И я начала лелеять надежды, на которые не имела ни малейшего права.

      Шарлотта Бронте, «Джейн Эйр»

      Утро для Пьера Гренгуара значило только две вещи: холод и голод. Он уже несколько месяцев скитался без работы, лишь чудом не умерев ни от одного, ни от другого, — зловещий рок был ещё благосклонен к несчастному поэту.

      Он брёл по улицам Парижа, пытаясь согреться в ветхой одежонке, но злой ветер был против. Однако же по дороге ему удалось подобрать полусгнившее замёрзшее яблоко и обледенелый кусок сыра — настоящая удача! И вот он вновь бесцельно брёл вперёд, надеясь на помощь ветреной Фортуны: быть может, ему повезёт, и он воплотит замыслы, зреющие в голове. Но у него не было ни монетки, чтоб обзавестись хотя бы пером или бумагой! Что уж говорить про перо или бумагу, когда у него не было даже несчастного денье, чтобы купить самого дешёвого хлеба.

      Пьер Гренгуар был близок к отчаянию. «А если попробовать… Нет, это бред сумасшедшего. Хотя… что я потеряю? Ничего, ведь терять-то мне нечего!» — из-за отсутствия собеседника ему приходилось вести диалог самому с собой. Он промёрз до костей, пока собирался с силами, чтобы войти внутрь. Наконец, он решился; в соборе было тихо и безлюдно, и он прошмыгнул влево, наткнувшись на одного из причетников. Удивительно, но тому удалось в потоке извинений и любезностей выцепить, собственно, вопрос — и он ответил, что господин архидьякон сейчас в своём кабинете в здании капитула. На счастье Гренгуара, причетник согласился его проводить.

      И вот теперь, когда он оказался перед дверью бывшего учителя, им вновь овладели сомнения. Но или так — или голодная смерть.

      Итак, Пьер Гренгуар постучал в дверь:

      — Господин учитель, вы здесь?

      Тяжёлая деревянная дверь скрипнула и открылась. Лицо отца Клода, как и всегда, было лишено эмоций, только в глазах застыл немой вопрос. Фролло жестом пригласил его войти.

      — Давно же я вас не видел, мэтр Пьер. Что привело вас, не пройди и два месяца, ко мне?

      — О, досточтимый мой учитель! Я должен рассказать вам пренеприятнейшую историю. Я чувствую себя так униженно, что не хватит всех слов, что я знаю, чтобы описать мои чувства! — начал Гренгуар, едва войдя. Он покраснел не то от холода, не то от стыда и потому стоял всего в шаге от двери и нервно оглядывался, теребя подол рассыпающейся робы¹. — Видите ли, учитель, всё то время, что мы не встречались, я едва выживал! Да, именно так! — На этих словах он поднял на архидьякона горящие отчаяньем глаза. — Мне порой не платили и тех жалких крох, что обещали! Я написал три сонета, но все они показались недостаточно совершенными. И вот я пришёл теперь к той ступени отчаяния, что вынужден просить, нет, умолять о помощи! Audaces fortuna juvat²! Я стою здесь и чувствую себя до той степени жалко, что более помощи желал бы быть поглощённым гееной огненной! Молю, досточтимый учитель, если в вас осталась хоть толика участия к моей жалкой жизни, к судьбе того, в кого вы вложили столько знаний, я молю вас помочь мне! — Гренгуар был точь-в-точь ягнёнок, которого ведут на заклание. — Но геена огненная, как вы видите, учитель, не слишком-то спешит раскрываться подо мной, а значит… Если у вас нет какой-нибудь работы для меня, пусть и самой плохонькой, то мне остаётся только одно…— Пьер выразительно посмотрел на своего учителя и, опустив глаза, продолжил:— Мне придётся отправиться во Двор Чудес и стать одним из них. Вором или фигляром— какая, в сущности, разница?..

      Бедный проситель не сводил глаз с Фролло, желая, по-видимому, угадать, чего ему ждать дальше.

      — Замечательно, мэтр Пьер. Вы уже позволили себе настолько впасть в уныние, что подумываете сойти с пути благородного и богоугодного дела и примкнуть к своре цыган и прочих нечестивцев? Что ж... Я посмотрю, что я могу сделать для вас во имя спасения вашей души.

      — О, досточтимый учитель! Я буду благодарен вам, пока не отправлюсь ad patres!

      — Сядьте, Гренгуар.

      Фролло некоторое время перебирал свои записи, пока его взгляд не остановился на одном из листов, и это вселило надежду в душу Гренгуара.

      — Гм, кажется, кое-что нашлось. Я даже рад, что вы зашли, мэтр Пьер, — пробормотал Фролло, а Пьер даже привстал со стула, на краешке которого ютился до сих пор. — Да, да, в самом деле. Итак, мэтр Пьер, у меня есть хорошая новость для вас: оказывается, 6 января должна состояться мистерия. Но вот автора для неё до сих пор не нашли. Это совершенно вылетело у меня из головы. Там будут кардинал, епископы, послы и… толпа парижан. Вот что запомните, мэтр Пьер: парижане — увы, не самая благодарная публика, они вряд ли оценят ваши обороты и аллегории. Поэтому прошу — пишите проще. Как бы это ни было неприятно. Ab equis ad asinos, но что поделать, мэтр Пьер. Крепитесь. Вы ещё найдёте своего зрителя, а пока что… Это ваш шанс, помните об этом.

      — Благодарю вас, учитель! Я тотчас же примусь за мистерию, только вот... — Пьер запнулся и вытаращился на Фролло.

      — Что же вас задерживает, мэтр Пьер?

      — Видит Бог, у меня нет ни единой, даже самой маленькой монетки, чтобы раздобыть кусок бедняцкого хлеба. Что уж говорить о чернилах или бумаге? — заливаясь краской, пробормотал Гренгуар.

      — Держите, — Фролло подал ему несколько монет. — Теперь идите, у меня много дел.

      — Благодарю вас, учитель! Благодарю, — заплетающимся языком повторял Гренгуар, пятясь к двери.

      У него будет комната, еда, работа! Можно ли было желать большего несчастному, для которого с утра и полусгнившее яблоко было большой радостью?!

      С этого холодного декабрьского дня Фролло, лишённый теперь необходимости опекать брата, направил силы на помощь и покровительство Гренгуару и переживал за его мистерию, будто от неё зависела его, архидьякона, судьба.