Предавали сотни раз. Вырос, окружённый человеческим лицемерием, гнилью, привыкший к постоянному обману. И, на удивление, был поражён до глубокого ступора, когда Дазай направил на него пистолет.

— Д-Дазай-сан? — на грани шёпота. Надломленно, потерянно. Осаму бы улыбнуться, якобы выстрелить, засмеяться от реакции на игрушку, но он не сделал ничего. Вес пистолета тяготил, но рука не дрогнула. Взгляд не прояснился. Его холод пробирался в самое нутро. Накаджима дрожал. Дуло пистолета опасно поблёскивало в лучах вечернего солнца. Смотрело на него кровожадно и будто стискивало горло – дышать получалось едва ли. Всё внутри словно заледенело.

— Сдавайся. Игры закончились.

Дуло пистолета едва наклонилось вниз и вернулось в исходную точку, направленное прямо меж глаз. Ацуши неверяще повертел головой. Шаг вперёд, доверительный, наивный. Руки тянулись к нему, к Дазаю, в стремлении обнять, прижаться со всех сил и спрятаться от абсурда, накрывшего мир. Накаджима едва ли не смеялся. Получалось только терпеть мокрые дорожки на щеках.

Сердце Осаму билось ровно. Он делал это сотни раз, ликвидация неугодных — обыденность. И перед ним сейчас не мальчик, перевернувший его мир, не тот, кто постепенно возвращал желание жить, не Ацуши, убедивший его, что он не один. Перед ним был никто. Кто-то безликий. Неугодный.

— Вы не можете, — уже шёпот. Ацуши не моргал, смотрел во все глаза на Дазая – старался уловить во взгляде хотя бы искорку былого тепла. Хоть как-то прочесть в нём притворство, шутку, очередную проверку. Что угодно.

— Это снова тест? Дазай-сан, пожалуйста, остановитесь, я не смогу, — срываясь. Оглушительное молчание – ответ. Человек напротив не шелохнулся, не моргнул, продолжал отстранённо наблюдать за Ацуши. Уже на грани истерики. Все слова – в воздух, без ответа, будто Накаджима и вовсе ничего не говорил. Будто его и не было. Он откровенно всхлипывал, ронял кристаллики-слёзы на сухой асфальт и смотрел в ответ. Теперь тоже молча.

Шум волн, оказалось, мог быть оглушительным. Ацуши никогда не думал об этом. Дазай тоже узнал только сейчас. Крик чайки вспорол воздух.

— На колени. Либо сопротивляйся.

Поднялся ветер. Полы чёрного плаща развевались, шуршали, и Дазай стал походить на хищную птицу, размахивающую крыльями. Слова будто сотрясли тихий пустующий порт. Накаджима покачнулся.

— Дазай-сан, пожалуйста, — надломленный полушёпот. Накаджима не смог бы драться. Не с ним. Он просто шептал, надеялся на благоразумие, какое-то чудо. Хотя бы один в Портовой мафии должен быть с душой. Хотя бы он. Пожалуйста, пусть это будет он. В ответ тишина. Гробовая, предсмертная. Дазай не двигался. Идеальная прямая спина, жёсткий взгляд вместо тёплых улыбчивых глаз. Он весь казался Ацуши абсолютно чужим. Но он всё равно, игнорируя внутренний крик, с глухим ударом коленей об асфальт, склонился. Сдался без боя, подставил голову под дуло пистолета и не верил такому Дазаю. Что-то внутри оборвалось окончательно. Он стоял, возвышаясь над ним, с властным хладнокровием, бесчувственный и предающий. Ацуши верил ему даже сейчас, не мог иначе, потому что в жилах текло абсолютное доверие, сердце из раза в раз качало непреклонную уверенность, что Дазай всегда защитит. И Накаджима верил каждой частичкой себя даже на краю собственной жизни, в руках у Дазая. Тот смотрел без капли тепла, без крупицы прежнего понимания, и Ацуши не видел в нем ничего. На закате существования, Накаджима неотрывно смотрел в глаза своему уходящему солнцу. То навсегда заледенело.

Одинокий выстрел громом пронёсся по округе, жестокий и страшный. За ним глухо опало тело преданного до конца, любящего так искренне, Ацуши Накаджимы. Дазай чувствовал, что умер следом. Перед ним лежал труп Ацуши. Закат отливал алым.