Help me, save me from nightmares

***

Алан регулярно просыпается с криками. Подскакивает на просторной двухспальной кровати весь в холодном поту и слезах, чувствуя неприятно прилипающие к телу потертую серую футболку и спальные клетчатые штаны, облегающие его, словно вторая кожа. Его длинные черные волосы растрепались и спутались, спали на осунувшееся лицо занавеской, закрыв ему обзор на происходящее в темной комнате. Неотступный страх спирал грудь, воздух выходил толчками, и казалось, что скоро он потеряет сознание от испуга и нехватки кислорода. В самом темном углу — между дверью и столом, заваленном его тетрадями с конспектами и учебными принадлежностями, — запищали фантомы-крысы, засверкали своими красными глазками-пуговками, готовясь кинуться на него, как кидаются на беззащитную антилопу пумы или львы.

В его кошмарах бывшая приемная мать снова запирает его в темном, сыром подвале её частного одноэтажного дома, полном крыс и тараканов, укусы которых он чувствует, как наяву. Они пищат и бегут на него, а темнота не позволяет мальчику, одетому лишь в плавки и дрожащему от пронизывающего насквозь холода, увидеть их и предотвратить появление на теле нового болезненного следа от их мелких, но от этого не менее острых зубов. Алан чувствует запах плесени и сырости; осязает, как холодный бетон обжигает голые чувствительные ступни, и слышит визг грызунов, на которых он мог наступить в темноте, пытаясь спастись от других. Они кусали его за стопы, намереваясь откусить от него кусок и насытиться человеческим мясом.

Герман приходит быстро. Плавно, без единого скрипа открывает хилую дверь в его спальню и останавливается на пороге, устало осматривая младшего, прижимающего ко рту край одеяла в попытке успокоить истеричную икоту и заглушить собственные слезы. Его лицо не менее уставшее, чем у самого Алана, от чего парню становится стыдно: Герман всегда приходит к нему, словно не три часа ночи и не время крепко спать и видеть десятый сон.

Но он приходит всегда. Что бы ни случилось.

Садится осторожно на кровать со стаканом воды в руках, и Алан дрожащими руками принимает холодный хрусталь из рук Германа, впивается в него губами, несмотря на конвульсивно сжимающееся в тисках горло. С всхлипами и скулением жмется к старшему после этого, обвивая его тонкими руками и почти забираясь на колени в поисках защиты и подтверждения того, что новые крысиные укусы не появились на его тощем теле, не зияют на нем красными, болезненными полумесяцами, кровоточащими ранками. А Герман обнимает его в ответ, бережно и крепко. Так, чтобы не напугать или оттолкнуть его, но вселить в него хоть немного уверенности и силы, которые необходимы ему каждый раз после кошмаров.

— О-они кусают меня… — дрожащим голосом шепчет Алан на чистом английском. Он никогда не знал немецкого, хоть приемная семья, в которой он живет уже третий год, собиралась возвращаться в Германию после его выпускного. — В-везде… я чувствую их под одеждой… Они лезут из темноты и бегут на меня. Они внутри меня. Г-герман, помоги мне, прошу…

— Это всего лишь кошмар, — спокойно повторяет Герман по-английски раз за разом, стоит Алану начать пересказывать сон так, словно это происходит с ним прямо сейчас, а не в глубине искалеченного сознания. — Их нет, Алан.

Герман начинает осторожно прикасаться к нему, чтобы убедить Алана в нереальности его кошмаров, в отсутствии отвратительных мокрых крыс из темных углов подвала. Ощупывает спину, бока, тонкие руки с плеч до запястьев — всё, до чего может дотянуться и не вызвать у парня негативной реакции. Заныривает под тонкую футболку и вырисовывает на белоснежной коже незатейливые узоры и спирали, чувствуя его дрожь и мурашки, пробегающие по его слабому телу непрерывными волнами. Ощупывает так, чтобы горячие прикосновения можно было почувствовать и вовремя предупредить его о пересечении границ дозволенного.

Губы нерешительно опускаются к оголенному плечу младшего и оставляют поцелуй-бабочку, ощутить который было почти невозможно из-за его легкости и нежности. Алан вжимается в Германа сильнее, крепко цепляется цепкими, как паучьи лапки, пальцами в его рубашку с закатанными рукавами и упирается лбом ему в шею, концентрируясь на легких прикосновениях старшего, чтобы успокоиться.

Он больше ничего не говорит, только безмолвно сидит, укачивая Алана в объятиях, словно дитя, и хриплым ото сна голосом напевая заевшую немецкую колыбельную, которую мать пела ему в раннем детстве. До того, как разочаровалась в нем из-за ничего и прозвала «ошибкой» ни за что. Целует его в макушку, пахнущую его — Германа — шампунем, и укладывает обратно в кровать, укрывая одеялом и подталкивая его под Алана, чтобы «защитить» его от крыс из кошмарных сновидений, которые всё равно доберутся до него в следующий раз, который он способен разве что отсрочить.

— Н-не уходи, — запинаясь, истерично шепчет Алан, хватая его за запястье и притягивая ближе к себе, когда Герман уже поднимается с кровати и собирается вернуться к себе в спальню. — С-с тобой они не приходят. О-они тебя б-боятся.

— Я такой страшный? — слабо улыбается Герман, всё-таки перелезая через Алана, лежащего на краю кровати и забираясь под теплое одеяло.

Алан ему не отвечает. Прячет лицо, покрасневшее от пробившегося через усталость и страх стыда, в пуховой подушке, но вскоре неловко пододвигается ближе к Герману и укладывает голову ему на грудь, чтобы услышать его сердцебиение и успокоиться полностью. Герман невероятно горячий, согревающий по сравнению с вечно анемичным Аланом, замерзающим даже в тридцатиградусную жару. Жмется к нему, как маленький ребенок в ожидании сказки и защиты от родителя, и чувствует, как постепенно начинает засыпать, сжимая Германа в объятиях одной рукой, спрятав кулак второй под подушкой.

А Герман просто лежит на спине, уставившись в панорамное окно, открывающее вид на красоты ночного Берлина и его центра. Его рука нашла место в спутанных волосах Алана; он массирует кожу его головы, успокаивая все ещё заикающегося после истерики младшего и усыпляя его.

— Ещё рано. Попробуй заснуть, — шепотом произносит Герман, напоследок вновь поцеловав Алана в мягкую макушку. — Они больше не тронут тебя.

Для Алана Герман стал спасением. Единственным, кто решился помочь ему и защитить от всех тех кошмаров, преследующих его с самого детства со времен первой приемной семьи, в которой он провел четыре адски долгих года, полных мучений как психологических, так и физических. Герман проявил к нему нежность и сострадание, подарил ему веру в жизнь, даже находясь на другом континенте, в Европе, оторванной от Америки Атлантическим океаном.

А сейчас он рядом. Лежит с ним и гладит по голове, вселяя в Алана надежду на хорошее и светлое.

Для Германа Алан стал первым, о ком он решил позаботься, как о младшем брате, которого у него никогда не было. Человеком, которого Герман искренне полюбил и ради которого он был готов броситься в огонь и в воду. Спасти его от любой угрозы этого мира.

И он был несказанно рад, что Алан любит его и дорожит им в ответ.