До обеда оставалась ещё пара часов. Фролло отложил бумаги и взглянул в окно на башни собора. Он слишком редко в последнее время навещает приёмного сына. А ведь отчасти и его стараниями он всё ещё жив после того несчастного случая во время опытов. Но это же он, Квазимодо, смел навещать Эсмеральду без спроса, разговаривать с ней… Сейчас эта ревность показалась ещё глупее прежнего. Ведь она его. Вся, без остатка. И это он — не юный брат, не уродливый приёмный сын, не блестящий солдафон — касается её каждый день, владеет её телом, ему она говорит слова любви.

      Эти мысли вновь разгорячили кровь, уведя от первоначального предмета. Да, нужно зайти. Что бы там ни было, Квазимодо его приёмный сын и ничто этого не изменит. Эта связь слишком сильна.

      Путь до колокольни в северной башне прошёл незамеченным. В сторону алтаря смотреть было невыносимо. И ещё невыносимее оттого, что, совершив столь страшное преступление, взяв на душу столь страшный грех, Клод не чувствовал ничего. Разум и чувство долга вторили друг другу, говоря, что ему нужно немедленно порвать с ней, стребовать с епископа епитимью или даже извержение из сана и удалиться в самый далёкий и строгий монастырь, чтобы до конца дней замаливать свои прегрешения, — или сразу за порогом смерти его ждёт геенна огненная. Всякий раз эти размышления своим лицемерием вызывали у него чувство омерзения. И ни разу ещё эти голоса не одержали победу над пониманием, что пусть он и остаётся священником de jure — de facto он давно не священник. И случилось это задолго до появления Эсмеральды. Если он вообще был им — хоть один день.

      Сверху послышались голоса; Клод в нетерпении стал подниматься ещё быстрее. Один голос точно принадлежал Квазимодо — и это не удивительно. Но вот второй — кажется, женский. И так похож на её. Но это не может быть её голос! Фролло не дыша заглянул; она! Как они смеют? Что вообще происходит? От потрясения он едва не упал на ступени, но взял себя в руки и нарочно громко ступая поднялся на площадку.

      Эсмеральда тотчас обернулась, а Квазимодо, видно, заметив, подскочил и отпрянул от неё. Точно преступники, застигнутые стражей. Кажется, давно забытые злость и бессильная ярость, проснулись.

      — Какой сегодня светлый день. Так и тянет прогуляться и посмотреть на небо. Не так ли?

      — Вы правы, Кло… святой отец, — смущённо улыбнулась Эсмеральда. — А отсюда открывается такой замечательный вид! Париж отсюда кажется ещё больше.

      — Должно быть, так и есть.

      — Вы что же, никогда не смотрели на него так?

      — Это меня интересует куда меньше, чем… Кажется, тебе пора домой. Ты ведь в это время обычно читаешь. Я прав?

      Она недоуменно взглянула на него и, подойдя, сказала:

      — Что-то случилось? На вас лица нет.

      — Ступай в дом, — ледяным тоном отчеканил он.

      — Клод, пожалуйста, мы только говорили. Тебе не о чем волноваться. Или ты мне не веришь? Неужели я хоть раз посмела солгать, чтоб ты мне не верил?

      — И о чём же вы говорили?

      — О чём? О разном, — она пожала плечами. — Я рассказывала про книги, а он — про колокола и птиц. Это очень хорошо, когда есть, с кем поговорить.

      — Тебе не с кем?!

      — Конечно есть! Я говорю о нём. Он очень скучает по вас. И вообще. Здесь так жутко, когда остаёшься в одиночестве. Можно… как же там было написано?.. повредиться рассудком, вот!

      — Хорошо. А теперь иди.

      — И я не могу забыть, как он был добр ко мне, когда я только вернулась. Он, как и вы, ничего не требовал и просто был рядом. Хоть мне до сих пор это кажется слишком большой благодарностью…

      — Благодарностью?! За что? — Клод обжигающе взглянул на неё.

      — За одну мелочь. Это не важно, — отмахнулась Эсмеральда, но, ощущая по-прежнему его взгляд, продолжила: — Когда я жила у вас прежде, я ведь ходила в собор и поднималась на колокольню. Однажды я поднялась и увидела, что он не может встать с пола. Не помню, что он точно повредил себе… Я помогла ему сесть и позвала помощь, вот и всё.

      — Да, действительно мелочь… — он приложил руку ко лбу. — Ступай же!

      Эсмеральда встрепенулась и, коротко улыбнувшись Квазимодо на прощание, спустилась с колокольни. Она шла по собору и не могла перестать думать об этом странном разговоре. Что это было? Не может ведь это быть… ревностью! Нет, не может, глупости! Но… что тогда? Нет, наверное, всё же ревность. К Квазимодо? Как можно ревновать к нему? Нет, он не может, особенно к звонарю!.. А даже если и так, то разве плохо, что ей удалось успокоить его? Это хорошо.

      Людей почти не было: только исповедальня занята да какой-то священник беседовал с парой старушек на лавочке. Эсмеральда посильнее натянула платок на лицо и, быстро перебежав на другую сторону, прошмыгнула в Красные врата. Ветер дул изо всех сил; она присела на краешек фонтана. Она так недавно в этом городе, чуть больше двух лет, а сколько всего произошло! Наверное, больше, чем у некоторых за всю жизнь. А ещё скоро декабрь. Это ведь в декабре она снова решила танцевать перед собором. Зря это было? или нет? Кто скажет?..

      Нет, больше нельзя об этом думать. Клод прав: это осталось позади, это не важно. Теперь у неё другая жизнь, совсем другая. Мог ли кто подумать, что она будет такой? Все ошиблись: и Клопен, и мать, и даже она сама. Эсмеральда спрыгнула с фонтана и пробежала по улице, пританцовывая. Или это тоже осталось позади? Хорошо бы, нет. Да и Клода это, наверное, обрадовало бы…

      На следующий день Эсмеральда, как только Квазимодо отзвонил к утренней службе, поднялась на колокольню. Он сидел в своей клетушке и разматывал бинты на руках. Она тронула его за плечо:

      — Твой господин вчера… он ругал тебя?

      Горбун отвёл взгляд, помотав головой. Эсмеральда вновь коснулась его плеча.

      — Пожалуйста, не обижайся на него и не злись. Он очень переживает за меня, даже слишком сильно. Всё обязательно наладится. Ты должен знать, я так думаю, — она тяжело вздохнула, — я… мы… Он мне ближе других. Ты ведь понимаешь меня? Прости, я сделала тебе больно. Но ты заслуживаешь знать.

      — Я догадывался, госпожа, — тихо отвечал Квазимодо. — Спасибо.

      — Когда же ты перестанешь называть меня госпожой? — Эсмеральда всплеснула руками и поникла. — Я не могу приказать своему сердцу. Не знаю, хорошо это или плохо.

      — Если вы правда любите моего господина, если он правда любит вас…

      — Это так, Квазимодо.

      — Тогда я должен только пожелать вам счастья.

      — А ещё он любит тебя, — она улыбнулась. — Ты очень дорог ему… и мне.

      — Спасибо, госпо… Эсмеральда, — вполголоса сказал Квазимодо и отвернулся. — Скоро мне звонить. Идите. Или оглохнете, как я.

      Она легко обняла его и вышла. На душе стало легче, будто прежде ей на грудь давили коленом — и вдруг перестали. Как жаль, что он… такой. Клод сказал как-то — кажется, когда они возвращались в Париж, — что Господь каждому даёт испытания по силам. И что в этом есть Его замысел… Но за что, зачем он сделал Квазимодо таким? Неужели в этом заключается Его замысел? Как это жестоко! Хорошо, что Клод не может прочитать её мыслей: эти ему точно не понравились бы.

      Эсмеральда вернулась в дом. Слуги уже ушли, с Жеаном она не встречалась несколько дней подряд. Но Клода это, казалось, не расстраивало — даже наоборот. Значит, и ей не о чем переживать.

      В комнате её дожидалось платье, ожидающее починки. Хоть какое-то занятие удалось себе оставить. Но Эсмеральда к нему даже не прикоснулась: заперла дверь, расчистила пятачок в центре комнаты и… осталась стоять столбом. Но не могла же она забыть, как танцевать! Она со злости топнула ножкой и крутанулась на месте. Тут же и руки, взлетев, сплелись над головой. Шаг за шагом Эсмеральда вспоминала движения, каждое новое удавалось лучше предыдущего. Пусть танец был и не такой же грациозный, но она танцевала — и это главное. Наконец она остановилась, переводя дыхание. Пока что хватит, для первого раза это не так уж и плохо, а завтра она будет танцевать ещё.

      До самого вечера она просидела за шитьём, прервавшись лишь для обеда. Сегодня всё ей казалось лучше, чем прежде: дом — уютнее, еда — вкуснее, шитьё — интереснее. Часы пробили пять раз. Эсмеральда отложила рубашку и спустилась на первый этаж. Лёгкий ужин уже накрыли, но слуг видно не было. Интересно, они точно существуют? Она хихикнула и устроилась в кресле перед горящим очагом. Вскоре хлопнула входная дверь, и в комнату вошёл Клод.

      — Ты ещё не ужинала? — спросил он, садясь рядом.

      — Нет, я вас ждала. На улице сегодня очень холодно?

      — Гораздо теплее, чем вчера. Жеан ещё не вернулся?

      — Нет, и в обед тоже не приходил. — Она встала с кресла. — Давайте есть, вы же голодны.

      За едой она постоянно чувствовала на себе его вопросительный взгляд, но молчала, и он тоже. Что его так привлекло? Она ведь всё та же, ничего не изменилось. А он смотрит так, будто на ней рога выросли. Но, когда они перешли к десерту, Клод всё-таки спросил:

      — Что у тебя сегодня произошло? Ты так сияешь… Должно быть, что-то очень хорошее? Встретила какого-нибудь старого знакомого?

      — Нет. Но… вы правы, кое-что произошло, — улыбнулась она, глядя в пол. — Я… я сегодня… танцевала. Понимаете? Думала, никогда больше не получится, но…. Я снова могу!

      — Ты — что? Это шутка? — он поставил нетронутый бокал на стол; она помотала головой. — Надеюсь, не на улице? Ты ведь сознаёшь, что это…

      — Я танцевала, Клод! — воскликнула она и в мгновение оказалась рядом с ним. — Я могу! Понимаешь? Порадуйся же за меня!

      — Я рад, — улыбнулся он, — но обещай мне не танцевать на улице.

      — Не буду, потому что не хочу этого. Больше не хочу, — она вернулась на своё место.

      — Хорошо, пусть так. Эти… грязные зеваки не должны видеть тебя такой.

      — Клод, я тут подумала… Ты, наверное, тоже думал об этом… Что с нами будет, если… если я пойму, что ношу ребёнка?

      — Ты что-то подозреваешь? — он пронзительно взглянул на неё. — Эсмеральда?

      — Нет, просто подумала: что мы тогда станем делать? Мы же не сможет растить его здесь, да?

      — Я уже говорил тебе, что давно не чувствую себя священником. Думаю, мне стоит поговорить с епископом и снять сан. В свете истории с Её Высочеством… Не думаю, он будет против. Тогда мы сможем уехать отсюда беспрепятственно.

      — Но Клод, это же… Ты ведь лишишься всего, тебя будут… Нет, это… так нельзя! И Жеан… Как он будет без тебя? Нет, нет, это плохая мысль.

      — Предоставь решить это мне, не думай об этом, — он подошёл к ней со спины и легко поцеловал в шею. — А что до Жеана… Он достаточно взрослый. В его возрасте я давно жил один. Впрочем, не будем сейчас об этом. Уже поздно, идём спать.