Под мирное жужжание кофемашины можно было уснуть прямо стоя, и Петра была даже рада, что столкнулась в офисной кухне с навязчивой коллегой, иначе непременно бы задремала.
Кофе лился серовато-коричневой полосой по белой молочной пене и как будто отражал собой жизнь офисного работника.
— А что муж?
Петра сдержала тяжелый вздох.
— Нормально. Решил сменить работу.
— Бегает по собеседованиям?
Она согласно засмеялась, просунула холодные пальцы в ручку кружки и с наслаждением прижала их к горячей керамической стенке — стало почти больно.
— А дети?
Кофе был уже готов, но нельзя же уйти в середине разговора?
— Младшая как раз пошла в детский сад. Просто чудо, как нам удалось получить место в таком юном возрасте, — Петра поднесла кофе ко рту, но не глотнула, а только сделала вид. Каждая капля драгоценного напитка должна была быть выпита за рабочим столом, иначе не получится сосредоточиться на заданиях. — Старшая готовится в гимназию...
— А я думала, они погодки у тебя.
Коллега наверняка даже не помнила, есть ли у Пети дети, и просто лепила вопрос о них в каждый разговор у кофемашины.
Хотелось вернуться к своему компьютеру, но нельзя же просто развернуться и уйти, верно?
— А что твои? Как отпуск прошел?
Коллега пустилась в рассказ, а Петра улыбалась, нюхала кофе и пыталась вспомнить, как же эту общительную женщину зовут.
***
С появлением шефа в кабинете затихла привычная клавиатурная музыка, и вовремя: еще чуть-чуть, и Петра точно уснула бы прямо за столом под мирное постукивание клавиш.
— Пани Влчкова, — вежливо улыбаясь, сказал шеф, глядя при этом практически в противоположную от Петры сторону, — необходимо выехать на квартиру.
Обычно полевую работу доверяли более молодым и бойким коллегам, так что Петра даже не сразу поняла, что это говорили с ней. Да и в самом деле, даже спустя более десяти лет в браке она все равно не могла привыкнуть к новой фамилии. Она...
Шеф ждет.
— Конечно, я готова, — ответила Петра, откатываясь на стуле назад. — Адрес?
— Сватоплукова, это довольно далеко, но на вашей машине доедете без проблем, — шеф развернулся на пятках и пошел к двери. — Протокол 31-А.
Петра смотрела ему в спину и медленно погружалась в симфонический стук клавиатур коллег.
У нее не было водительских прав.
***
Протокол 31-А был самым неприятным из всех, по которым приходилось делать выезды. Петра с большим удовольствием бы мыла туалеты, чем занималась этим печальным делом; особенно с тех пор, как у нее самой родились две дочери. Трамвай пришел забитым под завязку, но если прижаться к поручню и встать на цыпочки, то поверх голов других пассажиров можно смотреть в окно, на сливочно-желтый город, и почему-то в старых извилистых улочках и побледневших фасадах домов ей виделись косы и пестрые платья ее девочек.
Ее девочки.
Пыль в старом подъезде дома номер семь видела, наверное, еще королей, по ступеням подъезда ступал по меньшей мере святой Вацлав. Все прочие двери были запечатаны — немало людей сегодня проспят работу! — а возле единственной открытой квартиры маячили знакомые лица: Петра точно узнала пару коллег из отдела контроля за магической деятельностью и одну женщину-надзирательницу из карцера, с которой уже виделась на другом выезде по 31-А. Как же ее звали? Анежка? Анна? Алена?
— А-а, Петра! — улыбнулась надзирательница, заметив приближавшуюся женщину. — Извините, у нас возникли небольшие технические неполадки. Хи-хи. Вы меня помните? Я Ева, мы с вами виделись где-то с полгода назад...
Ева была маленькой, худой и очень коротко стриглась, но при этом поразительным образом умудрялась заполнять собой все пространство вокруг: куда ни глянь, наткнешься на Еву. Вот и теперь Петра хотела перешагнуть через порог, но Ева выросла перед ней, словно из-под земли; Петра попятилась и наткнулась спиной на Еву.
Интересно, эта женщина замужем?
— Придется подождать, — мягко произнесла Ева, взяв Петру за плечо. — Мы еще не закончили.
Она отвела Петру в сторонку, к окну, через которое можно было любоваться соленым пасмурным небом и безрадостным грязным внутренним двором. На подоконнике сидел ребенок; он был одет в несуразно большую толстовку, широкие джинсы и по-видимому неподходящего размера ботинки — либо же обладал на редкость огромными ногами.
Ребенок посмотрел на Петру с опаской и отодвинулся спиной назад; его лицо было бледным, как полотно, а под глазами пролегли глубокие синие пятна.
Петра догадывалась: карцерный.
— Что ты можешь? — спросила она шепотом.
Ребенок вытаращил глаза, замотал головой, а затем вдруг совершенно переменился, заулыбался и поднял руки; Ева тут же выросла рядом с ним и схватила за оба запястья.
— На сегодня демонстрации уже достаточно, — заявила она таким ледяным тоном, что у Петры похолодела спина. — Пани Влчкова...
Ребенок посмотрел на Еву с презрением и вызовом, затем уставился на Петру; он был примерно тех же лет, что и ее старшая дочь, и если бы не оказался в карцере, мог бы тоже готовиться к поступлению в гимназию, гулять с друзьями, собирать желтые осенние листья...
Петра уставилась в окно, боясь, что совсем отчается; ребенок проследил за ее взглядом, запыхтел, словно воспринял ее безразличие как вызов, и зажмурился изо всех сил; с оглушительным треском окно сперва покрылось сеточкой, а потом и вовсе разлетелось на тысячу крошечных осколков. В лицо повеяло прохладой и привкусом приближающегося дождя.
Петра отпрянула, Ева отпустила одно запястье ребенка и занесла руку:
— Ах ты паршивец!
Петра никогда не била детей и вообще была против физических наказаний, но вмешаться боялась; Ева же так увлеклась, что на мгновение перестала контролировать комнату, и не заметила, как Петра скрылась в квартире.
***
Первым, что она увидела, оказалась розовая рамка для восьми фотографий. Три из них изображали взрослых людей, мужчину и женщину, их свадьбу; все остальные запечатлели детей. Совсем маленькие, постарше, с родителями, вместе и по отдельности; судя по всему, в квартире жили две девочки, и обе уже ходили в школу.
Поэтому Петра и ненавидела 31-А.
Невыносимо было смотреть на эти счастливые лица, зная, что счастью пришел конец; поэтому Петра поскорее прошла в следующую комнату и увидела ее.
Спиной к двери, лицом в сидение старого дивана, лежала девушка-подросток. На ней была короткая клетчатая юбка и черные чулки; волосы, в прошлом синие, но позеленевшие от мытья, растрепались и рассыпались по спине, но маечка без рукавов открывала достаточно кожи, чтобы можно было увидеть узоры царапин от работы подопечного Евы. Поверх царапин шли наклеенные на кожу переводные татуировки; старшая дочь Петры тоже недавно пришла с заявлением, что хочет набить себе якорь на всю спину, и в итоге пришлось сойтись на рисунке хной. Интересно, благопристойность жилища всегда пропорциональна страсти детей к необычному? Обязательно ли девочкам красить волосы в синий, если в их гостиной стоят старый диван и еще советская ваза с цветами? И может, если Петра уберет из комнат семейные портреты или покрасит стены в оранжевый, ее дочь угомонится?..
Из соседней комнаты вышел мужчина, неся на плече ребенка. Вторая девочка, гораздо младше синеволосой, от ужаса боялась даже шевелиться, только лихорадочно вертела глазами. Наверное, искала маму.
— Паршивка спряталась под кровать, — заявил мужчина. — А вы, пани?..
— Из отдела очистки, — Петра похлопала себя по карманам куртки и вытащила удостоверение. — Вызов по протоколу 31-А.
— Вы рано.
— Нет, это вы задерживаетесь.
— Говорю же, спряталась...
Испуганный взгляд девочки наткнулся на старшую сестру, и как будто сирена включилась в маленьком теле:
— Не-е-е-е-ет!
Петра поморщилась, мужчина от неожиданности даже вздрогнул.
— Сестренка! Сестренка!
Сестренка не отзывалась, вряд ли она вообще слышала; младшая начала биться, вертеться, сорвалась с плеча мужчины и упала бы на пол, но он успел перехватить ее в полете. Девочка изо всех сил укусила одну из его больших ладоней; мужчина взвыл, но не разжал руки. Привычный. Профессиональный. Злой.
— Отправишься к своей сестрице, если будешь!..
— Я хочу! Я хочу к сестре! Отпусти меня!
Несмотря на маленькое худое тело, билась девочка с завидным остервенением и силой, а орала так, что дрожали оконные стекла; если она быстро не успокоится, то может прийти Ева, и тогда насилия не избежать. Или прохожие обратят внимание на шум, и тогда отделу очистки добавится работы...
— Твоя сестра плохо себя чувствует, — стараясь звучать очень мягко, произнесла Петра и положила обе руки на детские плечи. — Ей нужна срочная операция. Оперировать будут прямо здесь. Поэтому тебе нужно уйти.
Когда с ней заговорила женщина, девочка немного успокоилась, но все равно смотрела с опаской.
— Операции проводят в больнице, а не дома.
— Это очень срочная операция, до больницы не успеем доехать.
— Вы доктор?
— Да, я доктор.
— Сестра умрет?
Петра улыбнулась и ласково произнесла, умирая внутри:
— С твоей сестрой все будет хорошо. Но сейчас ты должна уйти.
— Я вам верю, — пролепетала девочка, вставая на ножки. — Я вам верю, тетя. Вам.
Мужчина благодарно кивнул Петре, взял девочку за руку и вывел из квартиры. Следом зашли еще двое, взяли синеволосую по рукам и ногам, посмотрели на удостоверение Петры и вышли с удовлетворенным видом. Квартира опустела: родители либо были на работе, либо их вывели еще раньше.
Петра достала новую пачку резиновых перчаток из сумки, вскрыла и профессиональным движением натянула на руки. Настало время для ее работы.
***
Если подумать, то даже удивительно, насколько легко можно стереть воспоминания об объекте из жизни его семьи.
Говорят, с друзьями и дальними родственниками сложнее — не так-то просто разыскать всех, кто когда-либо знал объект. В таких случаях приходится ждать, пока человек сам вспомнит об объекте, оперативно стирать его память, пока не поднимется шум, или надеяться, что этот день не наступит. Вполне возможно, что кто-то из тех девчонок, с кем Петра общалась в средней школе, уже давно сидит в карцере, поэтому не получается найти их на фейсбуке, кто знает? Лучше об этом не думать, особенно не во время работы.
Найти комнату объекта оказалось проще простого: Петра увидела море плакатов с аниме-героями и сразу все поняла. Для начала занялась стенами; плакаты оставляли дыры в штукатурке, но на этот случай в сумке всегда лежала баночка белой шпаклевки. Необходимо было полностью преобразить комнату, превратив ее во что-то другое; здесь было достаточно много книжных шкафов, значит, будет библиотека. Да ну, во многих ли квартирах есть своя библиотека? Сделаем комнату отдыха и будем надеяться, что родители не заподозрят неладное. Не всегда вмешательство в память проходит успешно, какими бы современными заклинаниями ни владел Бастион. Поэтому так важна работа отдела очистки. Поэтому нужно как следует потрудиться. На благо всего человечества.
Вещи, принадлежавшие девушке, Петра скидывала в большие мусорные пакеты. Они отправятся в детские дома, чтобы сослужить службу нормальным детям, хотя Петра не стала бы передавать сиротам все эти яркие фигурки полуодетых мультяшных девочек и тонны японских комиксов. Ее старшая дочь, возможно, обрадовалась бы чему-то из этих приблуд, но выносить вещи объектов строго запрещалось. Может быть, начальство не заметит пропажи одного-двух плакатов?
Нет, даже если объект уже фактически мертва для общества, это все равно кража.
Потрудиться пришлось немало, но и времени было предостаточно: стандартная процедура очистки памяти занимала до нескольких суток. Через пару дней родители придут сюда вместе со своей очаровательной малышкой и заживут втроем, даже понятия не имея, что когда-то у них была еще одна дочь. Они не вспомнят, что в этой комнате у окна стоял письменный стол, весь изрисованный фломастерами, что с него на мир смотрели лупоглазые зеленоволосые девочки, а еще одна лупоглазая девочка смотрела на этот стол, уча тригонометрию и фантазируя о цветных волосах. Не вспомнят о платяном шкафе, ломившемся от вещей, еще хранивших дух молодой девушки, и проходя мимо ярко одетых подростков на улицах, они не почувствуют к ним ни капли тепла и понимания, если только младшая девчонка не пойдет невольно по стопам сестры.
В дверь позвонили; курьер в потрепанном джинсовом комбинезоне уставился на Петру красными от похмелья глазами.
— Доставка.
Вместе с товарищем они закатили в квартиру несколько крупных коробок: стандартный набор.
— А я от вас почти три месяца ждала доставки, когда себе шкаф купила, — с мрачной веселостью заявила Петра.
Курьер отмолчался недолго, а после процедил:
— Зато, надеюсь, у вас все дети целы.
И вышел с таким оскорбленным видом, что Петра даже постеснялась напомнить, что они должны были еще помочь со сборкой и вынести старую мебель.
Пришлось самостоятельно разбирать шкаф и стол, самой стаскивать мешки с вещами и доски к входной двери, а затем собирать новые вещи: стеллажи и кресла. Оставалось только избавиться от кровати; Петра сорвала с нее мягкий розовый, покрытый пятнами кофе и колы плед, уставилась на цветочное постельное белье. Наверное, мама выбирала. С любовью искала что-то такое, что ее доченьке подарит только радостные и радужные сны.
Какая жалость.
В один большой мешок пошло все с кровати, включая декоративные подушки и самодовольного плюшевого медведя с огромным красным бантом на крошечной шее. Повозиться пришлось с матрасом, но ей удалось свернуть его в толстую колбасу и как следует обмотать веревками, без которых на 31-А никто не ходил. Осталась голая, бесстыдная кровать; Петра отодвинула ее и обнаружила настоящее царство пыли у стены, украшенное длинными синими волосками. Девица любила расчесываться, не вставая с постели. Ее старшая дочка тоже так иногда делает. А потом ложится на подушки, и для чего вообще бралась за расческу?
Пыль пришлось выметать веником, где хозяева хранили пылесос, она не нашла, а на место кровати встали два мягких кресла. Хотелось украсить их декоративными подушками, но протокол запрещал: ничего, связанного с объектом, нельзя было оставлять в комнатах.
Спину ломило, а желудок от голода сжался в крошечный комок; на телефоне Петра быстро набрала заказ еды, забила местный адрес, обреченно признаваясь самой себе, что никогда его не сможет забыть, прошла в кухню. В мусорный мешок отправились: часть приборов, часть тарелок, все кружки с аниме-персонажами и на всякий случай с нарисованными котами (мама потом будет говорить: "Куда же делась моя любимая кружечка с котятами?", да так никогда и не узнает правды), семейное фото с холодильника и коробка японского печенья — тоже на всякий случай. Позвонил курьер, принесший еду, и на короткое время Петра вышла на улицу, подивившись тому, что уже настал вечер; пахло приближающейся осенью и угрозой дождя.
После еды оставалось не так много сделать, но зато это была самая тяжелая часть.
В супружеской спальне она выгребла на пол все фотоальбомы и принялась сосредоточенно фотографировать каждый кадр с участием старшей девочки. В век технологий, когда люди поголовно стали хранить фото в облачных хранилищах и компьютерах, уничтожать память об объектах было куда легче, чем раньше: отдел очистки наверняка уже взломал все домашние гаджеты и подменил файлы. Но фотоальбомы все еще таили опасность. Им полагалось особое внимание.
Зазвонил телефон.
— У тебя там есть по близости принтер или что-то вроде?
"А что-то вроде — это что?", — мысленно спросила Петра, осматриваясь. Принтер в наличии был.
— Тогда засунь в него фотобумагу из сумки, мы все сделаем.
Сидя на полу, Петра вслушивалась в тишину квартиры и пыталась о чем-нибудь думать, но не могла собраться с мыслями. Желудок рычал от китайской еды, вечер пушистым серым котом ложился к ногам и нагонял сонливость; в носу еще сохранился немного детский запах, отпечатавшийся на розовых простынях и коротких клетчатых юбчонках из шкафа. Девчонка, наверное, мечтала снимать успешные тик-токи или рисовать идиотские свои лупоглазые комиксы, а вместо этого ее отныне ждут только карцер, скудный паек и работа на Бастион, в случае, если ее способности покажутся полезными суровым дядькам в дорогих костюмах.
До 1989 года объекты подлежали устранению, но затем пришли демократические ценности, и устранение заменили на заключение. Интересно, что бы выбрала сама Петра?
Что бы она выбрала для своих дочерей?
Звякнул принтер, и Петра от ужаса подпрыгнула прямо сидя. Чудовищная машина рыгала фотографиями, разлетавшимися по полу; на кадрах была счастливая семья из мамы, папы и одной очаровательной дочки.
Новые снимки заняли место оригиналов в альбомах, после чего Петра вооружилась ножницами и старательно искромсала неугодные кадры на кусочки, сгрузила их все в мешок; старшая девочка смотрела на нее с обрезков собственных фотографий и как будто бессловесно осуждала. Отвратительно.
Последняя остановка в этом дне — детская. Здесь почти не нужно было ничего делать; пару кривых рисунков семьи Петра смяла и выбросила, не стала даже тратить время на исправление, игрушки трогать не захотела. Даже если кого-то из плюшевых зверей девочке подарила старшая сестра, родители достаточно убедительно скажут, что никаких сестер у нее не было, что это все выдумка, и малышка поверит, а затем и ей самой начнет казаться, что она все это придумала. Петра только замела пыль по углам, заметив там пару синих волос; наверное, сестры были довольно близки, ведь не зря меньшая так громко звала старшую, не зря же так много следов ее присутствия в детской осталось синеть в пыли?
Дети хуже всего поддаются очистке памяти, зато их словам меньше всего верят окружающие. Девочка будет плакать, звать сестру, видеть сны с ее участием и спрашивать маму о том, куда та подевалась; мама же, смеясь, похвалит дочь за богатое воображение и твердо ответит, что никаких других дочерей у нее нет. Она бы знала. Она бы не забыла собственного ребенка. Она же мама.
На полке сидел пяток кукол в пышных платьях; одна из них, снежная королева в шикарном сиреневом уборе, смотрела чуть в сторону, прямо на Петру, улыбалась кривой улыбкой и как будто нарочно прижималась к ногам своей рыжей младшей сестры. Так много было скрыто в этом слове: "сестра", столько любви и ненависти могло кипеть в нем, столько слез и совместных воспоминаний, что не перечислишь; старшая, обладающая волшебной силой, окажется навеки в карцере, изолированная от людей, младшая, красивая и шумная, будет ступать по этому миру сама, влюбляться, бросаться сломя голову в приключения, рыдать и хохотать во все горло, но, что самое страшное, никогда не вспомнит.
Петра вынула из кучи мусора один длинный синий волос и в мимолетном порыве души обмотала его вокруг тонкой шеи снежной королевы. Пройдет много времени прежде, чем девочка заметит, а может быть, она и не заметит вообще никогда; но если есть на свете справедливость, то этот волос наведет ее на тяжелые воспоминания.
Зазвонили в дверь; курьер в потрепанном джинсовом комбинезоне и с блеском в глазах радостно заявил:
— Приехали забрать мусор и все такое!
От него пахло пивом, Петра молилась, чтобы он хотя бы не садился за руль; они вместе наполнили грузовичок вещами из дома и заперли квартиру на два оборота ключа.
Телефон завибрировал; звонила старшая дочь.
— Мама, — ее голосок звучал обиженно и слишком по-детски, — мама, ты где? И что на ужин?
Петра открыла рот и разрыдалась.