Убившие время стреляли в себя.
Геннадий Ефимович Малкин, «Мысль нельзя придумать»
Клод спускался по лестнице так медленно, что даже отметил это. Кажется, Эсмеральда не лгала. Да она бы и не посмела.
Он со злостью ударил по стене: нет, только не снова, только не эта мерзость! И к кому? Это ещё унизительнее, чем по отношению к Квазимодо. Но в голове, вопреки всем усилиям, вновь и вновь всплывали разнузданные фразы и словечки об Эсмеральде, что Жеан отпускал прежде. А эта сегодняшняя улыбка и «Прошу»… Нет, он не отважится посягнуть на неё, даже не помыслит об этом. Ему не достанет дерзости!..
О пропущенном ужине Клод вспомнил только лёжа в постели. Даже во время молитвы не мог размышлять ни о чём, кроме странной сцены на первом этаже да о последующем разговоре с Эсмеральдой. Проклятье! О чём он только думал? Ей ведь нельзя переживать — сам говорил. И сам же ворвался к ней с… подозрениями. Отвратительными постыдными подозрениями. Стыд жёг изнутри, и от него не спрятаться. Если она станет его презирать, это будет заслуженно и справедливо.
На следующее утро он направился в капитул раньше обычного — лишь бы не встретиться ни с ней, ни с Жеаном. И вернулся позже обычного — потому же. На всякий случай запер дверь в комнату, будто кто-то бы решился войти в его спальню, тем более без стука. Сегодня Клод впервые за долгое время измывался над собой, стремясь заглушить мысли, терзающие голову. Конечно это оказалось бессмысленным, как и все предыдущие разы.
Он подскочил в постели от бешеного стука и… крика Жеана — и едва не свалился на пол, пытаясь встать. Наспех натянул котту, бросился к двери; ключ выскальзывал из рук, но наконец замок поддался.
— Жеан? Что?..
— Она там… Странные звуки и…
Клод выхватил у него подсвечник, почти оттолкнул Жеана, кинувшись к лестнице. Но, буквально взлетев не третий этаж, остановился: ничего не слышно… Как в один момент он различил рыдания — и ворвался в комнату. Эсмеральда съёжившись лежала на полу; в один момент подняла на него глаза и проговорила задыхаясь:
— Уйдите!.. Прошу… Оставьте!..
Он поставил подсвечник на пол и сгрёб её в объятия, но она не успокаивалась, а только продолжала что-то неразборчиво твердить. Пришлось напрячь слух, чтоб различить одно-единственное слово, которое она непрестанно бормотала: грязь, грязь, грязь!..
Неужели так было и в соборе? А он — не знал! Даже не подозревал — а стоило. Снова ей стало плохо — а рядом оказался не он.
— Господь милосердный, прошу, успокойся…
— Я мерзкая! Грязная! Я виновата!
— Что ты?..
— Это я, я виновата! Я опозорена! Опорочена! Я грязная, грязная! Не трогайте меня!.. Вам нельзя!.. Вы же священник!..
— Прошу, хватит!.. Прекрати! — он перехватил её руки, едва она попыталась ударить себя. — Тише, прошу, тише…
Постепенно леденящие душу стоны прекратились, но несчастную ещё колотила крупная дрожь. И он, прижимая её к себе, принялся шептать на ухо отвлечённую чепуху: про книги, про древних греков, про то, как недавно лодку унесло по течению и как она разбилась о мыс Террен, про очередное сочинение Гренгуара, про цветы в саду…
Наконец Эсмеральда успокоилась. Клод встал, подхватил её на руки; она стыдливо закрывала лицо руками, пока он нёс её к кровати.
— Лежи, я сейчас вернусь.
По счастью Жеан оказался у себя в комнате: молча сидел на стуле, обхватив голову руками.
— Я не думал, что всё так… так серьёзно, — проговорил он тихо, когда Клод вошёл. — Ты говорил, что… что она болеет, но это…
— Я надеялся, что худшее уже позади. Но я ошибся, — он потёр лоб, выдыхая. — Спасибо. У меня есть одна просьба: принеси из моего кабинета пузырёк с настоем пустырника и стакан кипячёной воды.
Жеан кивнул, Клод ответил тем же и вернулся к Эсмеральде.
Она уже забралась под одеяло и лежала вперившись в ночной мрак невидящим взглядом. Отчего-то казалось, что стоит коснуться её — всё начнётся заново. Потому и продолжал стоять прямо за порогом, не решаясь пройти. Но тут Жеан тихо позвал его — Клод забрал у него пустырник и воду. Теперь придётся переступить порог, подойти: бездействие тоже способно навредить.
Он поставил стакан и пузырёк на стол, забрал с пола подсвечник… Накапать лекарство — тоже недолго. Глупая попытка оттянуть момент. Теперь оставалось только молиться, что Эсмеральда на самом деле успокоилась.
Когда он перенёс стул к кровати и глухо окликнул Эсмеральду по имени — она встрепенулась, взгляд стал осмысленным. Даже хотела что-то сказать, но Клод начал первым:
— Выпей это, тебе станет лучше. Это нужно, чтобы ты крепко спала. Если ты не против, то я… я побуду с тобой, пока ты не уснёшь. Тебе что-нибудь нужно?
Эсмеральда помотала головой, возвращая стакан:
— Нет, просто… просто оставьте меня. Совсем.
— Этого не будет, — он перехватил её руку, оставил лёгкий поцелуй на запястье, и от этого касания кровь мгновенно вскипела. — Не говори так, никогда не говори. Слышишь?
— Зачем это вам? — простонала несчастная, закрыв лицо. — Я знаю, что я отвратительна, что я грязная, мерзкая. Я знаю, что меня можно только презирать. Это моя вина…
— Прекрати, — ледяным тоном отрезал Клод. — Это не твоя вина. Ты невиновна. Запомни это навсегда. — Он выдохнул и, отняв её ладошки от лица, уже мягким голосом сказал: — А теперь спи. Тебе нужно отдохнуть. Если хочешь, я останусь завтра с тобой.
— Нет, не нужно. Спасибо…
Она прикрыла глаза, ещё выше натянув одеяло. Только теперь он позволил себе — едва касаясь — провести по её волосам. Слишком бурная ночь. Клод убрал руку и попытался отвлечься молитвой: только Господь в силах помочь её душе.