это показалось Фролло спасением — он без промедления обратился к нему:

      — Капитан, прогоните этот сброд с площади. Кажется, я уже говорил, что соборная площадь не место для распутства. Это дом Бога, а не место для плясок развратных девок. Наведите порядок! — и быстрым шагом удалился в Собор. Из окна было прекрасно видно всё, что происходило на площади.

      Капитан времени даром не терял: он спешился и подошёл к цыганке:

      — Добрый вечер, красавица! Признаться, я сражён вашей красотой, но, увы, вам придётся покинуть площадь вместе с… с этим животным.

      Она подняла на офицера глаза и растерянно спросила:

      — О, господин офицер, но что же я сделала? Я всего лишь танцевала, что же в этом плохого?

      — Моя прелесть, на площади давно запрещено петь и танцевать. Я должен вас арестовать, но вы так прекрасны, что я не стану этого делать, — он улыбнулся и, спохватившись, обратился к цыганке: — Я не представился. Капитан Феб де Шатопер.

      — У вас такое красивое имя, господин офицер. Оно что-нибудь значит?

      — Кажется, так звали бога солнца или вроде того, — нарочито небрежно ответил капитан, потом приосанился и, подкрутив усы, спросил: — Могу я сопроводить вас?

      — Благодарю вас, монсеньор, но я и сама могу дойти.

      — Тогда я приглашаю вас на встречу завтра вечером, в «Яблоке Евы». Примите это как извинение от меня.

      — Ещё раз спасибо, что не стали меня арестовывать, Солнце, — с этими словами она развернулась, подозвала козочку и упорхнула в сторону Двора Чудес. А капитан, довольный собой, приказал солдатам затушить костёр и прогнать тех, кто ещё не ушёл с площади.

      Всё это время Фролло следил за каждым их движением, и чем больше он очаровывался цыганкой, тем сильнее он ненавидел капитана. Он видел, как смущённо она отвечала ему, он видел его самодовольную улыбку. Злость и омерзение подбирались к горлу, заполняя его всего. Ему хотелось подойти к ней, увести от капитана, быть может, поговорить, но… но что он скажет? Плясуньи тем временем на площади уже не было; капитан подгонял солдат и прохожих.

      Клод глубоко вздохнул и ушёл от окна. Слишком долгий день, ему нужно отдохнуть.