Это лихорадка, не дающая ни минуты передышки;

это острая, непроходящая боль;

от неё страдаешь, изнываешь, но никто от неё не умирает.

Эжен Скриб, Эрнест Легуве, «Адриенна Лекуврёр»

      Париж пребывал в тягостном ожидании. Могло показаться, что жизнь ни капли не изменилась, но достаточно выйти на рынок или любую площадь, чтобы заметить: горожане, прежде занятые спорами лишь о товарах, погоде и сплетнях, теперь судачили о делах в королевской семье. Одни говорили, что принцесса Анна в самом деле лучший регент для малолетнего Шарля¹ — ведь не мог Его Величество ошибаться! К тому же, герцог Орлеанский, между прочим, лишь пьёт и ездит на охоты. Другие презрительно усмехались, что женщина в жизни не сможет управлять этой страной: здесь живут цивилизованные люди, а не какие-нибудь дикари вроде кастильцев или арагонцев, которые только и могут, что грызться с такими же дикарями². Здесь нужна твёрдая мужская рука.

      Собор, другие церкви и здание капитула тоже наполнились перешёптываниями. А вот из епископского дворца не поступало ни слова. И это лишь подбрасывало дров. Впрочем, жизнь так или иначе текла своим чередом: служились мессы, собирались налоги, пёкся хлеб…

      Иной раз Фролло казалось, что лучше бы вместо этой зловещей тишины разразилась буря. Это была бы какая-никакая определённость. Что предпримет королева? принцесса Анна? герцог Орлеанский? Наведается ли кто-то из них в столицу или всё решится в другом месте? Ответов не находилось. И это изматывало. Впервые в жизни Фролло обращал внимание на пересуды, сплетни, на любой шёпот: каждая кроха информации бесценна. И что делать с Эсмеральдой?

      Если не отвлечься, не заполнить дни так, чтобы не оставалось ни сил, ни времени на эти мысли, можно сойти с ума. Он уходил и возвращался затемно, порой забывая поесть. А о бритье вспоминал лишь царапаясь о щетину.

      Так продолжалось, пока в один день епископ в приказном тоне не предложил взять хотя бы день отдыха. Фролло уже хотел отказаться, но понял — де Бомон прав.

      — Кстати, как чувствует себя ваша кузина? Бедняжка, кажется, очень болела. Надеюсь, поездка помогла ей поправить здоровье?

      — Да, Ваша Светлость, благодарю. Милостью Господа всё наладилось.

      — Не забывайте и о себе. Сейчас не до путешествий. Тем более, не до оздоровительных.

      Следующий день архидьякон посвятил улаживанию самых срочных дел, дотошному наставлению викариев и алхимии. Только открыв тетради и трактаты, достав тигли, реторты, пузырьки с веществами, понял, как истосковался по этому занятию. Да и на этот раз обращение к науке — не позорное бегство от собственных демонов.

      Он очнулся, обжёгшись о колбу; часы говорили, что уже глубокая ночь. Идти в дом сил не хватало; он освободил от книг, сосудов и всякого мусора сундук, вытащил из него тюфяк и провалился в сон. Несколько раз его будил звон колоколов, но, едва открывая глаза, он засыпал вновь. А когда наконец проснулся, то увидел, что стрелка уже на девяти часах. Накатившая было волна ужаса схлынула, как только он вспомнил, что сегодня совершенно свободен. Сегодня можно со спокойной душой отдать время науке, а не пытаться переделать все дела, даже порученные другим.

      В занятиях алхимией прошло несколько часов. И всё же не меньше хотелось увидеть Эсмеральду. Ничего, однажды он научится так совмещать эти две привязанности, чтобы не приходилось разрываться. После обеда Клод вернулся в дом и взял пару книг для Эсмеральды: быть может, что-то из этого ей понравится. В другой раз непременно нужно купить для неё галет или ещё какое-нибудь лакомство. Но главное — не бросать её так надолго. Особенно после того разговора и…

      Он толкнул дверь на третий этаж и застыл. Даже будто почувствовал, как кровь приливает к лицу; в глазах на мгновение потемнело. Он сорвался с места, рыча схватил Жеана за руку и отшвырнул его к другой стене.

      — Что ты себе позволяешь? — прошипел Клод ему в лицо. — Ты совсем потерял стыд, Жоаннес?

      Как он смеет? Средь бела дня, не таясь! После того, что видел!.. Неужели у него не осталось даже капли морали? жалости? совести, в конце концов?

      Жеан таращился на него сначала испуганно, потом — недоуменно. Наконец, фыркнув, вырвал руку и ядовито процедил:

      — Уж не знаю, братец, что вы себе надумали, но я шёл вернуть ей платок. Она оставила его за обедом.

      — Несчастный лжец! Презренный развратник! И ты ждёшь, что я поверю в это? — Клод встряхнул его за плечи. Всё тщетно. Все усилия, все молитвы, всё — зря. Он ничуть не изменился — всё тот же распутник, что был до той стычки с солдафоном.

      Вместо ответа Жеан продемонстрировал платок в руке. Проклятье!

      — Ты зря так боишься за эту малютку. Мне куда больше по вкусу Изабо-ла-Тьери из Валь-д'Амур. Да и если бы я хотел, давно сделал бы её своей.

      Кажется, ещё немного — и он превратится в пепел. От злости? стыда? ревности? Кто знает!.. Но как можно было так глупо позволить Жеану узнать эту тайну. Он стиснул его запястье, отчего тот зашипел, и отчеканил, глядя ему в глаза:

      — Замолчи. Слышишь меня? Если в твоей душе вопреки всем твоим стараниям ещё осталось хоть что-то светлое, ты будешь молить Господа простить тебе эти слова. Впрочем… Lota licet cornix, tamen enitet albidior vix³. Но запомни раз и навсегда: я не позволю тебе говорить о честной девушке так, словно она ещё одна из твоих потаскух.

      В этот момент Клод услышал, как открылась дверь. Он одёрнул руку, точно вор, застигнутый врасплох, и, бросив на брата ещё один испепеляющий взгляд, отошёл в сторону. Только бы она ничего не услышала! Не доставало ещё, чтобы и она оказалась свидетелем этой постыдной несдержанности.

      Эсмеральда забрала у Жеана платок и проговорила глядя в пол:

      — Прошу вас, не надо ссориться. Тем более из-за меня. Клод, — шепнула она, подойдя к нему, и легко коснулась его руки, — он ни разу не позволил себе ничего дурного. Ни одного слова. Поверьте мне, пожалуйста. Вы ведь знаете, что я не посмею сказать вам неправду.

      Когда Клод наконец поднял глаза, то увидел, что на площадке они с Жеаном одни. Тот стоял, прислонившись к стене, с видом не то пристыженным, не то торжествующим. И от этого становилось ещё гаже. От себя становилось противно. От собственной несдержанности, вспыльчивости… глупости. Больше присущих юнцам вроде Жеана и павлинам в доспехах вроде того солдафона. Он поднял с пола книги и вернулся в свою комнату.

      До самой ночи так и не получилось работать. Стоило только открыть книгу, как строки плясали перед глазами, и даже если удавалось что-то прочесть, сознание неминуемо возвращалось к этой позорной сцене. Каждое предложение приходилось перечитывать по несколько раз, прежде чем удавалось понять, что написано. В конце концов Клод забросил это занятие. Будто мало ему было переживаний из регентства и сопутствующих ему вопросов!

      Несколько дней он не разговаривал с Жеаном и даже не виделся с ним. Это унижение оказалось слишком сильным в сравнении с предыдущими порциями. Кто смог бы быстро примириться с таким?

      Но жизнь не стала выжидать. Однажды вечером, когда Клод вернулся после заседания капитула, он натолкнулся на первом этаже на Жеана. Тот сидел на стуле, закинув ноги на стол, и пил вино прямо из горла. От этого зрелища стало мерзко: прежде столь развязное поведение было тем, о чём он знал, догадывался, но чего не видел. Впрочем… разве это хуже той постыдной сцены, устроенной им самим? Навряд ли. Так стоит ли и дальше изображать из себя почти непогрешимого?

      — А-а, эт-то мой братец-святоша пожалвал, — протянул Жеан, ухмыляясь.

      — Ты пьян.

      — Да, и ч-что? Представь себе, я собираюсь надраться ещё сльнее. Что мне остаётся, а, Клод? — Он отхлебнул ещё вина. — Я лишён общсва своих друзей, девшк… Сиж-жу тут, как в трьме. И мой брат не желает мня видеть.

      Клод сел рядом, взял бутылку, понюхал и скривился:

      — Где ты достал эту гадость? Её что, англичане сделали?

      — На штт хватило ден-нг, то и п-пью.

      — В следующий раз, когда захочешь напиться, подойди ко мне, и я дам тебе хорошее вино, а не… это, — он тяжело вздохнул, взглянув на Жеана, потом встал и развернулся к выходу.

      — Не нжны мне твои подачки. Сам пей своё хрошее вино. Брат, назвается.

      — Что же тебе нужно от меня? Деньги?

      — Это был-бы оч-чень кстати… Приррнвал ко мне какуй-то девицу… Да больно надо она мне! — Жеан присосался к бутылке, отпив приличную часть, потом поставил её на пол и вдруг расхохотался: — Мой брат и женщна! Но ведь он же ткой пра-аведник, он же не вносит женщн. А тут на тбе — лбовница у арх… арех… Чёрт возьми, выдумали же! Язык слмаешь.

      — Твоя разнузданность переходит всяческие границы, Жоаннес.

      — Жоаннес! Рзнуздность! — передразнил его Жеан. — Ты ткой же прзренный грешник, как и я!

      — Замолчи, — процедил Клод. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.

      — Ах коне-ечно, кто мы ткие рядм с ахр… Вотж дьявол!

      — И прекрати поминать дьявола в этом доме. Не забывай, где находишься.

      — Ил-ли что? Выгнишь мня на улицу? — ухмыльнулся тот. — Я н-не пропду там, с м-им лицом. Тквот, Клод… Ты ткой же, как я. Нич-чуть не лучше.

      — У тебя всё так просто. Не устаю этому поражаться. Хотя и понимаю, что это время в твоей жизни скоро закончится. Ты много увидел из того, что тебе не следовало видеть. Но ты ничего не понял, ибо тебе столь же многое не известно.

      — Тогда расскжи. Ой, бро-ось, я двно догдался, чм-м вы там в тв-ей келье занмались! Х-тя-я… она же не пстила тебя всвй сад прошлой зимой…

      — Хорошо, мы поговорим. Но только когда ты протрезвеешь.

      Клод направился к двери, но Жеан вдруг вскочил пошатнувшись и схватил его за рукав:

      — Пос-сди со мной. Знаешь, как мне над-ело трчать тут однму? Я нкому не н-нужн. Даж ты прихдишь только чтать нота-ации. И прверять, как я выучл всю эту дербе… дребде… Зчем она мне?..

      — Хорошо. Но прежде пообещай мне больше не пить сегодня.

      Жеан фыркнул «Общаю»; Клод помог ему вернуться на стул и сел рядом. Жеан уронил голову на руки и сидел, то и дело морщась.

      — Мне стоит извиниться за свои слова и действия несколько дней назад. Это было…

      — Оч-чнь интересно. Не дмал, что ты спбен на тако-ое. Стлько стр-р-расти!

      Клод поднялся, подошёл к нему и взъерошил его волосы.

      — Зачем это? — нахмурился Жеан. — Я уже не рбёнок.

      — Знаешь, я сейчас вспомнил… Кажется, послезавтра у меня не слишком занятой день. Мы посетим с тобой пару мест.

      — К-какие?

      — Узнаешь. Идём, Жанно⁴, пора спать.

      Он довёл Жеана до постели, помог ему лечь. И долго сидел рядом, задумчиво гладя его по голове.