— Вильфор? Этого не может быть! — возмутилась маркиза де Сен-Меран. — Никого не осталось, все сложили головы в Революцию!

      — Может, кто-то и уцелел, — миролюбиво предположил ее супруг. — Сколько мы в эмиграции слышали историй о чудесных спасениях?

      — Он рассказал вам эту сказку? — с подозрением нахмурилась маркиза.

      — Он ничего мне не рассказывал, — маркиз был терпелив. — Он просто представился. Я тогда, признаться, лишь отметил, что фамилия знакома, но не стал уточнять. Он очень молод, так что вряд ли помнит что-нибудь конкретное.

      — Я не хочу видеть его на нашем приеме, — продолжала сердиться маркиза. — У нас соберется столько приличных людей — и вдруг среди них окажется самозванец?

      — Но, дорогая, я ведь уже пригласил его, — возразил Сен-Меран. — Он так помог мне, без его советов и рекомендаций мы, вероятно, увиделись бы только в следующем году: до зимы я бы не управился, а вызывать вас по распутице я бы не рискнул.

      Маркиза все еще хмурилась, отчего ее высокий белый лоб прорезали глубокие морщины. Она бросила на мужа взгляд, полный холодного неодобрения, но тот лишь улыбнулся. Слишком хорошо Сен-Меран знал нрав своей супруги, чтобы верить в длительный гнев: маркиза была вспыльчива, но близким и любимым людям быстро все прощала.

      — Ну хорошо, — сказала наконец маркиза. — Пусть он приходит. Я его встречу… и посмотрю на него.

      — И, быть может, увидите знакомые черты, — усмехнувшись, маркиз вовремя покинул комнату, чтобы не утонуть в волне праведного возмущения своей супруги.

      Жерар держался безукоризненного спокойно, но под небесно-голубым сюртуком его сердце билось отчаянно быстро. Его неплохо приняли в Марселе, ему удалось в кратчайшие сроки сойтись с сослуживцами и завоевать доверие и уважение непосредственного начальника. Жерар даже начал потихоньку обрастать связями в небольшом местном свете, однако нынешний прием должен был затмить все предыдущие достижения.

      Все, что Вильфор успел узнать о Сен-Меранах, было прекрасно. Эта семья находилась на хорошем счету у короля и имела определенный вес при дворе. Их знакомые и друзья — люди высокого круга, все старая, в основном вернувшаяся из эмиграции знать. Жерар осознавал, что окажется на предстоящем приеме самой неоднозначной персоной. У него не имелось ни громкого имени, ни заслуг перед короной. Он не мог похвастать благородной историей или поделиться трагическими воспоминаниями. Однако это был тот самый мир, в который Вильфор так стремился — и он был твердо намерен не упустить свой шанс.

      Жерар был настроен решительно, однако, увидев маркизу де Сен-Меран, слегка оробел. Эта высокая, прямая, пожилая дама выглядела весьма грозной — пожалуй, куда более грозной, чем принято изображать саму Фемиду. И взгляд ее был настолько холодным, что воодушевление едва не испарилось под ним.

      — … представить этого замечательного молодого человека, — как ни в чем не бывало говорил маркиз де Сен-Меран, словно не замечая возникшей неловкости.

      Жерар изящно поклонился надменной даме, за что получил изысканно вежливый кивок.

      — Мой муж весьма лестно отзывался о вас, — произнесла маркиза красивым грудным голосом. — Он так расхваливал ваши достоинства, что заинтриговал меня.

      — Ну что вы, — отозвался Жерар. — Уверен, что маркиз был излишне добр…

      — Мой муж редко ошибается в людях, — положительная характеристика плохо вязалась с ледяным взглядом. — Поэтому я просто мечтала пообщаться с вами лично.

      — Почту за честь, — Жерар снова поклонился и позволил увлечь себя в сторону.

      Он не заметил, что Сен-Меран посмотрел ему вслед с искренним сочувствием, зато всего через несколько минут убедился, что маркиза и сама могла бы блестяще занимать пост королевского прокурора. При этом свои вопросы она умудрялась задавать с такой безупречной непринужденностью, что со стороны их разговор вполне мог показаться обычной светской беседой.

      — Кстати, вы видели наш парк? — внезапно меняя тему, поинтересовалась маркиза. — Осенью осталось не так много цветов, но в тех, что все еще цветут, есть свое позднее очарование.

      И, словно вспоминая что-то, она негромко, но с чувством произнесла:

      — Осенние цветы цветут печально,

      Им не увидеть торжества весны…

      Она запнулась, словно позабыв продолжение, и Жерар машинально закончил за нее:

      — Но это вечное тебе напоминанье,

      Как были мы дружны: и я, и ты.

      — Надо же! — в светло-серых, почти бесцветных глазах маркизы лед будто слегка оттаял. — Откуда вы знаете эти стихи?

      Вильфор недоуменно сморгнул.

      — Я… погодите-ка… — ответил он, потерев висок. — Я, признаться, мало интересуюсь стихами, но эти я помню вот уже много лет.

      Маркиза не торопила его, стоя возле с безмятежным видом. Совсем рядом красовалась ваза с букетом осенних цветов, и Жерар в задумчивости уставился на нее.

      — Ну конечно, безвременники!.. — произнес он чуть слышно и едва заметно покраснел. — Простите меня, маркиза. Должно быть, я дурной сын. Эти стихи я видел в альбоме моей матери — и там как раз рядом был вложен цветок безвременника. Помнится, я еще удивлялся, к чему он: ведь растение многолетние, и следующую-то весну оно увидит.

      Маркиза печально улыбнулась, и ее холодность растаяла окончательно.

      — Значит, вы сын Габриэль? — уточнила она мягко.

      — Да, — ответил Жерар, и краска сошла с его лица, уступив место бледности.

      Маркиза словно не заметила этого, она лишь кивнула в такт своим мыслям.

      — Эти стихи в ее альбом записала я, — произнесла она в конце концов. — И цветок тоже я вложила. Это было за месяц до ее свадьбы. Я не могла там присутствовать, и мы с нею прощались… Как выяснилось — на много-много лет.

      — На всю жизнь, — поправил ее Жерар. — Матушка умерла… более десяти лет назад.

      — В эмиграции? — цепкий взгляд маркизы заставил его потупиться.

      — Нет, — покачал он головой. — Отец не позволил нам уехать. Мы жили в Париже.

      — Вы взяли себе фамилию матери, — маркиза не отводила взор. — Значит ли это, что имя отца для вас неприемлемо?

      Жерар внезапно очень четко осознал, что здесь, в гостиной светлого особняка, сейчас совершится резкий поворот в его жизни. Или — не совершится. Все будет зависеть от того, что он ответит этой старой женщине — и как ответит. Жерар заставил себя посмотреть ей в глаза и очень спокойно произнес:

      — Моя мать вышла замуж за парижского адвоката. Через год после моего рождения он горячо поддержал бунтарей и был среди тех, кто брал Бастилию. Он бежал из Парижа, когда казнили жирондистов, и вернулся вместе с Бонапартом, который сделал его сенатором. Он сильный и отчаянно смелый человек, маркиза, и как человеком я не могу им не гордиться. Однако он недальновиден в политическом плане, он не в состоянии разглядеть величия короля и преимущества монархического строя. Мы не сходимся с ним в подобных взглядах и стоим по разные стороны баррикад. Моя мать всегда сохраняла преданность короне, несмотря на то, что отец заставлял ее склоняться перед узурпатором, и ее пример вдохновлял меня, даже когда я лишился ее наставлений.

      Он видел, что на маркизу произвела впечатление его речь: достаточно пылкая, чтобы затронуть нужные струны в душе, но все же достаточно сдержанная, чтобы не показаться напыщенной. Однако Жерар не успел услышать ничего в ответ, потому что за его спиной восхищенно вздохнули.

      — Какие прекрасные слова! — тихонько прошептал чей-то нежный голос. — Какие чудесные слова!..

      Жерар обернулся — и замер.

      Перед ним стояла высокая тоненькая девушка в простом и одновременно изысканном светло-голубом платье. Прозрачное лицо окаймляли пепельные локоны, а огромные, широко распахнутые глаза своим цветом соперничали с лепестками безвременника: они были такого же волшебного синевато-лилового оттенка. Жерар, онемев, смотрел в эти глаза и не замечал, что сердце его бьется где-то в самом горле.

      — Рене, мы заняты разговором с господином де Вильфор, — маркиза впервые соизволила назвать гостя по имени, признав наконец за ним право называться так. — А впрочем, хорошо, что вы подошли. Господин де Вильфор, моя дочь Рене де Сен-Меран.

      Речь неохотно возвращалась к Жерару, и язык с трудом ворочался во рту, когда он заставил себя произнести:

      — Я счастлив познакомиться с вами…

      Рене ответила ему смущенным взглядом, отчего ее бледные щеки порозовели. Ей не удалось вымолвить ни слова, но ее удивительные глаза вполне отчетливо произнесли: «Я тоже».

      — Рене, я нахваливала господину де Вильфор наш сад, — заявила маркиза. — Так будьте же столь любезны, покажите ему все сами.

      Если бы Жерар в этот момент был таким, каким переступал порог этого дома, он бы возликовал. Гордая и надменная маркиза де Сен-Меран отправила с ним свою дочь, демонстрируя этим свое полное доверие. Его приняли, его впустили в заповедный круг!

      Однако сейчас ни одной четко сформулированной мысли не осталось в голове Жерара. Какие-то лихорадочные обрывки скакали и мелькали, словно в чехарде, сталкиваясь и разлетаясь на новые осколки. Все вокруг плыло и растворялось в тумане, оставляя нетронутым лишь светлый образ посередине. Жерару страшно было даже дышать: казалось, рядом с ним легким шагом идет сама богиня.

      Ни разу доселе ни одна девушка не заставляла биться его сердце чаще. Жерар знал женщин, его отец подошел к этому вопросу со всей присущей ему практичностью и энергией. И — с черным юмором, в насмешливой форме очертив границы, в которых молодому человеку возможно, достойно и безопасно для здоровья удовлетворять потребности своего тела. И, разумеется, в отдаленных планах Жерара стояла женитьба на какой-нибудь «подходящей» девушке: когда-нибудь потом, когда он твердо встанет на ноги и сможет позволить себе семейную жизнь.

      Однако ни разу за свои двадцать пять лет Жерар не влюблялся. Вездесущий господин Нуартье, который знал о сыне даже это, иногда называл его «сушеной рыбой» и «ходячей мантией». Жерар лишь равнодушно пожимал плечами. Он достаточно насмотрелся на приятелей, теряющих от влюбленностей головы, и вовсе не желал, как они, выставлять себя на посмешище. Его чувства молчат, не смея заглушать голос разума? Ну так и прекрасно!

      Рене де Сен-Меран перевернула этот старый надежный мир в один миг. Ей достаточно было только взглянуть своими глазами цвета лепестков безвременника — и сердце, всегда бившееся ровно и спокойно, заколотилось.

      Жерар даже не подозревал, что рождает в девушке, идущей рядом, точно такие же эмоции. Тихая девочка, поздний ребенок, выросший у пожилых родителей в эмиграции, она, несмотря на свои двадцать лет, только начинала постигать окружающий мир. Глубокая осень на юге Франции так же не походила на осень в Лондоне, как и молодой человек, чья пылкая речь затронула глубинные струны в девичьей душе, не походил на всех, кто встречался Рене раньше.

      Считалось, что мадемуазель де Сен-Меран показывает гостю сад, но на деле эти двое лишь растерянно бродили по аллеям, не глядя на цветы и не произнося ни слова. Лишь их чуть прерывистое дыхание срывалось с губ в унисон.

      — Однако, это уже слишком, — маркиза хмурилась, но на сей раз у нее отчего-то не получалось выглядеть по-настоящему сердитой. — Рене достойна куда лучшей партии!

      Ее взгляд был устремлен в сторону софы, на которой сидели ее дочь и Жерар де Вильфор. Они почти по-детски склонили головы над каким-то альбомом, и воздушные пепельные локоны едва ли не касались густых черных кудрей.

      — Господин де Вильфор, — если прислушаться, в тихом голосе Рене возможно было разобрать слова, — те стихи, что вы написали в мой альбом — это же сонет Шекспира!

      — Да, но вы не говорили, чтобы стихи были обязательно моими, — столь же чуть слышно возражал Жерар. — И, поверьте, вы только выиграли: месье Шекспир писал гораздо лучше меня!

      — Ни за что не поверю! — не согласилась Рене. — При вашем-то красноречии!

      — Но прозой, прозой! — шутя, отбивался Вильфор. — Ни в коем случае не стихами. Вы представляете лица всех участников процесса, если я вместо речи начну читать поэму?

      Рене негромко рассмеялась и покачала головой, отчего ее локоны взметнулись пушистым облаком.

      Маркиза смотрела на свою дочь со смесью умиления и отчаянья. Сен-Меран перехватил этот взгляд и, подхватив супругу под локоть, отвел ее подальше, чтобы не мешать своим разговором болтовне молодых людей.

      — Вы сами видите, — произнес он, когда те уже не смогли бы их услышать, даже если бы не были столь заняты друг другом, — Рене буквально расцвела.

      — Климат, дорогой, климат! — горячо, но не очень уверено возразила маркиза. — Рене совершенно не подходил воздух Лондона, я всегда это говорила! А здесь, на южном побережье, ей сразу стало лучше.

      — Климат — да, — не стал в этом спорить Сен-Меран. — Но так же и влюбленность, разве я не прав?

      — Ну а кто привел его в наш дом? — совершенно не логично перескочила на другую тему маркиза. — Этого мальчишку, без имени, без положения!..

      — Допустим, имя у него есть, — не согласился ее муж. — Положение он себе сам создаст: я видел его в деле и говорил о нем со знающими людьми. Вильфор далеко пойдет… особенно, если кто-нибудь поможет ему на первых порах. И у него, заметьте, даже состояние есть. Не очень большое, но зато абсолютно независимое. Вы знали, что Нуартье добился от узурпатора, чтобы тот восстановил счета Вильфоров, и по достижении сыном совершеннолетия передал их в его распоряжение?

      — Не произносите при мне этого имени! — возмутилась маркиза. — Вот и еще одна причина, почему этот молодой человек не является подходящей партией для нашей дочери!

      — Однако Вильфор не поддерживает связи с отцом, — спокойно заявил Сен-Меран. — Он тверд в своих убеждениях. Если он что и унаследовал от отца, то не его взгляды, а упорство в отстаивании своих.

      — Он будто околдовал вас! — маркиза всплеснула руками. — И вас самого, и нашу бедную девочку! Видит бог, я хотела бы быть снисходительной к сыну Габриэль, ведь, в конце концов, мы были когда-то подругами… Но это было слишком давно, а его отец все еще в настоящем!

      — Но не ждать же, пока он умрет, — Сен-Меран философски пожал плечами. — Судя по тому, что я о нем слышал, он переживет еще нас всех, включая молодое поколение. Тем временем у Вильфора прекрасные карьерные перспективы, а главное — он любит нашу дочь и любим ею.

      — Вы забыли еще кое о чем, — обреченно вздохнула маркиза.

      — О чем же?

      Маркиза бросила еще один печальный взгляд в сторону дочери и молодого человека, сидящего рядом с нею. Он совершенно не походил на мать, скорее всего, внешность досталась ему от отца, которого маркиза де Сен-Меран никогда не видела, но заочно ненавидела. И все-таки, будучи женщиной, она не могла отрицать очевидного.

      — О том, чего мужчины никогда не замечают, — признала она наконец вслух. — О том, что господин де Вильфор еще и очень красив.

      Ее муж слегка растерялся от такого заявления.

      — Извините, я не совсем вас понимаю, — сказал он. — Вы ставите ему это в плюс или в минус?

      — Если он будет любить Рене — то в плюс, — горько усмехнувшись, заявила маркиза. — Но если однажды он ее разлюбит…

      И она покачала головой. Маркиз перехватил ее ладонь и очень мягко поцеловал.

      — Я тоже волнуюсь за Рене, — признался он. — И даже больше вас, ибо меня кидает в дрожь при одной мысли, что придется отдать мою маленькую девочку другому мужчине. Но мы не вечны, дорогая. Рене нужен муж, причем такой, который всегда будет с нею. Такой, который будет уважать и чтить ее семью, такой, который будет нам благодарен за сокровище, доверенное ему. Ей не нужен военный, которого могут убить в любой момент, ей не нужен придворный, занятый только собой, ей не нужен блестящий аристократ, для которого она станет лишь очередной игрушкой.

      — Ну хорошо, — после невыносимо долгой паузы согласилась маркиза. — Я уступлю вам. Но только если Вильфор убедит меня, что он не отступит ни от короля, ни от нашей дочери.

      — Отлично! — на радостях Сен-Меран вновь поцеловал ладони своей супруги. — Тогда, пожалуй, мы назначим помолвку на двадцать восьмое февраля.

      Маркиза усмехнулась, глядя на довольного мужа.

      — Не стану с вами спорить, — покачала она головой. — И буду от души надеяться, что этот день Вильфор запомнит на всю свою жизнь.